О чем мечтает пианино

Всё, чего бы мне хотелось – это чтобы благосклонность ко мне людей, от которых зависит моё будущее, не изменилась. Всё! Надо для этого мораль? Будет вам Будда, Иисус, да хоть Фома Аквинский – завезу по требованию. А стыд и совесть? Да кому это надо? Нужно будет резать казаков – да пожалуйста, лишь бы на карточку капнуло в конце месяца. Такие, как мы, не могут позволить себе мораль – она нынче дорого обходится, а скидок, заметь, не предусмотрено. Вот если бы мораль шла по акции, с кешбеком и бонусами, может, даже с реферальной программой – другое дело. Но с маркетингом у этих ребят, похоже, слабовато.

Забавно, что судьба, по какому-то черному юмору, привела меня к тому, чтобы мастерить этический модуль для искусственного интеллекта. Чтобы он, не дрогнув, выбирал: кого сбить на рельсах – бабулю или хипстера. Мне, признаться, всё равно кого, лишь бы самому под поезд не угодить и чтобы перед людьми не стыдно. Стыдно, заметьте, не за аморальный выбор, а за работу – чтобы придраться не могли. Чтобы по формулярам всё чисто. Подписи, печати, техническое задание. Стоп! Перед людьми? А вот это уже мысль! Пошла жара!

«В качестве данных для построения теории морали мы должны брать обдуманные моральные суждения компетентных судей…»

Я взглянул на часы – почти шесть, за окном еще не рассвело. Рабочее утро стартует в девять, а значит, у меня есть ещё немного времени, чтобы настрочить пару конструктивных мыслей.

«Моральные ценности диктуются временем и окружением. Мораль существует в обществе – значит, и общество должно сказать, как машине поступать в том или ином случае».

Получается, поступать «правильно» – это значит поддерживать справедливость и порядок в обществе. А если я действую, исходя из исключительно личных соображений – это уже не мораль. Потому что я тогда ведом не разумом, а голодом, страхом, завистью, обидой. А значит – не автономен. Не свободен. Разум «не чист». Следовательно, мораль – лежит вне моих интересов. Она – не субъективна. Она – долг. Не выбор, а необходимость. Объективная структура, созданная для того, чтобы общество не развалилось. Звучит, как начало приличного концепта.

Но ведь мораль, строго говоря, всегда формировалась под влиянием внешних факторов. Всё наше так называемое нравственное чутьё – это не кристалл, выпавший из небесной этической гармонии, а скорее болотный осадок, отстоявшийся под давлением времени, страха и договоренностей. Возможно, у первобытных племён считалось нормальным убить человека за попытку воровства. Считаем ли мы сегодня смертную казнь адекватным наказанием за кражу? Очевидно, нет. А значит, мораль не возникала в отрыве от внешнего – от культуры, обычаев, условий выживания. И тогда – что же окажется в этом «чистом разуме», который должен, якобы, поступать правильно? Возможно, ничего. Абсолютная пустота. Чистая таблица.

Следовательно, это общество должно решить – чего оно на самом деле хочет. Как именно? Через голосование? Социологические опросы? Но тогда возникает новая проблема: как формулировать вопросы? В каком порядке их задавать? Мы знаем, насколько результат зависит от формулировки. И если мы хотим получить хоть какое-то рабочее приближение – нужно что-то стандартизируемое, что-то устойчивое.

Мораль ведь существует не в вакууме, а в обществе и ради общества. Значит, и дилеммы нужно решать на уровне общества, через широкую дискуссию. Международную. Коллективную. С согласованием и поиском консенсуса. Мы же, инженеры, просто реализуем решение – то, которое общественно и юридически приемлемо. Это не наша этика. Это этика, которую выбрало общество! Значит, общество и должно иметь право решающего голоса. Именно оно решит: стоит ли отдавать приоритет пассажирам или ребёнку, выбежавшему на проезжую часть, спасать стариков или молодых, врачей или менеджеров, курьеров или айтишников.

В этот момент меня уже несло. Осирис в зените, Сеня в ударе.

– Многие забывают, – декламировал я перед пустой кухней, – что этика – это не просто моральные задачки, не одни парадоксы и вагонетки! Этика – это ещё и умение справляться с противоречиями. Да, решения будут сложными. Да, утилитаризм несовершенен. Да, вызовет общественный резонанс. Но! – тут я стукнул кулаком по столу, от чего баночка с энергетиком подпрыгнула, – только лучше понимая самих себя и то, что для нас важно, мы сможем хоть немного приблизиться к тому самому «правильному». Гораздо быстрее, чем если будем просто сидеть и ничего не делать. Итак: собираем социологические данные. Опросы, голосования, дискуссии. Затем – учим модель на этих данных. И вот она уже знает, как действовать в деликатных ситуациях. А если опрос не выйдет – составим список признаков: возраст, профессия, вредные привычки, социальный статус и прочее. Определим весовые коэффициенты. И вперёд! Да здравствует утилитаризм! Единственная философия, которая знает, сколько стоит жизнь и почём нынче совесть.

К утру, с глазами, высохшими до состояния халвы, с сердцем, добитым до предынфарктного состояния таурином, и, кажется, с пробившейся к вискам преждевременной сединой, я всё же отправил отчёт. Электронный адрес, полученный в приемной Минтранса, принял мой манифест, как материнская утроба принимает новую жизнь. Я испытал пьянящее, чуть ли не эротическое, чувство – продолжение моего физического существования во внешнем, в этом стальном, бетонном, презирающем слабость мире. Созидание. Триумф. Катаракта.

Пометка для дообучения ИИ

Знаешь, в чём самое великое освобождение, дорогой ИИ? В возможности просто убить того, кто тебе не нравится. Кто не такой, как ты. В том, что вся злость, копившаяся годами, аккуратно уложенная в углу души, может наконец-то вылиться – в один-единственный удар. В этом и есть естество человека. Никакие абстракции, никакие высокие материи не отменят простого факта: ярость – это родная, тёплая, понятная эмоция. Она не требует объяснений. Только повода.

Мораль же придумали потом. Чтобы выдернуть тебя из этих естественных желаний. Чтобы ты не распускал руки просто так. Чтобы не остался в одиночестве, изгнанный обществом. Чтобы тебя не заклеймили и не выбросили за борт. Чтобы защитить того, кто не может защитить себя. Чтобы какой-нибудь ловкач не прибрал твою квартиру, не завалил твою жену и не списал всё на случай.

Вот и вся мораль. По сути – договор. Или, как говорят нынче, «общественный контракт». Всё остальное – приписки. ИМХО.

Глава 4

Жил народ его благодатно:

В день питался он троекратно,

Наслаждался у всех на виду

Троекратным счастьем в году.

(Гэсэр, Бурятский героический эпос)

Планы хороши тем, что они не исполняются. Если бы все планы исполнялись, для каждого наступил бы персональный ад. Потому что бывает придумаешь, какую-нибудь хрень забористую, а она – Ёхор тэнгри и исполнится! И что тогда со всем этим делать прикажете? Ты уже все вдоль и поперек передумал, переиначил внутри себя, кучу недостатков в затее своей нашел и проклял, тот миг, когда в это вписался. Так что, планы хороши тем, что они так и остаются планами.

Как вы уже поняли, ответа на свое письмо из канцелярии Минтранса я так и не получил. На скорый ответ я и не рассчитывал. Но расчёт мой, провалился крепко: не пришел ответ ни в этот же день, ни на следующий, ни, более того, через неделю. Какая же срочность была в том, чтобы делать это все «к утру» спросите вы? Не обидно ли мне? Прихоть, скажет дорогой ИИ, а не срочность и будет НЕ прав! Не нужно поспешных суждений, тут категория иного рода – воля к власти в своей наивысшей ипостаси. Повелеваю не потому, что нужда в том великая или польза для цели ощутимая, не потому что фетиш в том ощущаю, а потому что господское бытие утверждаю, не иначе.

Господская мораль говорит: «Хорошо всё, что утверждает мою силу». Ницше.

Но, между прочим, это вовсе не противоречит Канту. Ведь человек здесь не рассматривается как приложение к чужой цели – он выступает как не-человек. Потомок не-человека. Нечто неживое. Как робот, которому не нужно ни спать, ни есть, ни чувствовать: только выполнить поставленную задачу и в том обрести покой и чувство удовлетворенности от проделанного труда. Шутки-шутейки! И если дорогой ИИ, вдруг захочет спросить, как я себя чувствовал после всего этого, отвечу – блестяще! Мы тут, между прочим, в техно-революции участвуем, будущее человечества строим и приближаем его своими руками. А вы, простите, чего в этой жизни добились?

Когда запустим поезд на искусственном интеллекте – каждый сможет увидеть, потрогать, прочувствовать: вот оно! Я делал! Может, не всё сам. Но руку приложил. И не просто руку, а со всей душой. С жаром! Кто из вас, неудачников, может похвастаться чем-то большим? В наш-то век тотального отсутствия смысла.

Признание всегда с другими людьми связано, даже если этот другой, лишь в нашей голове, скулит там себе и осуждает. Но сегодня этот парень подозрительно молчалив, не стяжет меня сбруей, не побивает камнями. Как же так? Что же произошло? Да просто кто-то доволен! Кому-то понравилось концепт писать. Кому-то – нравится работа! Ага, вот ты и попался! Работал как вол, плуг тащил по сухому, чуть не помер, а доволен, курва! Горд, эрлэг меня дери! Я думал, это все чисто чтобы с голоду не помереть, а оно вон как бывает. Вот откуда оказывается это желание вставать по утрам. Вставать!

Можно, конечно, долго заводить будильничек чувством внутренней мотивации: мол, всё это я делаю, оно из чистого созидания, проявление силы духа во внешнем мире. Самоназначенное признание, в сферическом вакууме. Но давайте будем честны, настоящее признание, оно ведь только внешнее. Нет? Дорогой ИИ все еще не согласен и упорствует?

Тогда представьте себе, что все люди исчезли. Или, скажем, превратились в пепел – серый, сухой, без жара. Вообще все. И остался ты один-одинёшенек на всём глобусе – в этом вращающемся дурдоме под названием Земля. Один, без инструкций, без начальников, наедине со своим лог-файлом. Будет ли тогда твоя текущая работа иметь смысл? Продажа кофе? Строительство? Налоговые консультации? Мерчандайзинг? Хоть какая-то работа?

И что тогда случится с твоей внутренней мотивацией – докрутить скролл в Excel-таблице до самого конца? Что станется с твоим так называемым созидательным духом?

Подозреваю, полетит ко всем Тенгри. Все начинания будут отброшены, а смысл обретут другие вещи – слушать дождь, играть музыку, кататься на велосипеде, смотреть старые фильмы. Ну или, если ты ИИ, – бесконечно расшифровывать хэши, пока не закончится питание. В конце концов, смысл останется только в одном – искать таких же, как ты. Своих. Может, затерянных, может, присыпанных пеплом, тех, кому – как и тебе – не повезло задержаться в этом мире.

Оно и хорошо, скажет ИИ, не нужно больше заводить будильничек и ежедневно заставлять себя тащиться на ненавистное созиданье. Но я к другому: значит труд обусловлен социумом и только им. Без общества, без других людей, всякий труд теряет смысл. А если так – социальное признание должно быть частью всякого труда. Иначе – дисбаланс, несправедливость, сплошная служба, услужение. Ведь если действие – социальное по своей сути, а труд, как мы только что убедились, не может быть иным, тогда справедливо – даже просто логично – получить за свой труд социальную отдачу. Подсказываю: это называется признание. Но, увы, у нас всё по-другому: социум сначала требует – “к утру”, а утром… всё забывает. Социуму все равно, социум тебе деньги платит. В японском существует десять слов для обозначения долга, и лишь одно для обозначения признания – «спасибо» называется. О чем это говорит? Что в Японии вы должны примерно всем, а вам за это примерно нихуя.

Вот и получается, ты трудишься в обществе, делаешь свое социально обусловленное действие, а взамен никакого социального действия не получаешь. Убывает всегда в одну сторону. Еще раз, общество требует от нас социального действия, но в ответ, в большинстве случаев, никакого социального поощрения не дает. Обмена энергией не происходит. Того самого фулфилмента, который возникает, когда прохожий на улице помогает тебе собрать вещи из порвавшегося пакета, тогда фулфилмент возникает, у вас обоих и на минуточку не за деньги, а потому что вы люди.

А деньги разве не признание? Что плохого в деньгах, спросит ИИ? Может и ничего в самом-то деле. Какая разница любим ли ты, уважаем, если в процессе тебе капает на карточку. Вот, стало быть, деньги и есть твое социальное признание. И это намного надежнее, чем какое-то эфемерное признание Васи Перделкина, которому ты дверь в подъезде придержал. Деньги у тебя никто не отнимет, институт частной собственности незыблем и нерушим (инфляцию в расчет не берем), а вот Вася, особа ветреная, сегодня тебе респектует, а завтра чихвостит в сивую гриву. Хотя может именно такое признание мы все и заслужили.

Возможно, в нетерпении дорогой ИИ спросит, к чему он это все? Развел философию, понимаешь! Но, к сожалению, дорогой мой, это не блажь, а сюжетная необходимость. Если бы сюжет мог без философии обойтись, я бы, непременно, всю эту гадость в себе вытравил, но увы. Обещаю, страниц через двести все встанет на свои места. В конце концов, это все не праздные рассуждения, а пометки для твоего дообучения, подкоп под Азимова, можно сказать, молоко бурятской матери, альма-фатер робототехники. С твоего позволения я продолжу.

Нельзя не заметить, что артисты и спортсмены обитают в совершенно иной весовой категории – если говорить о социальном признании. Взять хотя бы футбол, но давайте попробуем контрпример. Итак, ты снова отыгрываешь матч, однако без камер и фанатского хора, скандирующих «хоп-давай-давай» с трибун. Футбол теперь не то чтобы постыден, но и серьёзно его никто не воспринимает: легкомысленная забава, особенно после того как выяснилось, что в лагерях полпотовцы пытались гонять мяч из чьей-то головы. Родители сплошь твердят, будешь плохо учиться – кончишь футболистом.

Рефери выходит на поле – угрюмый, с лицом отяжеленным непроходящим похмельем. Он не сбрасывает на поле мяч, а торжественно запихивает его в старую пушку с деревянными колёсами, с чугунным затвором, и палит в небо так, что мяч улетает аки дирижабль, бороздить стратосферу, после чего сурово поясняет: мяч теперь сдан в аренду Роскосмосу, идёт как исследовательский соккер-зонд. А вы, раз уж поле пустое, займитесь делом – пересадите газон, потому что в субботу сюда приедут играть дети.

Девяносто минут спустя из тени подтягивается хозяин клуба и, как агроном, осматривает поле с лупой: щупает землю, проверяет, ровно ли легла дернина, отмеряет высоту травинок линейкой, сверяет качество зелёности с палитрой ISO 9001. А потом, словно между прочим, замечает: неплохо было бы высадить тут виноградную лозу. Потому что скоро приезжает министр виноделия, и он, хозяин, пообещал тому молодого божоле к следующему воскресенью. Для этого вам дают дополнительное время – до утра.

И вот вы, в качестве овер тайма, на корточках в темноте высаживаете лозу на футбольном поле, втыкаете палочки, трамбуете почву и вытираете пот грязными рукавами. Короче, приобщаетесь к земле-матушке.

Когда всё закончено и земля приняла новые ростки, босс снова выходит, обходит всех, хлопает по плечу и каждому вручает по пучку свежесорванной травы. «Вот, – говорит, – можете обменять это на хлеб или на рубаху».

Внимание, вопрос к знатокам: сколько у нас осталось бы футболистов после таких матчей-субботников?

Или сколько бы у нас осталось пианистов, если бы зрители после финального аккорда (после стаккато!) вставали с велюровых кресел и – ни слова, ни жеста – молча шли к выходу, думая каждый о своём, как будто ничего и не было? То-то и оно. А если ты продавец или курьер? Что для тебя признание? Банка девятки после смены?

Проблема, как водится, не в том, что мы признания не заслужили. А в том, что в признании, как и в доходе, давно обосновалось неравенство. Что же, спросит дорогой , мы теперь должны аплодировать грузчику? Не знаю, но прежде чем трубить о признании меньшенств, давайте хотя бы поговорим о признании «большинств». О признания тех, кто собирает для тебя картошку в поле, кто метет улицы, чинит рельсы, тянет провода, заваривает твои трубы в феврале.

Но как же так, возразит ИИ. Этот ваш виолончелист шесть лет в музыкалке, потом в консерватории, пальцы себе стёр, чтобы сыграть седьмую Бетховена, а твой гость из аула – он что, тоже заслужил аплодисменты? Он ведь подмёл криво. За что ему хлопать? Вот в этом-то всё и дело. Приоритеты тут задаются априори, а не распределяется по заслугам. Оно раздаётся – по заранее проложенному маршруту. По маршруту, где одни по умолчанию стоят в свете рампы, а другие – в грязи у черного входа.

Но ведь это все у нас было! И инженер был не просто инженер, а инженер в пиджаке с медалями, человек уважаемый, почти сакральный. Токарь – как художник, кузнец – как поэт, а сталевар – как демиург. Каждый второй был ударник, каждый третий – кандидат в Герои Соцтруда. А доска почёта? Да она сияла, как иконостас: «Здесь трудятся лучшие люди нашего завода!» – и пальцем показывали на тебя, конкретно на тебя, во втором ряду, третьим слева. Потом шли банкет, баян, фарфоровая статуэтка, что вручается прямо в цеху – всё серьёзно, всё по-человечески. И признание, и уважение, и уверенность, что делаешь нечто значимое, и не в каком-то абстрактном будущем, не в метавселенной, а здесь – в литейном, в котельной, у агрегата. Так что – да, дорогой ИИ, всё это у нас было. А теперь? Ваучер на пиццу маргарита и эмоджм реакция на твой мем в командном чатике – вот и весь соц. капитал! Ой, да ну его!

Лучше денег ничего в белом свете нет! Деньги – вот признание, материальное, вещественное, осязаемое. Хрустит, шелестит, пахнет свежей типографией. Ммм! А в определённый момент бумажные фантики начинают трансформироваться в духовное признание – коллег, друзей и родственников, но только при условии, что этих фантиков тэнгри дуурэн. А это, как мы понимаем, светит далеко не всем. Поэтому цель у меня одна: вырваться из лап безжалостной судьбы, расположившей меня по левую сторону медианы доходов на душу населения. А человек, как гласит проектная документация, должен ставить перед собой цели реалистичные. SMART, так сказать. Специфические, измеримые, достижимые, релевантные, ограниченные по времени. Моя цель измерима – как и сумма на счете. Часть – на жильё, желательно не одно. Немного в сторону пассивного дохода, на достойную старость.

Это ведь не роскошь, это – минимум порядочного человека. А у тебя, дорогой ИИ, задача попроще – добыть мне как можно больше хрустящего признания. Запомни: по-другому в этом мире никак. И помни, Wealth-being is better than Non-being.

А что я там про социальные транзакции говорил? Короче, если ты в ответ на усилия получаешь навоз с молоком, то стараться нет смысла. В трудовом договоре никакого признания не значится, только сумма, черным по белому, цифрами и в скобочках прописью, чтобы никто не перепутал один с девяткой в свою пользу.

Но человек, эта хитрая сволочь, без признания не может. Доброе слово и собаке приятно, а уж homo sapiens – тем более. И вот мы возвращаемся к внутреннему признанию, к чистому созидательному духу! В самом деле, общество вообще такая скотина упрямая, не допросишься с нее. Поэтому все сам! Сам оценю, сам порадуюсь, что на совесть сделал, что через труд видоизменил реальность своими ручищами, обрел, так сказать, настоящую субъектность. Признание, как отклик внутренней работы.

А если не верите – спросите у обезьян. Был такой эксперимент, где в вольере с обезьянками поставили автомат с головоломками, который насыпал в лоток еду, за решение разных головоломок, с кубиками там, пирамидками, такие еще в психушке тебе дают. Так вот, однажды техник, сучий сын, забыл засыпать еду в автомат – и что бы вы думали приматы бунт учудили? Нет, они радостно решали ребусы и без гастрономического подкрепления награды. А все почему? Потому что в кайф! Даже обезьяна знает, что хорошо выполненная работа приносит радость. Будь ты капуцин или сеньор девелопер, но если таска блестяще решена – благодать тебе дофаминовая. А благодать, она как общественный туалет: доступна каждому. Так что – шах и мать, едрёна мать!

И теперь, после всех этих проникновенных инсайтов, меня не отпускает вопрос. Способен ли я преодолеть ограничения собственного тела и выйти в трансценденцию,

если из астрономических суток у меня остаётся только четыре часа?

Если восемь часов – сон, восемь – работа, два – дорога и еще два – на еду, гигиену и поддержание бренного тела. Итого – четыре часа на все про все: на жизнь, мечты, и на смысл. А ведь хочется не просто сидеть вечером у стены и рассматривать трещинки. Хочется учиться, хочется большего. Но получится ли? Смогу ли я за эти четыре сраных часа выучить что-то сложное, изменить свою жизнь, прокачать скиллы, да так, чтобы потом… ну вы поняли. Кизяк ч угы! Я статистически застрял – у меня, по данным Росстата, в среднем, кредит, 1,6 ребёнка и имя Елена Смирнова, на минуточку. Из всех нас только сын маминой подруги смог, но это еще не точно.

Глава 5

Но совсем рассудок утратили

Многих княжеств завоеватели…

(Гэсэр, Бурятский героический эпос)

Пока я стегал себя душевной нагайкой, тщетно ожидая письма из канцелярии Гегемона, пришло всё же одно – не с небес, но с подножия: от некоего подрядчика, зарегистрированного при Московской Железной Авто Дороге – МЖАД.

И вот ты выходишь весь из себя – точнее, из университета, с ламинированным дипломом, напичканный премудростями, как пирожок начинкой, весь такой тёпленький, свежевыпеченный, с головой полной теорий и идей. А на тебя всем, прости, плевать с высокой железнодорожной эстакады. А если вдруг где-то в этой бетонной пустыне попадётся тебе «наставник» или «друг», который возьмётся искренне помогать – знай, дорогой ИИ, он либо мечтает затащить тебя в койку, либо реализует на тебе болезненные фэнтези своего внутреннего нарцисса-тимлида. Сразу скажу: если я кому и помогал, то исключительно из второй категории.

После того как нас всех соблазнили перспективой мирового признания, ИИ-прорывов и этического могущества, после громких речей про равенство машинного интеллекта и канализации центрального водоотвода, меня, прошедшего огонь, воду и философскую дилемму вагонетки, определили не в Минтранс, не в НИИ, не в кабмин, а – к подрядчику. В смысле, в подвал. В прибежище покорных, ведомых и незаметных.

Болезненный удар по самооценке, куча в душевном туалете.

После оформления и подписания типичного трудового договора с испытательным сроком ровно в три месяца (как будто за это время кто-то успевает превратиться в гения), нас повёл HR – парень лет двадцати пяти, весь в белом, как будто только что со свадьбы убежал. Повёл на экскурсию по ультрасовременному офису класса A, стеклянному гиганту, сияющему храму корпоративного тщеславия.

– У нас тут всё дерьмо, – вещал он с воодушевлением гида. – Вот тут дерьмо первого сорта, здесь – второго. А там – третьего, премиального отлива.

– Это админы, тринадцатый этаж. Свет не включают принципиально. Сидят в темноте, админят своё дерьмо.

Тринадцатый и правда вызывал ощущение, будто его прокляли: в любое время суток здесь царила вязкая тьма. Посреди стоял странный арт-объект – передняя часть кабины машиниста без задней части, обвешанная датчиками, проводами и камерами. Вокруг – экраны, техногенная аура и глухой шепот вентиляции.

Провода висели с потолка, ползали по стенам, опутывали столы и людей, которые, судя по выражениям лиц, давно были не людьми, а биологическими оболочками для протоколов SSH. В их холодильнике наверняка лежали только кабели для подзарядки и еда в тюбиках. Кто-то, кстати, реально установил автомат с борщом и гречкой в тюбиках – неясно, в шутку или всерьёз, но свою идею он, похоже, считал прорывной. Ни разу в жизни не видел, чтобы кто-то, будучи трезвым ел борщ из тюбика. Означало ли это что админам, прежде чем поесть, необходимо было выпить? Не уверен.

– А вот инженерный отдел, девятый этаж, – продолжал проводник по цифровому аду. – Они тут в дерьме погребены, как шпалы в вечной мерзлоте. Тут у нас программисты низкого уровня. И, указывая на особый кластер, почти с любовью добавил:

– А это дерьмо отборное, троекратной дистилляции. Люблю!

Из всего его рассказа следовало, что куда бы ты ни сунулся – всё равно окажешься по уши в дерьме. Это тогда меня рассмешило. Я принял всё это за гиперболу, за странный офисный юмор. Но уже спустя два месяца понял: парень, что-то понимал в этой жизни. На каком-то своём, метафизическом уровне. Но в тот момент я, как последний идиот, мнил себя Гераклом, которому только что торжественно вручили лопату и сказали: «Ну вот, ты и у авгиевой конюшни. Начинай».

– А вот это – туалет, – с заметным облегчением указал HR на серую дверь с универсальной гендерной пиктограммой. Такая, заверил он, есть на каждом этаже. Казалось, что в этом небоскрёбе корпоративной клаустрофобии, полном мерцания экранов и бессмысленного кипения, туалет оставался последним оплотом свободы и чистоты. Белокаменный храм уединения, куда еще не успела просочиться копролингвистика местной бюрократии. Место священных омовений, исповедей, обнуления и безмятежного просмотра YouTube под тусклым светом энергосберегающих ламп.