Месть Посейдона

Матвей Сократов

Месть Посейдона

Месть Посейдона

Роман

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В ней описываются события, самым неблагоприятным образом сказавшиеся как на служебной карьере главного героя, сэра Беверли Фенстера, бывшего капитана шхуны «Куин Элизабет», так и на его личной жизни, ставшей совершенно несносной.

Как уже осмелился предположить наш неугомонный читатель, желающий окончательно покончить со всякого рода неясностями и недопониманиями в сути произошедшего, причина, по которой повествование сие начинается в столь мрачных, неприглядных тонах, кроется именно в этом сочетании слов: «бывший капитан». Но за причиной (тем, что вынудило героя смириться со сложившимися обстоятельствами) стоит то, что именуется корнем всех бед. И читатель, очевидно, понимая это, стремится найти их истоки между строк, оглашённых в самом начале этой печальной главы в истории «непобедимой владычицы морей». Разумеется, под истоками подразумевается не только первопричина, предпосылка, но и те условия, что являются ключевыми для полного представления всей картины. Согласимся, что здесь уместно сравнить историческую обстановку, в которой действуют герои, со сценой, обставленной различными декорациями. Точно так же как они представляют зрителям всю атмосферу сюжета, разыгрываемого актёрами, историческая реальность, если говорить языком исследователей прошлого, передаёт обществу, главному мировому зрителю, одну из сцен единого драматического спектакля под названием «Война и дипломатия».

И вот, возвращаясь к нашему капитану, мы можем сказать, что свою руководящую роль он проиграл без шансов. Сходя со своего злополучного подиума, он предчувствовал, как его встретит то самое общество, всё это время пристально следившее за его неубедительней игрой через газеты и вестники.

Ну что ж, господа, думаю, стоит перейти к полному раскрытию сюжета этой сцены, развернувшейся в августе 1781 года, у знаменитого Доггер-банка.

У этого отмелья, расположенного в самом сердце Северного Моря, и столкнулись эскадры двух держав, голландской и британской, под начальством его превосходительства, вице-адмирала флота Хайда Паркера.

Оставим подробности описания расстановки всех сил, и сразу упомянём шхуну «Куин Элизабет», молодую красавицу, только вышедшую в жестокие воды Атлантики, поскольку именно её судьбу вверили всеизвестному ныне капитану Беверли Фенстеру. На момент данных событий ему было уже за сорок лет, и он, как человек практичный и верный слову монарха, заслужил доверие со стороны руководства и самого вице-адмирала, предоставившего ему возможность распоряжаться действиями шхуны «Куин Элизабет». Задолго до того успел он прослужить три с лишним года в Ост-Индии рулевым на корабле капитана Герберта Триффла, опытного военачальника, успевшего оставить свой неизгладимый след на судьбы французских колоний, и соотвественно на отношение парижан к собственной личности. Ходили даже слухи в среде британских дипломатов, будто сам король Франции обещал щедро вознаградить того, кто доставит Триффла живым к нему, дабы он лично его обезглавил.

Но прошло с тех пор уже, как говорилось ранее, три года с лишком, и за то время многое успело перемениться: герой Британии, удостоенный по прибытию в Лондон королевских наград и почестей, скончался вскоре от продолжительной тропической болезни.

Фенстер же, которого также удосужились повысить в звании, тем не менее утомился от морских похождений и решил заняться делами, что называется, мирными. Подвиги Беверли, которому открылись бескрайние просторы светского общества, ничуть не менее прекрасных в своей разнообразности, нежели тихоокеанские, не были особо отмечены как выдающиеся, однако это не помешало молодому человеку обрести почтение со стороны не только ровесников-военнослужащих, частенько видевшихся с ним там, но и среди дам, для которых любая весть о возвращении странствующего мореплавателя принималась как спасительная и поистине романтичная, и этим английские дамы, а впрочем, как и многие в тамошней Европе, ничем не изменились в сравнении со средневековыми леди, поджидавшими у окна своего величественного замка или особняка очередного доблестного Айвенго или даже слегка безумного Дон Кихота.

Так и проходили эти дни: в пустых разговорах, досужих не совсем дальновидным людям, в рукопожатиях, ничего не значащих, за исключением обыденной формальности, в лёгких поклонах и кивках головой, в нежных поцелуях рук при виде представителей женского пола, пока не довелось Беверли повстречать в этой серой и до невозможности скучной среде Маргарет, женщину умную и обаятельную. Познакомившись как-то совершенно случайно, они, проведя длительное время за увлекательной беседой о политике, латинском языке и искусстве, пришли к окончательному выводу, что друг-другу интересны.

Вновь встретившись в неофициальной обстановке, смущённый моряк признался ей в своих чувствах, на что Маргарет ответила взаимностью.

На этом всё бестолковое времяпровождение в кругах посредственных лиц завершилось, и Фенстер, женившись на двадцатисемилетней девушке, уехал за город, в Куинсферри, где и порешил уйти на покой до поры до времени, а если уж говорить прямо и без абстракции, то до 1780 года, когда отличившегося в боях против французских войск офицер, а тогда уже лейтенант Фенстер, вновь призвали по милости короля Георга (да хранит его Господь Бог, как о том поётся в славном народном гимне) на войну, на этот раз, с Голландией, в должности капитана «Куин Элизабет». К тому времени любимая жена его уже стала подавать неутешительные признаки развивающейся болезни, которую определили как тиф. Конечно, подобный вердикт, вынесенный врачами, не мог не повергнуть Беверли в отчаяние. И сколько доктора не пытались облегчить страдания Маргарет, ничего сделать было нельзя, и жестокая участь постигла-таки бедную жену Фенстера. Покинула она сей грешный мир в апреле, в тот самый месяц, когда Беверли встретил её впервые в своей жизни, оставив после себя на Земле единственное чадо – уже достаточно взрослого сына Ллойда, который, оплакивая смерть своей матери, долго ещё не мог оправиться от горя, что в итоге отразилось на его характере: юноша рос довольно-таки замкнутым, предпочитающим шумным мероприятиям уединение. Беверли же, каждый божий день вспоминая о Маргарет, сам был в столь сильном потрясении, что не мог ничем успокоить сына, и ему пришлось на некоторое время отложить своё намерение явиться в адмиралтейство. Но после его по-прежнему звали на палубу «Куин Элизабет». Поскольку то было огромной честью для ещё не прошедшего всю морскую школу военнослужащего, то Фенстер, глубоко веривший в величие своей маленькой Родины, не мог отказать адмиралтейству в этом решении, и потому был вынужден срочно отбыть в Лондон.

Теперь же мы, желая скорее подойти к началу описания печальной главы, пропускаем те детали, которые предшествовали легендарному сражению у Доггер-Банка.

Конечно, капитан Фенстер прекрасно помнил «золотое правило военного устава», гласившее, что худшим врагом любого солдата и политика является излишняя самоуверенность в безоговорочном превосходстве над противником. Хотя политикам, пожалуй, и не обязательно следовать ему, так как они не являются прямыми исполнителями приказов военного руководства, а вот для офицеров это является своего рода справочником по ведению войны с любым неприятелем.

Но, похоже, что наш капитан, будучи слишком искушённым победами в далёкой Ост-Индий, решил этим правилом пренебречь.

«Всего пару артиллерийских ударов, и все голландские суда ван Зутмана уйдут под море» – торжественно говорил он себе перед сражением.

Впрочем, в самом его начале его действиям и вправду сопутствовал успех: не успев открыть огонь по британским позициям, фрегат «Голландец» тут же был окружён с двух сторон линкорами «Северный путь» и «Куин Элизабет», и удар, произведённый с палубы последнего, полностью обезвредил корабль из пятнадцати матросов, многие из которых погибли вместе с ним. Пока в битве принимали участие мелкие пташки вроде «Голландца» или «Роттердама», стратегическое преимущество было в руках Паркера и его флотилии. Но когда британцы уже готовы были бросать свои шапки вверх, ликуя от восторга, в дело как-то незаметно вступил фрегат «Посейдон», а управлял им ни кто иной, как капитан Артур ван Виссен. Да, не стоит удивляться тому тону, с которым произнесено было его имя: «ни кто иной, как Артур ван Виссен». Потому что этот голландский моряк был не просто превосходным воякой, но и превосходным стратегом. О нём ходило много различных слухов, в том числе и нелестных, будто он был отъявленным разбойником и участвовал в грабежах торговых суден, на чём и нажил себе состояние, заодно освоив пиратскую тактику нападения (внезапно и беспощадно). Но всё это, вероятнее всего, домыслы старых служивых, которые, видимо, от нечего делать, решили позабавить молодых моряков мистическими россказнями о тайнах своего предводителя. Что можно сказать с большой долей достоверности, так это то, что ван Виссен – верный слуга своего господина, штатгальтера Вильгельма; ради него и только ради него он готов был положить свою жизнь на карту морских перипетий.

Итак, появление гиганта «Посейдона», символично названного в часть покровителя морских глубин, сопровождалось залпами огня, поразившими два беззащитных перед этим монстром линкора. И несмотря на эту резкую перемену в стратегическом положении, Паркер отдал приказание Фенстеру двинуть свой «Куин Элизабет» прямо к нему, надеясь взять его в окружение с помощью других линкоров, пребывавших с севера. Поддержавшие с двух сторон фрегат Беверли два корабля должны были прикрывать задний фланг от неожиданных ударов. Вероятно, и вице-адмирал, и капитан Фенстер свято полагались на численное превосходство англичан. А вот ван Виссен, оценив их возможности, сумел воспользоваться этим недостатком и обратить его в особенность, позволяющая ему действовать не столько из строгой военной стратегии, сколько из инстинкта выживания.

Покуда два линкора вице-адмирала Зутмана, вовремя подоспевшие, умело отвлекли те самые два корабля, фрегат «Куин Элизабет» вынждуен был по сути наедине вести борьбу с «Посейдоном». И удача, быть может, улыбнулась бы капитану Фенстеру и его несчастному экипажу, если бы не его убеждение, что техника абордажной атаки недостойна «благородного джентльмена», к коим он несомненно относился. И хотя была очевидна необходимость поступиться с понятиями о «честном сражении без пиратства», Беверли ослушался этого зова и вместо того лишь усмехнулся, дав приказ стрелять бесперебойно по «Посейдону».

Разумеется, бой этот принял застойный характер, когда два столкнувшихся носами фрегата пускали друг в друга ядра, не двигаясь с места.

Тем временем, один из линкоров, присланный Зутманом в качестве подкрепления, уцелевший после стычки с британским линкором, который ушёл всё же ко дну, направился прямо на «Куин Элизабет», дабы дать капитану ван Виссену возможность принять своё долгожданное решение – брать фрегат на абордаж. Едва Беверли удалось сдержать натиск ударившего по корме «Куин» линкора «Свобода», как «стальные трезубцы Посейдона» зацепились за фальшборт, и вслед за ними на палубу ворвались, предчувствуя вкус победы, голландские матросы. Отступать уже не представлялось возможным, и даже когда «Свобода» была вынуждена резко повернуть назад для спасения своего сородича, преследуемого двумя яростными британцами «Буффало» и «Престоном», у капитана Фенстера не оставалось иного выбора, кроме как применять все свои сухопутные навыки в сопротивлении противнику, а они, скажем откровенно, не были хорошо отработаны, если уж сравнивать с ван Виссеном. Изрядно потрёпанный фрегат «Куин Элизабет» по прошествию получасовой эпической битвы был взят Артуром. И несмотря на огромные потери в его составе (из тринадцати солдат шестеро было ранено, два погибли), у капитана Фенстера ситуация оказалась куда более удручённой: экипаж, понимая всю свою слабость перед ловким и удачливым капитаном «Посейдона», сдались ему своевременно; впрочем, Беверли решил последовать примеру своих товарищей, чтобы не навлечь на себя и на них ещё больших бед.

Примечательно, что сам ван Виссен отделался лёгким пулевым ранением в руку, в то время как Фенстер получил ножевой удар саблей в ногу.

– Вы, капитан, определённо пират! – выпалил побеждённый и униженный Фенстер, которого доставили под конвоем на «Посейдон», – В вас нет ни единой капли дворянской крови.

Ван Виссен же, как триумфатор, в распоряжение которого находился теперь не только собственный фрегат, но и вражеский «Куин Элизабет», не посчитал должным возражать этому дерзкому замечанию.

К тому времени основные бои подошли к своему концу: Зутман отдал приказ отступать к Роттердаму, дабы пополнить там провиант. То же самое сделал и его заклятый враг, мистер Паркер, уже не видя необходимости продолжать бой с тремя линкорами.

Теперь, когда вниманию читателям наконец представлена была полная хроника тех событий, мы можем пролистнуть четыре месяца плена в Голландии, в котором оказался наш герой, и остановиться подробнее на следующей дате: декабрь 1781 года. В ту пору вести о позорной сдаче голландцам «Куин Элизабет» и, что самое ужасное, всего её экипажа вместе с капитаном, стали настоящей подщёчиной для британского военного командования и огромным разочарованием для обывателей, жаждущих известий о полном разгроме предателей, оказывающих поддержку Вашингтонским мятежникам.

Правительства обоих сторон начали искать первые лазейки для пожатия рук и претворения в геполитическую реальность некоторых уступок. Понятно, что все эти попытки не были направлены на скорейшее завершение конфликта, а скорее на временную разрядку, перевооружение сил, необходимое для возобновления боёв. Но не будем углубляться в дипломатические тонкости, поскольку они не представляют нам интереса, а лучше посмотрим на то, как они помогли вызволить капитана Фенстера из заточения.

Скажем так: если вы провалили военную кампанию, но желаете сохранить достоинство – дипломатия непременно протягивает вам руку помощи. И именно в нашем повествовании подобная практика как обмен военнопленными родила убеждение, ставшее впоследствии главным девизом для капитана Фенстера – «изображай всегда хорошую мину при плохой игре».

Случилось так, что в Голландии согласились принять десятерых пленных матросов с фрегата «Роттердам», в ответ на что выжившие члены экипажа «Куин» вместе со своим капитаном вернулись на Родину, в Англию.

Правда, встречали их там, в особенности Беверли, не так, как того он желал бы в своих давних мечтах.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Здесь читателю предстанет тот же Беверли Фенстер, но утерявший былой образ капитана, как ему думалось вначале, навсегда.

Декабрь в Лондоне – пора дождливая и унылая: свинцовые тучи окутывают ясное небо, северо-западный ветер дует изо дня в день, раскачивая ветви дубов и орешников; нередким гостем тут является густой туман, из-за которого не трудно сбиться с дороги какому-нибудь бедолаге-прохожему, укутывающемся в пальто или тулуп и ворчащему на ходу от безысходности. Словом, пресловутый Туманный Альбион как всегда пробуждается и предстаёт в своей красе перед маленькими островными человечками, бессильно склоняющими свои головки, признавая его неземное могущество.

Лондонский воздух, помимо запаха гари и дыма от печных труб на крышах домов, наполняется ещё и морским, прибрежным, несущим с собой соли, пески и, что важно, воспоминания об утонувших судах, о погибших моряках, либо о таких, которые возвращаются обратно после долгого, наполненного бесчисленными победами и неудачами, плавания.

Таким образом он и предзнаменовал скорое прибытие в Лондон капитана «Куин Элизабет», участника войны с Голландией по имени Беверли Фенстер, ныне уже никакое отношение к морской военной службе не имеющий. Теперь его ждёт совершенно иная жизнь и, увы и ах, не уважаемого всеми и всюду офицера флота, а бедного, потерянного странника, лишённого своего главного детища – преданного навеки корабля и высокой почётной должности.

17 декабря 1781 года карета остановилась возле здания адмиралтейства, расположенного на улице Уайтхолл.

Молодой, но ужасно подавленный и омерзительной погодой, и своим нынешним положением, человек, выйдя неторопливо из тройки, направился к главному корпусу здания, где его уже встречали суровые гвардейские лица в ярких мундирах и со штыками. Полковник, мрачно осведомившись у джентльмена о причине его посещения, впустил отставного капитана в зал, проведя далее наверх по лестнице, к месту заседания адмиралтейского комитета. Всего-навсего простая юридическая формальность – вручение свидетельства о том, что к службе он более непригоден – и вся великая цель служения стране и королю обрушилась словно карточный дом. Кто уж теперь возьмётся за командование – сей вопрос ужасно беспокоил Фенстера.

Встреча с почётными лордами-заседателями комитета во главе с самим превосходительством адмиралом прошла достаточно быстро и без мучительных часов ожидания. Правда, вначале Беверли пришлось поведать некоторые подробности своего пребывания в голландском плену. И будь у него превосходное или хотя бы более-менее приличное настроение, он бы мог в ответ рассказать о том, что за эти месяцы умудрился выучить у ненавистного им капитана ван Виссена и его окружения многие голландские пословицы, начиная от «лающая собака не кусает» и заканчивая «убить двух мух одним шлепком».

Но это нисколько не помогло бы ему, поскольку теперь мистер Фенстер никогда больше не увидит ни Голландию, ни самодовольную мину «покорителя Елизаветы».

Покинув спустя час бессмысленного разговора здание адмиралтейства, мрачный капитан отправился на экипаже из Вестминстера прямиком в Куинсферри, в свой милый дом, где покоится уж давно жена его Маргарет (да помянём её чистую душу) и живёт сын Ллойд.

Подъехав к небольшому красивому особняку и увидев благоухание фиалок в саду, капитан стал немного спокоен, ибо это значило, что несмотря на его длительное отсутствие, дом и атмосфера вокруг не зачахла, и даже приняла более оживлённый вид.

Вот и Ллойд Фенстер, сын Беверли, уже взрослый молодой джентльмен, вышел на топот копыт и на звук заскрипевшей вслед за тем дверцы кареты.

– Вот и блудный отец явился, – молвил сухо, но с некоторой долей иронии Беверли, встречая его и крепко прижимая к себе своими крепкими, закалёнными не в одной битве руками, – да ты, мой мальчик, сильно изменился. Уж ты ли встречаешь меня, старина Ллойд?

Капитан старался держаться при сыне бойко и развязно, но, вероятно, даже это не смогло скрыть от наблюдательного сына тот упадок духа, который давно уж, с самого своего пребывания в плену, омрачил земные дни Фенстера.

– Признаться, старина, вы тоже сильно изменились, – с печалью заметил Ллойд, провожая отца в дом и поглядывая иногда на удалявшуюся к востоку карету, – и, боюсь, не в лучшую сторону.

Беверли хмуро обернулся к нему, даже немного рассердившись на него за то, что он столь легко и поспешно раскрыл все его тёмные мысли.

Некоторое время они молчали, пока они с Ллойдом не пришли в гостиную и не уселись у камина, в безмолвной тишине, такой же безнадёжной, как и те обстоятельства, что возвратили капитана сюда.

– Ты говоришь, изменился? – сказал наконец он, зловеще глядя на трещащее пламя; в эту минуту он вновь воссоздал в своей памяти битву у Доггер-банка. Перед глазами его мелькали вражеские линкоры, палящие из пушек и орудий моряки, злодей «Посейдон», по палубе которого грациозно расхаживает его повелитель, Артур ван Виссен, офицер по призванию, но пират в душе (такую характеристику дал ему сам мистер Фенстер).

– Да, – кротко ответил Ллойд, с неохотой смакуя вино; от взгляда отца им овладел страх, отчего руки его подрагивали, – Постарели. Осунулись. Расскажите же о своих приключениях, ведь вас не было почти два года. За это время многое поменялось. Как видите, – он осторожно поднялся с кресла и, подойдя к столу, указал на бумаги, все исписанные и оформленные с печатью, – Я вам не говорил, что недавно окончил университет (не без помощи добродушного мистера Харви Лоусона) и теперь практикую свою деятельность.

Капитан также поднялся и, двинувшись к столу, разглядел внимательно бумаги, после чего на лице его впервые появилась улыбка.

– Так ты сейчас работаешь адвокатом?

– Да. Мистер Лоусон, которого вы хорошо знаете, помог мне в своём выборе. Теперь я работаю.

– Полагаю, у него же в компании? – осведомился радостно мистер Фенстер, – Так это же замечательно, старина, попутного ветра парусам моим! – и он от души рассмеялся, – и главное молчал, скромняга! – едва сдерживая свой неконтролируемый смех, он, небрежно потрепав Ллойда по щеке (армейский уклад отложил на Беверли свой отпечаток, и былая его отцовская ласка растворилась в суровых реалиях служебного долга), принялся ходить по комнате, с громовым восторгом восклицая:

– То-то ты меня порадовал, старина! Воистину велик король Георг, знай о том. Служить ему – превеликая честь.

Но на том весь пыл капитана сошёл на нет, и он вновь стал серьёзным, малословным и отстранённым.

И когда он вспомнил, что предстоит ему поведать сыну, Фенстер-старший с окаменевшим выражением лица сел на кресло у камина, подперев голову рукой.

– Так вот, я и хотел вам сказать, отец, – продолжил Ллойд, смущённый странным его поведением, – что потому я и не мог вам писать, за что прошу вашего прощения. Никак не мог.

Не обернувшись даже к нему, капитан Фенстер молча продолжал сидеть, постукивая каблуком о мраморный пол.

– Ты частенько вспоминаешь свою мать? – раздался в зале низкий сдержанный голос, никак не совмещавшийся с недавними радостными возгласами Беверли.

Ллойд ничего не ответил; конечно, он думал о ней часто, можно сказать, почти всегда.

– Конечно. Вначале было тяжело, но с поступлением… стало легче. А вы, должно быть, с болью её вспоминаете, всё не желаете отпустить. Старайтесь тешить себя мыслью, что она в лучшем мире сейчас.

Капитан, поправив кочергой полено в камине, вновь уселся и, спустя некоторое время раздумий, вновь засмеялся, но без всякой радости, а словно его заставили улыбнуться в тот момент, когда ему хотелось повеситься.

– Бедный, бедный мой Ллойд. Столько всего выстрадал ты после её ухода. Столько выстрадало твоё молодое сердце!

Ллойд поспешил что-что вставить, но капитан Фенстер его оборвал.

– Нет! Не жалей меня, сынок. Я недостоин жалости. Бросил тебя я, старина, одного здесь, оставил на попечение знакомым, а сам – двинулся на верную, как мне думалось, гибель. И ради чего? Чтобы однажды вернуться без чести, и чтоб сказали тебе в лицо: «Вы неудачник. Вам бы кастрюли да тарелки чистить на камбузе, а не в штурм бросаться, ведя за собой команду». Вот ты, Ллойд, и есть тот свидетель, который может судить обо мне по этому свёртку бумаги, – и он, достав из кармана сюртука свидетельство об отставке, показал его Ллойду.

– Что это у вас? – он подошёл к Беверли и, забрав у него свёрток, раскрыл и принялся бегло зачитывать. Сведения о пленении в Голландии ужасно потрясли его до глубины души, и долго ещё он не мог вымолвить ни слова.

– Помилуйте… – начал было он, – отчего же вы сразу не рассказали о том, что…

Капитан Фенстер не дал договорить ему, громко закашляв, очевидно, давая понять, что обсуждение этой темы закрыто.

– Что толку, Ллойд, – строго проговорил он, – ну, вот ты узнал, что я – осёл, а не моряк. Глупый осёл, тьфу! Получил, что называется, по заслугам. От капитана Артура (фамилия ван Виссен столь сильно опротивела Беверли, что выговорить её он не решился, иначе, как он полагал, его бы поразил гнев).

Между тем, параллельно с этими ужасающими фактами, в голове Ллойда блеснула одна весьма смелая идея, которую он и принялся озвучивать.

– Это, если хотите знать, ещё не повод для отчаяния. Можете вверить мне сие дело, поскольку, отец, оно по своему характеру исключительно юридическое. Я составлю обращение через суд к адмиралтейству, его рассмотрят, и вас могут восстановить в звании. Эта процедура, поверьте, несложная, и я с ней могу управиться, если, конечно, посовещаюсь с мистером Лоусоном.

Однако капитан, дослушав с внимательностью до конца, резко взмахнул руками.

– О, нет, старина, это всё далеко не просто. Куда тебе, только вышедшему из Принстонского колледжа, пускаться в такие рискованные затеи. Это, скажу тебе, сродни тому, как если бы юнга, днём ранее окончивший морское училище, отправился бы на войну с французской эскадрой в составе британского королевского флота. Согласись, неумно. Уж пусть лучше тогда сам мистер Лоусон за то возьмётся. Но опять-таки, что это даст мне: ну, напишет, что я предан Отечеству, никогда и не думал ему изменять, а корабль сдал из-за постыдного недоразумения, о котором я и не желаю даже упоминать. Нет, Ллойд, брось это. С морем у меня покончено, и баста! Такое заявление даже не рассмотрят, – и он протянул бумажку Ллойду, который, с печалью её свернув, сложил на стол, надеясь, походу, ещё что-нибудь предпринять. Хотя в общем-то, он разделял мнение отца: слишком неубедительны будут доводы, и потому этим капитан ещё больше опустится в глазах общества.