Фёдор Басманов книга первая

Заметив, как от Фёдора жар пошёл, точно прознобило всего до пят, Афанасий себя неловко почувствовал. Ясно же, угадал.

–Не вертись, говорю, Заметно. И так все уже со всех углов таращатся. Мне Фёдор всё равно. А батюшка просил передать, что, не смотря на великокняжескую милость, тебе оказанную и возраст твой солидный, хорошими розгами тебя побалует, ежели продолжишь.

– Что ты подле Старицких делал?

–Что велено было, то и делаю. Мне приказов отпускных Иоанн не давал! Следил я. Думал, вдруг услышу, что…

Афанасий покачал головой.

– Услышишь как? Ежели ты в одном нефе, они в другом?! Зубы мне не заговаривай. Следил он. За кем, спрашивается? Обождёшь, хвост-то тебе общиплют. Сам не свой из Старицы вернулся! Хороша девка, понимаю. Да только не надо к Старицким ныне лезть.

***

Когда столы святили, солнце августовское уже высоко взошло над Переславлем. Разогрело осеннюю пахучую траву и яблоки на сверкающих блюдах. Запах маслянистых пирогов приманил всякую живность монастырскую и мелких горобцов, что прилетали со скудельниц, побираться вместе с нищими и бродягами у накрытых столов, что наводнили обитель и теснили обычных горожан.

В этот раз, Фёдор и Улита по разные стороны столов оказались. Юноша мог бы поклясться, что розовощекая, не поднимающая лишний раз взгляда девка, думает вовсе не о Преображении. Княгиня Евдокия – хрупкая, при том грудастая, особливо после родов, в тяжелом пурпурном шугае, поблёскивая на солнце жемчужными бусами, норовила встать меж Улитой и Старицкой, чтобы дурёху подальше от сварливого и подозрительного взгляда упрятать.

Довольный смятением, посеянным в чужой душе, Фёдор подавил зевок сладкий. Как только встреча состоялась, скучно стало. Не выдерживал служб длинных, быстро скука одолевала. Захотелось сбросить нарядное платье и умчаться на Вараше туда, где шумело озеро. Голубое-голубое по осени, но не успевшее остыть. Остановить коня у самой воды да смотреть на то, как уплывают вдаль белые струги.

Фёдор прислушался. Голос Вараша узнавал из сотни, никому неведомым образом. Да и конь вечно выкликал Федьку, стоило тому появиться из-за угла. Не пряча насмешки от тех, кто говорил об отце без почёта, а то и хулил, юный Басманов проплывал по двору подбоченившись. Свистнуть мог так, что у всех уши заложит. И тут же раздавалось знакомое, такое же дерзкое ржание в ответ. Нынче Вараш молчал.

«И впрямь, окормили, наверное – подумал Фёдор – Сомлел».

Стоило службе закончиться, Старицкая тут же овладела вниманием настоятеля отца Кирилла. Да так крепко, Алексей Данилович помешать не смел. Но заскучать, в отличии от сына и Афанасия, у Басманова не вышло. Многие били челом воеводе, каждый норовил приблизиться, чтобы приветственное слово молвить, о себе напомнить. Царская-то тётка что? Приедет и уедет. Мало ли обителей на земле русской, нуждающихся в её покровительстве? Особливо на севере, где Ефросинья предпочитала проводить время подальше от великодержавного племянника. А воевода – свой, переславский. Сынок старшой, чудной, конечно. Ветер в голове, ежели без грубостей сказать. Но по молодости лет, с кем не бывало? Всё равно, Фёдор то с рыбаками, по пояс в водице, то с бортниками, то с охотниками. Просьбы и жалобы всегда выслушает, помочь никогда не откажет. Ну, а что чудной…так все не без греха!

А сойдясь, Алексей Данилович с Ефросиньей, друг друга поприветствовали, точно и нет ничего меж ними. Воевода раскланялся с почтением положенным. Не побрезговал. О здоровьице царской родни учтиво осведомился, хотя Фёдор точно знал – врёт! Оба врут. Не батюшка ли эту самую Ефросинью вяжихвосткой накануне называл? Столько ругательств произнес, и ни разу не повторился. Лягушек нарожать на старости лет желал с такой искренностью, такой пылкостью, какой Федька от него во время чтения молитвы не видывал. Старицкая же без затей «всему роду басмановскому подохнуть». Она ещё зимой, глядя на пьющего за её столом сынка Басмановского, едва язык сама себе не откусила.

Фёдор досадливо вонзил острые зубки в освящённое яблоко. Сморщился, едва не выплюнул, прям посередь подворья. Кислятина!

«От одного вида Ефросиньи даже яблоки киснут» – пронеслось в голове.

Настоятель Кирилл, огромный точно медведь, с кулаками хорошего бойца, а не священнослужителя, следил за всем, что происходило, зоркими чёрными глазами. Ефросинья к нему так и ластилась, Фёдору аж любопытно стало, что за выгоду метит? Знал точно – без выгоды, хоть малейшей, ничегошеньки Старицкая не делает.

Оно бы так и обошлось, не угляди царская тётка мелькающую за отцовской спиной Федькину русую гриву.

–А-а, яблоко от яблони – сквозь зубы проворчала княгиня, – Гляди, Евдокия – наклонившись к золовке, проговорила тихо, но так, чтобы рядом все услышали – Яблоньки какие нынче государь выращивает. Не яблочки на них и не сливки даже, а репьи размером с кулак. Все честные здесь, собрались. Алексей Данилович, о здоровьице моём у сына своего спроси. Знает он о моём здоровьице лучше меня самой! Иголку под нашими кроватями найдет, даже если оная в щель провалится.

– Ежели сын мой обеспокоил чем, на то суд государев всегда имеется – невозмутимо улыбнулся Басманов, – Тебе, княгиня, у спального крыльца, аки холопам ждать не нужно.

– Суд государев? Где б на государя вашего суд найти? Как приехали от него, покоя не стало. Весь посад перевернули вверх ногами. Холопи вольностей нахватались еретических, каких и братьям моим несправедливо за речи богохульные осужденным, в голову бы не пришли – Старицкая постучала себя по лбу, – Уж несколько человек за Савлуком в столицу сбежали, воронье!

– Нешто у вас с князем Владимиром государь иной? – переспросил Фёдор

Афанасий дернул его за рукав.

–Замашки ливонские – проговорил юноша Афанасию на ухо, – Видал? Оглянуться не успеете, как старицкое княжество – княжеством быть перестанет, царством себя нарекут. Любопытно, на престол кого посадят…Князя али Жигимонда?

Фёдор бросил кислое яблоко в траву.

– Ефросинья Андреевна, очень прошу к столу – вмешался настоятель Кирилл. Что-то ласково начал княгине нашёптывать. Члены братии, окружили Кирилла и Старицкую, поклонами и сладкими речами, не без помощи Евдокии, тоже умеющей словцо верное сказать, тётку всё ж успокоили, умаслили. После увели в главную трапезную, откушать. Когда Кирилл вернулся, горячий спор вышел меж возмущенным Фёдором и Вяземским.

– С малой хулы всё начинается. Видали? Государь-то им уже и не государь. И суд у государя не таков и планы сатанинские и сам он…

– Угомонись! – раздалось у Фёдора над ухом. Крепко-крепко обнял его крестный. Федьку с малолетства качал, знал его буйный нрав не хуже отца, а то и лучше. За этим последовали братание да ликование38 с Алексеем – старым другом его. Радостно – точь братья встретились. А по сути, так оно и было. Допрежь Кирилл колонтарь носил. Служил ещё государю Василию, позже с Алексеем на Казань ходил. Хороший воин был, но обидчивый. Одна из таких обид и подвигла броньку снять. В ином искать смысл.

Намолвка ходила средь люда переславского, что не просто так игуменствовать Кирилла поставили. Нужен был в Даниловской обители не поп, а воин. Для каких дел? Кто ж про такое знает наверняка. Другие добавляли, что первый царёв советник Басманов, тоже не просто так наведывается в обитель тихо, скрытно, ночью. Желающие сие брехнёй назвать, тоже находились. Дескать, Кирилл сыну его старшому крёстный отец. Чего бы к родному человеку и не наведываться по делам личным, от государевой службы далёким? И всегда ли для того день нужен? А правды даже Фёдор не знал. Отец всегда охотно разоблачающий смотников, в этот раз, отшучивался или отмалчивался. И насколько знал Фёдор отца своего, понимал, что врать Алексей Данилович не хочет. А правду сказать не может.

–Не ждал тебя нынче, Алексей Данилович! Да ещё и с Фёдором. А уж если бы все вместе, всей семьёй приехали, то праздник для меня ещё светлее стал бы. Как Петька, Ирина? Здоровы ли?

–Твоими молитвами – улыбнулся Алексей, – И с помощью Божьей. Заедем непременно. Нынче в слободу путь держим. На пир государев.

– Оставайтесь как в старые добрые времена на ночь, ежели время есть –предложил Кирилл – Ну а ты, ерохвост, где носит-то тебя?! – не выпуская Федьку, точно маленького из объятий, встряхнул его игумен – Всё такой же кусучий! Хоть на кого, хоть на княгиню!

– И не спрашивай – вмешался Басманов, не дав Фёдору рта раскрыть, – А то придёт ему в голову, как на духу выложить, где носит, один стыд выйдет. Я и сам не допытываюсь. Меньше знаешь, спишь крепче.

–А на что мне, Алексей Данилович расшаркивание-то? Вы мне или честно, или никак.

–Тогда лучше никак!

– Разве не заслужил я правды? Рассказа честного, сбивчивого, запальчивого, сердечного от близких своих? А, Федька? – продолжил Кирилл – Помнишь ли Фёдор Алексеевич, что я тебе сто раз говорил? Какие слова прадеда твоего, Алексия святителя московского? Истинное покаяние в том и состоит, чтобы возненавидеть свои прежние грехи. Стыдно ль тебе, ерохвосту, хоть за что-нибудь?

–Стыдно – протянул Фёдор как-то не слишком уверенно, – Разве же я пропащий совсем? Вот давеча…

–Христом Богом, прошу, Кирилл – перебил Басманов – Не пытай ты его. Особливо при мне. Знать я и слышать сих исповедей не хочу!

Кирилл рассмеялся. Давно ли Фёдор, в его глазах, маленьким-то быть перестал? Приедет с отцом, бывало, не углядишь, так сразу зеленых яблок нажрётся или к бортникам сунется, пчёл повыпускает… А бывало, до отроческого ещё возраста, сбежит из Елизарово с мужиками до Рыбацкой слободы. Многократно Кирилл помогал отцу отыскать неугомонного на посаде. Знал уже все места в Переславле, куда Фёдора силы неведомые носили. В такие минуты ему даже благодарен был – вспомнить былое, на коня верхом сесть. Но все колени стёр, покуда за него молился. Молился да ругался, ругался да молился, не зная, от чего в данном случае пользы больше. Не ума-разума просил. А чтоб Господь берёг такого, как есть, отрока своего, очей не отвернув.

–Нынче чем помыслы заняты? – Кирилл потрепал засмущавшегося Федьку, по русым спутанным вихрам.

–Службой. Чем же ещё? – изумился Фёдор.

– И только?

– Зимой срок пришёл, в новиках он – отозвался отец. Вмиг посуровел, вспомнив что-то, обратился к сыну – Федька, пошёл бы ты…Ефросиньи бы помог что ли. Вишь, девки корзины таскают, подсоби там. Мне с Кириллом поговорить надобно.

– Вон оно как! – возмутился Фёдор – Когда ругать, так взрослый, подойди сюда! А как о деле говорить…

– Чего разворчался, умник? Опосля узнаешь – примиряющее обещал воевода – Слово даю. Когда я слово своё нарушал? Всему своё время! Иди пока, да не далёко – крикнул Басманов вслед, словно по затылку догадавшись о каких-то Федькиных планах.

– Удивил – заговорил Кирилл – О чём же? Да погоди. Как я сам не догадался? Не просто же так, приехал на праздник? Вы люди нынче занятые – он оглядел Басманова и Афанасия, вкладывая в тон свой почтение высокое, но и добрую насмешку – Не до нас уж стало. Понимаю тебя – остановил настоятель воеводу, взмахом руки – Не спорь. Лучше о деле твоём давай.

–Степан Кондратьевич…

Мирское имя Кирилла само с губ сорвалось. Всегда так бывало в редкие минуты душевного единения и честных разговоров. Когда был перед ним, не игумен и не отец, а в боях испытанный друг, с которым вместе служильцев после Казани хоронили да отпевали. Так и тянуло «Степкой» по привычке окликнуть на монастырском дворе. И только изредка не сдерживался.

–Только Фёдор родился, только с женской половины забрали, а уже служба. Дал бы ты благословение – немного смущенно молвил Басманов, – Равное отеческому мудрому напутствию.

–Слыхивал я, Алексей Данилович про дела ваши, хоть и не от вас. Фёдор заезжает, грех жалобиться, но разве поймаешь его, неугомонного? Примчится и к нашим рыбакам. Хоть бы разок остановился, посидеть, поговорить. Да не смотри ты так – улыбнулся Кирилл, – Виноват будто в чём. Понимаю я всё. У вас свои хлопоты, мирские. И наши – настоятель вздохнул – не все божественным овеяны. А скоро не токмо тебе, а и Фёдору не до нас будет. Счастлив за вас, молюсь как положено. Радоваться надо! Есть, кому саблю передать. Не просто молюсь: в Фёдора верю, не как отец святой, а как отец крёстный. Как воин воину верю. Не посрамит он имени твоего, своего, рода Плещеевых не посрамит. Да и с чего сомневаться мне?

Кирилл поискал Фёдора взглядом, но того и след простыл.

–А коли больше вам надо, чин по чину… всё как надобно сделаем, со святой молитвой – приезжайте. Только не пойму, я тебя Алексей Данилович. Вы на Полоцк зимой ходили – начало положено. Господь не оставил ни войско наше, ни государя, ни христиан, еретиками обиженных, ни Фёдора. Можно ли сомневаться, что начало славное? Что ж раньше не пришли? Вдруг опомнились, вдруг подумали, что благословение нужно? Я не укоряю Алексей – поймав растерянный взгляд воеводы, снова повторил Кирилл – Ваше дело правое. Отчизне служить. И бережёт вас святое небесное воинство. Сам знаешь, как бывает. Под Ругодивом не я, а ты божественное явление видел. Не каждому ниспослано. Удивляюсь. Что-то особое мне за твоей просьбой чуется. Беспокойное. Не пойму я никак.

Басманов понимающе кивнул.

–Не то я имел в виду, Кирилл. Ты бы… Поговорил с ним, без служб, да лишнего, этого всего – Алексей Данилович окинул беглым взглядом оставшийся за спинами Троицкий храм и суетную толпу, – Сам знаешь, чудит иногда Фёдор, лбом его в образа ткни, а невесть о чём думает. Если думает. Нынче, небось, и не заметил, что видал я как он вместо молитвы, девку эту несчастную тряс. На службе искусов много. Самым умным себя считает. Ты…как наставник с ним поговори. Сам про то хорошо сказал нынче «не как лицо духовное, а как отец крестный»…

Кирилл нахмурился.

–Темнишь, Алексей Данилович.

–Зачем мне темнить? Федька о подвигах ратных грезит. А на всех ли хватит, подвигов этих? – невесело усмехнулся воевода – Я вон сколько ждал. Разве же оно сразу бывает? Беспутных мыслей его опасаюсь. Ему бы советов добрых и мудрых. Не от меня грешного – ударил себя в грудь Басманов – Родителей меньше всего слушают! Или вид делают, что слушают. Самостоятельность и взрослость показать хочется. От тебя, духовника, от воина славного слово послушать. С детства про твои подвиги Фёдор знает, наслышан.

– Новику, духовник – воевода опытный. Ты сам это прекрасно знаешь – покачал головой Кирилл – И что это ты все заладил об искусах да, о грехах…Какие там, с татарвой грехи? Признайся-ка Алексей Данилович, где служить он будет? Решено ли уже? Про Ливонию все вокруг говорят. Ждать ли похода нового? А если ждать, то скоро ли?

Басманов отрицательно покачал головой.

– Не скоро, батюшка. Нынче другое затевается. А служить при дворе будет. Решал сам государь. После Полоцка дело поручил особое – стараясь не вдаваться в подробности о поездке в Старицу, объяснил Басманов – Доволен остался. При себе держать хочет. Там должность ему и найдут. Пока при дворе служить будет.

Заметно помрачнел Кирилл. Первый раз, покуда двигались по яблоневому саду, приостановился. Сорвал задумчиво с дерева горсть сухих листьев, смял в горсти.

–А больше сказать пока не могу, святой отец – продолжил Басманов – Сам знаю мало. Робь всякая хороша, если для отечества.

–Всякая ли? – пристально посмотрел на него Кирилл,– Знаю я робь эту, близкую к государю. Понял теперь, отчего мнёшься ты. Не то я услышать от тебя хотел, когда Фёдор служить начнёт. При Василии жилось невесело. Потом, покуда Шуйские, Глинские, Воротынские власть делили, не жизнь была, а избойна. Нынче куда понятнее. Но вряд ли лучше.

– Брось – поморщился Басманов, который даже малую хулу на государевы задумки переносил с трудом – Тебе ли жаловаться? Чего не хватает?!

– Покоя на земле моей, Алексей Данилович, не хватает. Покоя. А ежели благостно так всё, по-твоему, то в чём печаль твоя? Коль всё по уму, что ж беспокоишься так за сына? Точно в логово змеиное отправляешь. Пришёл бы ты ко мне с таким разговором, Алексей Данилович, ежели услали бы Фёдора на годование? Наместником в город, пусть граничный и беспокойный?

–Всякое на службе бывает. Нынче задумок у государя много! Потому новых людей выбирает, к себе приближает, лучших! Кирилл! Ты поговори, а? И сельцо, и золото тебе будет…

– Алексей, умом ли повредился?! – возмутился игумен – Божью благодать покупать?! Ежели считаешь, что Господь вас облагодетельствовал, а не покарал, то и… Добро и на здоровьечко. К нам дорогу с Фёдором не забывайте. Ишь, про село вспомнил! И как только самому что понадобилось!

–Вот теперь ты меня Степан, обижаешь – воскликнул воевода – Разве не делал я для обители всё что мог и ранее? К слову село ваше пришлось! И про рыбаков расскажи, уж будь добр, что за свара вышла. А то Федька бестолково рассказал. Коли в моей силе – решим, устроим. Сговоримся нынче, как от государя вернёмся или человека к тебе пришлю с деньгами или сам подъеду потонку 39 обсудить.

–Пойдём-ка Алексей Данилович к столу – Кирилл распахнул перед Басмановым и Вяземским калитку, ведущую к саду яблочному и трапезным – Там и порешаем. Праздник, а мы как сироты, не знаем куда приткнуться. Тем паче, с дороги вы – улыбнулся он понимающе, заметив голодный взгляд Афанасия.

С братией даниловской всегда сиделось хорошо, будто не в монашеской обители, а в тереме княжеской, в гриднице. Нынче даже Фёдор кагору местного полный овкач выпил и про маяту свою забыл. Старицкие до вечера не остались, ухали в сторону имения Челядниных. То ли присутствие Басмановых Ефросинью не располагало, то ли и правда, планы свои она по-иному видела. А как предположил Афанасий «ко всем чертям».

–Знатная упыриха – уже после поделился он с воеводой, – Как государь её терпит? Знамо сердце большое.

–Последние денёчки гуляет – не скрывая ликования, отвечал Басманов, спокойно подливая себе и князю душистой малиновой настойки.

–Как бы не учудила напоследок-то, Алексей Данилович. Чего она к Челяднину? Худо не выйдет? Не будет он на пиру разве?

– Должен быть. Чужой отдых, ему служба. Видать, к супруге его. Будут сидеть, лясы точить и нитки путать. Кости всем, начиная с государя, перемоют.

–Ежели так, пускай точат. Лишь бы других не путали – усмехнулся Вяземский – Вместо ниток. Хор-рошее бабье дело. Видал, воздух какой привезли? Весь светится, лазоревый! Всё лучше, чем обычно: то вражин монетой подкупать, то еретиков у себя принимать. До чего ж баба беспокойная – покачал он головой – Не баба, а свербигузка.

Фёдор к вечеру заметно скис, а притом протрезвел словно. В голове туманы развеялись, и на повечерии чувствовал себя спокойно, сонливо даже. Точно после гульки пьяной, но радостной. Сомлевши, сжимал горящую свечу, спокойно замерев у отцовского плеча. Воевода иногда легонько пихал локтем, после чего Фёдор тут же просыпался. Вздрагивая, искал взглядом рыжую растрепанную косицу, потом вспоминал минувший день, вздыхал тихо и погружался в собственное тягучее молчание.

Когда время покойного сна пришло, а в небе Ерусалим-дорога показалась, Кирилл Фёдора поговорить увёл.

Не в мурью40 душную, как отец просил, а на волюшку, куда Фёдора завсегда и тянуло, на хладный воздух. Нынче яблочно-сладкий.

Спустились с крутой горки, где монастырь дремал, где стрекотание в зарослях увядшей сныти и пахло разбухших влажным деревом монастырских стен. Убрели к низовью, туда, где город только начинался, и шуршала бирючина у дороги.

На вопросы крёстного отца Фёдор отвечал неуверенно, словно лишнего опасался сболтнуть. Неуместного. Словно текст, заученный сказывал.

–Про батюшку, Фёдор, я всё понял – усмехнулся Кирилл, догадываясь, что юноша не своё сейчас сказывает – Мне его словами повторять не нужно. Сам ты о чём мечтаешь?

–Воевать хочу – весело ответил Фёдор.

–Воевать все хотят, кто не землю пахать рождён или молиться!

Строго и пытливо выспрашивал он. По-воински.

–За что кровь людскую проливать хочешь? О чём думаешь за саблю, али ещё за другое оружие берясь?

Фёдор воздуха побольше в грудь набрал. Столько, что грудную клетку едва не разорвало. То ли глазами, то ли золотым коржом в ухе сверкнул. Сказывали потом бахари, само озеро переславское от велеречия того, волнами из берегов вышло.

Алексей Данилович, сколь ни допытывался потом, уверенно утверждая, что то не исповедь, а так, разговор обычный, а значит не нарушено ничего, так правды и не выведал. Иная дружеская беседа, пуще исповеди охраняется. И не людьми, а всё тем же Господом.

И почему отец Кирилл хмурился, вернувшись с прогулки той, тоже никто не узнал.

Долго потом сидел за столом, крутил в руках вместо чёток невесть кем забытое на скатерти копие. Затем, всю ночь молился в пустом Троицком храме, стоя на коленях перед Спасителем.

Лишь рано утром, когда вышел провожать отбывающих всадников, что собрались в путь-дорогу, попридержал Вараша. Конь внезапно присмирел. Чёрным глазом покосился на Кирилла, силу чувствуя странную, неведомую.

–Фёдору, всё что мог, я сказал, Алексей. Напутствие или благословение, пускай сам решит. Тебе не даю, ибо понимаю, о разном вы думаете. О разном мечтаете.

Поймав удивленный взгляд воеводы и неприлично весёлый Федькин взгляд, еще больше ранивший сердце крестного беззаботностью своею, добавил:

–Хороший воин из Фёдора получится, Алексей. Имя доброе Басмановых в битвах прославит ещё больше. Смотри, не прогадай.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГОРДОМУ КОШКА НА ГРУДЬ НЕ ВСКОЧИТ…

Начало Полоцкого военного похода, январь 1563 года

Зимнее солнце приблизилось к синему гребню леса, тягуче и лениво окрасило небо брусничным отсветом, который проступил сквозь завесу снежной мошкары, что кружилась и царапала лица ратников холодными крыльями. Короткий январский день неизбежно догорал.

Метель разгулялась, едва первые полки государева войска покинули Великие Луки. С тех пор не прекращалась ни на минуту.

От вида белой зимней пустоты уже кружилась голова. О делах насущных почти не думалось. Да и какие дела, ежели враги так далёко, что и орлиным взором не разглядишь? Рядом лишь запорошенные мужики и шапки снега размером с медведя.

Стоило на мгновение задуматься, забыться, так сразу почудились Фёдору летние травы, что росли здесь совсем недавно, а ныне под снегом полегли, давно землицу собой удобрив. Настолько живо и ясно виделись, что пальцами ощущал липкое тление чины да подорожника.

Никогда ещё так летнего зноя не хотелось. Чтоб окатило удушливой горячей волной, запахом полынным и начало тело томиться в ожидании мягкой речной прохлады и девичьей ласки. Заснуть бы сейчас в седле, а проснуться где-нибудь на опушке, чтобы сквозь сон полуденницы мерещились. Лежишь и гадаешь: а может то не полуденницы? Просто девки с длинными рыжими косами возвращаются с берегов Шахи41. Сквозь сон – всё едино. Да и какая разница? Полуденница, сказывают, злобная, а под сарафаном тоже, небось, баба.

Проплывут мимо, пыни42! Поймать одну такую, самую раззяву…Поди, девок пойми, не нарочно ли медлят, проходя мимо хитроглазых барчуков, разомлевших от полуденного солнца. Поймать, со смехом на траву повалить, зацеловать до одури! Потом, с диковатым молодецким гоготом, отпустить. Перепуганную, растрёпанную и раскрасневшуюся, пожалеть в последний момент, проявить милость. Али не отпустить. Сама виновата, коль ворон на ходу считала! Не такому батька с матушкой учили. Не такому! Оно само приходило, раззадоривая тело и душу.

Фёдор встряхнул головой. Прознает батюшка про такие мысли, застыдит, на чём свет стоит. Курощупом назовёт. Самое распоследнее ругательство у него. Хуже только когда князя Курбского поминает, называя негораздком да «собакой литовской».

Юноша вздохнул. Привычно губы облизнул и чуть не завыл. Почудилось, будто кровь пошла из мелких трещин. Глаза слезились от усталости и холода. Моргать и то больно. Длинные ресницы, облепленные снегом, поднимались тяжело.

Конь под Фёдором плёлся вяло, без охоты. Вятский конь, хороший. Боевой, привычный, обученный, хотя последнее время в санниках служил. И тот, словно помереть прямо здесь собрался, чёрт окаянный. Фёдор злился, выискивал взглядом батюшку. Без толку. Воевода Басманов никогда остатним43 не таскался. Вот и сейчас: юноша только и успел на выходе из Великих Лук заметить с восхищением, как отец преобразился. Засияли глаза недобрым огнём. Помолодел воевода, точно десяток годков горобцы по зёрнышку склевали. Хлестнул без жалости любимого аргамака и растворился в белой снежной пыли. Не узнать воеводу! И не догнать никому. Даже ловкому и проворному сынку, выросшему в седле. Пока Фёдор ресницами хлопал, Басманова и след простыл.

Уже несколько дней продирался Передовой полк по снежным завалам, речушкам обледенелым, оставив позади себя остальные полки. Каждому время своё обозначено из Великих Лук выходить. Старательно огибали занесенные снегом, сонные деревушки, дабы не попадаться на глаза местным жителям.