Ветер океана звёзд. Часть 3

Человек по имени Рейнар Гару забывал своё имя. Он начинал забывать, что он – человек. Что он вообще такое? Уверенности не осталось ни в чём. Единственное, что занимало его расползающееся сознание – ощущение собственного «я». Вернее, состояния этого «я». Ему казалось, что с его головой произошло нечто чудовищное. Череп вскрыли. Мозг – мысливший комок плоти – вырвали и швырнули с высоты. Он шлёпнулся на бетон с отвратительным хлюпающим звуком. Потом это мозговое месиво, в котором уже почти не осталось серого вещества, обмакнули в липкий, едкий гудрон, обсыпали пеплом и втолкали обратно в черепную коробку. А макушку прикрыли грязной тряпкой.

Да. Вот так он и чувствовал. Чернила пропитали насквозь его растёкшиеся мысли, пыль забила все щели, высушила остатки жизни. Без его ведома. Да… это сделали без его ведома. Его не спросили. Просто сделали. И всё. «Без его ведома…»

Эти слова висели крюком в пустоте. Что-то важное было с ними связано, но ускользало в чёрную дыру. Рейнар пытался ухватить русскую жар-птицу за хвост – вспомнить, но тщетно. Без его ведома… Он увидел лицо. Не имя – лишь образ. Светлое, открытое, улыбающееся лицо доброго человека. Тамар? Без его ведома… – Эти слова! Без его ведома… Нет!!! Не слова!!!

Взрыв. Фейерверк из адского пламени рванул в чернеющем разуме. Ослепительные, смертоносные искры выжгли провал. Это были не слова. Это было утопленное воспоминание, выброшенное на поверхность чёрной пучиной. Его ведомо… Его ведомо, украденное у него. Его «ведомо» отняли с помощью биологического оружия. Воспоминание раскрылось перед ним, выросло во весь экран сознания, обволокло объёмной, стереоскопической проекцией.

Клубы чёрного дыма и пыли отхлынули под напором света. И Рейнар Гару увидел. Ту самую сцену. Яркую, кристально ясную, как вчера. Как он мог её забыть?

– … Спасибо тебе, Рейнар, я никогда не мечтать о такой друге как ти! Спасибо тебе!

– Забуди, я уверен, ты бы сделать для меня то же самой! Надо звать помощь. Пока эти не очнулись.

– Ке Арлатцер Катцен, – прозвучало из уст Рейка, как священное заклинание.

– Ты и правда счастлив? – спросил Рейнар.

Рейк ответил:

– Да.

Друг усмехнулся, наклонившись над Рейнаром. И в этот миг случились две вещи. Быстрые, неуловимые, слившиеся в одно роковое мгновение, к которым Рейнар был совершенно не готов.

Первое: лицо Рейка Руна преобразилось. Оно побледнело до мертвенности, наполнилось дикой смесью страха и нечеловеческой решимости. Все знакомые черты исказились, сползли, словно маска, обнажив под ней что-то чуждое, неотвратимое. Это было лицо существа, обречённого совершить нечто ужасное, известное только ему.

Второе: что-то тёплое, влажное и скользкое коснулось его правой ноздри и хлынуло внутрь. Жидкость – тёплая, безвкусная – залила носоглотку. Рейнар, застигнутый врасплох, рефлекторно, против воли, втянул её глубоко в лёгкие всем объёмом грудной клетки. Проконтролировать этот вдох он не успел. Не смог.

До этого избитый, полумёртвый, цеплявшийся за сознание последними усилиями воли, Рейнар вдруг резко очнулся. Словно кто-то выдернул его из липкого кошмара. Дрёму, усталость, боль от ран – всё как рукой сняло. Ясность ударила в голову, холодная и обжигающая.

– Что ты сделать? – выдохнул он, глядя на отползающего Рейка с недоумением, граничащим с ужасом. Это было абсолютно непостижимо. И правда – что он сделал?!

– Что это было?.. – приподнявшись на локте, повторил Рейнар, его голос окреп.

Рейк шаркал задом по полу, отползая к двери. Быть может, Рейк дал ему нюхнуть пузырёк с нашатырём? Но холодный голосок интуиции кричал: нет, это было нечто совершенно иное.

– Рейк?! Что ты дать мне? – рявкнул Рейнар, пытаясь встать.

Рейк замер. Его глаза, обычно робкие, горели странным, чужим огнём. Губы растянулись в кривой ухмылке.

– Ке Арлатцер Катцен, Рейнар! Ке Арлатцер Катцен! – прошипел он, смакуя каждое слово.

– Что?! – ничего не понимая, нахмурился Рейнар. Знакомые слова обрели зловещий, незнакомый оттенок.

– Это был эстерайски боевой вирус, тупой ти орясин! – выкрикнул Рейк, его голос звенел ненавистью и торжеством. – Надеясь, тебе понравится, сволочь! Ты это заслужить! Приятны аппетит!

Слова ударили, как обух по темени. Человек, корчившийся перед ним, не имел ничего общего с щуплым, отзывчивым Рейком Руном. Это был чужак. Убийца. И леденящая догадка парализовала Рейнара: его уже убили.

– За что?! – захрипел он, собрав остатки сил. – Я же спасти тебя!

– За всё хороши! – завыл Рейк, его лицо исказилось экстазом жестокости. – Ке Арлатцер Катцен! Ке Арлатцер… Ке Арлатцер… – Он повторял слова родины, как магическое заклинание ненависти.

Ярость. Слепая, всепоглощающая ярость. Рейнар рванулся вперёд, как лев, защищающий логово. Но его тело было сломлено – побитое, истекающее силами, подкошенное страшным известием. Он больше напоминал дряхлого старика, чем грозного хищника.

Но ему удалось… Схватить Рейка за горло. Свалить его на грязный пол сушилки. Рун завизжал, его глаза буквально полезли из орбит от животного страха. Рейнар душил, впиваясь пальцами в тонкую шею. Рейк вырывался, царапался худенькими ручонками, хрипел, задыхался, отчаянно хватая воздух ртом. Силы оставляли Рейнара. Хватка ослабла на мгновение – и предатель вырвался, ползком потянулся к выходу.

Рейнар пополз за ним. Словно раненый зверь. Настиг. Рывком развернул к себе. И обрушил на испуганное лицо град ударов своими всё ещё могучими кулаками. Раз-два! Раз-два! Кровь брызнула из разбитого носа, распухших губ. Подбитый глаз моментально заплыл. Рун обмяк, беззвучно растянулся на полу. Отключился.

Рейнар откатился от тщедушного уродца. Сидел, судорожно хватая ртом липкий, раскалённый воздух. Кровь стекала по его лицу, смешиваясь с потом и грязью.

И тут…

Сцена переключилась. Как эпизод из чужого фильма, она развернулась во всех мрачных подробностях перед глазами Рейнара Гару. Он стал сторонним наблюдателем. Видел… Продолжал смотреть…

Он видел, как его прошлое «я» посидело возле отключившегося Рейка Руна, оглушённое внезапной пустотой в голове. Потом что-то щёлкнуло – помрачение накрыло его сознание волной. Рейнар из прошлого забеспокоился, озадаченно озираясь. С глуповатым выражением лица, он начал тормошить «друга». Похлопывал по щекам – почти ласково. Когда Рейк пришёл в себя и в ужасе отполз, прошлый Рейнар зачастил, успокаивая:

– Это я, Рейк! Это я! Всё закончиться, всё прошло! Больше тебя никто не обидеть! Они в отключка!

Рейк несколько секунд смотрел на него диким взглядом, не веря, что это не ловушка. Потом до него дошло: эстерайский вирус начал действовать. Ретроградная амнезия. Физическая и психологическая нагрузка драки сработала как спусковой крючок. Рейнар совершенно не помнил последние минуты кошмара.

И Рейк отреагировал. Молниеносно. Достойно отыграл подвернувшуюся роль верного друга. Поддерживая друг друга – актёр и его жертва – они покинули адскую сушилку. Будто бы всегда были и останутся впредь настоящими друзьями.

* * *

Казалось, сама тьма сгустилась вокруг него, вязкая и бездонная, затягивающая последние обрывки «я». Он забыл имя. Забыл, что значит быть человеком. Забыл слова, обозначавшие боль, страх, любовь. Всё растворилось в чёрном мареве умирающего разума. Но из этой пустоты, как последняя искра из пепла, рванулся внезапный импульс – слепой, животный порыв к фигуре, сидевшей в кресле рядом.

Мир плыл перед его почти ослепшими глазами. Очертания существа расплывались, двоились, залитые кроваво-чёрной пеленой, будто он смотрел сквозь треснувшее, заляпанное стекло. Он наткнулся на что-то мягкое – руки? – и почувствовал, как его охватывают. Глухие, успокаивающие звуки раздались из лицевого отверстия, колыхнули тяжёлый воздух. Голос. Знакомый голос? Имя… имя этого голоса… оно ускользало, как песок сквозь пальцы.

И тогда, из самых глубин распада, из последнего островка сопротивляющегося сознания, вырвался спазм. Он напряг всё своё измождённое тело, собрал в кулак остатки воли. Язык, родной и чуждый одновременно, обрёл форму – последнюю связку звуков, смысл которых уже угасал, но инстинкт, первобытная правда, требовала их выкрикнуть:

– Mörder… Freund… mörder.

Объятия вдруг окаменели. Успокаивающие звуки оборвались. Воздух вокруг сгустился, наполнившись внезапным, леденящим напряжением. Он, почти невидящий, почувствовал это: волну непонимания, сменившуюся щемящим недоверием, а за ней – острый, животный страх. Существо замерло, превратившись в вопросительный знак из плоти и ужаса.

И тогда, в самую последнюю секунду, когда пропасть окончательно раскрылась под ним, его губы дрогнули в последний раз. Не язык детства, а язык предательства, язык проклятия – те самые слова, что прозвучали над ним в зловещей духоте сушилки, – вырвались наружу, колебля воздух предсмертным шёпотом:

– Ке Арлатцер Катцен.

И сознание погасло. Навсегда.

Лирюлт

Девятнадцатое февраля. Три недели ада под началом Ипатова позади. Настал час броска. Настал час Лирюлта.

По накатанному плану, Тамара и других офицеров с их расчётами должны были свести с нехлианскими повстанцами – подпольными ячейками, разбросанными по городам Юджура, Градура и Барахира. Задача лейтенантов Объединённого Флота под командой Ипатова: поодиночке, как тени, установить контакт с нехлианцами Барахира, завоевать доверие и получить заветный образец боевого вируса. Цель у повстанцев и землян была общая – сокрушить имперское иго. В знак доброй воли и будущей солидарности земляне везли подарок – не слова, а сталь и свинец: пистолеты, автоматические винтовки, гранаты и бронежилеты.

Экспедиционное подразделение превратилось в серые призраки. Маскировочные костюмы сливали их с любым фоном. Вещмешки, раздутые серые сосиски, висели тяжёлыми горбами. Внутри – аптечка (надежда на выживание), сигнальные и осветительные патроны (надежда на спасение), скудные запасы воды и синтетической пищи (надежда не сдохнуть с голоду), спецснаряжение и средства связи (надежда на связь с командованием). Личное оружие – последний аргумент: пистолет с ПББС (бесшумный, беспламенный, беспощадный), два боекомплекта, три гранаты, нож – холодный и надёжный.

Навьюченных до предела разведчиков затолкали в десантные челноки. Их сопровождал корвет «Стрела» – стальной страж транспортов. Весь конвой рванул к цели – к Кротовой норе, зловещему порталу, устроенному эстерайцами в околосатурновской пустоте. Ожидание перед прыжком в неизвестность сжимало глотки, леденило пальцы.

– Раньше эта дыра в пространстве охранялась как зеница ока, – неохотно, сквозь зубы, пояснил младший сержант, второй пилот транспортника. Его пальцы нервно барабанили по штурвалу. – Пограничники, сторожевики… Попробуй сунься без частот защитного периметра – сожгут раньше, чем моргнёшь. Сейчас… – он кивнул в темноту за иллюминатором, – …сейчас тут сквозняк. Наши здорово поработали. Вычистили охранные кордоны у самого горла норы. Путь открыт.

– А на выходе? – рявкнул Ипатов, его свиноподобное лицо было обращено к пилоту. – У Лирюлта?

Сержант на миг оторвался от приборов:

– Там фортуна нам улыбается шире. Противокорабельная оборона – дырявое решето. Гегемония в секторе трещит по швам. На планете – брожение, бунты. А тут ещё… – он усмехнулся, – …какие-то пришельцы вломились в систему, устроили эстерайцам кашу на орбитах соседних планет. Все их сторожевые и дозорные корабли рванули туда, как на пожар. У выхода из Норы – благодать. Пока кордон не вернётся, мы успеем просочиться и рассадить наших агентов по норам.

– Перегрузки? – Ипатов сморщил нос, будто унюхал нечистоты. – При проходе через эту… дыру? И при торможении после? Экипаж не расколбасит? Зубы не посыпятся?

Младший сержант уставился на капитана, будто тот спросил, круглая ли Земля. В его глазах мелькнуло недоверие, смешанное с брезгливостью. Неужели серьёзно? Вежливость и субординация не позволяли открыто усомниться в компетенции офицера, но напряжение в кабине нарастало. Ипатов же сидел, надутый и непробиваемый, как мешок с песком, абсолютно уверенный в своей правоте. Неловкая тишина затягивалась. Тамар, не выдержав, пробурчал себе под нос, но достаточно громко:

– Несколько запоздалый вопрос, Виталий Иванович, не находите?

– Насекомым слова не давали! – проревел Ипатов, его рык был узнаваемо нечленораздельным, но ярость – кристально ясной.

– Нет, – ответил сержант, старательно глядя куда-то мимо Ипатова, его голос был плоским. – Никаких особых перегрузок. Ничего сверх обычного космического полёта. Защита стандартная. – «Успокоил, сволочь», – яростно подумал Тамар, стиснув зубы.

Защита в виде кораблей отсутствовала, но минное поле на дальних подступах к Норе встретило их мёртвой тишиной, таящей смерть. Бомбы-призраки дрейфовали в вакууме, безмолвные и грозные. Пилоты «Стрелы» сработали хладнокровно и профессионально. Бортовые орудия обрушили выстрелы. Мина за миной вспыхивали короткими, беззвучными похоронами. Ни одной не упустили.

Кротовая нора поглотила их. Не рывком, а как огромная, беззвучная волна. Звёзды за иллюминаторами растянулись в жутковатые, светящиеся нити, окаймляющие абсолютную, всасывающую черноту. Внутри… время текло иначе. Кто-то позже клялся, что видел вспышки прошлого – лица, места. Кто-то бормотал о пространстве, заворачивающемся в спирали прямо в трюме. Кто-то просто вжался в кресло, ослеплённый тьмой, чернее космической пустоты. Тамар Науменко смотрел в иллюминатор. Он видел завихрения, искажения, свет, гнувшийся как нагретый металл. Он не был поэтом. Он предпочёл не видеть ничего, кроме приборов, заглушая нарастающий вопль иррационального страха где-то глубоко внутри.

Выход был антиразвязкой. Беззвучное выныривание. Плавное, незаметное. Ещё восемь долгих часов полёта на низкую орбиту Лирюлта. И вот она – планета. Лента лиловых, как синяки, континентов, окаймлённых полосками буро-жёлтых океанов разделяла этот мир.

Вход в атмосферу начался с высоты 90 км. Скорость – бешеная, 6-7 км/сек. Обшивка челноков и корвета вспыхнула ослепительной плазмой – погребальным саваном из чистого огня. «Стрела» и челноки пылали, как падающие звезды. Спасала лишь оболочка – лёгкий, невероятно прочный композит из керамики и углепластика.

– Без этого панциря, – прокомментировал младший сержант, его лицо было напряжено в свете пламени за стеклом, – мы были бы уже угольками.

Снижаясь, пилоты включили все системы РЭБ – электронный хаос должен был скрыть их от чужих глаз. Встретит ли их планета, контролируемая эстерайцами, огнём зениток или мёртвой тишиной, предстояло узнать. Высадку назначили за чертой города Канакур. Глухое, богом забытое захолустье в регионе Жёлтый Край. Ни зениток, ни патрулей. Посадочной площадкой служил заброшенный космодром.

Асфальт взлётно-посадочной полосы Канакура был изъеден временем и безразличием. Трещины, как шрамы, поросли скудной лиловой растительностью Терминатора. Именно эту «любезно забытую» площадку и использовали повстанцы для рискованной встречи.

Перед самым приземлением Ипатов обернулся к своей команде. Его голос, скрежещущий и низкий, прозвучал как скрип ножа по кости:

– Первый лоботряс, который ахнет от красоты пейзажа или полезет птичек считать, – сложит голову здесь же. Понятно? Вложения в эту операцию – колоссальные. Её успех может переломить хребет всей войне. – Он впился взглядом в каждого, особо задержавшись на Тамаре. Тамар, к своему удивлению, мысленно кивнул. Впервые за всё время он был согласен с капитаном. Цена слишком высока. Любая слабина – предательство.

Челноки и «Стрела», содрогаясь в агонии трения, пронеслись сквозь лиловый туман Терминатора, их керамический брюхопанцирь дымясь от чудовищного жара входа. С оглушительным скрежетом исковерканного металла шасси впились в потрескавшийся асфальт заброшенного космодрома Канакура, подняв тучи пыли цвета вяленой сливы. За шипением остывающих двигателей и треском сжимающегося композита повисла мёртвая тишина Жёлтого Края, нарушаемая лишь свистом разреженного ветра, несущего терпкий запах чужой биосферы. Они приземлились. Мишень – Лирюлт – приняла их в свою лиловую, полную скрытых угроз, безмолвную пасть.

Разведывательная группа капитана Ипатова выбралась из удачно приземлившихся челноков. Восемнадцать пар лёгких жадно втянули непривычно густой, пряный воздух Лирюлта, пахнущий смолой пурпурных хвойных и чем-то сладковато-терпким – запахом чужого мира. Над ними распахнулось небо, разорванное двумя багровыми дисками – Ариэль и Нимродом, висящими низко и создававшими причудливые двойные тени.

Подоспели нехлианцы – шестеро мужчин с обветренными, замкнутыми лицами и движениями, отточенными до автоматизма. Земляне невольно застыли, изучая уроженцев чужого мира. Внешне – человечество, знакомое до боли: две руки, две ноги, привычные пропорции. Но что-то в глубине взгляда, в пластике мышц, в самой ауре осторожности и вечной готовности выдавало иное происхождение, выкованное под двойным солнцем. Взаимное изучение длилось недолго – время поджимало.

Нехлианцы наскоро представились – лишь отрывистые имена и никаких фамилий – и быстро разделили группу Ипатова.

– Каждая часть – в свою зону влияния. Быстро! – бросил командир нехлианцев голосом со свистящим обертоном, словно воздух выходил сквозь узкую щель. Ипатов, Тамар и его расчёт попали в один электромобиль, направлявшийся в Парарт, столицу Жёлтого Края.

Пока их микроавтобус ещё не тронулся, Тамар оглянулся. Один нехлианец уже взбирался на борт ближайшего челнока. Под его руководством эти технологические алмазы Объединённого Флота – новейшие универсальные десантно-взлётные модули – должны были исчезнуть в глубинах Лирюлта, спрятанные до часа возвращения. Ещё двое оперативно грузили в их микроавтобус парашютно-десантную тару со стрелковым оружием и боеприпасами, движения их были резки, экономичны, без лишнего шума.

Двое нехлианцев за рулём – копии предыдущих по сдержанности и «свисту» – тронули машину в путь. Младший сержант Трушилов пытался завязать разговор на эстерайском, но ответы были краткими, лексикон – примитивным, словно они говорили с детьми или очень тупыми людьми. Местного сленга избегали. Это – как, по-видимому, предполагали нехлианцы, (и вполне справедливо) – лишь усложнило бы понимание чужой речи Ипатовым и землянами.

Странная шепелявость, вероятно, происходила из общего прошлого. «Братья? – подумал Тамар и незаметно пригляделся к их лицам. – Вроде, семейного сходства нет», – очень необычно, решил он.

Путь лежал на запад, вглубь субтропического Жёлтого Края, от тропического Канакура. Водители пояснили: маршрут петляет вдали от вражеских радаров. За окном поплыл пейзаж, чуждый и величественный: бескрайние дюны Лемета, покрытые не зеленью, а колючими зарослями скрэба цвета ржавого железа и меди. Креозотовые кусты цеплялись за песок средневековыми монстрами.

– Колония древняя, – бросил один водитель, указывая подбородком на пустошь. – Семьсот пятьдесят тысяч лет. Росла здесь, когда эстерайцы ещё в пещерах дрожали, – голос его свистел, как ветер в расщелине.

Шли долгие часы местного времени. Восхищение сменилось усталостью. Земные биоритмы сбились: 52-часовые сутки Лирюлта переворачивали привычный цикл с ног на голову. Тамар ощущал себя жертвой камнепада – так сильно ломило всё его тело. Они не спали больше двух земных суток, и тягучая усталость давила на веки. В условленных укрытиях – замаскированных под туристические стоянки бункерах в пурпурных лесах – водителей сменяли столь же молчаливые и свистящие двойники. Еды не предлагали, лишь прохладную воду в жёстких флягах. Островерхие холмы, поросшие колючками, напоминали хребты доисторических зверей. Редкие придорожные таверны выглядели заброшенными крепостями.

Ближе к фазе «Глубоких Сумерек» – когда меньшее солнце, Нимрод, скрылось, а Ариэль висела низко, заливая всё кроваво-багровым светом – пустыня Лемет сменилась предгорьями. На вершинах скал замкнулись мрачные бастионы, зловещие и безжизненные. Встречные поселения были редки: покосившиеся глинобитные дома с мутными окнами-глазницами. При их приближении шторы шевелились, силуэты прятались. Страх был почти осязаем. Машина проносилась здесь призраком, нарушающим вековой уклад. Она плыла сквозь багровый сумрак, монотонное гудение мотора сливалось с гулом в усталых головах, стирая границы времени и пространства в немыслимой длительности лирюлтских суток…

Рейнар и Офелия

Немецкие слова Рейнара так и остались для Офелии бессвязным бормотанием, тарабарщиной угасающего сознания. Но другая фраза, с характерным, режущим слух эстерайским звучанием, прозвучала с пугающей чёткостью и врезалась в память: «Ке Арлатцер Катцен».

Она немедленно связалась с Юлией Ивановной Синицыной, экспертом по ксенолингвистике. Ответ майора пришёл быстро, но лишь углубил тайну: это был архаичный магмарийский диалект, давно вышедший из употребления. Дословный перевод звучал зловеще: «Клянусь, что поплатитесь».

Леденящее непонимание сжало Офелии горло. Что это значило? Зачем Рейнар, умирая, произнёс угрозу на мёртвом языке врагов? Кому она адресована? Троим пилотам-садистам, изуродовавшим их в сушилке? Или… ей самой? Может, он возненавидел её за тот разрыв, за боль, которую она причинила? Мысль была невыносимой, но логика рушилась: почему угроза звучала на эстерайском? И откуда он вообще знал этот забытый диалект? Его не изучали в Академии Королёва. Это знание было таким же чуждым, как болезнь, пожиравшая его мозг.

Офелия уставилась на неподвижную фигуру в койке. Он бодрствовал – об этом говорило слабое мерцание сознания в глубине глаз. Но тело было безвольной куклой, а взгляд… Взгляд застыл, уставившись в одну точку где-то в пустоте над потолком. Глаза, подёрнутые мутной плёнкой, забывали моргать – лишь редкий, рефлекторный спазм век, вызванный невыносимой сухостью или болью, ненадолго нарушал этот жуткий, остекленевший транс.

Спрашивать его было бессмысленно. Безнадёжно. Способность к речи, к осмысленному контакту, исчезла несколько дней назад, растворившись в чёрной пучине болезни вместе с его личностью, памятью, всем, что делало его Рейнаром Гару. Теперь оставалась лишь оболочка, медленно гаснущая под неумолимым напором странного недуга.

* * *

Тревожная тень легла на историю Рейнара Гару. Лечащий врач, чьё лицо было складкой озабоченности, вызвал Офелию. Его слова повисли тяжёлым грузом: клиническая картина не укладывалась в рамки посттравматического синдрома или последствий сотрясения мозга. Сотрясение не объясняло прогрессирующей деградации когнитивных функций, сползания к состоянию, напоминающему глубокую умственную отсталость. Консилиум врачей, собранный срочно, лишь подтвердил его опасения – их лица отражали сначала профессиональную озадаченность, а затем и нарастающую тревогу. Офелию охватило леденящее предчувствие: эта кошмарная история, казалось бы, завершившаяся с осуждением пилотов, была ещё далека от финала. У Рейнара экстренно взяли кровь на расширенные анализы, а Офелию и Рейка Руна – как наиболее частых посетителей помимо семьи – немедленно изолировали в герметичных боксах блока биологической опасности.

В тот же день к смотровому окну её камеры подошёл человек в форме. Михаил Артелин, следователь военной прокуратуры. Его взгляд был серьёзен и сосредоточен. Офелия поднялась с койки, шагнув навстречу к холодному стеклу.

– Младший лейтенант Минасян, у меня есть несколько вопросов к вам, – начал он без лишних предисловий, сверяясь с планшетом. – Как часто Рейк Рун навещал Гару в лазарете? Замечали ли вы в его поведении что-то… необычное? Тревожное?

Вопрос застал Офелию врасплох. Она на мгновение задумалась, перебирая воспоминания.

– Пожалуй, нет, – ответила она наконец. – Он был подавлен, но это объяснимо. Посттравматический стресс после нападения… Это естественно.

– Понятно, – Артелин сделал пометку. Его невозмутимость была пугающей.

– А почему вы спрашиваете? – не удержалась Офелия, чувствуя, как внутри сжимается холодный комок.

Артелин глубоко вздохнул, будто к нему в грудь влили свинец. Готовность к тяжёлому разговору читалась в каждой его черте.

– Несколько месяцев назад, – начал он, отчеканивая слова, – курсант Олимпий Голдев с факультета Стратегическая разведка, был арестован по обвинению в саботаже. Он устанавливал диверсионные маячки на боевые скафандры. На допросе… – Артелин сделал паузу, подбирая точные слова, – Голдев дал показания о своём кураторе. Некий аноним, известный только под прозвищем «Смотревший на звёзды». Этот куратор отдал Голдеву чёткий приказ: любой ценой изъять у Рейка Руна образец эстерайского боевого вируса. «Смотревший» был убеждён, что образец у Руна есть. Голдеву не удалось выполнить приказ – его разоблачили раньше. Но, – следователь подчеркнул слово, – поручение «Смотревшего» не кануло в Лету. Его подхватили другие. Сообщники Голдева, его друзья с факультета «Военное пилотирование»: Константин Бардуков, Андрей Фарников и Александр Блохин.