Маргарет

Антонина Маргрин

Маргарет

ЧАСТЬ I

Пролог

Мирна, 1883 год

4 августа

В тёплые ночи лета проходили праздники в каждой крестьянской деревеньке, что стала хранилищем русской сущности, очагом древних традиций.

Это был праздник для молодых, пока в домах и дворах шли застолья, бренчавшие и голосившие на всю округу. В этот день хорошо праздновать свадьбы. Самое большое застолье, куда постепенно стекалась вся деревня, шла в доме крестьян Ростовских.

Но приманило сюда и незваных гостей. Три дворянки переоделись в крестьянские наряды и пришли в деревню, чей праздник им казался куда интереснее богатых приёмов в Мирне.

Первая красавица – Маргарита Сосновская, милая девушка лет девятнадцати. Можно сказать, что каждый суеверный содрогался при упоминании её фамилии, но, несмотря на влиятельную семью, она была знаменита ещё и своей красотой: кругленькое лицо, тёмные кудрявые волосы и глубокие глаза в чёрных линиях бровей и ресниц.

Её подруга – Инга Зимова, точнее сказать, Сосновская, после того, как она стала супругой Павла Сосновкого – старшего брата Маргариты. Она была самим воплощением темноты, её манящей магии. Но эта девушка, в отличие от своей подруги, знала толк в общении и льстивых разговорах, она будто обладала той самой женской живостью. Кто только не был очарован ею!

И третья дворянка – Ольга Куликовская, рыжее дитя солнца. Её трагическая судьба вызывает у всех жалость и сочувствие, хоть сама Оля вызывала косые взгляды дурным характером, и особенно интересами. Она смеялась в лицо всем неудачам, мотая лёгкими рыжими локонами. Ей хотелось отбросить всё горе, что накопилось в душе, и жить дальше, радуясь каждому дню. Ведь эта ночь так прекрасна…

Небо затянулось синими тучами, не показывая белой полной луны. Лес был зелёным, манящим, будто сам дьявол соблазнял девушек убегать с поляны, где ярко горел костёр, около которого пёстро кружилось всё веселье.

Поляна горела яркими красками пламени, что играло в такт песням и пляскам. Крестьянки водили хоровод около своего света, одетые в белые сорочки с красными узорами. Косы в эту ночь расплетались и украшались цветами и ветвями – дарами матушки-природы. В эту ночь молодые красавицы отпускали своё человеческое существо и сливались с ветром в потоках силы природы, силы леса.

Девушки незаметно пробежали сквозь застолье во дворе большой избы, где сидели крепкие мужики за водкой и мясом, и их жёны – полные сильные женщины, казавшиеся мощнее богатырей; а в конце стола расположилась пара супругов: молодая светловолосая крестьянка с большим венком луговых трав, в который была прикреплена кружевная вуаль, и её любимый, крепкий темноволосый паренёк в белой рубашке с вышитыми красной ниткой оберегами.

С детским хохотом девушки выбежали за дворы, откуда и увидели костёр. Весёлая мысль проскочила в мысли каждой, и они, оглянувшись друг на друга, проскочили в хоровод к молодым крестьянкам. Распевая с ними песни, заливаясь весельем, они танцевали изо всех сил, отдаваясь полностью этим пляскам, не подозревая, что их уже потеряли на балу в поместье Сосновских.

Инга и Маргарита, держась вместе, не заметили, как потеряли из виду свою подругу. Отпустив безудержное веселье, они отправились на её поиски: девушки искали Олю среди суматохи на поляне у костра, разглядывали её во дворах на застольях – нигде нет.

Взгляд пал на высокие сосны и ели. Но не идти же им ночью в лес, они точно не найдут там девушку. Может, она пошла к реке – это куда ближе и безобиднее, чем лес. Так они и подумали, а потому и пошли к заросшему берегу.

«Страшно мне, вдруг с ней что-то случилось?» – испугалась своим мыслям Маргарита. Инга успокоила подругу, сказав, что всё хорошо, что Оля просто хотела уединиться. Но в душе, в своих мыслях, Инга нервничала, что не стоило оставлять её – мало ли что ей в голову взбредёт.

Босыми ногами по холодной земле они пробрались через высокие заросли к берегу, где небольшой обрыв будто свисал из-за камышей. Туман медленно расстилался по берегу и первым водам около него.

Девушки зорко оглядели реку с крутого обрыва, но ничего не было видно из-за грустного дерева, что скрывало, как позже они увидели, мостки. Маргарита схватила Ингу за руку, и побежала к ним, ведя подругу за собой, огибая дерево и перешагивая через его уродливые корни. Они взошли на мостки и стали разглядывать берега и дальние пути реки. Широкая река не хотела открывать им свои взоры, закрывая всё туманом и листвой с травой.

Но течение играло свою роль: Маргарита, сев на колени над водой и смотря на своё освещённое летней луной отражение, вскрикнула, когда из-за досок выплыло ещё свежее лицо.

Инга, испугавшись крикам подруги, не сразу поняла причину её страха. Но увидев проплывшее тело, знакомое тело, она вздрогнула, прикрыв рот руками, чтобы не закричать.

Мирно по течению плыл синеющий труп с поникшими рыжими прядями, что не будут больше сверкать на солнце.

Глава 1

Дневник Андрея Долотова

11 сентября

Большое смятение мне обеспечило письмо друга. Павлуша, как его называла Аглая Николаевна, не был таким нежным и ласковым, как его прозвище; он написал мне о тревожном состоянии не только своей семьи, но и всего города, в особенности моей Маргарет.

Я уже мчал на всех парах своего поезда, который вёз меня в давно знакомую мне глушь, о которой я пытался забыть, утопая в работе.

Мой давний друг уже писал мне о происшествии, когда было обнаружено в реке тело знакомой мне Ольги Куликовской. На первых строках я счёл это обычным самоубийством, но, как выяснилось, сестра Павла считает смерть Оли недобровольной. Убийство? Скажу честно, это удивило меня, но вряд ли испугало. Она умоляла брата написать мне, попросить о моей помощи. И вот я еду в Мирну…

За окном плелись тёмные пейзажи – всё вглубь уходил мой поезд. За старым грязным окном мелькали деревья, болота, луга, дороги и крестьяне. Ближе становился вечер, а это означало, что скоро я увижу вокзал Мирны. Хорошо, что я не застрял в этом вагоне на сутки: запахи были не самые приятные.

Наконец показалась станция. Там ждала знакомая фигура. У этой фигуры прекрасная репутация красавца провинции – завидный жених! Ему это никогда не нравилось, а мне нравилось это повторять.

– Неужели я вижу знакомое лицо? – воскликнул он, встречая меня так, будто удивился моему приезду.

Паша очень похож на свою сестру: те же мрачные, но завораживающие черты лица, чёрные, но прямые, волосы. В меру строгие и резкие черты лица: скулы, прямые густые брови и нос с еле заметной горбинкой (может, это единственное, что отличало Пашу от Маргарет).

Люди, ждавшие следующего вагона или поезда, изредка оборачивались, чтобы искоса посмотреть на нас, а после, хмуро насмотревшись вдоволь, оборачивались к своим и о чём-то шептались. Хотя некоторые молодые дамочки взглядывали весьма даже не хмуро, скорее с некоторым обожанием и восхищением. Были и знакомые из писем лица, о любви которых мне и писал друг.

– Я тоже рад видеть тебя.

– Мы так давно не виделись! – оглядел он меня. – В письмах я видел лишь твой подчерк, и даже представить не мог, что ты можешь перерасти из той детской наружности так сильно…

– Ты меня не узнал? – смутился я.

– Отчасти да, – кивнул он, ухмыльнувшись краем губ и отведя взгляд вниз, – но твоя походка… та же.

Мы, видимо, забыли обстоятельство, что способствовало нашей встрече. Павлуша не изменился: всё тот же красавец, чьё строгое в линиях лицо с таинственным взглядом прикрывалось тёмными волосами. А я? Неужели уже другой?

По дороге мой друг повторил историю: 4 августа Маргарита, Ольга и Инга сбежали с праздника Аглаи Николаевны, и ушли на реку, где потеряли Ольгу, а после нашли её мёртвой в реке.

Будто яркой вспышкой, я вспомнил своё детство и всех дворянских детей. И Олю. Она была необыкновенно добра и чиста. В ней никак не было места для такого греха, как самоубийство. Я представлял сначала её детское лицо в веснушках, а потом синее безжизненное в воде. Представлял, как потух огонь её локонов в холодной воде.

Я решил расспросить его о весьма деликатной теме, поскольку Оля была всем не чужим человеком.

– Знаешь, я до последнего надеялся, что она выздоровеет, что жизнь её наладится. Но, как видишь, Андрей, ей стало ещё хуже…

– Думаешь, она… эм… – замешкался я, – сама?

– А как же? – ответил Паша. – Доводы Марго не логичны.

– Я тоже об этом думал. Странно это всё.

– Понимаешь, сестре нужна поддержка. Ей это поможет, а не поиски убийцы. Марго сильно дорожила своей подругой, поэтому и не может поверить в её смерть.

Я был полностью согласен с ним. Так моей целью стало желание переубедить Маргарет, морально помочь ей. Да и к тому же мы так давно не виделись, не переписывались.

Повозка привезла нас к поместью Сосновских, что возвышалось острым мрачным фасадом над рекой и всей лесной чаще, расплывающейся по холмистой местности. У подножия этого холма с задней стороны, скрытой от постороннего глаза, протекает ручей с ледяной водой, где мы раньше пытались рыбачить.

Поместье всегда казалось мне жутким, но поскольку я вырос здесь, то и не боялся его тайн и глубин. Читателю наверно интересна моя принадлежность к семье Сосновских. Всё просто: граф Фёдор Васильевич Сосновский мой крестный отец, друг моего отца, а после смерти моих родителей мой опекун. Так всю жизнь я был чужим и родным одновременно. Будет гнусно, если я отзовусь о своих крёстных, как о плохих родителях, да и людях: жизнь у них была сложная, отчего и их личности были со своими потаёнными странностями, а меня это особо не волновало.

Старый польский замок в глубине леса, на холме, где, казалось, и рождалась новая луна, находилось в трёх вёрстах от самой Мирны. Сосновские за эту отдалённость, а может и за свой семейный характер, стались некими загадочными, но богатыми (что имело весомое значение), отшельниками. Все думали о них по-разному, но всё же сводилось всё к одному: мол, бог знает, что они о себе думают эти скупые гордецы! Не ровня мы им, ха! – по крайней мере, именно так я представлял тех старых дам, которые перешёптывались с недовольной миной, как только входила чета Сосновских старших в зал приёма.

Небо становилось хмурым. Здесь часто были дожди, и, как мне казалось, только над поместьем летали тучи. Лес сразу же стался мрачным – это место за оградой было у нас складом нечисти из небылиц и сказок.

Мы вошли в дом, около дверей нас встретил управляющий, которого все называли просто – Михайлыч, бывший крепостной, но на милость графа обучен писать и читать, так и остался здесь, в родном доме. Он, низенький, хилый и полноватый, вроде хмурый лицом, но очень добрый человек, был рад мне, так как любил помещичьих детей, как своих.

Перед глазами открылась знакомая картина: огромный зал с массивной лестницей слева от дверей, а дальше, напротив главного входа, ещё один зал, потолок и стены которого были поглощены мраком, и над этим проходом балкон, примыкающий к лестнице.

– Родители ждут нас в обеденной, – пояснил Павел, подойдя ко мне и скрестив за спиной руки.

– А как же Маргарет? – спросил я спонтанно для себя, а после сам себе удивился и замкнулся.

– Барышня наша в трауре и несколько дней не выходит из опочивальни, – ответил Михайлыч и повёл нас к родителям.

В зале, украшенном портретами и уставленном цветами, как раньше мне казалось очень даже экзотическими, нас уже ждали Аглая Николаевна и Фёдор Васильевич – они любили чай пить перед сном.

Я их давно не видел, ведь я уехал пять лет назад: такие же приветливые лица, хоть и замысловатые характеры: Фёдор Васильевич достаточно высокомерен и привык держать всё в ежовых рукавицах, и его супруга доброжелательная лишь к своим детям, мучила крепостных (в своё время) не хуже Салтычихи.

– Андрюша! – встала из-за стола Аглая Николаевна и подошла ко мне с объятиями и поцелуями. – Мы ждали тебя!

Фёдор Васильевич же спокойно и с тем же грозным лицом подошёл ко мне и пожал руку – я вспомнил детские ощущения его дедовской твёрдой грубой руки.

– Как работа? Место? – спросил он так же грозно и спокойно, но я знал, что о том, как он умело прячет эмоции под офицерской маской.

– Спасибо, работаю усердно, – ответил я, садясь за стол по его предложению, – в сыскной части.

Фёдор Васильевич приказал служанке Фёкле принести ещё чаю, та вышла через другой проход в маленький коридорчик напротив главного входа.

– Ты уже верно знаешь, почему мы написали тебе с просьбой о приезде? – начала Аглая Николаевна, когда Фёкла налила ей чаю.

– Да, Паша всё объяснил в письме, – ответил я, смотря, как служанка наливает мне чай в старый фамильный сервис.

– Честно, я не верю в утверждения сестры, – сказал Павел. – Всем известно о судьбе Оли… – опущенные глаза бегали по скатерти. – Она просто не выдержала! А Маргарита не может поверить в такие обстоятельства. Бедняжка…

– Но время лечит, – добавил граф, – и Маргариту тоже вылечит.

– Маргуша не выходит из комнаты – грустит… – вздохнула графиня, обратившись ко мне. – Может, ты поговоришь с ней?

Я согласился. И после семейного чаепития поднялся наверх, чтобы обустроить комнату, а после и встретиться с Маргарет.

Как давно я её не видел. Могу сказать, что с ней я дружил даже крепче и ближе, чем с Пашей, хоть он мой лучший друг и по сей день. Она была более неугомонной, смелой авантюристкой, которая делала, что ей вздумается, никого не слушаясь. Никакие наказания её не пугали.

Я помню её, как озорную неусидчивую девчонку со всякой всячиной в карманах.

Выйдя из комнаты, я направился к комнате Маргарет по тёмному коридору, что освещался лампами и свечами на столах около картин. Я постучался и ответил на «Кто там?» – «Это я, Андрей». Мне показалась в её последующих словах какая-то радость. Я услышал, как она вскочила с кровати, а ещё скрип старых половиц, и открывающуюся замочную скважину. Мне отперла дверь не весёлая девочка с бантиками на голове, а красивая молодая барышня с тёмными заплаканными глазами в ночной рубахе, скрытой толстым халатом. Она, увидев меня, ещё больше расплакалась и обняла меня.

После неловкой минуты она пригласила меня в комнату и усадила на кровать. Я увидел её траур: она поникла, устремив пустой взгляд исхудавшего лица вниз. Она будто умерла.

Я начал первым:

– Соболезную… знаю, какими хорошими подругами вы были… видно, ей было совсем худо…

– Нет! – воскликнула она, оскорбившись моими словами. – Она была убита! Понимаешь?.. – она схватила ледяными руками мои. С молящими красными глазами Маргарет смотрела мне прямо в душу.

Стало больно.

Я пытался мягко объяснить ей, что под всеми тяготами жизни Оля могла не выдержать и совершить этот грех. Но она продолжала возражать. Это могло длиться вечно, но я решил уступить.

– Хорошо! Если это и так, то я всё равно не могу вести это дело.

– Нам важно лишь найти убийцу, – сказала она.

«И что ты будешь делать с ним?»

Не хотелось мне на это соглашаться, честно говоря, так как не верил в теорию Маргарет. Порешал я на том, что подыграю ей, и просто вскоре её это рвение утихнет и исчезнет.

Я знаю трагичную историю Оли, поэтому этот простой на первый взгляд более вероятен.

Года два назад она вышла замуж за Сергея Куликовского, местный дворянин из высшего круга. Он ещё со школьных лет добивался её расположения и внимания – ему это удалось. Где-то вначале этого года Оля вот-вот должна была родить, но жена наскучила ему, и он сбежал во Францию с другой. А Оля-таки вскоре родила ребёнка, но тот умер ещё в утробе. Такая судьба сильно сказалась на ней: Паша писал о её помутнении разума. А однажды как-то, незадолго до смерти, она сильно поссорилась с Ингой.

Я оставил Маргарет и ушёл в свою комнату. Голова была переполнена мыслями.

Улёгся в постель и не отпускал предположений Маргарет из головы. Так и пролежал бы половину ночи, застыв взглядом на потолке, если бы не одно происшествие.

Глава 2

Ночью меня разбудила какая-то странность. Мне почудилось, что это сон и ничего более, но спустя какое-то время я снова услышал некий шум. Тело моё не пробудилось ото сна, и потому я не смог разобрать этих звуков: казалось, в одно время кричали, в другое шипели, или просто били и кидали.

Выглянув в коридор из своей тусклой комнатки, я никого не встретил – пусто, будто я один в замке. Накинув халат, я протёр глаза и пошёл тихими шагами в ту сторону, из которой, как мне казалось, я слышал шум.

Крик. Это на первом этаже. Мгновенно очутившись внизу.

Никакая свеча не горела – все эти тёмные и неживые коридоры и комнаты освещались только отстранённым чуждым светом из окон. Так первый этаж казался ещё мрачнее.

Спустившись в эту холодную преисподнюю, я оказался перед комнатой, где мы сегодня пили чай: около стола стояла Аглая Николаевна, умазанная в крови, с жуткой ухмылкой на лице, что оголяла её зубы, будто волчьи клыки. Я тут же спрятался за стеной, одним глазом разглядывая её образ. Она в окоченении стояла и вглядывалась в свои кровавые костлявые руки. Привыкнув к темноте, я увидел, как её глаза становились больше – её завораживала яркая краска среди мёртвой темноты.

Но разум быстро к ней пришёл: она вытерла руки о белую рубаху и закуталась в бордовый халат. И ушла, будто всё хорошо.

Я не захотел там оставаться. Так сильно я ещё не боялся силы женщины. Я знал, что моя крёстная очень жестокая, я бы сказал, сумасшедшая, женщина, которая могла бы погубить человека. Но и эта ситуация меня повергла в шок. Будто в первый раз.

Я уходил. И тогда я даже не задумался чья это была кровь.

Навязчивые мысли о тревоге и опасности, тихая паника, вытолкала меня, остолбеневшего дурака, оттуда. Я даже не заметил, как очутился в тёмном коридоре второго этажа, среди старых глаз, которые любовались моим страхом.

Но этот мрак вскоре стал рассеиваться жёлтым огнём свечи: в конце коридора появился Михайлыч. Он был взволнован и спешил на низ. Увидев меня, старик возмущённо спросил: «Барин, что ж вы не спите в этакий час?» – а после, всплеснув руками, убежал по лестнице в зал. Я не успел ничего ответить и лишь ушёл в свою комнату.

Комната оставалась такой же холодной. Я зашёл и сел на кровать, отбросив халат на стул около окна. Схватившись за голову, я уставился в пол – разглядывать стены не было сил. Мои мысли не покидало безумие «матери».

Я лишь надеялся, что она никого не убила, всё-таки не хотел, чтобы скрываемая раньше от детей агрессия стала манией к убийству – способу выплеснуть гнев и злость. «Господи!» – я тут же забыл всю доброту этой недостарушки.

Ей было сорок семь, почти пятьдесят, но она была стройна и не так стара, как её подруги, но лицо её без улыбки было строгим и худощавым, так что скулы и глазные впадины были темны, особенно ночью, как сегодня. Да и волосы хоть и полностью седые, но ухоженные. Сегодня же это была взъерошенная ломкая солома на голове безумца, у которого вот-вот должны лопнуть вены на лбу.

Мои раздумья оборвались, когда в дверь постучали. Это была Маня, горничная Маргарет. Она передала мне письмо от барышни. Маргарет приглашала меня завтра утром на прогулку в сад. Душа моя улыбнулась, а голова отреклась от своих мыслей.

Я улёгся и уснул.

Утром меня разбудила Фёкла, вредная старуха, над которой мы часто подшучивали нашей озорной компанией. Она вечно, ворча, нравоучила нас, пуча свои и без того выпученные глаза. А-а-а! Я закрывал голову подушкой, громко и мучительно мыча в неё, пока она досаждала мне:

– Ну, вставай-ка! Нечего валяться! Ох, несколько ты не вырос, Андрюшка… – топталась она по комнате, разглядывая мои оставленные сумки. – А какой бардак устроил! Не успел обжиться, а уже…

Как можно быстрее я собрался и выбежал на улицу. С крыльца я увидел, где стояла Маргарет – за кустами опустевшей сирени.

Маргарет. Моя жизнь так странно сложилась, что я запутался в каждом моменте. Я не могу назвать Маргарет сестрой. Она для меня самый настоящий друг. Могу лишь повторить, что она ближе мне, чем её брат, что уже успел в свои двадцать три найти новую семью. Я всегда испытывал к ней какое-то восхищение, что ли? Мне её не хватало… Почему она перестала писать?

Маргарет заметила меня, но не стала привлекать внимание голосом или видными жестами – мы могли быть в саду не одни. Я подошёл, и уже намеривался спросить, знает ли она что-нибудь о вчерашнем событии, но она начала первой наш разговор:

– Надеюсь, ты уже решился?

– Про что ты?

– Про убийство.

– Я не уверен в этом, – сказал я прямо, – я не видел никаких доказательств, судя по которым я бы точно сказал, что Куликовскую убили.

– Ты прав…в чём-то… – отвернулась она от меня и собралась уходить, как вдруг повернулась и добавила, – но, когда найдут в реке второе тело, вспомни, что я тебе говорила.

– Что? – остановил я её. – Что ты хочешь этим сказать?

Она повернулась ко мне, ухмыльнулась, выпрямилась и продолжила:

– Много было девушек, чьи смерти связывала одна крестьянская сказка, – пробормотала она, впав в свои мысли, – Оля об этом рассказывала…

Я видел в её выражении лица некоторую детскую игривость и задумчивость, сопровождаемые пугающей улыбкой. Так она, будучи маленькой девочкой, додумывала и приукрашивала.

Опомнившись, она встряхнула голову, чтобы поправить кудрявые пряди чёлки. Так Маргарет показала, что старается отмахнуть чувства и сосредоточиться на деле – она слегка подняла уголки губ.

В раздумьях я сел на скамейку, пока она смотрела на меня и ждала ответа. Видно, она уже усвоила эти истории и знала, как сделать шаги наперёд. И мне уже хотелось узнать про эту интереснейшую и жуткую историю, из-за которой, оказывается, умирают.

– Никакой мести, никакой случайности… – продолжала она. – Всё не нашими, не живыми, руками.

Но мой встревоженный вид (как я понял сейчас, что был похож на помешанного, как во всякие минуты затянутых интриг) из-за малой доли любопытства, жадного нетерпения и глупого предположения насчёт убийства на весьма малых и уж точно не веских обоснованиях был прерван фигурой на заднем плане.

– Видно, я много пропустил, раз вижу тебя взрослой интриганкой, а не той девчонкой, что пускала бумажные кораблики в ручье и влюблялась в каждого встречного, – отпустил я, когда распознал на крыльце мать Маргарет, у которой вскоре случился приступ кашля. Так я переменил краски своего лица и к тому же поставил точку в этой теме (я действительно думал, что на этом всё и закончилось! Если бы…)

Маргарет, замешкалась, а после улыбнулась, когда, обернувшись, заметила строгое лицо матери. Я протянул ей руку, и мы пошли весёлые и невинные к террасе.

Позже я успокоился, так сказать, разобрал все мысли и чувства. Так я заметил, что моему детскому сердцу хотелось приключений и риска. А сколько же почвы для воображения в таинственной смерти. Да ещё и такой день – 4 августа! Неужели Маргарет имела под словами «не живые руки» русалок, что топили всех, кто лез в воду? Всё ещё хорошо помню рассказы няни про русалок. Признаюсь, это возбуждало мой интерес ещё больше.

В один момент крёстная вспыхнула передо мной в своём ужасном образе: глаза стали выпученные и дикие. И кровь! Много крови… она вытирала дрожащие руки о платье. Она вытирала и вытирала, но крови становилось всё больше. Ручьями она бежала изо рта, по шее за шиворот, оставляя следы на белом воротнике. Крёстную это, кажется, только смешило.

Видение моё быстро испарилось. Предстал перед нами её обычный вид. Аглая Николаевна была красива нарядом и манерами, но её строгость и недовольство были сильнее даже холодного ветерка, игравшего с её непослушными седыми прядями на висках.

Я даже предположить не могу, что ей не нравилось: наша странная беседа в саду, будто тайная, или вчерашняя ночь. Видела ли она меня? Казалось, она каким-то невиданным образом разорвёт меня, и не знаю за что: за нашу странную беседу или за вчерашнюю ночь…

Смотря на эту женщину, я пытался разгадать её натуру: что она творит? Но она лишь сказала таким же бесчувственным тоном, как и её вид:

– Тебе не стоит ходить без накидки в такой холод, Маргарита, – и ушла она после, раскашлявшись.

Я увидел испуг Маргарет – сразу стало понятно, что её матушку что-то не устраивает, иначе она бы не стала так обращаться к дочери.

Она опустила голову, вздохнула, показала на стул замёрзшей рукой, на которой блеснуло колечко, попросив сесть за стол – она хотела что-то рассказать.

– Ты, видно, подумал, что расстроил или разгневал её чем-то, – усмехнулась она, – нет же, маменька считает, что я виду себя неподобающе. Сейчас совершенно другой случай, – возразила Маргарет. – Никто не успел тебе сообщить о том… о том, что я… – она перебирала и сжимала пальцы в кулаки, пытаясь высказать всё. – Я обручена.