Зеркальный образ

Андрей Буторин

Зеркальный образ

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал,

Потому что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал!

В.С. Высоцкий

Глава 0. Шут

Этот город невзлюбил меня сразу. Но сперва я и не думал связывать это с чем-то сверхъестественным, тем более с магией – мало ли в жизни схожих с чудесами случайностей? Вот только между тем, что мы думаем, и тем, что есть на самом деле, – порой очень большая разница, а осознать ее, если и случается, то зачастую чересчур уже поздно…

От автовокзала до гостиницы пришлось идти пешком; на крохотной стоянке такси одиноко мерзла пустая, припорошенная снегом легковушка, и внутренний голос не без ехидства проворчал, что других машин или водителя этой я прожду очень долго. Я привык доверять своему ворчуну, подводил он меня крайне редко – и то лишь когда я слушал не столько его, как то, что мне хотелось услышать. Привыкший ко всему готовиться заранее, я, конечно же, изучил карту Красотинска, что было не столь уж трудно, учитывая его более чем скромные размеры. Во всяком случае, мне не требовался навигатор, чтобы пройти метров триста влево, до площади Ленина, где на высоком постаменте действительно поджидал меня вождь мирового пролетариата, а потом свернуть направо и по центральному проспекту – разумеется, Горняков, – прошагать еще с полкилометра и… осознать, что я все-таки ошибся. Не особо дружелюбный прохожий буркнул в ответ на мой вопрос, что гостиница находится в другой стороне, и я, развернувшись, еще почти полчаса добирался до серой и неприметной (даже вход оказался со двора) гостиницы, носящей гордое имя – о, чудо! – «Горняк». Мне бы тогда достать все же смартфон, свериться с картой, понять, что все это неспроста, но нет, я этого не сделал и ничего серьезного насчет проделок этого города пока еще не заподозрил.

Но пеший променад с тяжелым рюкзаком за плечами и не менее увесистой сумкой, колесики которой то и дело застревали в снегу, был лишь первой подлянкой Красотинска, вполне безобидной шуткой, легким щелчком по носу. Еще одну хохмочку в виде благоухающей перегаром дамочки из соседнего номера, упорно пытающейся оказаться в моем, я даже не стал бы относить к козням города – слишком уж мелко и по́шло. По-настоящему он показал мне, кто здесь хозяин, на следующее утро, когда я собрался ехать на Красотинский горно-обогатительный комбинат, где планировал трудиться. Во всяком случае мое резюме там одобрили и пригласили на собеседование. С одной стороны, переться на Север, в непонятную дыру с милым названием казалось дикостью. С другой же, все хорошо взвесив, я решил, что, во-первых, Север – это северные надбавки (да, я наивен, но в тридцать восемь поздновато меняться); во-вторых, предложенная работа и условия меня вполне устраивали; наконец, самое главное, в-третьих, Красотинск был далеко от всего, что мне хотелось забыть. И вот я приехал. А город меня не принял. Не образно выражаясь, а в самом настоящем, зловеще-мистическом смысле.

Я вышел из гостиницы, завернул за угол на проспект и огляделся. В восемь часов утра в феврале даже на Севере для этого уже достаточно светло. Накануне я успел приметить автобусную остановку, которая была совсем рядом, буквально в десятке шагов. Конечно, в первый раз логичней казалось вызвать такси, но я находился в режиме жесткой экономии, да и ехать до ГОКа было совсем недалеко, а нужная маршрутка – под номером один, что и запоминать не требовалось, – следовала как раз от этой остановки. Я опять не достал смартфон с навигатором; было морозно, не хотелось снимать перчатки, к тому же теперь-то я однозначно полагал, что точно все помню. Мысленно представив карту, окончательно убедился: ехать нужно в ту сторону, откуда я вчера пришел, а потом, после площади, маршрутка должна была следовать по проспекту Горняков прямо и прямо, до самого выезда из города. А там уже и до комбината близко. По всем рассуждениям мне подходила именно эта остановка. Подошедшая почти сразу «единичка» уверила меня в предстоящей удаче и подняла настроение.

Должен сказать, у меня есть один пунктик… Нет, на самом деле пунктиков у меня достаточно много, но сейчас я имею в виду тот, что связан с числами. Я не какой-то замшелый, фанатичный нумеролог – фанатизм вообще не имеет со мной ничего общего, – но играть числами люблю. Например, я складываю составляющие какое-то число цифры – будь то номер дома, квартиры, машины – и смотрю, что за сумма получилась в итоге. В данном случае и складывать не нужно. Единица – очень хорошее число. Означает начало всего, число цели, вообще содержит в себе потенциал всех возможностей. Это мне подходило как нельзя лучше.

Благостный настрой помешал задуматься, почему в утренний час так мало людей в маршрутке. Ведь на ГОКе, градообразующем предприятии, работала едва ли не треть населения Красотинска. Да, у многих были свои машины, но тем не менее… В общем, я витал в облаках и не обратил также внимания, что основной транспортный поток двигался нам навстречу. Что-то неладное я почуял, когда маршрутка свернула направо возле окаймленной жиденьким лесочком большой заснеженной проплешины – скорее всего, озера. Но какое еще озеро?! Где указывающий верный путь дедушка Ленин? Где площадь?..

Я встал и прошел к водителю.

– Простите, – сказал я. – Это ведь первый маршрут?

– Ну, – хмуро мы́кнул шофер.

– Он ведь до ГОКа?

– Ну, – услышал я снова.

Я неуверенно кивнул, сказал: «Спасибо» и повернулся, собираясь вновь сесть. Конечно, сомнения продолжали меня терзать, но уже все-таки меньше. Даже если водитель не умел говорить ничего кроме «ну», то хотя бы помотал головой, если бы…

Нет, он умел говорить. Но вестник из него вышел недобрый.

– Тока ГОК там, – сказал водитель.

– Простите? – обернулся я.

– Мы едем с него. Ежели тебе на комбинат, то или слазь, вон, на Терешковой, и садись в обратку, или жди, пока до кольца доедем и развернемся. Тока тогда снова плати за проезд, это тебе не метро, круги нарезать.

Чертыхнувшись про себя, я шагнул к двери, чтобы выйти на ближайшей остановке и пересесть, но ко мне наконец вернулась способность соображать, и я подумал, что в автобус до ГОКа в час-то пик мне наверняка придется втискиваться. Уж лучше сидеть пока сидится.

– А до кольца долго?

– Минут десять. Ну и там я еще пято́к постою, курну.

Меня это в общем-то устраивало. Собеседование было назначено не строго на девять, а «в районе полдесятого». Я посчитал, что «район» может безболезненно простираться на десять-пятнадцать минут в обе стороны. Да если и на полчаса раскинется, без меня все равно не начнут. Не прогонят же сразу; как я понял, они во мне тоже заинтересованы, не так много, наверное, дураков переться в эту холодную глушь.

Я повторно заплатил за проезд и вернулся на место. Настроение испортилось. Неужели я тоже дурак?.. Подсознание тут же выдало карту Таро с изображением шута, которая так и называлась – «Шут», в ином прочтении «Дурак». В принципе, это неплохая карта, тоже означает начало нового цикла жизни, в котором можно избрать любое направление. А еще – неожиданные события, способные все перевернуть. Для меня – лучше не придумаешь, ведь мне как раз и хотелось все перевернуть, начать жизнь сначала. Плохо, что у «Шута» имелось и еще одно значение: очевидная глупость. И тут я подумал, а чего же и в самом-то деле я так сглупил?

Теперь можно было не бояться отморозить пальчики, и я, сняв перчатки, достал смартфон. Тапнул по навигатору, открыл карту Красотинска. Спутники поймались быстро, и вот я уже наблюдал за синей стрелкой, ползущей по желтой нитке дороги. Я уменьшил масштаб, чтобы захватить весь город, и убедился, что двигаюсь в противоположную от комбината сторону. Но это я и так уже знал, меня больше интересовало другое: почему я изначально поехал не туда? Я быстро отыскал гостиницу, нашел автовокзал и… перевел эмоции в слово. Вообще я матерюсь исключительно редко, но этот случай попадал под исключение, да и два других пассажира сидели в самом конце маршрутки, не слышали. Я отчетливо помнил, как шел вчера от вокзала: налево до площади, затем ошибочно свернул по проспекту направо, потом развернулся и добрался до «Горняка». Но карта явно мне намекала на первые признаки деменции – я все перепутал. Правильный маршрут выглядел зеркально моим воспоминаниям: да, до площади Ленина налево, но потом, до гостиницы, и нужно было идти направо, как я вчера изначально и сделал. Но ведь я отчетливо помнил, что на деле все вышло наоборот!

И вот тут я впервые подумал о том, что это невзлюбил меня город. До леденящей жути буквально, хотя еще более непонятно пугающе, как это могло быть возможным. Сюда хорошо укладывалось и отсутствие возле автовокзала такси, и «неправильное» местонахождение гостиницы, и пьяная озабоченная соседка. Ладно, пусть соседка возжелала меня без подсказки Красотинска, это я вполне мог допустить, но все остальное… «Что ж, город, – все-таки не веря еще до конца в нереальность происходящего, подумал я, – принимаю твой вызов! Наверное, ты почуял во мне опасность, и в этом ты прав».

Да, тогда еще я не воспринимал все это слишком серьезно. То, что в захолустном городке зимним поздним вечером не оказалось у вокзала такси – такое ли уж это чудо? На том, последнем с жэдэ-станции автобусе приехало кроме меня лишь три человека, которых уже встречали. Местные таксисты наверняка давно просекли траффик. Что же касается зеркального сбоя моей памяти – со мной такое уже было. Правда, очень давно, в детстве. Тот период я уже вполне хорошо помню, хотя мои воспоминания себя как личности вообще начинаются года в три; как мне дарили на трехлетие синий велосипед с приставными колесиками – будто вчера было. Но случай с зеркальным восприятием произошел позже, лет в шесть. Мы приехали с родителями в деревню к бабушке, маминой маме. Я отчетливо помню, как мы долго шли вдоль полей по желтой дороге, как пробирались по тропинке сквозь кусты возле речушки, которую перешли затем по шаткому мостику из пары толстых досок. А потом – светлый простор, высокий бревенчатый амбар; слева от него, тоже из бревен, что-то длинное, пахнущее навозом (как позже выяснилось, телятник), а еще левее – тянущиеся вдоль единственной улочки серенькие, кривенькие, но так понравившиеся мне избушки, будто прямо из сказки. Бабушкин домик оказался самым дальним. Помню, взойдя на крыльцо, я еще полюбовался на избушки, увидел в конце улицы слева телятник, амбар, еще левее – ныряющую в кусты тропинку, по которой мы шли… А утром, едва проснувшись и снова выбежав на крыльцо, я оторопел. Деревня была другой. Точнее, почти такой же, как вчерашняя, только если бы я видел ее в зеркале. Телятник, амбар и тропинка теперь тоже находились справа.

Все было так, и логика уверенно подсказывала мне, что мои придумки насчет города – чушь. Как может город, не только не разумное, но и вовсе неодушевленное нагромождение кирпичных и бетонных коробок, переплетение асфальтовых и брусчатых ленточек и полос кого-то любить или ненавидеть? Но так говорила логика, так вещал разум, утверждающий, что у меня-то он в отличие от города есть. Однако мой внутренний голос, которому я привык доверять, нашептывал другое: «Город не мертвый, в нем есть душа. И если он даже не обладает разумом в твоем узколобом понимании, то имеет нечто куда более сильное. Скоро ты в этом убедишься, готовься!»

От размышлений меня оторвал голос водителя:

– Эй, слышь, мужчина! До ГОКа который…

Я наклонил голову в проход и в зеркале над лобовым стеклом встретился с шофером взглядом.

– Могу тебя сейчас высадить. На той стороне остановка, сейчас восемнадцатый пойдет, он тоже до ГОКа. Он отсюда по прямой, крюк не делает. Поедешь?

– Ладно, – сказал я вставая.

Водитель остановил маршрутку. Когда я с ним поравнялся, ссыпал мне в ладонь мелочь.

– В другой раз думай, куда садишься.

– Ладно, – снова сказал я. – Спасибо.

Я вышел из маршрутки и поежился; дул ветерок, и после теплого салона мне стало неуютно. И на кой черт вылез? Сидел бы в тепле. Некуда ведь особо спешить-то. А теперь жди этот восемнадцатый на ветру, да потом затискивайся в него.

Хорошо хоть остановку искать не пришлось, она оказалась ровно напротив. Перехода поблизости я не увидел, но и движение здесь было вялым, с большими разрывами, так что я пересек дорогу внаглую. На остановке никого не было, что меня слегка насторожило: а ну как опять лоханусь? Но вряд ли водитель «однерки» стал бы так меня подставлять: ему это надо? Правда, предлагать ехать другим автобусом, теряя пусть копеечную, но уже бывшую в руках выручку, ему, по идее, уж точно не было нужно. С чего вдруг в нем разыгрался альтруизм, непонятно. С первого взгляда он мне добряком не показался. Хотя первый взгляд не всегда дает о человеке верное мнение, часто случается наоборот.

Мне еще не нравилось, что ехать предстояло восемнадцатым номером. Что-то во мне насчет этого сразу не щелкнуло, растерялся от неожиданности, а так бы, наверное, отказался выходить. Не любил я это число. С ним у меня были связаны самые плохие события. Восемнадцатого числа погибли в аварии родители. Восемнадцатого умерла бабушка. Восемнадцатого же Томка сказала мне, что уходит… С другой стороны, я учился в школе номер восемнадцать; в детстве, тринадцать самых счастливых лет, жил в восемнадцатом доме. Даже моя группа в универе была сто девяносто восьмой, что по сумме цифр, не окончательной, но все же, дает восемнадцать. Может быть, восемнадцать было не плохим для меня, а просто знаковым? Возможно. Но смерть родителей и бабушки создало во мне его отрицательное восприятие, и я ничего не мог с этим поделать. А ведь сумма его цифр давала девятку, очень символичное число. Завершенность, целостность. Опыт и мудрость. Да уж, нечего сказать, завершенность. И такой опыт – ну его в одно место!

А маршрутка номер восемнадцать между тем подошла. Она была большой и желтой. Я люблю желтый цвет, солнечный, теплый. И автобус оказался теплым. А еще, как ни странно, полупустым. Правый ряд состоял из одиночных кресел. Я сел в самое дальнее. Хотел посмотреть в окно, но его покрывала снежная корочка. Поскреб ее большим пальцем, но ожидаемого эффекта мои попытки не принесли, и мне это быстро надоело. Тогда я стал разглядывать пассажиров. Слева, через ряд от меня, ехали две девушки. Та, что сидела у прохода, имела длинные, очень красивые золотистые волосы. Обожаю длинные женские волосы! Правда, сама девушка показалась мне чересчур строгой, даже суровой. Да и черты ее лица были хоть и вполне привлекательными, но на мой вкус слишком жесткими. Возрастом она была, пожалуй, как я, даже старше. Сороковник, плюс-минус год. Хотя многие наверняка не дали бы ей больше тридцати пяти, просто мой глаз наметан. Вторая девушка, сидевшая возле окна, – блондинка с аккуратным каре в светло-голубой куртке – выглядела совсем молоденькой, чуть больше двадцати. Но вот заиграл мультяшную песенку ее мобильник, она поднесла его к уху, послушала и как-то очень уж громко сказала:

– Хорошо, умничка. Давай, пока… Вика, Вика, погоди! А ты не забыла взять краски?.. Умничка! Дедушка тебя после школы отвезет к себе, в художку пойдешь от них. Давай, пока.

«Ага, – прикинул я, – ей не чуть больше двадцати, если дочка ходит в школу. Пусть даже в первый класс. Допустим, родила в восемнадцать. Могла, конечно, и раньше, таких случаев хватает, но статистически логичней предположить, что все-таки в восемнадцать. Нет, восемнадцать плохое число, а девушка хорошая, пусть будет в девятнадцать. Прибавим семь дочкиных лет – получается двадцать шесть. Опять же, плюс-минус год.

Не знаю, почему я сразу подумал, что девушка хорошая. Я ее толком даже не видел – лишь немного в профиль. Привлекли внимание яркие губы. Не ярко накрашенные, а именно сами по себе яркие, это я тоже могу распознать. Небольшой, показавшийся чуть широковатым нос, – не получалось рассмотреть его лучше. Очень гладкий, красивый лоб. Как уже говорил, светлое ровное каре. Она была без шапки, ее соседка тоже. «Как они тут ходят без шапок? – подумал я. – Холод же собачий!» Впрочем, у блондинки с каре на куртке был капюшон.

«Я люблю ее», – подумал вдруг я, и, разозлившись, опять назвал себя дураком. Шутом.

Вообще-то я вижу карточного Шута по-своему. Нет, это понятно, что каждый все видит по-своему, тем более, картины, а ведь карты Таро, по крайней мере те, что у меня, – это, по сути, и есть маленькие картины. Но я еще и не просто вижу, а воспринимаю карты, руководствуясь личными ассоциациями. Мне когда-то посоветовали так делать, пока я не знаю канонических значений, поскольку первое впечатление зачастую и есть верное. Особенно в областях, близких к магии. Признаться, тогда я ни в какую связь Таро с магией не верил, но совета послушался, мне стало просто интересно. И вот что я подумал в первый раз о Шуте…

У меня изображенный на карте человек вызвал некую стыдливую жалость. Да, мне он показался совсем не смешным, а именно жалким. Оборванная одежда, нелепые перья в голове, на бороде нечто странное… Ему и самому будто неловко. Оттого и на лице смущенная растерянность, стыдливый румянец на щеках. Может, он и хотел бы кого-то рассмешить; возможно, это у него и получалось ранее, но сейчас в нем ничего смешного нет. Возможно, недовольный хозяин выгнал его, и сейчас он скитался в поисках лучшей доли. Но ждал, похоже, в первую очередь плохое – недаром на его плече столь угрожающего вида палка. Мне казалось, он говорит: «Оставьте меня в покое, пожалуйста!»

Можно представить и такую картину. Это уже совсем вольная, пожалуй, даже фривольная трактовка, но мне сказали: «Лови ассоциации», вот я и поймал. Итак, все у этого человека хорошо. Пусть не совсем, чтобы очень, пусть просто нормально, печаль-то в его глазах все же читается. И вот хозяин (скорее даже хозяйка – не потому ли он и печален, что тайно и безответно влюблен?) отправляет его выбить ковер. Молодой человек надевает одежонку похуже, берет большую палку-дубину для выбивания ковров и идет на улицу. Вешает ковер и стоит, печальный. Работать-то лень. Но он обязательно справится. Да и куда деваться?

В общем, я бы трактовал эту карту так… Герой нам не угрожает; палка на плече, использовать он ее против нас не собирается. Наши проблемы ему неинтересны. Он смущен, расстроен, печален, и он говорит: «Отстаньте, не до вас, самому хреново!» То есть наша ситуация, проблема, вопрос – и впрямь малозначащая ерунда, ничем опасным не угрожающая, разве что опасностью покраснеть от стыда или смущения. Но дубинку на всякий случай держать под рукой следует.

А еще мне тогда показалось, что он говорит: «Пойдем со мной, и сам все узнаешь. Наверно… Только дубинку возьми на всякий пожарный». Значит, что? Возможен и такой вариант: иди вперед, если и впрямь что-то хочешь узнать. Но не факт, что узнаешь. Или узнаешь, но не то, что нужно. И будь готов к неожиданностям.

Глава 1. Маг

Если уж я упомянул Таро, стоит рассказать, откуда у меня взялись эти карты. Я ведь никакой не таролог, не потомственная гадалка, принявшая (или все-таки принявший?) этот дар вместе с потрепанной колодой по наследству. Все куда прозаичней и проще. Впрочем, не так уж оно прозаично и, если хорошенько подумать, уж точно не просто.

А дело было так. Шесть лет назад, чуть меньше года как мы поженились с Тамарой, я ездил в Израиль. Вообще-то мы собирались туда вместе, это должно было стать чем-то вроде отложенного свадебного путешествия.

В Иерусалиме жила моя знакомая, Тася. Причем знакомая только по переписке; за несколько лет до этого мы пересеклись на одном из сетевых литературных конкурсов, затем еще раз, потом зафрендились в соцсетях, стали общаться. Никакой амурной подоплеки, только общее увлечение «графоманью», как мы это называли, и литературой вообще. Обсуждали книги, делились своими «творениями». Я про нее и не знал почти ничего. В смысле личной жизни. Раз или два она мельком упомянула дочь, вот и все. А когда я женился, поделился с ней радостью. И Тася тоже искренне, как мне показалось, порадовалась за меня и предложила нам с Томкой приехать к ней на недельку-другую. В гости. В Иерусалим.

Ну здорово же! Я сразу бросился все рассказывать Тамаре, и та сначала даже улыбалась, а потом стиснула зубы и процедила: «Ну и уе…й к своей сучке!» Признаться, я тогда чуть глаза на пол не выронил. Мало того что Томка придумала нечто нелепое совершенно на пустом месте – говорю же, я Тасю вживую ни разу не видел, – но меня, пожалуй, еще больше поразило и покоробило, как она это сказала, каким тоном, какими словами – подобного я от нее раньше не слыхивал! Нет, вру, словечки, бывало, проскакивали, но так, между делом, не в таком же контексте, не в обращении ко мне, тем более зная, что мат я не люблю… Да что я несу! Томкина реакция стала для меня настоящим шоком. Меня даже вырубило на какое-то время; в себя я пришел на улице с сигаретой в зубах, хотя курить бросил за год до этого. Помню, меня добила эта дымящая сигарета – где я ее вообще взял? – и я, отшвырнув ее, зарыдал как ребенок, куда-то помчался…

После этого Тамара три дня молчала, а первая фраза, которую на четвертый она как ни в чем не бывало произнесла, меня снова шокировала:

– Когда летим, Шарик?

– Куда?..

– В Израиль.

Шариком она меня называла, пребывая в благодушном настроении. А именно Шариком не потому, что, дескать, «Шарик, служи!», а оттого лишь, что мое имя, Гелий, ассоциировало у нее с воздушными шариками. Почему меня так назвали родители, я не знаю. В детстве я искренне считал, что папа с мамой просто перепутали букву, и на самом деле хотели назвать меня Гением. А потом, став постарше, я все стеснялся у них об этом спросить. До тех пор, пока спрашивать стало не у кого. Так происхождение собственного имени и осталось для меня загадкой. Думаю, вряд ли родители, простые люди, боготворили инертный газ, второй элемент периодической системы Менделеева. Скорее, так звали кого-то из наших родственников. А уж его, может, назвали и правда в честь газа.

Тем временем жена действительно стала готовиться к поездке, как раз тогда и объявив, что это наше отложенное свадебное путешествие. Она увлеченно ползала по туристическим сайтам, выбирая, на какое море лучше съездить из Иерусалима – Средиземное, Мертвое или Красное, но узнав, что Мертвое на самом деле никакое не море, сильно удивилась, задумалась еще сильнее и сказала, что нужно съездить на все, включая Мертвое, потому что мало ли кто чего говорит, но если оно называется морем, то нечего ее за дурочку держать. Как-то так. На самом деле слов было куда больше, включая те самые, нелюбимые мной. Осторожный намек на то, что помимо морей не мешало бы посетить и святые места, хотя бы Храм Гроба Господня, Томка с возмущением отвергла, сказав, что храмы вместе с гробами она в гробу видела.

Билеты были уже куплены, чемоданы почти собраны, когда за два дня до отъезда Тамара с поразившей меня ненавистью сказала, что никуда она не поедет, что я специально везу ее к своей б…и, чтобы при ней ее опозорить, на ее доверчивых, честных глазах творя то-то и то-то (было рассказано в подробностях, красках и звуках, что именно и как), а потом бросить ее умирать на берегу Мертвого моря. Все это звучало для меня жутко и дико, было ненормальнее бреда сумасшедшего, но последняя фраза оказалась «контрольным выстрелом в голову». Я сорвался, наорал на Томку, хлопнул дверью и, перекантовавшись две ночи у друга, полетел в Израиль один.

Скажу честно, я уже на самом деле собрался переспать с Тасей, чтобы стало не так обидно, чтобы преступление, пусть даже и после наказания, все-таки совершилось. Но встретившись с Тасей, понял, что не смогу это сделать. Даже не знаю, как правильно объяснить… Пусть я даже был вправе… Хотя нет, и права мне такого никто не давал. Но если рассуждать логически, здраво… Тьфу ты, какая там логика?.. Короче говоря, это в любом случае была бы измена, а измену, как ее ни объясняй, ни оправдывай – и я знал это точно – я и сам бы простить не сумел. Чего и в самом деле не смог сделать позже, но это было потом, а тогда я пытался понять себя. Чего хочу, чего могу, чего мне на самом деле надо.

К слову сказать, Тася и не делала никаких попыток сближения. Почему я приехал один, она тоже не спросила: то ли поняла по моему «бодрому» виду, то ли имела свой, не хуже моего, внутренний голос, который ей все про меня рассказал. А может быть, карты… Нет-нет, карты вряд ли. Хотя…

Еще общаясь с Тасей в сетях, я узнал, что она занимается Таро. Не профессионально, но, как я понял, владеет предметом прилично. И вот, сидя с ней во второй или третий вечер за стаканчиком виски и наблюдая по телику за тулупами, флипами и прочими лутцами-акселями (шел мировой чемпионат по фигурному катанию, а Тася оказалась его заядлой болельщицей), я выпалил вдруг: