Шёпот

Именно на складе мы с ним и сдружились, нашли общий язык. А когда через месяц стало известно, что вскоре ожидается первый выход наружу, то я уговорила Майки перевестись со мной. В одну из групп, которые первыми выйдут на поверхность спустя… два года. Конечно, перед этим мы должны пройти подготовку. Чем сейчас и занимаемся. Остался месяц. Месяц на то, чтобы сдать «экзамен» и доказать, что ты справишься в новом неизведанном мире.

В чем заключается экзамен? Мы должны будем не только одолеть Акселя, нашего тренера, но и сдать остальные нормативы. Стрельбу, показать навыки выживания в диких условиях, то есть пройти их в специально разработанном симуляторе. И конечно… убийство. Доказать, что мы сможем убить кого-либо на поверхности, необязательно безумного.

Мне не повезло, что Аксель оказался нашим тренером, а позже будет и командиром группы, когда они отправятся на поверхность. Если для остальных он сможет поддаться, чтобы помочь им сдать, то со мной… точно нет. Он собирается завалить меня. И мы оба это знаем. Ему известно, как сильно я хочу на поверхность, но неизвестно по какой причине. И его цель – не дать этому осуществиться.

Я просила о переводе. Неоднократно, но получала отказ. Единственный мой возможный вариант… Джеймс. Обратиться к нему? Но мы с ним не общаемся уже… полгода точно. Максимум просто здороваемся, когда видим друг друга. Но если у меня не останется выбора, то я сделаю это. Попробую поговорить с ним. Я была инициатором прекращения нашего общения, и если понадобится, то я буду инициатором и… возобновления отношений.

Первый месяц моего пребывания в бункере я общалась с Джеймсом, ходила за ним практически везде, потому что более тут никого не знала, и всё ждала. Искала подходящий момент, чтобы сообщить ему о Мэди. О том, что её больше нет. Я сделала это в один из дней, замечая в его взгляде… грусть. Возможно, там была ещё и боль, но либо он хорошо скрывал свои эмоции, либо… ему было просто жаль мою подругу, свою девушку. Не более. Не на такую реакцию я рассчитывала. После я стала замечать его поведение, то, как он командует другими, что это и правда отличается от того Джеймса, которого я знала в школе. От него узнала и насчет Рэйфа, кузена Джеймса, которого, к моему удивлению, в Возрождении не оказалось. Парень сообщил, что он с родителями должны находиться в другом бункере.

Через время я выяснила ещё кое-что, касаемо Джеймса. А именно, кем является его отец. Мистер Конрад Хадсон. Ещё один военный из множества других, оказавшихся здесь, но занимающий далеко не последнее место. Он входит в число тех людей, что являются главными в этом бункере. Верхушка. Так с Майки мы их зовем. Однако, это не так важно, как кое-что другое.

Конрад Хадсон тот самый военный, что был в Норт-Лэнде. Это именно он застрелил поцарапанного мужчину на глазах у жены и ребенка. Сделал это слишком легко и просто. И это был именно он, человек, что спускался тогда в подвал и чуть не нашел нас с папой. Именно от него мы и прятались. От Конрада Хадсона, отца Джеймса, который если бы нашел нас, то убил бы моего отца, возможно, и меня саму за сопротивление.

Мы встретились случайно в коридоре, когда шли с Джеймсом, и я сразу узнала мужчину, хоть тогда на нем и была маска. Его цвет глаз, голос, походку.

Я видела, как они разговаривают, как мистер Хадсон кладет руку на плечо собственного сына и сжимает его. Тогда я и задумалась… А знала ли Джеймса вообще? Ведь мы, по сути, так и остались почти незнакомцами.

Я испугалась. Не только этого, но и того, что Конрад Хадсон как-то узнает, что одна из девчонок не прошла тест, проникла сюда нелегальным путем, поэтому и отстранилась от Джеймса. Стала избегать с ним встреч и прочее. А позже его вовсе перевели на противоположную часть бункера, поэтому мы встречаемся лишь пару раз в неделю, и то случайно.

Аксель понял, что Джеймс мне больше не помощник, поэтому отрывается по полной программе. В рамках дозволенного.

Когда парень закончил с Эби, то вызвал моего друга, и я услышала тяжелый вздох Майки. Всё равно пожелала удачи, наблюдая за их движениями.

Майк только кажется хилым и слабым со стороны, но это играет ему на руку. Это самый ловкий человек, которого я когда-либо встречала. Он поделился, что не совсем легально проник сюда. Изначально выдал себя за другого человека, подделав документы, а после, когда уже было поздно, во всём сознался. Естественно, никто наружу выгнать его уже не смог, поэтому так он и остался здесь. Обманным путем. Прямо, как и я…

Первые полтора месяца плохо спала, не только из-за постоянных кошмаров, в которых видела и Мэди, и того убитого военного, но и того, что боялась. Не описать никакими словами, как я боялась.

Я ждала. Минуты, часы, дни, недели… Я всё ждала и думала, что превращусь в безумную в любой момент. Но этого так и не случилась.

Я всё ещё я.

Спустя только два месяца пребывания под землей людям стало известно чуть больше о вирусе, но откуда он взялся… до сих пор это остается для всех тайной. Тот день, когда всё началось… его прозвали днем Х или, как говорят некоторые, просто судный день.

Как мы с отцом и думали, то заражение происходит двумя способами. Первый – воздушно-капельный, с чего всё и началось. Второй – через зараженную кровь, слюну, ДНК, в общем, то, что есть в безумных. И если в первом варианте человеку может повезти, то есть он может вдохнуть вирус в воздухе, попасть в сам очаг, и так и остаться не зараженным. Обычным человеком без следа вируса. То вот со вторым вариантом сложнее… В девяносто девяти случаев людей ждет обращение в безумного. Лишь ходит слух, что есть один процент, который просто умирает, а не обращается. Но всё же итог один – плачевный. Ты больше не будешь человеком. Заражение происходит в течение сорока восьми часов, двух дней. Правда, чаще всего достаточно минут и даже секунд, чтобы стать безумным. Сорок восемь часов – самый максимально зафиксированный случай, когда человек продолжал оставаться человеком.

Всё вышеперечисленное мы узнали по связи с другими бункерами и городами, когда она ещё была… А оборвалась она практически сразу, в первые две недели нашего пребывания здесь. Я не знаю, что именно случилось, но Майки рассказал, что это всё из-за молний и непогоды в целом. Что они попали в специальные приборы на поверхности, которые должны были быть защищены от воздействий окружающей среды, но что-то пошло не так и случилась катастрофа. Связь осталась только внутри бункера, то есть компьютеры продолжают функционировать за счет генераторов. Можно посылать электронные письма друг другу и множество ещё чего, но как только сигнал идет наружу, то… всё обрывается. Всё это время мы сами по себе. И нам неизвестно, что с остальным миром. Это ужаснее всего.

После объявления информации жизнь внутри изменилась. Люди стали следовать плану, который, как выяснилось, существовал с самого начала, на случай подобных катастроф. Поверхность оказалась закрыта минимум на два года. Не раньше. Причина – газ, распылённый по всей земле. Он должен был не просто очистить воздух, а захватить вирусные частицы и постепенно нейтрализовать их, сдерживать распространение. Это медленный и сложный процесс. Однако работал он только с вирусом в воздухе. С самим вирусом, живущим в безумных, нет, как изначально полагал друг папы, мистер Смарт. Кстати, знакомого мистера Смарта мы с отцом так и не нашли, поэтому сделали вывод, что… либо он не добрался, либо с ним что-то случилось. Возвращаясь к вирусу, то он продолжает существовать, меняться, заражать именно через мутантов. Газ не может справиться с живым носителем. Поэтому безумные всё ещё представляют опасность. Но в любом случае, это лучше, чем то, что есть в воздухе, где человек… играет в лотерею. Повезет ему или нет? Однако, у газа есть и обратная сторона. Если для безумных, как я говорила выше, газ особой угрозы не представляет, то на людей он действует смертельно… как именно это происходит, не знаю. Правда, я всё равно надеюсь на то, что безумных больше нет. Может быть, с их организмами что-нибудь случилось за столько времени.

Сейчас отец, да и я тоже, понимаем, сколько ошибок совершили в первые дни, пока добирались до безопасного места и что нам, по большей степени, просто повезло.

На поверхность выйдут не все, как я упоминала ранее, а лишь несколько групп. Не только на разведку, но и чтобы постараться связаться с остальными.

Всего бункеров по официальным данным должно быть чуть больше тысячи, а именно одна тысяча двести семьдесят два. Городов меньше, лишь сто двенадцать. Катастрофически мало, с учетом того, что в нашем бункере немногим больше десяти тысяч человек и он не самый маленький среди всех. Есть ещё подводные лодки, но их численность мне неизвестна, как и то, сколько там находится людей. От семи миллиардов людей осталось лишь пару десятков миллионов. Остальные либо мертвы, либо стали безумными, либо… неизвестность. Да. Вот ещё кое-что. Либо нам не говорят по причине, что не знают, либо просто скрывают. Люди, что не успели найти безопасное место, что остались на поверхности, когда применили тот газ… Что стало с ними? До сих пор я не знаю этого. Их всех убило? Не хочу верить в это.

Я собираюсь это узнать. Не только, что произошло с миром, но и… попытаться найти Ника. Да, я не оставила эту мысль. А для этого мне нужно сдать чертов экзамен, чтобы отправиться на поверхность. Хоть отец и не разделяет эту мою мечту. Нет, он не против, но папа был бы рад, если бы я осталась с ним здесь и лишь когда мы убедились бы в безопасности, то вместе покинули бункер, перебравшись куда-нибудь на поверхность. Я понимаю его. Но у меня был почти год, чтобы уговорить его.

Я пообещала, что буду следовать всем правилам, что не стану рисковать напрасно и обязательно вернусь. За ним. Мы ещё выберемся. Вместе.

Сначала мы стремились попасть сюда, а теперь наоборот. Люди стремятся вернуться обратно, на поверхность, потому что жизнь под землей… Это тяжело.

Я скучаю по солнцу, по ветру, по временам года, да банально по свежему воздуху. Здесь хоть и есть системы фильтрации, но иногда вонь стоит такая, что сдерживать рвотные позывы становится всё сложнее.

Людей, что умирают естественной смертью, просто сжигают, а их пепел дальше используют в качестве удобрения для растений. За всё время не было зафиксировано ни одного случая заражения или обращения, то есть прибор, что разработали для проверки вируса – работает идеально.

Возможно, вообще за все это время уже создали вакцину. Возможно, на поверхность можно было выйти раньше, ученые как-нибудь ускорили процесс очищения с помощью газа… И ещё много чего «возможно», но мы так ничего из этого и не знаем из-за отсутствия связи.

Майки возвращается на место. Ему почти удалось уложить Акселя. Ещё несколько таких тренировок, и друг справится.

Вскоре мы закончили, поэтому встали и направились с Майки в столовую, так как следующая тренировка у нас только будет через час, а именно стрельба. С недавних пор мой отец является одним из тренеров, поэтому обучает нас именно он.

Тренировочная занимает очень большую часть бункера, поэтому, чтобы покинуть её, у нас с Майки ушло пятнадцать минут.

Везде слишком темно и много железа. Оно везде. Сверху, снизу, по бокам. Практически всё сделано из него. Освещение слишком тусклое, противного желтого оттенка и только в медицинском отсеке более-менее светло и ярче.

Наши шаги глухо отдаются в металлических стенах коридора. Звук будто тонет в этих железных кишках, бункер словно живой, но бездушный. Холодный, замкнутый. Иногда мне кажется, что он нас не просто защищает, а удерживает.

Людей тут много. Больше, чем можно было бы подумать, почти столько же, сколько и было в Норт-Лэнде. Мы не одни, и в этом странное утешение, но одновременно и постоянная тревога.

Я знаю в лицо только некоторых: тренеров, пару человек из смены охраны, соседей по спальным местам. Остальные же – просто лица. Бледные, усталые, серые. Такие же, как и стены.

Поворачиваем за угол, спускаемся по ступенькам. Внизу находится столовая. Их всего три на весь бункер, и в определённые часы там просто не протолкнуться. Сейчас как раз такое время.

Толпа встречает нас приглушенным гулом голосов и звоном посуды. Здесь теплее, чем в коридорах, и пахнет… чем-то едва съедобным. Но всё равно лучше, чем запах металла, к которому мы уже притерпелись.

Мы подходим к стеллажу с подносами. Майки берёт себе один, я следом за ним. Двигаемся по линии, как и всегда, хлеб, что-то горячее, странного цвета гарнир, чай. Меню почти не меняется. Впрочем, мы не жалуемся. Жаловаться значит тратить силы, а они еще понадобятся.

С подносами в руках пробираемся между столами. Люди сидят плотно, почти плечом к плечу. Шепчутся, спорят, кто-то просто ест, уставившись в одну точку. Вид у всех одинаковый, будто они существуют по инерции. Живут, потому что иначе нельзя.

Наконец находим свободное место у дальнего стола, возле стены. Садимся. Металл скамейки холодит через ткань формы. Я молча смотрю на еду и только потом бросаю взгляд на Майки.

– М-м-м, моё любимое, – произносит он и ложкой зачерпывает жижу в тарелке, а после выливает обратно, когда мы смотрим на тягучую смесь. – Я до сих пор так и не узнал, что это такое.

– Думаю, лучше не знать.

– Меньше знаешь, лучше спишь, да?

– Именно. А ещё не так часто встречаешься с туалетом.

Мы улыбаемся с ним одновременно и приступаем к пище, стараясь съесть её, как можно быстрее.

– Будешь разговаривать с Джеймсом?

Майк, как мысли прочитал. Хотя, наверное, у меня и так всё на лице написано.

– В крайнем случае. Даже если поговорю, не думаю, что он… переведет меня.

– У него вроде сейчас никого нет.

– О чем ты?

– Девушки.

– Майки, – я склоняю голову и серьезным взглядом говорю всё то, что думаю.

– Да ладно тебе, Шоу. Я тебе говорил, что ты ему нравишься. Иногда этим можно воспользоваться.

– Нравилась, да, возможно, но сейчас уже прошло достаточно времени. Мы почти не видимся и… я не буду так делать.

Наверное.

Хмурюсь из-за собственной мысли и возвращаюсь к еде. Безвкусно, как и всегда, но это даже хорошо. Боюсь ощутить её вкус.

Только собираюсь отодвинуть поднос, как взгляд сам по себе выхватывает знакомую фигуру у входа.

Джеймс. Как это работает? Стоит подумать о человеке, как он тут же появляется… жаль, правда, что не со всеми так происходит.

Например, Мэди, сколько бы я о ней не думала, более девушка никогда не появится.

Джеймс движется через толпу, не торопясь. Высокий, собранный, как всегда в идеально сидящей форме, на нём она не выглядит такой же уставшей, как на всех остальных. Волосы, которые до этого были всегда растрепаны, сейчас аккуратно зачёсаны назад, лицо сосредоточенное, будто он всё время в работе, даже когда просто идёт за обедом.

Он тоже берёт поднос. Не глядит ни на кого, пока двигается вдоль линии раздачи, привычно берёт те же блюда, что и мы, хотя у него, скорее всего, есть выбор. А может, и нет. В бункере всё слишком уравнено, кроме главного: статуса.

Когда Джеймс поворачивает и направляется к дальнему столу у стены, я уже знаю, куда он пойдёт. Он всегда садится туда, где сидит и мой отец, Ричард Брайс, и ещё несколько старших офицеров, инструкторов, медиков и тех, кто выше всех нас, обычных людей. Отдельный стол для тех, кто принимает решения.

Всегда немного в отдалении. Ни у кого из нас, простых людей, даже мысли не возникает туда подойти. Это негласное правило. Там… они. Верхушка. Те, кто определяет, как нам жить, тренироваться, спать, когда умирать. А мы просто движущиеся части их системы.

Джеймс подходит к столу, и как раз в этот момент, будто по какому-то невидимому сигналу, он поднимает глаза. И ловит мой взгляд.

Это длится всего пару секунд. Он не улыбается, не говорит ничего, просто… короткий кивок. Признание. Приветствие. Или… нечто большее?

Я чувствую, как внутри будто что-то переворачивается. Не сердцебиение, оно так и остаётся ровным. Но появляется напряжение. Словно резинка где-то под рёбрами натянулась, и неясно, в какую сторону она щёлкнет… к нему или от него.

Я быстро отвожу взгляд и делаю вид, что снова занята едой, хотя ложка просто замирает в руке.

Конечно, Майки успел уловить мой взгляд.

– Вы смотрите друг на друга.

– И что?

– То, что всё начинается со взгляда. Это известный факт.

Я не сдерживаюсь и закатываю глаза, а Майки улыбается.

Где-то в глубине души я тоже делаю это, ведь он мне так напоминает Мэди… Думаю, они бы подружились. Наверное, именно поэтому я с ним и подружилась, нашла общий язык.

Всё равно продолжаю кидать взгляды на тот стол, только смотрю уже на своего папу, который разговаривает с миссис Солинс. Женщина решила попробовать себя в качестве воспитателя, если так можно сказать. Она обучает детей возрастом до десяти лет, учит их всему необходимому, в том числе и выживанию в новом мире. Рассказывает всё, что известно о безумных на данный момент. Таким образом она пытается справиться с потерей дочери, окружить себя детьми. Также она присматривает за Эрикой и Марком, теми детьми, мать которых убили военные.

Когда Майк доедает, то мы встаем и убираем за собой подносы с грязной посудой. Ставим их к горе других, которые предстоит кому-то мыть. Иногда, если ты нарушаешь правила в Возрождении, то в качестве наказания тебе могут дать работу. Например, та же мойка посуды. Правила включают в себя… оскорбления тех, кто выше тебя по званию, если ты служишь или выбираешь то, что связано со службой, как у меня. Систематически опаздываешь на работу, суешь нос, куда не следует… И всё в таком духе. Меня тоже наказывали несколько раз по вине Акселя. Он лично жаловался на меня, когда я его называла идиотом и высокомерным придурком. Поэтому я очень хорошо успела изучить кухню изнутри и не особо горю желанием возвращаться туда.

Когда думаю о том, как называется бункер, то что-то внутри дергается. Оно слишком звучное, слишком чистое, как будто его вытащили из какой-то пропагандистской брошюры времён до конца света. Возрождение после чего? После апокалипсиса? После вируса, выжегшего целые города?

Возрождение.

Хочется усмехнуться. Нет, правда, это звучит почти как насмешка.

Мы здесь не возрождаемся. Мы держимся на плаву. Живём по инерции, по графику, по приказу. Мы не строим будущее, мы просто не умираем. И то… пока везёт.

Воздух здесь тяжёлый, насыщенный запахами металла и влажности из-за плохо работающих систем фильтрации. Мне неизвестно, насколько вообще рассчитан этот бункер, имею в виду лет. Сколько тут максимум можно прожить? Десять? Двадцать? Тридцать лет… Или больше?

Чтобы добраться до стрельбища, нам снова приходится подняться по ступенькам, пересечь длинный коридор с гулким эхом и свернуть направо, мимо медотсека. Всё тут кажется одинаковым: трубы, провода, стены цвета пепла. Иногда я думаю, что могу пройти весь маршрут с закрытыми глазами, но только этого сектора. Остальные три изучены мной намного хуже, потому что делать мне там нечего.

Доходим до стрельбища. Пространство, обитое звукопоглощающим материалом, с мишенями, автоматами и стойками с патронами. Всё строго по нормам, хотя эти нормы уже давно не те, что были раньше.

Становлюсь у стены, скрестив руки. Майки проверяет снаряжение на одном из столов, после возвращается. И вскоре, когда подходят и другие, слышу тяжёлые, размеренные и уверенные шаги. Даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что это отец.

Мистер Ричард Брайс. Для остальных «сэр». Для меня… папа. Хотя здесь я тоже зову его «сэр».

Он проходит мимо, кивает мне почти незаметно и идёт к панели включения мишеней. С этого начинается каждая тренировка.

Я чувствую, как в груди собирается лёгкое напряжение. Сейчас сюда зайдут оставшиеся, и начнётся снова: команды, выстрелы, очки, ошибки. И всё это под его взглядом.

– Чёрт, я пропустил тренировку у Акселя, – доносится голос Джоэла, когда он останавливается рядом с нами и проводит рукой по рыжим, слегка вьющимся волосам. – Что я пропустил?

– Ничего особенного. Шоу по-прежнему не может с ним справиться, – делится Майки.

– Эй, – легонько бью его локтем под ребра, – необязательно делать из этого сенсацию.

– Я и не делаю. Сенсацией будет, если ты пройдешь.

– Это точно, – отзывается Джоэл.

– О чем вы? – последней заходит Женева и тут же присоединяется к нашему разговору. Она единственная девушка помимо меня и Эби из этой группы.

– Делаем ставки. Сдаст ли Шоу экзамен или её завалит Аксель, – говорит Джоэл.

– Конечно, завалит.

Я мило улыбаюсь и произношу:

– Как приятно, что вы в меня верите.

– Не обижайся, Шоу. Но это известно всем. Думаю, даже твоему отцу. Хотя, он, наверное, будет рад. Тогда ты с ним останешься здесь.

Молчу и никак не комментирую её слова.

Я редко, когда общаюсь с другими, помимо Майка, но иногда это приходится делать. Контактировать с людьми. И в целом, наша группа весьма сплоченная и дружная. Никто не подставляет друг друга, наоборот, все стараются помочь. Не знаю, как дела обстоят в других группах, но у нас именно так. Это одна из причин, почему мне не хочется просить о переводе. Привыкать к другим людям и… снова эта неизвестность.

Папа, сэр Брайс, стоит перед нами с прямой осанкой и холодной сосредоточенностью. Он немного изменился за это время, впрочем, как и я. Но одно осталось неизменно – он также любит меня, как и я его.

– Всем встать в линию, – произносит он, и мы послушно выстраиваемся, словно по щелчку.

Плавным движением папа активирует панель, и те мишени, что до этого были скрыты, поднимаются из пола. Фигуры – человеческие силуэты. Чёрные, матовые, высокие.

– Сегодня, как и всегда, отрабатываем точность, – начинает он, проходя перед нами. – Не просто огонь по мишеням, а выстрелы с расчётом. С прицелом. Вы должны стрелять, чтобы остановить, а не просто попасть. Уничтожить угрозу.

Сэр Брайс останавливается, бросает взгляд на меня, но ничего не говорит. Идёт к стойке, берёт автомат.

– Сегодня начнём с базового AR-6. Стандартный ствол, предельно надёжный, именно с ним вы выйдете наверх, если сдадите экзамен.

Он поднимает оружие, поворачивает его, показывая.

– Прицел – оптический. Магазин – на сорок. Отдача контролируемая. Но, – отец делает паузу, – не важно, насколько хорошо вы стреляете, если не знаете, куда.

Папа ставит оружие на стол и вновь смотрит на всех нас. Его голос чуть меняется, становится тише, но от этого только тяжелей.

– Больше не стреляем только в голову. Это уже не правило. Это… ошибка.

Все молчат. Даже Майки.

Да, то, что безумные "мертвы" – неправда. Это было ложью. Или, скорее, заблуждением. Они живы. И всегда оставались такими.

Вирус не убивает, как все думали. Он замедляет. Сердце замедляется до одного удара в две минуты и двадцать две секунды. Оно бьётся. Просто слишком медленно. Слишком бесчеловечно. Именно поэтому второй приоритет – это сердце. Там, где оно должно быть. Обычный калибр не всегда пробьёт. Но если выстрел точный, то всё, система ломается. Они умирают, как и обычные люди. Но те же ранения, в ногу, в руку, в грудь, в плечо и прочее… Им всё равно. Они не чувствуют боли, их нервные окончания просто не работают. Мне неизвестно только могут ли они умереть от потери крови, наверное, вряд ли… Если только она у них совсем почти закончится. Это нам не сообщали. Также безумные, как мы и думали с папой, не могут видеть, и они полностью лишаются обоняния. Вирус влияет на это. Единственное, что у них остается – их слух. Поэтому да, они реагируют на любой звук, даже шорох. Иногда я задаюсь вопросом, что будет если повредить их барабанные перепонки, но пока могу только гадать. Ответа на это ни у кого нет, либо есть, но мы не знаем.

Всё это мы также узнали в тот момент, когда ещё была связь. Первое время я думала об этом, как о том… что убивала людей. Не только того военного, но и тех, кто стал безумным. Когда ты стреляешь в мертвых это одно, а когда в тех, чье сердце продолжает биться – другое, но я попыталась смириться с этими мыслями. Убедить себя, что иного выхода нет. Пока это работает, но я не знаю, что будет, когда выйду и снова встречу их. Безумных, но живых людей.

Женева тихо втягивает воздух сквозь зубы, а Джоэл выпрямляется. Никто не дергается, не говорит, все продолжают внимательно слушать.

– … И помните: они не зомби. Они мутанты. Их кровь нестабильна. Клетки восстанавливаются с невероятной скоростью, но не бесконечно. Их мышцы жёсткие, сухие, почти как у мёртвых, но работают. Они могут бегать, лазить и хватать. Их зубы не крошатся, а их крики мы слышим не просто так, это значит, что их речевой центр частично работает.

Ощущаю знакомое напряжение. Это происходит всякий раз, когда нам напоминают о безумных, о живых мертвецах.