Ты был лучше всех

Она провалилась в дрёму не плавно, а резко, словно шагнув с обрыва. Не было ни перехода, ни полутонов. Просто реальность исчезла, сменившись тяжелой, липкой тканью сна.

И он был там.

Незнакомый мужчина. Вера не видела его лица, оно было размытым, постоянно меняющимся, как картинка на плохо настроенном экране. Но она чувствовала его присутствие – сгусток ярости и отчаяния. Он был по ту сторону.

По ту сторону ее двери. Деревянной, обитой старым дерматином, двери ее квартиры. Он не стучал. Он бился в нее всем телом, глухие, тяжелые удары отдавались в ее грудной клетке. Дверь трещала, петли стонали, щепки летели внутрь. Он ломился. Он хотел войти.

А с этой стороны, спиной к ней, упираясь плечом и руками в дрожащее дерево, стоял Павел.

Его она видела отчетливо. Его широкие плечи, напряженные под тканью темной рубашки, знакомый изгиб шеи, темные волосы. Он не говорил ни слова. Он просто держал дверь, сдерживая натиск того, кто был снаружи. Он был ее защитником. Ее последним рубежом.

От каждого удара снаружи его тело содрогалось, но он держался. А Вера стояла в нескольких шагах позади, в коридоре, парализованная, не в силах ни помочь, ни убежать. Она была беспомощной зрительницей в театре собственного подсознания.

Она проснулась от очередного глухого удара, который на этот раз оказался стуком ее собственного сердца.

Она села на кровати, тяжело дыша. Комната была залита все тем же густым, багровым сумраком. Тишина. Никто не ломился в дверь.

Она провела рукой по лицу, оно было влажным от пота. Сон был до абсурда ярким, до тошноты реальным. Незнакомец, рвущийся внутрь. И Павел, ее мучитель, ее манипулятор, в роли защитника.

– Что за бредятина… – пробормотала она вслух, и голос ее прозвучал глухо и неуверенно.

Ее подсознание явно сходило с ума, тасуя образы, как засаленную колоду карт. Ставить Павла, человека, который методично разрушал ее самооценку, на роль спасителя – это была какая-то совсем уж злая ирония.

Она встала с кровати. Дрема не принесла облегчения. Она лишь подкинула в костер ее страхов еще одну порцию сырых, дымящих дров.

Остатки бредового сна цеплялись за ее сознание, как паутина. Образ Павла, держащего дверь, был абсурдным, но тревожно отчетливым. Вера отогнала его. Сейчас был другой противник, куда более реальный.

Она подошла к столу. Дневник лежал там, закрытый, терпеливый. Она открыла его на той самой странице, где оставила свой ультиматум.

И там был ответ.

Прямо под ее корявыми синими строчками, выведенные все тем же элегантным, выцветшим почерком, появились новые слова. Они выглядели так, словно были там всегда, словно чернила высохли десятилетия назад.

Я твой друг, я М. Просто М. Держи меня рядом, я желаю тебе только добра.

Слова были простыми. Успокаивающими. И от этого – невыносимо жуткими. Это была интонация маньяка, который через замочную скважину шепчет своей жертве, что пришел ее спасти. Волна холода, иного, не утреннего, прокатилась по ее спине. Чувство, что за ней наблюдают, стало почти осязаемым, как будто кто-то дышал ей на затылок.

Но страх не перерос в панику. Вместо этого он кристаллизовался в твердый, острый осколок ярости и черного любопытства. Это был тот самый момент. Момент, когда нормальные люди бегут, кричат, звонят в полицию или священнику. Но Вера не была нормальной. Она была из тех, кто, услышав шум на чердаке, не прячется под одеялом, а берет в руки кочергу и идет наверх, попутно разговаривая с предполагаемым призраком.

Страх был. Жуткий, леденящий. Но бежать от него было бы предательством по отношению к самой себе. Она приняла правила этой безумной игры.

Она посмотрела на миролюбивые строки. Твой друг? Желаешь добра? Как мило.

Она снова взяла свою синюю ручку. Рука была на удивление твердой. Она склонилась над страницей и под его ответом вывела свой, полный ядовитого сарказма, вопрос:

И что ты мне посоветуешь, М.?

Она оставила дневник открытым на столе, словно давая собеседнику время подумать над ответом, и направилась на кухню. Кофе. Ей нужен был еще кофе. Этот диалог требовал допинга.

Она уже взялась за ручку кофеварки, когда за спиной раздался громкий, трескучий хлопок, за которым последовал тяжелый удар. Она резко обернулась.

Дневник лежал на полу, рядом со столом. Он упал. Сам по себе. В комнате не было ни сквозняка, ни вибраций. Он просто взял и упал.

– Видимо, это срочно, – саркастично пробормотала Вера в пустоту, но сердце пропустило удар.

Она подошла и подняла его. Книга была открыта на той же странице, но под ее вопросом появилась новая, короткая, нацарапанная с бешеной скоростью запись. Всего два слова.

ЗАПРИ ДВЕРЬ. СРОЧНО.

Буквы были кривыми, наползали друг на друга. В них была паника.

Вера замерла на секунду. Это уже не было похоже на игру. Это было похоже на предупреждение. И что-то в первобытной панике, застывшей в этих чернилах, заставило ее подчиниться. Она бросила дневник на стол и метнулась в коридор. Ее входная дверь всегда была просто прикрыта. Она никогда не запирала ее на замок днем. Она вставила ключ в скважину изнутри и повернула его два раза. Два сухих, металлических щелчка прозвучали в тишине оглушительно.

И буквально в следующее мгновение…

Ручка двери дернулась.

Раз. Резко, сильно, вниз. Потом еще раз, с нажимом. Кто-то снаружи проверял, заперто ли.

Вера отшатнулась от двери, прижав руки ко рту. Ее сердце колотилось где-то в горле. Это было до банального просто и страшно. Дергатели. Так их называли в Фальтико. Мелкие наркоманы, которые методично обходили этажи, дергая за ручки в надежде наткнуться на незапертую дверь. За ней могла быть пустая квартира или одинокая, испуганная жертва, которую легко ограбить.

Она стояла, не дыша, прислушиваясь. С той стороны послышалось глухое бормотание, шарканье ног, а потом шаги удалились.

Все. Опасность миновала.

Она отняла руки от лица. Ее трясло. Еще секунд двадцать, и она столкнулась бы с ним лицом к лицу, здесь, в своем коридоре. Секунд двадцать, которые подарил ей этот… дневник.

Она медленно вернулась в комнату. Ярость, смешанная с суеверным ужасом, захлестнула ее. Она подошла к столу и со всей силы пнула валявшийся на полу дневник ногой.

– Что ты за мерзость такая?! – выкрикнула она.

Книга отлетела к стене и ударилась о плинтус. И в этот момент Вера увидела то, что заставило ее кровь застыть в жилах. От удара книга перевернулась, и на чистой, обратной странице, на ее глазах, словно проступая изнутри, начали появляться буквы.

Не так благодарят спасителей, милая.

Она замерла, глядя на раскрытую книгу на полу. Слова, только что проступившие на странице, казались темнее, свежее, чем все остальные. Они были живыми.

Мысль пришла не сразу. Сначала был шок, потом – медленное, холодное осознание, которое поползло по ее венам, как анестезия. Она пнула книгу. Она выкрикнула оскорбление. Она не писала ничего. А ответ появился. Ответ на ее действие, на ее слова, произнесенные вслух.

Писать не обязательно.

Эта догадка была ослепительной в своей простоте и в своем безумии. Книга не просто реагировала на записи. Она… слушала. Она видела. Она была своего рода приемником, настроенным на ее частоту.

Страх никуда не делся, но он изменил свою форму. Он перестал быть паническим, бесформенным ужасом и превратился в нечто иное – в напряженное, почти научное любопытство. В азарт исследователя, наткнувшегося на аномалию, которая опровергает все известные законы физики.

Она медленно подошла и снова подняла дневник. На этот раз – осторожно, почти с уважением. Она держала его в руках, ощущая его вес, его плотность. Это был не просто артефакт. Это был собеседник.

Вера положила книгу на стол, оставив ее открытой. Она посмотрела на пустую страницу напротив той, где алели свежие чернила. Она могла бы написать свой следующий вопрос. Но зачем?

Она сделала шаг назад от стола, скрестив руки на груди, словно создавая дистанцию. И произнесла вслух, в тишину комнаты, обращаясь к книге так, будто это был человек, сидящий напротив нее. Голос ее был ровным и на удивление спокойным.

– М. Расскажи о себе.

Слова повисли в воздухе. Ничего не произошло. Буквы не начали проступать на странице. Но Вера и не ждала этого. Она знала, что он услышал.

И, к своему собственному удивлению, она почувствовала не страх, а волну предвкушения. Чистого, почти детского, нетерпеливого любопытства. Она ждала ответа. Она хотела этого диалога.

Самой это показалось странным. Безумным. Она стоит посреди своей квартиры и разговаривает с проклятой книгой, которая спасла ее от грабителя, и ей не страшно до потери сознания. Ей было крайне, до дрожи, интересно. Она была писателем, а перед ней разворачивалась самая невероятная история, какую только можно было вообразить. И она была ее главной героиней.

Тишина, последовавшая за ее словами, была не пустой. Она была заряженной, натянутой, как тетива. Вера не сводила глаз с чистой страницы дневника, ожидая. Она не знала, чего именно, но ожидание было почти физическим, оно гудело в воздухе.

И оно началось.

Сначала на белой, пожелтевшей от времени бумаге появилось едва заметное серое пятнышко, словно тень от облака. Оно не было похоже на чернила. Оно было похоже на влагу, проступающую сквозь пористую поверхность. Затем эта тень начала уплотняться, темнеть изнутри, словно кто-то с обратной стороны страницы пропитывал бумагу темной жидкостью. Медленно, как распускающийся в замедленной съемке диковинный черный цветок, тень начала обретать форму

.

В воздух поднялся знакомый, сухой запах старых чернил и тлеющей бумаги, но теперь он был гуще, насыщеннее, как будто его источник находился прямо здесь, в комнате.