Фёдор Басманов книга первая

Отца Фёдор видел лишь на ночном привале. И то, двух слов не скажет, суровый и сосредоточенный. Глаза горят, но взгляд внутрь себя направлен. Молится ли о бескровной победе Феодору Стратилату и другим заступникам воинства христианского? Или уже мысленно расставляет людей по берегам Двины и Плоты? Так или иначе, сейчас с вопросами, попробуй, подступись. В лучшем случае отмахнётся. Разговаривает отрывисто, кратко, сухо.

А вопросов было много. Так ли Фёдор представлял себе службу, когда считал дни до момента, когда гордо станет зваться новиком?!

Кипела внутри обида нешуточная. Как пришло долгожданное время, взяли и к обозным приписали. К Афоньке Вяземскому в подчинение. Всю жизнь о таком мечтал! Таким назначением перед девками в Елизарово бахвалиться собирался. Батюшка хорош! Редкими вечерами, свободными от службы, столько рассказывал о боях пред Арскими воротами, про то, как в рукопашную с нехристями степными шёл. Фёдор и даже малой Петька, с трудом пока забирающийся на лавку, слушали, рты раскрыв. Бахвалиться Басманов не любил. Его разговорчивости сыновья порой месяцами ждали и такие моменты ловили особенно жадно, слово пропустить боялись. Но стоило отцу разговориться, как в собственной горнице появлялся запах пороха и колючих степных трав. Чередой проплывали в воображении сыновей непокорная Казань, Феллин да болотистые урочища, где выстраивались Гуляй-городки супротив хитрых степняков, саранчой приближающихся к столице. Но Петьке-то чего? Послушал, потом уснул с яблочной тянучкой во рту, мамки-няньки спать унесли. Будет утро, будут новые тянучки и забавы далёкие пока от ратного дела. Вот и все его заботы! А Фёдору, маята одна. Как подрос, стал мечтать, о чём все отроки мечтают. Когда все забавы прежние, стужающими44 стали и лишь грусть наводили, заставляя иной раз, посреди игры с товарищами замереть, задуматься о чём-то своём печально, вдаль глядя…

Сердце готово было выпрыгнуть из груди, когда в Разрядном приказе получал первое назначение. И на тебе! Батюшка хоть бы повёл бровью, словно так и надо. Возмущение сыновье «бабскими капризами» обозвал. Заладил своё любимое «робь всякая хороша».

– Чем хороша? – пытался выяснить Фёдор. Назло что ли, сам батюшка такое устроил? Дескать, на грудь гордеца даже кошка не вскочит. А он, сын воеводский. Всякого хлебнуть нужно допрежь полки за собой водить с высоко поднятым носом. Я терпел, все терпят, и ты, мол, потерпи.

Да вот только Фёдор не таким уродился, как Алексей. Смелости отцовской с избытком себе взял, от терпения и спокойствия отказался. Терпеть не любил и не привык. Ну, тут отец сам баловством всяческим поспособствовал. Хотелось всего и сразу. Да и зазря хлебать зачем? Ноги и руки – не казённые. Один раз Господь их человеку даёт. Уши тоже. Отморозишь, других не будет. Стужа такая, ещё немного и волки в деревню греться из леса побегут.

Фёдор стащил рукавицу, пальцами потёр ледяные обветренные щёки, искоса поглядел на переславских и белёвских мужиков отцовских, что длинной вереницей тянулись рядом. Тянулись с таким трудом, будто снег перед ними и не разгребали. А что толку разгребать, если небо прорвало? Новый валит и валит.

«Так я и боя не дождусь – с досадой подумал юноша, – Какой бой? Или замёрзну или раньше времени надорвусь, мешки таская».

Метель не прекращалась, но и тягучее, упорное движение Передового полка, тоже не прерывалось. Воеводы посоху и собственных слуг шибко не гнали. Сами с трудом шли, отставали, вместе с остальными вытаскивали застрявшие кошевые телеги. Расчищенное заметало быстро. Длань к лицу поднести – не разглядишь. А уж друг друга на расстоянии – и подавно.

Мужики бранились, сетовали, особливо опытные, из числа тех, с кем Алексей Данилович под Казанью воевал. Сказывали, что мало так за день никогда не проходили. Курам на смех! В неурочный час затеяно… по всему видно.

Сколько рассказывал батюшка про то, что победа простой ценой не достаётся, одним единственным взмахом меча не добывается! Но одно дело слушать, рот раскрыв, себя на месте победителя представлять. Другое дело – спрыгивать с коня посреди завьюженного поля, чтобы обозным помогать. Вытаскивать, вытягивать, снег расчищать, чтобы увязший кош выправился, дальше заскользил по прерывистому санному пути, который уже заметать начало. Вороны в след незадачливым людям каркают и те, будто насмехаются.

В конце дня Фёдор и холода не чувствовал. Шатаясь от усталости, с трудом в седло забирался. В былые деньки во сне видел на себе юшман новенький иль калантарь блестящий. Татар поверженных. А нынче – обозники на сугробы похожие. И поле не поле – стена белая. То, что летом цветами усыпано, нынче мысли о смерти лишь навевает.

Вьюги Фёдор не страшился: даром ли сам появился на свет в студёном феврале? Соромно от тягот житейских бегать. Не давка, хоть Господь и наказал за что-то мордой не мужицкой. Однако ж, честно, если признать, тяжко. Из огня сразу в полымя. Всего несколько дней назад, в тёплой церкви Великих Лук молебен служили. Вынесли тогда сияющий кипарисовый крест Ефросиньи Полоцкой, что с частицами мощей угодников Божиих, на благословение. Дивился Фёдор, батюшкой подпущенный поближе, торжественности момента! Налюбоваться не мог на каменья, крест украшающие. Знал он и о планах государя: в случае победы, реликвию сию, вывезенную отцом его Василием, в град столичный, оставить в Полоцке. Вернуть справедливо. Вздыхал тихо, наблюдая за тем, как наливаются кровавым светом рубиновые зёрна, точно и вправду кровь Христова из верхнего перекрестья стекает и застывает сразу. Этакую красоту без догляда оставлять?! На совесть новых наместников?! В захваченном посаде, наверняка разрушенном, где порядка и на полушку не наберётся? Словно бы и не по-хозяйски! Хотя государю виднее. Помазаннику божьему ли не знать, как оно… богоугодно. Но всё же.

Плавал тогда Фёдор, убаюканный теплом и светом, по волнам собственных мечтаний, сомлевший от запаха ладана. А нынче пальцы с трудом шевелятся.

Но страдал юноша не зря. Истинно трудный поход выпал на долю его в самом начале жизненного пути. Хотя сам Фёдор этого не понимал. Сравнить было не с чем. А вот ратники, с Алексеем Даниловичем пуд соли допрежь разделили, понятие имели. Переговаривались тихо, не шибко довольные шли. Некоторые жалеюче на сына боярского посматривали, хотя у самих руки – ноги костенели.

Указом государя, войско сохраняло передвижение в тайне. К местным не прибивались, не обращались ни по каким надобностям. В деревнях не ночевали, даже не отлучались, чтобы в каком благодатном дворе снедью обогатиться. Кроме вооружения, питание для себя и лошадей – всё везли с собой. Збройки45 и те на телегах. Приказ от воевод, от Алексея Даниловича в первую очередь: раньше времени коней не нагружать, животину и спины собственные беречь. Нагруженные обозы-коши то и дело застревали в сугробах.

Когда выходили из Великих Лук, ещё не так тоскливо было. Повсюду мелькал рыжий лисий малахай Афанасия Вяземского, что нынче за коши был поставлен воеводствовать. Афонька, румяный, розовощёкий, казалось, выглядел довольным, делая эту работку. И чувствовал себя словно на своём месте. Недаром подводы Передового полка, что находились под его воеводством, хоть и тяжко, но тянулись, шли вперед, в то время как подвластные другим кошевым воеводам грузы, точно затерялись в белой снежной воронке. Командовал Афанасий весело, без лишней звяги. Подобно Алексею, преобразился с началом похода, таким стал, каким Фёдор дома его и не видывал. Обычно, всё делал неторопливо, с небрежной вальяжностью, и поболтать впустую любил – баб по части болтовни за пояс затыкал, тем же самым попрекал. Сейчас – без лишней суеты и сумятицы командовал. Отдавал чёткие, короткие приказы, то и дело коня похлёстывал, чтобы унестись куда-то, потом вынырнуть из водянистой мглы, подмигнуть Фёдору, выкрикнуть короткое распоряжение и унестись снова. За Афанасием, носился слуга его – Гришка Ловчиков, некогда помытчик сокольной слободки старицкого удела, выкупленный Вяземским у князя за умеренную плату, после какой-то Гришкиной провинности. Из всех возможностей быть битым батогами или прозябать в слободке, убирая мусор за хищными птицами после триумфа своего в чине помытчика, Ловчиков предпочёл продать свою преданность хозяйственному и незлобивому князю. С тех пор таскался за ним точно лисий хвост, раздражая Фёдора цикавым взглядом, который шарился повсюду столь настырно, словно изыскивал чего бы своровать.

Сейчас Фёдор и Гришке был бы рад. Но и Афанасий и бывший помытчик куда-то пропали.

Юноша прижался к тёплой конской шее. Конь вскинулся с недоумением, но быстро обмяк. Это не Вараш, чтобы норов наезднику показывать. Любимый конь нынче со стремянными где-то. Где? Фёдор пытливо всматривался в вереницу ратников. Не узнать никого… Боевые холопы Алексея Даниловича старались не унывать. Ближе всех находились переславские мужики, сынка воеводского знающие с младенчества. Время от времени ещё и Фёдора норовили подбадривать…

– Что, барин, хватили дроздов46? Тяжко?

Подшучивали лукаво, сурово порой, но добродушно, как у переславских бывает.

– Обождите! Это только сперва сложно! Потом сложнее будет!

Фёдор растерянно улыбался в ответ на беззлобный, хотя и грубоватый мужицкий смех. Улыбки его вымученной, никто уж и не разглядел, настолько юношу облепило снежной крупой.

Когда почувствовал, как замедляется движение полка, увёл коня в сторону, чтобы дыхание перевести. Туда, где никто его усталости постыдной не увидит. То ли спустился, то ли скатился с коня. Замер, прижавшись к теплому телу. Тихо, почти беззвучно, охнул. Обледеневшими пальцами ухватился за поводья, да так чуть и не уснул. Как есть – стоя. Со стороны кошей поднимался радостный шум – наконец-то отдых! Или же нет? Что-то сотники да воеводы темнят. Фёдор внимательно всматривался в бесконечный людской поток, ещё более внимательно вслушивался, пытаясь уловить, о чём разговоры ведутся.

–Узнать бы Фёдор Лексеич! – окрикнул его переславский мужик, по головам старший.

– Сейчас узнаем – безрадостно пообещал Фёдор, не слишком понимая, у кого узнать и где искать всех тех, кто решения принимает.

Внезапно из густой белой темноты вынырнули Алексей Данилович и худощавый жилистый человек, закутанный едва ли не до бровей – сродник государев князь Василий Михайлович Глинский. Седой и серебристый весь, как сама метель. Свидетель событий давних, про которые Фёдор знал лишь понаслышке. И всё одно крепкий воин. Помощник и наставник для молодых.

Алексей похлопал сына по плечу.

– Живой? – спросил он участливо, но не без веселости в голосе, – Ногами походи туда – сюда, не спи.

– Живой – мрачно отозвался Фёдор.

–Езжай вперед, вдоль обозов. По дороге – сотникам вели на отдых останавливаться, кого встретишь. Сам – к шатру. Воеводы шатёр поставят – решение принимать будут да чего тут решать-то, не ведаю. Вечереет. Да и если бы поболее времени оставалось, идти дальше пагуба верная. Не видно не зги.

– Рано отдыхать-то. Сколько вёрст прошли? – белыми губами прошептал Фёдор – Мужики ругаются, говорят меньше обычного, никогда так не ходили… Можно же ещё пройти, покуда день божий – юноша пристально всмотрелся в лицо отца.

Тот хмурился, молчал, мучительно думал. Что-то беспокоило воеводу, но беспокойство это при себе оставил, не высказал. Усмехнулся.

– Сам знаю, без тебя и мужиков. Шустрый, хоть и на ногах не стоишь уже. Вот это и решать будем. Метель тише не становится. К ночи, Фёдор ещё хуже будет. Куда вы все идти собрались? В такой пурге заплутаем, не туда придём.

– Слыхал, Алексей? Репнин с Шереметевым иного разумения – вмешался Глинский – Путь продолжать намерены. Зазорно государев приказ не выполнить, до Невеля к назначенному часу не добраться.

– Я бы и сам прошёл, Василий Михайлович, ты ли меня не знаешь? – отозвался Басманов – Но уморим всех. И людей и скотину.

Глинский кивнул задумчиво.

– От мертвецов проку мало. Геройство на костях, дело ненужное. Я воевать иду. Холопов положим раньше времени, санники издохнут, где новых возьмем? По деревням рыскать? В тайне движение не удержим, переполох начнётся. Первые же бабы, на которых напоремся, всё разнесут и растрезвонят до самой поганой Ливонии. Спроси меня как верно поступить? Скажу – остановиться надо сейчас, хотя и не вечер. С пути собьёмся, худо будет. Это ещё что? – резко отвлекшись от беседы с Глинским, отец сунул руку Федьке под воротник, выругался без стеснения.

– Где стремянный твой?

– Не знаю! Где-то тут. Отстал.

– Он отстал или ты удрал вперёд? Зачем броньку сейчас нацепил?! Для кого приказ был?!

– А ежели вороги?

– А ежели вороги, на то ертаул имеется – напомнил Глинский – Телятевский свой хлеб не просто так ест.

– Береженого – Бог бережет – буркнул Фёдор – Мы ж воевать.

– Бог, Федька, умного бережет! Запомни! Сколько раз тебе это говорить?! Ты погляди! – возмутился Басманов, потянул сына за край шубейки – А ну, покажись-ка. Покажись, не смущайся. А я думаю, чего его там мотает, клонит туда-сюда, точно не ратник, а девка- полуночница над пяльцами, того гляди свалится! Все люди как люди, все на обозах поклажу везут, один ты особенный. Спину уже сейчас натрудить хочешь, что потом? Коли батька сказал, так тебе и приказ не приказ? Раньше Плоты, бронь не надевать! Ни на себя, ни на холопов. Плечи, спину – беречь. Сабля есть под рукой и это главное. Какие вороги тебе тут помстились? Уснул что ли в седле? Ты с медведями мериться собрался али с кабанами? Мы покудова на своей земле. Литва далёко, черта засечная не ближе. Одни деревни и леса. Разбойники, думаешь, на целый царёв полк нападут?

Отвлекшись на мгновение от сына, Басманов оглядел, как вокруг остановившихся телег толпилась посоха. Только опытный ратник мог разглядеть и оценить в этом суетливом, казалось бы, движении правильность. Всадники спускались с коней, люди окрикивали друг друга, передавая отрывистые распоряжения.

– Больно ты сердит, батюшка – проворчал Фёдор.

– Раз я батюшка, то приказы можно не исполнять?! Мы с тобой ещё загодя, в тереме сидючи, это обсудили – теперь на самом деле рассердился Басманов, повысил голос на сына – У тебя, Фёдор, на всё своё разумение есть, токмо сейчас твоему разумению не место и не время! Ежели распоряжение дадено, от меня ли, от кого другого – твоё дело исполнять, как положено. Как до тебя все новики исполняли и не умничали. Успеешь ещё поумничать, жизнь твоя длинная!

–Алексей – вмешался Глинский, зная, что поучения отцовские могут надолго затянуться, ибо долгими и обстоятельными им быть положено испокон. А уж с Федькой… натолкнувшись на норов последнего и того…могут и всю ночь продолжаться.

– Тощий живот ни в пляску, ни в работу. Брюхо насытить сейчас и ноги отогреть. Холод и голод друг друга не терпят. Всё остальное – завтра. Нам ещё постараться сейчас надо Репнина с Шереметевым уговорить, к разумности их воззвать. Уж больно рвутся…

– Рвение государев приказ исполнить – рвение похвальное – с тенью лукавства усмехнулся Басманов – Но и меру знать надо.

Глинский досадливо отмахнулся. Он-то явно понимал причину ироничного тона Алексея Даниловича.

–Людей в сторону бы отвести – щурясь, оглядел обозы Басманов – Если замешкаемся, а может так случиться, что замешкаемся… следующий полк нагонит. Как они там? Легче им идти. По расчищенному. Ежели проворнее окажутся, людей не пожалеют, в хвосте окажутся.

–По расчищенному? Заметает сразу, я и моргнуть не успеваю – возмутился Фёдор.

– Моргаешь больно неторопливо – съязвил Басманов, после терпеливо объяснил – Всё одно легче, Фёдор. Ни глыб ледяных, ни завалов. Мы разбили всё. Замести может, а наледь образоваться не успеет. Что замело, лёгкое как пух.

–Кто их погонит? – задумчиво спросил Глинский – Считаешь, у государя разумения нет?

– У государя есть. Так ведь не государев полк позади, а Правой руки… Серебряный с Мстиславским. У них тоже… Рвение! Пойди их останови. И кто останавливать будет? А там, дальше и Андрей Михайлович со сторожевым. Эти и коней и людей засекут, лишь бы впереди, нос задрав.

– Неймётся тебе, Алексей Данилович, сразу за всё государево войско думать – покачал головой Глинский – Нам бы за полк ответить. Сколько лет землю топчу, а такого и не видывал: руку вытянешь, а разглядеть её нельзя. Снег, точно мошкара болотная – облепит да кусается. И с каких пор Курбский поперёк полка государева?

–А то ты не помнишь, не знаешь – Басманов и с ехидцей молвил – В прошлый раз попятам своих гнал. О чём только думал?

– Известно, о чём думал! О марципанах – вмешался Фёдор, которому надоело стоять молча и глазеть на то, как посоха готовит места для привала – Он и сейчас об этом думает. Я сам слышал, как в Луках бахвалился, что у князя Володимира Андреевича уже на случай победы дымиться всё в погребах и кухнях, от запасов кладовые ломятся. Правда, не понял я, чей победы. Мутно он про то, батюшка как – то сказывал – Фёдор пожал плечами – Уж больно поносил государеву задумку…

Басманов и Глинский переглянулись.

– Слышал? – переспросил отец – Много ты слушаешь, как уши ещё не отвалились. Особливо на морозе. Ступай, я сказал – повторил Басманов, не дав Фёдору и рта раскрыть – Да, и в шатре броньку сними, покуда не примёрзла. Приду – проверю.

– А ежели воеводы решат двигаться?

–Двинемся дальше или нет, в любом случае, без неё поедешь. Давай уже. Афанасий тебя потерял, небось. Не время нынче князя Курбского обсуждать. Михайло, я объезжать. Доберёшься, вели людей назад послать! Узнать, как остальные идут, не теснят ли.

Не дожидаясь ответа Глинского, Басманов, будто гора заснеженная двинулся к своему коню. В седло забрался и растворился, точно и не было его. Будто полевые духи морок навели на тех, кто смотрел во след.

Глинский кивком велел Фёдору не тянуть, поманил за собой. Кони, что топтались на месте, разгоняя хвостами снежную мошкару, радостно отозвались. Радостное оживление коснулось не только их – в полку, средь людей царило такое же, лишь подпорченное недоумением и неизвестностью. Вроде остановились на ночевку, а приказа и нет? И ни туда, ни сюда. Всюду стоял ропот, то и дело окрикивали всадников, пытаясь узнать, что случилось. Ратники уже расчищали снег под места ночевки и будущих кострищ. Хотя разожгли пока один – у самого воеводского шатра, поставленного на скорую руку.

Перед тем как внутрь ввалиться, Фёдор и Глинский посбивали друг с друга снег. Тут же, на входе столкнулись с Афанасием. Щёки у того раскраснелись, глаза глядели раздражённо.

– Случилось что? – спросил Глинский, пропустив Фёдора в шатёр.

–Обозы не все пришли. Нужные не пришли. Только с бронёй. А так, половины нет.

– Где ж они?

– Знамо где! Видать на переправе отстали, а может…Возвращаться надо! Там хоть и Игнатий, человек привычный поставлен, а всё же видать трудности большие случились. Кто им помогать-то будет? Брат Фёдор, вот ты где! А…

–Что вы за люди такие?! – Глинский досадливо сплюнул – Одному вперёд надо, другому назад, третьему – на месте!

Афанасий, поправил малахай, постоянно сползающий на глаза, и, бормоча что-то себе под нос, выбежал из шатра. За ним безмолвной и послушной тенью метнулся Ловчиков, за Ловчиковым – несколько обозных слуг. Крупных детин, которые, казалось даже говорить не обучены. Но путь торили легче лёгкого, снег расчищали на раз-два, толкали, двигали, а Вяземского понимали с полуслова.

Фёдор проскользнут внутрь, облегченно вздохнул. Наконец-то местечко, где не метёт, снегом не засыпает. Пусть пар изо рта вылетает белым прозрачным облачком, а всё ж полегче. Тянуло сладко от костра дымом. Юноша принюхался. Никогда так ещё простому теплу и горьковатому запаху не радовался. Стоило Фёдору придти в себя, как наступила растерянность, ноги сковала хуже мороза. Собрались здесь, прямо перед ним и горячо спорили первые люди государства: Василий Иванович Шереметев, Юрий Репнин, да князь Нагой. Даже молчаливый царевич Бекбулат, горячий в бою, а в остальное время молчаливый, сидел рядом. Глядел мимо остальных воевод, думая о чём-то своем. Может о деле, но мнением делиться не спешил. Может, вспоминал жаркую степь, как Фёдор совсем недавно вспоминал заливные летние луга. Русская зима всех одинаково за нос щиплет. Фёдору-то ещё с малолетства привычно кружевные снежинки – работу небесных мастериц, ртом ловить. Холод переживёт как-нибудь. А степному человеку должно быть особенно тягостно сейчас.

Спорили, о чём Басманов с Глинским давеча речь завели. Как быть: идти ли дальше, чтобы по сроце на смотр в Невель успеть? Время как песок сквозь пальцы. Срывается смотр, задуманный государем, а это большой бедой обернуться может. Хоть и сам Иоанн со своим полком далеко позади, а все же, кто гневаться помешает, ежели другие приказ в срок не исполнили?!

Идти? Ни ратников, ни коней не жалея? Можно даже факелы разжечь, у ночи лишку выхватить, рискуя ертаульным на пятки наступить, а всё ж выполнить. Есть ли в том смысл?

Фёдор старательно поклонился воеводам, но никто из собравшихся его и взглядом не отметил, кроме молчаливого Бекбулата, отзывающегося на любое приветствие медленным кивком.

Василий Глинский указал юноше на месте в углу шатра. Фёдор проскользнул молчаливо туда, где Афанасий с обозниками набросали медвежьих шкур. Забился, чтобы руки хотя бы отогреть.

Поприветствовав воевод, князь Василий присоединился к горячему спору, который долго после этого не продлился. Запустив в шатёр снежное облако, пахнущее дымом, ввалился Вяземский, сопровождаемый всё теми же обозными слугами, каждый из которых тащил на крепких плечах по паре пихтерей.

– Соловьями заливаются! – весело притопывая, Афанасий подмигнул Фёдору, хлопнул в ладоши – Ничего, сейчас воробьями станут! – он махнул слугам. Те стали сгружать корзины. Как отвязали промёрзшую ткань, так появились перед голодными воинами хлеб да куски свинины, натёртые травами по распоряжению Афанасия ещё в трапезных монастырских Великих Лук.

–Пиршество? Никак до сельца, какого сбегать успел? – воскликнул Шереметов – У местных? Шустрый ты, Афанасий Иванович! Всех бы обозников таких! А то, как девки – тетёхи…

– Обижаешь, Иван Васильевич – протянул Вяземский – Когда б в деревеньку бегали, то и этого расстояния не прошли. Сбегать хоть и верное, но долгое удовольствие. Своё всё. Даром что ли старались по такому морозцу душистое сохранить? Не воинская наука, конечно, но уметь надобно.

Афанасий, довольный похвалой, стал раздавать воеводам брашно. Те оживились, о споре позабыли. Отдельно метнулся к Фёдору. Тот сонными глазами таращился из своего угла, словно грохнувшийся наземь слёток. Князь засуетился, выудил крупный кусок, сунул ему в руки вместе с хлебом.

– И пошто мне смотреть на тебя, брат Фёдор Лексеевич, так смотреть страшно? Душа в пятки уходит. Ешь, давай! А то скажет батюшка, заморил я тебя в своём подчинении. Ешь и пошли, работёнка перед сном ждёт.

–Батюшка сам меня заморил – проворчал взъерошенный Фёдор – Он такого чужими руками не допустит. Не хочу! – гордо вскинулся – Сморит опосля. Стыдоба! Лучше давай работку сделаем, а уж потом объедаться…

– Дурень ты! – обозлился Афанасий, – До Полоцка голодать будешь? Не сморит. А сморит, разбужу. Ешь, давай, не цыбися. Считай, что именем государевым приказываю. Так пойдёт? Нынче я правом этим наделён. Ты под моим началом, исполняй что велено. В Переславле фыркать будешь и нос воротить от хлопот моих тебе неугодных и надоедливых.

Долго Фёдора упрашивать не пришлось. Больше артачился, привыкши норов показывать. Стащил соболиную шапку, разложил еду на коленях. Афанасий довольно улыбнулся. Отвернулся быстро, чтобы Фёдор этого довольства не заметил. Упёртый, братец Фёдор! Нельзя так – у него в подчинении нынче десятки новиков и старцев почти, для службы ещё годных, с одним носиться – не торба писаная! А всё ж Федьку как своего жалел, на особенных правах, с любовью братской. Не нагружал, как положено. Всё одно, от него сейчас суеты больше, чем разумения. И усталость его видел и досаду тайную, что сын воеводы в себе носил. Не так начало службы представлял, не так! Афанасий сам такой был ещё недавно. Сабелькой хотел махать. А вдруг по иному сложилось и другие способность Господь послал. А человек, как известно, лишь на своём месте хорош. Хотя смеялся братец Фёдор «таскаешь мешки и бочки с огурцами, князь»! Ему ещё долго до понимания слов Алексея Даниловича о том, что всякая робь хороша, особливо, когда у человека что-то лепо получается. Афанасий на своём месте. Это, тоже постараться надо. За иную часть обозов – другой человек в ответе. Так и где она?

Воеводы как с голодного края на еду набросились. Из всех, лишь царевич Бекбулат не притронулся. Осуждающе посмотрел, отодвинулся в сторону.

Пока брашно разбирали, громко и наперебой нахваливая расторопность Вяземского и прочих кошевых, в шатре появился Алексей Данилович. Отряхнув шубу, он громко откашлялся. Велел слугам удалиться и лишь Федькиному стремянному Озерку, что нашёлся наконец, указал пробираться к молодому барину. На Озерка Басманов всегда поглядывал косо, редко балуя похвалой и добрым словом, хотя в душе любил. Ровесника Федькиного приставили к сыну ещё по малолетству. На свою же беду. Хоть и знали все, что Алексей Данилович слуг пороть брезгует, совсем уж, в крайнем случае, а всё ж Озерок этим крайним случаем был постоянно. Причём не единожды. Тощий, с лицом не крестьянским, хотя дворовой девкой рождённый (от кого из гостей приличных только нагуляла? – гадал Басманов), юный стремянный с упорством пытаемого стратилата, хранил тайну обо всех Федькиных проказах. Уже случившихся и ещё только замышляемых. Не решаясь устроить взбучку любимому баловню, воевода множество раз пытался подобраться к искомым тайнам через Озерка. Тот, в свою очередь, много раз участь свою стоически принимал. Но тайн не выдавал. Всё одно если и лупили на дворе у Басмановых, то будто бы и не всерьёз, без злобы и легонько. Про то каждый в округе знал, что зверь лютый Алексей Данилович с татарвой и изменникам государевым. Заживо шкуру снимет. За своих людей, пусть и холопов – горой стоял.