Не думай. Не дыши

Арина Зарудко

Не думай. Не дыши

1

Меня зовут Эстер. И мои мысли больше мне не принадлежат.

Как и все остальное. Как и всем остальным. Исключая, разве что тех немногих привилегированных скотов, которые заложили фундамент этого сумасшедшего дома. Создали настоящий ад на земле.

Но обо всем по порядку.

Наш мир перестал быть безопасным много столетий назад. Кажется, он и был задуман таковым. Или, быть может, бог, ввязываясь во всю эту канитель с созданием мира, начисто опростоволосился – что-то в его системе пошло не так, порушилось, словно карточный домик. Бесконечные войны, борьба за власть, поиск одной единственной истинной религии и смерть, смерть, смерть. Все по кругу. Вереница страха, крови, потерь, бедствий. Если люди со временем чему-то и учатся, так это тому, как изощреннее уничтожать друг друга.

Попадая в информационное поле прошлого столетия, я просто выпадаю в осадок от изумления – как мы еще живы? Хотя можно ли назвать это жизнью… мысль моя вьется, словно спутанная нить. Но прошу, дождитесь моей отповеди той реальности, в которой я по какому-то немыслимому замыслу внепространственного разума оказалась. Если ваш эмоциональный интеллект довольно развит, реакция последует незамедлительно. Однако, кого я обманываю, люди еще помнят, что такое эмоции?

Словом, я поражена, как еще жива. Как жизнь еще не прекратилась на нашей искалеченной планете? После стольких разрушительных событий, катаклизм, мировых войн, глобальных потеплений, дыр в атмосфере, мы, черт возьми, взяли и сохранили способность к размножению? Этот факт просто ввергает меня в пучину диссонирующих чувств. На самом деле, всем было бы лучше, случись человеческому ДНК затеряться где-нибудь на просторах бездонного космического лона. Но мы живы. И наши сердца бьются, вторя едва уловимому пульсу земли, которая устала сражаться.

Итак. Мир небезопасен. Мы живы. Что-то не ладится в этом уравнении. Вырисовывается оксюморон. Но я ничего не могу с этим поделать, это данность. Планету Земля не сожрала звезда-титан под названием Солнце. Океаны хоть и стали менее населенными, но не иссохли, как предполагалось. Прогнозы экоактивистов из 21 века сулили нам гибель от накопления пластика, выбросов в атмосферу и злосчастного глютена. Но, посмотрите на начало этого абзаца. Мы живы. Да, наша планета – по-прежнему нас терпит. А люди… люди по-прежнему устраивают из нее свалку. Многие животные вымерли. Мы не знаем, какая рыба на вкус. Точнее, знаем, но лишь ее искусственно модифицированный вариант. Хотелось бы попробовать настоящие морепродукты. Но наши предки отчего-то умели лишь хорошо говорить, а вот с делами как-то не заладилось. А может, это рыбе надоело жить в паршивых условиях? И я ее понимаю.

Что еще? Воздух. Он просто ужасен. Большую часть лесов уничтожили коммерческие организации под застройки. Вообще, люди редко находятся на улице слишком долго – это опасно для здоровья. Хотя, о чем это я. Все, что мы делаем, представляет сейчас опасность для нашего здоровья. Отсутствие чистого воздуха, морепродуктов, лесов и безопасности – это еще полбеды, уж поверьте.

Верховодит всем этим парадом безумия «превосходное» нововведение мирового сообщества. Заключается оно в том, что отныне наши мысли подконтрольны. К этому давно шло, но несколько лет назад жизнь стала сущим мучением. Кто-то не выдержал этой пытки и добровольно покинул этот аттракцион, разорвав путы и отказавшись от своего существования. А для кого-то жизнь слишком ценна, чтобы сдаваться. Не знаю, к какой касте отношусь я. Я не сдалась. Но борюсь ли? Едва ли.

Раньше всех прививали от неизлечимых болезней. Сейчас же в мозг каждого вживляют крошечный чип. Эта штуковина похожа на пластинку. Эти чертовы исследователи гарантировали «отсутствие дискомфорта», но имели место случаи, когда люди сходили с ума или умирали от страшных последствий поражения мозга. Не могу противиться с мыслью, что они были счастливчиками. Хоть мне и сложно идентифицировать себя настоящую в своих мыслях отныне. Когда учишься их контролировать, теряешь другой навык – слышать свой подлинный внутренний голос. Слышать свою душу.

В этом смысл чипа. Он лишает нас наших душ. Внутренний голос, который так часто шептал мне идеи для новых текстов, затих. Вернее, мне пришлось изрядно попотеть, чтобы заглушить его попытки пробиться сквозь ментальные баррикады. Я «шикала» на него, усмиряла, и наконец, кажется, приструнила. Просто, чтобы выжить. Слабость это? Сдалась ли я системе с потрохами? Волна безумия, захлестнувшая мир, утопила и меня. Но, подождите, если я еще могу вынуть из сердца остатки светлых чувств, а из сознания – проблески некогда лившейся из меня красоты слов, значит, что-то еще удерживает меня на плаву.

Чип отслеживает мысли. В этом его главная задача. Он тушит наши когнитивные функции, чтобы нами было легко управлять. Конечно, в этом никто не признается. Основной лозунг «одни мысли на всех» – якобы таким образом человечество научится мыслить «правильно», без изъянов. А следовательно, поступки людей всегда будут обусловлены лишь законом, уровень преступности снизится, и все мы будем жить долго и счастливо на розовом облачке. Занавес.

Но, кого мы дурим, каждая, даже самая отполированная система, имеет проплешины. Скоро мы это увидим. Или нет. Я уже не знаю, нужно ли мне верить в какие-то идеи, подпитывающие мои жизненные силы. По крайней мере, у меня есть цель – увидеть крах этой изуверской затеи. А еще – не спятить. Сохранить себя. Если во мне еще осталось что-то от меня.

Так вот, чип. У нас не было выбора.

После самой крупной войны за последние сто лет наступило оглушительное молчание. Своей ненавистью мы выжгли землю до самого ее основания. Наверное, даже ад всколыхнулся, затрещал по швам, а, может, и вовсе потонул в липком мраке, душащем все живое и мертвое. Все были истощены, но это и подтолкнуло людей к сопротивлению. Восстания, словно огненные всполохи, загорались на разных концах планеты. Слишком много боли свалилось на плечи человечества, и очаги этой боли нужно было немедленно погасить. Конечно, революционные настроения зачастую порождаются романтичными и мечтательными порывами. Не наш случай. Все было построено на всепоглощающей ненависти и презрении. А еще – на усталости. Может, это и послужило тем самым ключевым фактором нашего проигрыша на этом поле боя. Не могу ручаться. Я вообще слабо ориентировалась во всем этом ужасе. Помню только, что писала какие-то заметки о последних событиях, а потом рыдала в уборной офиса, исполненная опустошающего отчаяния и бессилия.

Мятежи, конечно, подавлялись. И подавлялись жестко. Каждая страна, замешанная во всем этом многоактовом спектакле, карала на свой лад. Но было нечто общее – спустя какое-то время люди стали пропадать. Мятежников задерживали: кого-то отправляли томиться в ожидании смертного приговора (да-да, его легализовали в 157 странах около 70 лет назад), кого-то убивали на месте, а кто-то бесследно исчезал.

Позже стало известно, что главы государств объединились в мировую коалицию, этот бал стали править несколько лидеров. Они решили, что так их власть будет абсолютной. Но стала она таковой после изобретения чипа. Те самые мятежники и превратились в подопытных мышей – «они пожертвовали своими мозгами во имя всеобщего блага…» Для справки: «благо» в понимании современных правителей – отсутствие беспорядков и неугодных мыслей у их рабов. Эксперименты ставились довольно долго и под эгидой строжайшей секретности. А когда по миру поползли слухи, никто не воспринял это всерьез.

– Кажется, нам хотят вживить в мозг штуковину, отслеживающую мысли, – как-то выдал мой бывший коллега Билл, выглядывая из-за монитора компьютера.

– Где ты это вычитал, Билли? Из очередной квазинаучной статейки про зомби и прочую ересь? – смеясь ответил Люк, глава новостного отдела.

– Да нет же. Вот исследования. – Билл ткнул пальцем в монитор. – Кто-то слил информацию в открытый доступ.

Но никто даже слушать не стал. Все вспомнили Билли только тогда, когда к нам в редакцию пришли люди в этой ужасной бесцветной форме с чемоданчиками и отрешенными лицами, с которых стерся самый намек на жизнь. Нам велели подписать бумаги, но они не представляли собой никакой ценности. Чистая формальность для очистки совести. Тогда редактор сказал всем сотрудникам, что это приказ свыше, что это необходимо для контроля населения, словом, нес полнейшую ахинею. На самом деле, им нужно было только одно – власть над нашими умами. Контролируя мысли людей, ты можешь контролировать мир. Избежать терактов, новых мятежей, революций, убийств, насилий, восстаний против нового самопровозглашенного правительства.

Сам процесс введения чипа – секунда. Отделяющая тебя от жизни, в которой были слова, мысли, свобода или хотя бы ее тень. Эта секунда уничтожала саму суть концепции свободы. Нам запретили думать о том, о чем думать недозволенно. Один укол в шею – ты даже не видишь, как игла проникает в кожу, но чувствуешь, что все изменится, стоит ей выпустить яд, – и отныне ты раб.

Я помню, как зашла в комнату без окон, которая служила складом. Там оборудовали небольшую зону, где женщина с пластмассовым выражением лица и улыбкой как у героинь из «Степфордских жен» пригласила меня сесть на кресло, покрытое одноразовой пленкой.

– Это будет быстро, – неестественным, парафиновым голосом произнесла она. – Я сделаю укол. Соберите волосы, мне нужно добраться до головы.

Мои брови невольно сдвинулись, сердце затрепыхалось, словно птица, которую изловили голыми руками и заперли в клетке. Что-то неладное, что-то совершенно ненужное и злое крылось во всей этой процедуре. Это знал каждый мало-мальски соображающий человек. В нашей редакции такими людьми были все. Медики – полбеды, а вот военные с автоматами на входе – это уже прямо-таки эпиграф к древнегреческой трагедии, неминуемо заканчивающейся смертью. Мы все это поняли. Сопротивляться нельзя, иначе пуля в лоб и мрак, застилающий глаза до окончания времен.

Я собрала волосы в пучок. Сейчас я уже не ношу длинные волосы, они напоминают о том дне, когда у меня еще был голос.

– Зачем это все? – спросила я, не рассчитывая на правдивый ответ.

– Стандартная процедура.

И она зачитала заученный текст, который ранее уже продекламировал нам редактор. Но эта штуковина, которую ввела мне под кожу пластмассовая медсестра, представляла собой нечто иное. Это было олицетворением конца. Мировой катастрофы, засунутой в несколько тысяч микросхем.

Помню, как почва под ногами стала рыхлой, притяжение словно покинуло эту землю, все стало каким-то ирреальным, бутафорским, деструктивным, как будто вселенская кисть вдруг стала писать сюрреалистические сюжеты. И это через мгновение после вживления чипа. Два дня после я не могла встать с кровати. Потом меня лихорадило. Нам говорили, что это нормальная реакция организма. Из моего настенного монитора то и дело высовывалась дамочка, убеждающая меня, что скоро я поправлюсь. Нам обещали раскрыть смысл этой процедуры, когда симптомы нивелируются, и мы снова сможем здраво мыслить.

В нашем мире уже нет телевидения, но есть что-то похожее на телевещание – сенсорные экраны можно найти в каждом доме, программа считывает твои пожелания и показывает то, что тебе интересно. За исключением одного – один информационный канал, который стали смотреть только после очередного восстания. Так вот теперь он автоматически включался в любое время, когда появлялась важная информация, которую необходимо было донести до граждан. Через неделю я узнала, что у 10% населения чип не прижился, и это только пока. В некоторых регионах люди отказывались от принудительной процедуры, и их наказывали. Вы наверняка имеете представление, как именно они это делали. Уверена, что за те недели погибло немало людей, хоть нам и говорили обратное. Но мы настолько привыкли к ежедневным порциям лапши на уши, что наши мозги выработали резистентность к подобной чуши. Если что-то говорит информационный канал, очевидно, это помои, которые следует делить на десять.

Но не в тот день.

В день, когда мы узнали правду. В день, когда я впервые получила разряд током и чуть не погибла. Меня нашла соседка, вызвала скорую, меня вытащили с того света и объяснили, что причиной всему – мои мысли. Впредь я должна быть осторожнее.

Когда мы все столкнулись с неизбежным, все стало понятно. Мысли отныне – наши враги. Чип способен не только на электрический разряд. Эта штука может парализовать, вызвать сильную рвоту и даже убить. Маленький плоский квадратик, обладающий такой мощной властью.

Думаешь ты в негативном ключе или в твоих мыслях появляются запретные желания – в нашем случае это чтение книг, социальные сети, путешествия и еще пара десятков пунктов, – жди озноб, отек, рвоту, повышенную температуру и прочие неприятные симптомы. Они зачастую проходят на следующий день.

Аморальные думы различного толка чип тоже считывает – за них пока не наказывают слишком серьезно. Вздумал изменить женушке, получи штраф. Понимаю, как абсурдно это звучит. Однако же в этой идее что-то есть – изменников и насильников мне явно не жалко. Кстати, о последних. Если в твоем сознании в течение одного часа появляются дурные мысли и идеи: ты чихвостишь власть, помышляешь о преступлении, насилии, воровстве, тебя ждет электрический разряд, который может сбить с ног и лишить сознания. Со мной это и случилось. В особо тяжелых случаях за такими вольнодумцами выезжает фургон спецслужбы. Что происходит дальше – загадка Сфинкса. Хотя… разгадка у каждого на устах. Но уже не в мыслях.

Заговоры, помыслы о создании тайных организаций или покушении на вышестоящих караются параличом – временным или пожизненным.

По сути, ты можешь думать о чем угодно – вопрос в характере формулировок и частотности. Чип не настолько совершенен. Но и человеческий мозг, хоть и кажется вершиной эволюции и гениальным божественным творением, все-таки далеко не всегда подконтролен. Мысли владеют нами, а не наоборот. Вот почему люди, работающие с сознанием на протяжении долгих лет, сейчас особенно не страдают от прессинга и наказаний. Их умы чисты. Чип не доберется до подсознания и дальше. Но большинству людей это умение чуждо. Если они не выражают свои эмоции, а чип не считывает волны в мозгу, как если бы они бесились и голосили о несправедливости, деструктивные мысли все равно становятся их палачами. Таково положение дел. Немного радует то, что эти маньяки додумались пожалеть детей и подростков – внедрение чипа разрешено в том случае, если тебе исполнилось 21 год.

Почему я рассказываю это вам в самом начале своей истории? Все прозрачно: я хочу, чтобы вы в красках представили тот мир, в котором я вынуждена жить. Мир, в котором не осталось места для искренности. Для живых, полных любви и честности, слов. Для книг, которые пробуждают противоречивые, глубокие и откровенные размышления. Но страшнее всего, что не осталось места для самых ценных диалогов – диалогов с самим собой.

2

Я встаю под звуки надоедливого голоса из телепланшета. Очередной предрассветный ворох новостей. Быстро соединяю сознание с телом и диктую себе: «Не думай, не думай». Это самое важное время суток, как и момент засыпания, когда твой мозг наиболее уязвим. Не хочется проторчать около унитаза весь оставшийся день за случайную брань в сторону правительства, возникшую в уме. Благо, у нас есть ночь. Ночью чип не работает, чтобы не тратить энергию на сны, которые не подконтрольны. Примерно с полуночи до четырех утра есть время, когда можно выдохнуть. Но ненадолго. Поэтому я и распинаюсь в своих тирадах о потери голоса – мне нельзя давать ему слишком много свободы, он безволен, обездвижен. Хоть я и позволяю ему выходить на прогулку время от времени.

Это тот самый изъян. Чип не безупречен. Нет ничего безупречного. В этом и есть колоссальная издевка мироздания. Чип не может фиксировать каждую нашу мысль. Наверняка некоторые люди научились его обманывать – как я. Я выучила свою собственную арифметику: умею не реагировать слишком рьяно, уверять себя, что плохая мысль – хорошая. А еще теперь мне ничего не стоит подменить настоящие эмоции более подходящими для этой ерунды в моей голове. Вот такая игра в перестановку. Фэншуй наоборот. Самообман во имя спасения. Полная чехарда и белиберда, но это помогает избежать наказаний. За эти годы меня стошнило раз двенадцать, дважды вырубило от разряда током, и я получила три штрафа. Мало приятного, поэтому теперь я выучиваюсь мастерски дурить систему. Я придумала свой тайный язык эмоций. Спасибо моему гибкому уму и знанию некоторых тонкостей взаимосвязи вербальной коммуникации и реакций психики.

– Какие чудесные вести, Зельда! – что означало «что за чушь ты снова молотишь».

Я не в духе. Около трех часов я писала, пока чип отдыхал. Состояние разбитое и изнуренное, но внутренне я ликую. Вы думаете, я противоречу своим словам, жалуясь на систему, отнявшую у меня свободу и право на слова, при этом имея возможность писать. Все немного сложнее. Это единственное, что у меня осталось. Когда с журналистикой было покончено, эти часы стали священными для меня. Я и раньше писала для себя, но сейчас это стало моим воздухом. Я готова не спать и не есть, я питаюсь словами. Самое сложное – не думать о написанном в течение дня и не придумывать ничего, что могло бы возбудить работу чипа.

Мне нужно собраться на работу, выпить кофе, но меня тошнит. Руки трясутся: я подумала о чем-то и не поняла этого? Нет, не может быть.

– Господи, пожалуйста…

Нужно отдышаться… Нет. Просто усталость, просто недосып. Выдыхаю, сканирую тело, мозг. Все в норме. Нужно влить в себя кофе несмотря на то, что единственное чего мне хочется в этот момент – пустить себе пулю в лоб и наконец освободиться. Но, как я не раз себе напоминала, это слишком просто. Я дождусь момента, когда смогу жить счастливую жизнь, в которой не будет ограничений и наказаний за то, что принадлежит только мне, – за мои мысли. «Вы не отнимите их, не отнимите…» – шепчу себе я каждый день. Чипу все равно. Он не поймет моих чувств. Они атрофированы, как израненная, обмороженная конечность.

– Ну что ж, – я посмотрела на себя в зеркало со вздохом, – надо как-то начинать этот день, милая моя.

Провожу рукой по коротко остриженным прямым смольным волосам. Я сделала каре, когда поняла, что больше не буду прежней. Теперь геометричная стрижка больше идет моему обезличенному виду. Убираю прядь за ухо и рассматриваю лицо. Слишком бледная кожа, скудная россыпь веснушек, тусклые зеленые глаза, в которых осталось так мало прежнего довольства и запала. Улыбка… когда я в последний раз улыбалась по-настоящему? Знаете, есть улыбка, которая берет начало в самом сердце. Она непроизвольная, легкая, будто крыло птицы, коснувшееся пробуждающихся листьев каштана ранним утром. Такая улыбка посещает лицо только в минуты безмятежности. Больше всего я скучаю именно по ней. Зато слез в нашем мире – хоть ведрами черпай. На них нет никаких запретов. Поэтому реветь не возбраняется. Как и улыбаться, в целом. Но если можно заставить мозг поверить, что гнев – это радость, то с улыбкой сложнее. Я не могу ее сымитировать. Это как имитировать любовь. Счастье. Безопасность. Можно упорно убеждать себя, что ты влюблен или счастлив. Но это фикция. Губительная ложь. Когда ты действительно счастлив, заставлять себя поверить в это вовсе не нужно.

Мне стоит усилий собраться с духом. Нужно выглядеть хорошо. Это мой личный принцип. Пусть сейчас в моем гардеробе все больше темного, но я все равно не хочу отказываться от красивой одежды и дорогой косметики. Накладываю консилер под глаза плотным слоем, чтобы не было видно синяков. Мертвенную бледность маскирую румянами, воскрешаю яркий оттенок глаз легким движением кисти, тушующей жидкие тени. Немного оттеночного бальзама для губ, парфюма, и, кажется, я выгляжу как нормальный человек.

Моя рука резко взлетает, когда я докрашиваю ресницы тушью. Меня испугал звонок.

– Черт! – пальцем пытаюсь стереть жирный отпечаток туши на веке. Мы придумали столько разных приблуд, однако же косметика по-прежнему ведет себя, как ей вздумается.

Мой телефон примагничен к стене, достаточно моргнуть в экран, чтобы принять звонок. Вижу, что звонит Тори. Ну кто же еще!

– Доброе, мать его, утро! – верещит она улыбающимся ртом, вот кто не растерял оптимизма. Но счастье и оптимизм – отнюдь не синонимы.

– Добрейшее, – я плюю на ватный диск, чтобы стереть следы пресловутой туши.

– Рада новому рабочему дню?

– Просто ликую.

– Чем займешься после работы? Может, выпьем где-нибудь?

Я угрожающе смотрю на нее – все, что связано с алкоголем, тоже карается. Особенно, если ты женщина. Нам нельзя спать с кем попало, знакомиться через интернет, пить крепкие напитки и еще куча пунктов, которые мы, конечно же, старательно обходим стороной. Ищем лазейки и попираем все правила и порядки, навязанные патриархальным обществом.

– … кофейку, – осторожно добавляет Тори, словно так и было задумано изначально.

– Может быть. Я сегодня не шибко настроена на болтовню, Тор.

Я через экран чувствую ее звенящее беспокойство.

– Ты в последнее время всегда такая, Эсти. Неужели эти чудотворцы, – под этим словом мы прячем другое слово: «ублюдки», – пошатнули твою непоколебимую жажду жизни?

Я вздыхаю. Распыляю парфюм за ушами.

– Хорош разводить полемику. Ты не психотерапевт.

– Я круче.

– Бесспорно. А что же ты? Ты сегодня работаешь?

– С полудня. Вот решила позавтракать в нашем старом месте. Подумала, вдруг у тебя окно между лекциями.

– Будет одно. Но мне нужно кучу работ проверить. В другой раз, Тор. – Она не в обиде, но слегка расстроилась: мы не виделись уже две недели.

– Ладно. Позвони мне вечером. А лучше ночью… ну ты понимаешь.

– Угу. Побегу.

– Целую.

– И я тебя.

– Эй, Эсти, – я почти отключила звонок, – ты же не дашь себя сломать, да?

Я улыбаюсь. Но не той улыбкой, о которой я говорила. Другой – хитрой, выдержанной, словно бутылочка французского пино.

– Никогда.

Тори гордо кивает и шлет мне поцелуй. На душе как-то легче. Все-таки Тор – лучший представитель мне подобных.

Прошу голосового помощника сообщить мне время и проложить маршрут до работы. Хватаю ключи и сумку и бегу на парковку, ожидая, что этот день будет хотя бы немного приятнее предыдущего. Как минимум, потому что я нашла «запрещенку» – бумагу. И значит сегодня ночью я буду писать по-настоящему, не на чем попало. Конечно, я не думаю об этом, я же не самоубийца. Если у меня найдут бумажные продукты, меня не просто оштрафуют, меня посадят в изолятор на бог весть какой срок.

Да, книги у нас в жестком дефиците. Я храню свои сокровища в тайном месте, чтобы никто не узнал, что они у меня есть. За это могут и прикончить. На черном рынке книги можно сбыть по хорошей цене, а если издания коллекционные – выручки хватит на безбедное существование до конца своих дней. Но по мне, нет ничего лучше книг. Да, я слишком старомодна. Наверное, мне следовало родиться на пару веков раньше, тогда я смогла бы наслаждаться простыми радостями без страха оказаться убитой собственным телом. Книги вышли из обихода давно. Деревьев практически нет. А то, что искусственно выращивают, мало похоже на первоисточник жизни. Вот почему мы не можем дышать без масок на улице. Нам попросту нечем. Воздух в таком же дефиците, что и бумага. Закономерное самоуничтожение. Интересно, каково это – иметь свою библиотеку и комнатные растения? Я бы заставила все горшками с цветами, чтобы в доме всегда цвела зелень и пахло влажной землей. Но вместо этого я выключаю прибор, продуцирующий кислород в квартире, натягиваю респиратор и с обреченным выдохом выхожу из дома.

От дома до института полчаса езды. Я не тороплюсь, лекция начнется только через сорок пять минут. Успею настроить экран для студентов и сварить кофе, иначе я не продержусь. Когда мозг расслабляется, я подкрепляю его кофеином, чтобы держать в узде.

После того, как я ушла из журналистики, много воды утекло. Я отказалась писать для правительства заказные памфлеты. Я не попала под раздачу, как многие теперь, ведь тогда все только начиналось, нас пытались принудить более гуманистичным образом, создавая иллюзию демократии: вы можете сделать выбор, и мы примем его. Но обрабатывали меня долго. Мой талант, оказывается, был высоко оценен:

– Мисс Сильвер, мы просто не можем отпустить такого ценного мастера пера, – улыбался мне новый главный редактор с лощенным, словно начищенным полиролью, лицом. – Для вас будут особые условия.

Я была адски напугана, но моей выдержке следовало отдать должное – она не пошатнулась ни на миг.

– Простите, но новая политика издания мне не подходит, – я попыталась выдавить вежливую улыбку, вышло неказисто и неискренно.

Напыщенный индюк в смокинге скривил губы-скрепки.