Не думай. Не дыши

Меня проводили в специальную комнату, где датчик исследовал мое тело от и до на наличие оружия и бог знает чего еще. Отсканировали мои мысли. Наверное, даже содержимое кишечника исследовали. С них станется…

– Что дальше? – устало спросила я у верзил, стоящих у дверей.

– Следуйте за нами. – Ответ дан абсолютно бесцветным голосом. Видимо, эти люди потеряли даже способность чувствовать. Новый эксперимент, чип в сердце?

Снова шествие по нескончаемому коридору. Как их не тошнит от этого выбеленного лабиринта… и как они тут ориентируются? Все такое одинаковое и нарочито чистенькое, так и хочет пройтись по этим коридорам с ведром красной краски.

Мы поднялись на лифте, кажется, на самый верх. Перед моими глазами предстал своего рода «колпак», вакуум – помещение, отделенное от всего здания куполом. В этой стеклянной луковице и обитал Андерсон. Оригинально, ничего не скажешь. Этим конформистам следовало бы немного усовершенствовать свой архитектурный вкус.

– Вам сюда, – один из охранников нажал на кнопку, и дверь в купол открылась.

Я скептически подняла на него глаза, вздохнула и вошла. Уверена, моя походка казалась расслабленной – эдакая вялотекущая леность, сдобрившая мышцы. Однако же я была напряжена донельзя – прямо-таки натянутая струна, что вот-вот лопнет.

– Мисс Сильвер, – меня встретила белозубая девушка с планшетом в руках.

– Это я, – говорила я как можно более уверено и спокойно.

– Меня зовут Кэрол Брик, я личный ассистент мистера Андерсона. Он уже ожидает вас. Могу ли я предложить вам кофе или воды?

Я окинула ее взглядом. Гладкий пучок, волосок-к-волоску, слишком кукольная, идеальная, тонкая и выхоленная. Меня пугают такие женщины, есть в них что-то от тех прототипов роботов, что создали несколько лет назад, дабы увеличить производительность бог знает чего. Ее белый (конечно же) костюм сидел на ней слишком хорошо. Я в своих джинсах и зеленом жакете явно спорила с этой белизной, орущей из каждого угла. Что они хотят этим сказать? Эта белизна такая же абсурдная, как концепция мнимого идеального мира, который они обещали построить. Метафора «ничего», пустота, отсутствие цвета, отсутствие жизни. Чистота? Лишь иллюзия чистоты. Смехотворная, унизительная метафора порядка. Аллегория беспорядка.

– Нет, благодарю, – выдавила я улыбку. Может, в их воде сыворотка правды или что еще похлеще, рисковать не хочется.

– Тогда пройдемте, – елейная улыбка, от которой глаза словно медом заливает.

Я осторожно шла на звук цокающих шпилек. Мисс Брик любезно открыла передо мной дверь, пропуская в святая святых. До сих не могу осознать, что чувствовала в тот самый момент: наверное, я так выдрессировала собственные эмоции, что они попросту предпочли остаться взаперти. Там им уютнее. И привычнее.

– Мисс Сильвер! – А вот от этого голоса я содрогнулась.

Мои глаза вспорхнули столь стремительно, что закружилась голова.

– А вот и вы, – Андерсон встал изо стола, приветствуя меня. – Проходите, присаживайтесь.

Я не ожидала, что встреча будет приватной. Мне казалось, такие люди, как Андерсон, никогда не остаются в одиночестве. Конечно, этот кабинет был напичкан огромным количеством примочек и камер, попробовать убить Андерсона или хотя бы помыслить об этом – что-то из области недосягаемого удовольствия.

Его окружал ореол из пуленепробиваемых стекол. От изобилия белого цвета хотелось вопить. Вот почему они все здесь – законченные психи. Немудрено.

– Я рад, что вы нашли время для встречи.

Будто у меня был выбор…

Когда лицо Андерсона демонстрируют в новостях, он выглядит более лощеным. В жизни, несмотря на большое количество манипуляций, совершаемых с его лицом, он – вполне себе рядовой, стареющий мужчина. Правда, на его щеках рдеет неестественный румянец. Темные волосы зачесаны назад, у тонких губ сквозь залатанную кожу все-таки пробиваются осколки морщин. Они раскалывают лицо, оно выглядит треснутым, словно древнегреческая амфора, пострадавшая от рук археологов. На его костюме и пылинки было не найти, сколько ни всматривайся. Серый, темного, почти графитового оттенка, а к лацкану пиджака пригвожден герб нашего нового государства – Мирового государства. Аж зубы сводит от осознания, какие помешанные маньяки стоят у руля наших судеб.

– Присаживайтесь, – он указал на кресло в торце его длиннющего стола.

Честно говоря, я представляла этот кабинет иначе. Но он был пуст. Даже воздух был пустым, словно искусственным, неживым. Все голосило, вопило о бутафории. Пустота кабинетов. Пустота голов. Пустота душ. Пустота как концепция истинно правильной религии – религии порабощения.

Я села, чувствуя себя до крайности неуютно в этом мертвецки холодном склепе.

– Вы, наверное, задаетесь вопросом, что мне от вас потребовалось? – начал он, склонив голову влево.

– Да, я не могу вообразить, чем могу быть вам полезна, – я старалась смотреть ему прямо в глаза, а в голове: «Не думай, не думай, затаи дыхание, не дыши».

– На самом деле, все очень просто. Уже несколько лет мы ведем активный поиск кадров в нашу пресс-службу. И не так давно ваши бывшие коллеги просматривали материалы давно минувших лет, чтобы, как бы правильно выразиться, – он противно щелкал пальцами в поисках нужной фразы, – зацепиться за что-нибудь взглядом. То, что пишут для меня мои пресс-секретари, эти речи, сводки о последних событиях… все это кажется на мой вкус пресным. А как бы вы их оценили, мисс Сильвер? – Он снова наклонил голову, будто изучая меня.

«Не думай. Не думай. Не дыши.»

– Откровенно говоря, я не понимаю, почему вам может быть интересно мое мнение. Не слишком ли это мелкая область, чтобы вы уделяли ей такое внимание? Глава вашей пресс-службы мог бы запросить у меня оценку своей работы, раз уж это так важно. Однако я сомневаюсь, что могу ее дать. Я была всего лишь журналистом. Даже не главным редактором. Политика мне близка не больше, чем простому рядовому рабочему.

На кой черт мне вздумалось его отчитывать? Вот так всегда. Сначала нагорожу целый ворох изощренных словесных булыжников, а потом получаю ими по черепушке. Так и мне надо. Слишком неуемный норов, чтоб его…

Андерсон взглянул на меня с некоторым интересом – так смотрят на то самое яблоко, которое никак не рухнет с ветки. Я готова пережить любую встряску, но даже я рано или поздно шлепнусь на землю, размозжив свою мягкую кожуру. И не придумать для этого лучшего момента, чем момент нахождения в самом опасном месте в мире – в резиденции Люцифера.

– Даже рядовой рабочий имеет отношение к политике, – спокойно парировал Андерсон.

– Возможно. – Я потупила взгляд, переводя дух и внутренне себя успокаивая.

– Но речь не о том, – он встал, – нам хочется аккумулировать всю силу, которую воплощают собой средства массовой информации. Помните, как раньше говорили: пятая власть.

– Мне уже предлагали работу на правительство…

– Я говорю не совсем об этом, – перебил он меня. – Я говорю о чем-то большем. Ваши умения могли бы пригодиться мне здесь, в Пантеоне.

– Мне это не нужно, – бросила я резко и уверено.

Он снова изучал меня. Но мое сознание молчало. Мне было страшно, но этот страх стал броней от злости, от мыслей, сумевших бы меня погубить.

– Все-таки я советую подумать, – он особенно «нажал» на это слово. – Мне нужны мастера пера. К сожалению, даже самые ясные умы нашего века не смогли заставить искусственный интеллект мыслить так, как человек. Творца ему все же не заменить. Живое слово разительно отличается от сгенерированного. Вы согласны?

– Безусловно, – кивнула я.

– Так вот, – он хлопнул в ладоши, я вздрогнула, но упорно старалась не показывать свое волнение, – я хочу не просто создавать вдохновляющие речи вашими стараниями, – ехидная улыбка в мою сторону, словно я уже согласилась, – а сотворить нечто значимое… Я хочу создать общность, писательский монолит, который начнет передавать правильные мысли большим массам. Через слово, конечно же. Ведь, как водится, оно было в начале…

Какой же премерзкий, какой лицемерный! Интересно, в его долбанную головешку тоже засадили чип? От чего он у него срабатывает? От чего его выворачивает наизнанку? Вот уж вопрос, который меня сейчас стал волновать и отвлек от той бестолковой тирады, которую он изливал.

– Следовательно, нужны знатоки слова. Через прозаические, поучительные истории в новостных изданиях, как в былые времена, мы могли бы достичь большей осознанности наших граждан. Понимаете ли, – он изображал из себя самого Платона, – не все видят ценность нашей системы. Не все принимают ее как благо. А ведь упорядоченность – наивысшее благо. Она обеспечивает порядок. А порядок – мир. В конечном итоге система чипирования на это и направлена. Естественный отбор во имя всеобщего блага.

Мое оторопелое выражение лица явно его забавляло. Я принялась считать про себя, использовать шифр и между этими лазейками шептать себе: «не думай, не думай».

В своем решении относительно его идеи я ни секунды не колебалась:

– Я польщена вашим предложением… но боюсь, не смогу его принять. Просто это уже не мое – писать. Не хотелось бы обманывать ваши ожидания. Уверена, вы найдете авторов, которые возьмутся за эту работу с большим энтузиазмом.

Андерсон снова вперил в меня свой змеиный взгляд, и я не могла понять, значит ли мой отказ то, что я могу спокойно вернуться домой, или же он равен смертному приговору.

– Давайте сделаем так, – он вернулся на свое место и взял планшет в руки, – мы вернемся к этому разговору через пару дней. Вы все обдумаете. – Он растягивал слова, словно пытался донести смысл до умственно отсталого человека. – Только думайте аккуратнее, мисс Сильвер. Ведь в случае чего, – Андерсон стукнул пальцем по виску, – я узнаю об этом первым.

Он прикоснулся к какой-то сенсорной кнопке, и дверь ухнула за моей спиной. Ввалились охранники и личная марионетка Андерсона.

– До скоро свидания, – улыбка краешками губ, выпроваживающий жест.

Я поднялась, слова не шли мне на язык. Что-то нужно было сказать, но меня хватило только на:

– Всего хорошего.

Как бы не так. Я бы искренне пожелала ему плавиться в адском пламени. Плохой ли я человек после этого? Кажется, все возможные моральные рамки настолько размылись, что едва ли можно отнести себя к полюсу добра или же зла.

Меня выпроводили из «купола», секретарша на прощание бросила мне:

– С вами свяжутся, мисс Сильвер.

Этой бы тоже не помешало съездить по морде. Я искусственно улыбнулась и напрягла сознание, чтобы не подумать лишнего.

Я вышла из здания Пантеона и вдохнула свободнее. Но поводов радоваться не осталось совсем – я теперь «на карандаше» Андерсона. Он знает все обо мне, включая нашу запрещенную деятельность. Я почему-то была в этом уверена. Но вот что странно: зачем он тогда отпустил меня? Почему бы не выбить из меня все, что требуется? Пытается вызвать доверие? Тогда мои дела еще хуже, чем можно вообразить.

От растерянности я не знала, что делать. Почему-то я побоялась ехать домой и решила отправиться к Тори. Расскажу ей все ночью, и мы что-нибудь придумаем вместе. Еще неплохо бы рассказать Фреду, но это подождет. Страх, смешанный со злостью, кутал меня, окружал густым ореолом. Но, направляясь к Тори в тот день, я еще не могла помыслить о том, что подлинный страх совсем скоро схватит меня за горло…

10

Стоило большого труда не завопить и не поддаться неистовому желанию с разбега вылететь в окно.

Как только я вошла в свою квартиру после визита к Тори, то поняла, что всему конец. В первую очередь – мне. Но только один вопрос разносился эхом внутри моей черепной коробки: «Почему я все еще жива?». Они что-то искали. Вещи взирали на меня с упреком, утопая в хаосе, сотворенном чужими безразличными руками. Самое удивительное, что они не просто обыскали мое жилье, перевернув его верх тормашками, они оставили послания в виде сломанной мебели, выпотрошенного дивана, расчлененной посуды.

Оцепенение спало, и я тут же метнулась в гардеробную. Чрево подпола было пугающе пустым. Темнота орала на меня, и я не могла заглушить этот вопль. Тупо пялясь на пустое место, где хранились мои тексты и книги, я старалась увидеть их на прежнем месте, будто ничего не случилось, а мои глаза просто паршивят. Порыскала ладонями, исцарапала их об эту самодовольную пустоту. Меня замутило. Вот-вот я отключусь. Вот сейчас…

Кажется, я пролежала в гардеробной несколько часов. Когда я очухалась, сначала все показалось мне дурным сном, но потом реальность догнала меня, попутно вдарив по шее с размаху. Она понеслась дальше, а я… я беспомощно растеклась по полу, словно разбитое яйцо. Надо было что-то предпринять, что-то сделать. Наверняка онискоро вернутся за мной. Я отказала Андерсону, и он решил казнить меня. Все было просто. Или нет? Или они что-то прознали… мои тексты, боже, сколько там радикальных высказываний! Это был сплошной поток сознания. Моего искалеченного, изнасилованного сознания. Какое сознание, такой и поток. А еще книги. Наш факультатив. Теперь всему конец. Конец… может, оно и к лучшему?

Какое-то время я просидела, прижав колени к груди, стараясь не думать обо всех своих проступках, дабы чип снова меня не вырубил. На второй мощный импульс могут примчаться те, кому неугодны мои мысли. Если они уже не сторожат меня и не ждут возможности забрать в свою пыточную камеру.

«Нельзя здесь оставаться!» – я испугалась стен собственного дома. Подскочив, принялась собирать все самое необходимое в сумку, но беспорядок сбивал меня с толку. Да и имеет ли что-то настоящую ценность? Все, что можно отнять, мне не принадлежит.

Закрыв дверь на сенсорный ключ, срабатывающий на отпечаток пальца, я сбежала по лестнице, содрогаясь от каждого своего шага. На парковке было пусто. Я закинула сумку на заднее сидение, выдохнула и отправилась к папе. К Тори поехать не решилась, она слишком эмоциональна, и навлекать беду на нее я не хочу – она и так явно «на карандаше». Отец более хладнокровно отреагирует. Я, было, хотела позвонить Фреду, но подумала, что, скорее всего, сейчас нас прослушивают еще более внимательно, лучше съездить к нему после того, как я решу, что делать. Оставалось верить, что все хорошо… нет, эти мысли убьют меня. Рука сама устремилась к телефону.

Отбитые молотом гудки.

Почему мы перестали пользоваться автоответчиком? Полезная штуковина была, если подумать. Что ж, отправлю голосовое сообщение в мессенджере.

– Фред…

А что сказать-то? Лучше бы я подумала об этом немного раньше.

– Фредди, пожалуйста, перезвони мне. У меня кое-что стряслось…

Отлично. Как перепугать человека парой предложений. В этом я мастер. Но даже если бы я сказала что-то иное, более жизнерадостное, Фред бы догадался, что со мной что-то не так. Слишком хорошо меня знает. Порой я ненавижу его за это.

Не думать. Не дышать слишком часто. В груди такой истошный стук, будто вместо сердца у меня – барабанная установка. Даже не помню, как я добралась – было ощущение, что в какой-то момент я попросту исчезла, вынырнула из своего тела.

Когда я выбиралась из машины, меня на мгновение парализовало. Вероятно, сильно перенервничала. Но нужно было взять себя в руки и принять тот факт, что пока ничего нельзя исправить. Я уже персона нон-грата, надо попытаться не ухудшить ситуацию. Успокоиться, поговорить с папой и подумать, что можно сделать. По крайней мере, я пока еще жива, а значит, мне дали время. Решили попугать. Что ж, я напугана не на шутку.

У меня была карточка от папиного дома, я открыла и вошла. Странная тишина шибанула меня прямо в лицо. Воздух был затхлый: пахло табачным дымом, который не выветрился, и пылью. Папа не проветривал больше двух дней, это очевидно. И не похоже на него.

– Пап? Ты дома?

Я медленно продвинулась по коридору. Тишина. Все еще оглушающая и липнущая к моей коже вместе с застоялым запахом дыма. В комнате был бардак, похожий на тот, что я застала в своей квартире. Только я не обращала внимания на вещи, ведь в центре комнаты лежал мой отец. Мертвый.

Я знала, что это так. Он лежал с пулей во лбу. Очевидно, ему даже не дали шанса защититься. Хладнокровно казнили. Просто потому, что он был моим отцом. И все-таки я склонилась над ним и попыталась привести в чувства. Все произошедшее за последние несколько часов казалось мне нелепой склейкой кадров фильма, главной героиней которого была точно не я.

Все мое тело, каждое нервное окончание напряглось в попытках уловить скромные звуки бьющегося сердца или слабую пульсацию крови, что еще вчера циркулировала в жилах папы. Но тщетно. Склонившись над его телом, я сорванным голосом звала его, умоляла вернуться…

Из очередного приступа оцепенения меня вытащил звонок. Это был Фред. Я даже не успела подумать о том, что с ним тоже могло случиться что-то ужасное. Ведь и он представляет для меня ценность, а значит, и он – мишень для Андерсона. Его замысел был яснее ясного – уничтожить во мне даже зародыш мысли о свободе выбора. Я отказала, следовательно, проявила неподчинение. В нашем мире подобный акт неповиновения жестоко карается. Если бы он решил пытать меня, я могла это понять. Меня удивило, почему он этого не сделал, почему отпустил меня. Мое перо все еще нужно ему, но зачем мне это, зачем мне сама жизнь, если у меня отнимают любимых людей и дело, которое удерживало меня на плаву? Он просчитался. Я не буду играть по его правилам.

И тут меня пронзило новое осознание. Студенты. Фред. Тори. Мне все еще есть что терять. Черт бы побрал все эти ужасающие, призрачные надежды на избавление…

– Алло, да? – Меня испугал звук собственного голоса – таким обездвиженным, пустым и бесцветным он был в эту секунду.

Фред не мог не услышать того, что услышала я. Он даже не сразу нашелся, что ответить. Могу его понять.

– Эсти… Эсти, что у тебя стряслось? Я послушал аудио…

– Ох, Фредди… – И снова всплеск, слезы орошали мое лицо, дрожащей ладонью я касалась папиных щек, которые уже начали холодеть.

– Эстер, где ты? Ты дома? Что случилось? Не пугай меня! Скажи, где ты, и я приеду! Не молчи, Эсти… – Фред тяжело дышал. Казалось, его дыхание обдавало теплом мое ухо.

– Я у отца… Фредди, они… они убили его. Фредди, не приезжай… они сделают это же с тобой. Я… я не могу потерять тебя… Фредди…

Я захлебывалась словами, слезами и мыслями, от которых мне становилось все хуже. Чип не успевал засекать каждую составляющую этого потока, которому, казалось, не будет конца и края.

Фред уже не слушал меня. Тело пронзила беззвучная, раскалывающая его на куски боль.

– Фредди? Алло? Ты тут?

– Я еду.

Он повесил трубку. Голос его звучал слишком решительно. Раньше я никогда не ощущала такой смеси злости, беспокойства и настойчивости, нашедшей воплощение в паре слов.

А что, если стражники, присные Андерсона уже едут сюда? Что, если они остались тут и только и ждут момента, чтобы напасть? Обезоруживающая усталость навалилась на меня стокилограммовым обухом. Я не знала, как быть дальше. Если мне все равно конец, стоит ли дожидаться этого самого конца? Легче пустить себе пулю в лоб, и дело с концом. Но если я могу объяснить… если могу встать на защиту тех, кто не по своей вине стал причастным к моей судьбе… Нужно вернуться в Пантеон.

– Папочка… я вернусь. Я постараюсь… прости меня… – Я снова прижалась к нему, теперь уже беззвучно рыдая.

Снаружи все было по-прежнему. Люди в респираторах снуют по аллеям, поспешают, чтобы не находиться на улице слишком долго. Свинцовое небо как будто плотнее прижалось к макушкам небоскребов. Я подняла на него глаза в надежде успокоиться, но тщетно. Природа уже давно не даровала мне покоя просто потому, что мы с ней не были знакомы слишком близко. Язык бетона и железа – вот моя лингвистическая родина.

На мгновение мне показалось, что небо треснуло, разломалось на несколько разрозненных плоскостей. Оно обрушилось на мою голову, прибивая к самой земле, запах которой я не могу вспомнить. Голос Фреда надрывно разносил эхом мое имя. Буквы нанизывались на фонарные столбы, отлетали от стен домов, словно баскетбольный мяч, ударялись об мой слух, который, как и все чувства, запрятался в вакууме беспомощности.

– ЭСТЕР! Беги, Эстер!

Миг. Одна секунда. Или даже крошечная ее четвертинка. И меня сшибает с ног. Что именно, я не понимаю. Просто в области щиколотки растекается пульсирующая боль. Я ломаюсь, словно хрупкая ветвь и даже не сопротивляюсь. Сил хватает только на глухой, осипший, беззвучный крик. Но в этот момент кто-то сзади хватает меня и затыкает рот.

– Пошла, вперед! – Голос звучит откуда-то из преисподней. Он не принадлежит человеку, человек не может говорить так отрешено.

Стражи. Они – не те вылизанные люди в черном, что караулят Андерсона. Эти ребята куда страшнее. Именно они выбивают из людей все, на что чип может лишь указывать. Даже те, что не вкладывали в свои мысли или идеи большого смысла, в конечном итоге признавались во всех возможных грехах и пороках, которые были им чужды. Просто потому, что стражи умели делать свое дело. Умели вытащить из тебя худшее. Или убедить в том, что оно в тебе есть.

Их было не больше пяти, но я на их фоне казалась слишком уменьшенной, крошечной, словно скромный побег подснежника среди раскинувших свои ветвистые руки каштанов. Когда я сумела рассмотреть Фреда, приближающегося ко мне, я как будто очнулась, замедленная съемка вмиг обрела ускоренный темп. Я принялась мычать, биться ногами, отчего боль усиливалась в десятки раз. Мне хотелось сделать что-то, чтобы воспрепятствовать им, помешать схватить Фреда. Но я не могла… меня заволокли в машину и стянули ремни на моих запястьях и щиколотках – от боли я взвыла.

– Сиди смирно, – гаркнул в мою сторону громила, чье лицо было спрятано за маской.

– Пошел к черту, – выплюнула я.

Громила стащил с меня респиратор. Щеку обожгла звонкая пощечина. Мне залепили рот и оставили во мраке неизвестности. Через пару секунд они швырнули сюда же и Фреда. Я слышала, как он отбивался, но в ответ получал лишь удары и оскорбления. В конце концов он просто отключился, а я кричала с заклеенным ртом, что было мочи. Но мой голос забетонировали. От парализующей боли в теле и голове я провалилась в забытье, рухнув на ледяной пол и, скорее всего, разбив бровь.

Мне почудилось, что прошла целая вечность, прежде чем я очнулась. Был слышен грохот, а затем выстрелы, от которых я вздрогнула. И тут я поняла, что мы с Фредом не единственные в фургоне, везущем нас к эшафоту. Я не могла обратиться к ним, как и они ко мне. Не могла даже подняться. Однако осознание, что я не одна, что рядом люди и главное – Фред, меня немного приободряло. Только бы он был жив…

Снаружи все еще творилось что-то странное. Выстрелы участились, стражи переругивались и параллельно отстреливались – глухой звук залпов сотрясал фургон. Кто-то напал на стражей в разгар дня? Это казалось чем-то невообразимым. Но мне не было слышно, что конкретно происходит. И вот раздался оглушительный взрыв. В голове словно шутиха разорвалась, осыпав мозги разноцветным конфетти. В ушах засвистело, в глазах заиграли мутные осколки цветных всполохов. Фургон накренился и рухнул на бок прямо на ходу. Я кубарем покатилась прямиком в бездну. Кто-то придавил меня сверху, я ушибла голову о дверь, а больную ногу зажало между несколькими фигурами, которые стонали от боли.

Удержать себя в сознании мне не удалось. Перед тем, как закрыть глаза, внутри промелькнуло сожаление о столь бессмысленной жизни, которую мне не удалось сотворить на свой лад. Мне просто не позволили это сделать. Но я хотя бы попыталась… я не отреклась от своих слов. Я писала. Может, в этом и был смысл?

Мне снилась мама. Снился папа. Я была еще совсем ребенком и бегала по саду. Я видела цветы и деревья, ощущала их ароматы. Я была свободна. И мертва?..

Целая бесконечность скрылась за моими плечами, когда мне удалось разомкнуть веки. Я не чувствовала своего тела – вместо него была одна ноющая гематома, клубок, сотканный из боли. Никак не могла взять в толк, где я нахожусь. Серые стены, неровный свет желтой лампы прямо надо мной, железная кровать и белоснежные простыни. Руки мои не связаны, но перебинтованы. Тюрьма? Катакомба? Мои мозги сейчас словно перебили блендером, ни черта не понимаю…

Запищала дверь и впустила в мой отсек троих: женщину в больничном халате, девушку и парня – эти двое были одеты в спортивную черную одежду, открытые руки пестрели татуировками. Я не могла даже приподняться, просто пялилась на них расширенными от непонимания и страха глазами. Такой беззащитной и уязвимой я себя не чувствовала даже тогда, когда меня запихивали в фургон.

– Кто… кто вы? Где я? – прошкворчала я, как жарящийся на раскаленной сковороде бекон; мой голос вконец осип.

– Тише. Не нужно напрягаться. Ты в безопасности. – Женщина-врач улыбнулась мне и принялась мерить мой пульс.

Я все еще взирала на странную парочку, которые тоже улыбались мне и кивали головами, точно говоря себе: «да, мы это сделали».