Жизнь после жизни

В списке – двадцать пять названий. Он читает. Они разрезают воздух:

Никита + юг.

Никита + ребёнок (Макар).

Никита + Алиса (Поздно).

Никита без музыки.

Никита вместо…

Никита + Алиса (Сказал).

Никита + Инспектор.

Последний пункт чужой. Никита зачёркивает его. Чернила плывут, как если б вода с лестницы добралась сюда, тоже хотела участвовать.

– Паузы – тоже ноты, – всплывает совет соседа. Никита кладёт маркер. Не стирает. Ещё нет. Пусть мир поживёт со списком.

Он закрывает кейс и возвращается к стеклу. Дождь стихает, будто у него тоже есть хронометраж. Алиса всё ещё там. Она не уходит, хотя ночь законной властью требует расходиться.

– Я завтра, – говорит он губами, без звука.

Она кивает. Зелёное пальто темнеет – от воды и от решения.

Телефон вибрирует. «Событие: минус 1 минута». Никита не открывает уведомление. Он знает, где минуса. В зеркале.

День третий влезает в джинсы. Садится не сразу. Никита идёт на работу – не пешком и не на машине, а через город: проверяет карту, ставит в голове маркеры, сверяется с точками, что проставил Инспектор. На мосту ветер ищет его карманы, и он понимает: вещи тоже любят знать, где они сегодня.

У «Авроры» по-прежнему пахнет выпечкой. Изнутри доносится старая радиостанция – то самое «шипит, как дождь», что удобно слушать, когда и без радиопрограмм всё понятно. На углу у вокзала подростки делают вид, что их не интересует будущая жизнь, но каждый держит страховку на экране – как будто пальцем можно остановить время.

Никита садится у окна, достаёт блокнот с той самой страницей «минус минута». Рисует крохотный план:

Сегодня – не слушать.

Встретить Алису в 4:04 под дождём – если дождь придёт.

Сказать. Хотя бы первое слово.

Вернуться в подвал и не составлять «Список на стирание» без неё.

План смешон, как все планы, написанные для сердца. Но планы нужны не для того, чтобы сбываться. Они нужны, чтобы не умереть по пути.

Вечером сосед-трубач в своей квартире, которой нет в БТИ, берёт новую ноту. Она чуть ниже. Дом тоже чуть ниже. Всем становится тяжелее, но правильнее. Ноктюрн засыпает на карте города, положив морду на точку у витрины. Коты знают, где вход.

Никита смотрит на часы. 4:03. Он стоит у двери в стене – не спускается. Ждёт. Как музыкант, который впервые за долгое время решил не вступать на такт раньше. Он держит паузу.

4:04. Дождь приходит пунктуально.

Он выходит к ней.

Лестница хрустит, как свежая корка хлеба. Во дворе дождь уже сделал свою геометрию – линии стекают по крышам, срываются на карнизах, бьют по крышке мусорного бака так ритмично, что его можно принять за барабанщика из соседнего подвала. Асфальт отражает окна – как будто город подложил под себя вторую кожу и теперь ходит осторожно, чтобы не порвать.

Никита идёт без зонта. Зонт – это как командировка: всегда про «временное» и про «сейчас не до разговоров». Здесь – до разговоров. У витрины – Алиса. Настоящая, не отражённая. Пальто – то самое зелёное, которое любая камера занизит до болотного, а живые глаза возвращают на место, в спектр «верю». Она стоит под навесом, дождь бьёт чуть в стороне, оставляя ей кусочек сухого мира. Он встаёт рядом, но не слишком близко – как на репетиции, где ты знаешь партию, но ещё не уверен в темпе дирижёра.

– Привет, – говорит он вслух, а не стеклу. Голос выходит нормальный – без этой предательской верхней дрожи, которая бывает у людей, когда они наконец не молчат.

– Наконец, – отвечает она. Без удивления. Словно это обычный четверг, и они договорились заранее. Словно вообще всё это – не чудо, а дисциплина.

Пауза. Дождь вставляет свои слова – у воды всегда есть что добавить. Где-то позади щёлкает светофор. Трамвай, которому «не по расписанию», всё равно проходит, как человек, который всегда здоровается, даже если вы не знакомы.

– Я… – Никита делает вдох. – Тогда не сказал. Сегодня – скажу. Простое. Без польки с выкрутасами. Останься.

Она смотрит. Это «смотрит» – не про оценки, не про суд. Это взгляд, в котором проверяют: светит ли внутри. И кажется, что в её глазах есть маленький внутренний фонарь – неядовитый, тёплый, который берут, если идти далеко.

– Я не уходила, – спокойно говорит она. – Это ты ушёл.

Строчка проста, как гвоздь. Но гвозди держат дома. Никита улыбается. Да, это он. Который ушёл, потому что «не время» и «потом», и «вдруг не то». И все эти «потом» с тех пор ходили за ним, как школьные тетради без обложек.

– Я здесь, – говорит он. – И я вернусь завтра. И послезавтра. И столько раз, сколько потребуется, чтобы – наконец – жить ту самую жизнь, которую говорит мой голос, когда его никто не слушает.

– Не обещай, – мягко качает она головой. – Делай.

– Хорошо, – кивает он, словно подписывает документ. – Сделаю.

Она улыбается. На секунду – так, что в этом «секунда» уже есть «год». Потом взгляд её уходит чуть в сторону – туда, где ветер переворачивает край афиши «СКОРО ОТКРЫТИЕ». Слово «скоро» дрожит, как нерв, который так и не научили расслабляться.

Рядом – движение. Тень, которая не просит права первоочередного. Инспектор стоит так близко, будто это его навес, и он любезно пустил их переждать дождь. Лицо – то же, глаза открыты, как день без штор. Он не вмешивается в фразу, просто достаёт из внутреннего кармана тонкую карточку – как билеты проверяют у входа. На карточке – шесть цифр: 040404.

– Времени – ровно столько, – говорит он негромко. – Столько у любого, кто думает, что успеет сказать «ещё минуту». Её нет. Есть эта.

– Мы справимся, – отвечает Никита неожиданно даже для себя. И с удивлением понимает, что верит этому «мы» больше, чем любому «я», которое он произносил в последние годы.

Инспектор слегка склоняет голову, будто принимает к сведению обновлённый статус. Алиса не смотрит на него вовсе. Она рассматривает Никиту, как рассматривают руки перед тем, как пойти играть: не трясутся ли, не холодные ли, не забыли ли они, зачем пальцы.

– Завтра, – говорит она. – К «Авроре». В четыре ноль четыре.

– Буду, – отвечает он. И понимает, что сказал это так, как говорят «люблю» те, кто умеет пользоваться простыми словами.

Дождь смещается, как будто у него тоже есть график. Алиса делает шаг к краю навеса и ловит водой край своей улыбки. В этот момент воздух меняет плотность – будто кто-то выключил напор. Мир возвращается «на обычное». Секунды пересчитывают себя и, как кассиры на ночной смене, закрывают смену. Алиса кивает – не «пока», не «до встречи», а «да». И идёт – лёгкой, но не улетающей походкой. Пальто остаётся зелёным даже под жёлтыми фонарями – редкий случай, когда фонари проигрывают.

Телефон в кармане вибрирует, как заведённый: «Событие: минус 1 минута». Никита смотрит на экран и впервые – не раздражается. Чужая бухгалтерия времени перестаёт быть угрозой, когда знаешь, на что списываешь расход.

Дома пахнет мокрой одеждой и электричеством. Ноктюрн встречает у порога – как начальник смены: короткий осмотр, жёлтые глаза – отметка «годен». Кот идёт впереди и садится у стены, где дверь больше не притворяется стеной. Никита включает фонарик и спускается вновь. Здесь – тот же стол, тот же кейс, та же карта. Но есть новизна: на краю стола – новая кассета. Без коробки. Подписана ровно, серьёзно: «Никита + Алиса. Сказал (1 слово)».

Он берёт её – и не включает. Ладонь чувствует вес. Внутри – не звук, а факт. И факт – уже достаточно громкий, чтобы не проверять себя звукозаписью.

Рядом лежит ещё одна – совсем тонкая, будто пустая. Подпись чёткая: «Пауза». Никита улыбается: кто-то здесь умеет юмор. (Подвал, похоже, вообще с чувством такта.)

Он садится на край ступени и разворачивает карту. Маркеры – чёрные островки на белой воде. Сосед-трубач, будто почувствовав, что его нижний регистр востребован, за стеной берёт низкую ноту – дом отвечает лёгкой вибрацией пола. В этой вибрации есть благородное «мы рядом»: то, что выживает в любых стройках и ремонтах.

– Итак, – говорит Никита тёмноте, которая не обижается на обращение. – План на завтра у нас есть. Список на стирание – ещё полежит. Пауза – работает. Осталось… осталась дисциплина.

Инспектор не появляется. Хороший знак: когда тебе не машут на каждом перекрёстке, значит, ты наконец едешь по своей полосе.

Никита закрывает кейс и поднимается наверх. В коридоре ловит себя на странной улыбке – той, что бывает у людей, у которых вдруг появился смысл в расписании. Вода в чайнике шумит с деловым азартом. Он пьёт простую воду и впервые за долгое время не чувствует вкуса железа. Вкус – как у дождя, которому не мешали.

Он садится за стол и пишет короткое письмо самому себе:

«Никита, если завтра испугаешься – помни: страх – это просто очень энергичный сторож. Объясни ему спокойно, что его смена закончилась. Поставь печать "сдал – принял". И иди».

Запечатывает письмо, подписывает дату и кладёт под клавиатуру. Пусть под пальцами будет не только пластик.

Ночь проходит без звонков. Только в 3:57 телефон на секунду подсвечивается – как если бы кто-то проверил: «ты тут?» Он тут. И в 4:04 – снова дождь, как договорились. Он успевает подумать, что мир вообще любит тех, кто держит слово, пусть даже это слово простое.

«Аврора» в четыре утра – как музей, который ещё никому не рассказывает свои тайны. Внутри темно, но пахнет выпечкой – как будто хлеб здесь печёт отдельная реальность, которая не подчиняется СанПиНам. Алиса уже там. Она сидит на подоконнике, как школьница, у которой ключи от кабинета рисования. Лёгкая, спокойная, как дышит человек, который ничего не доказывает.

– Привет, – говорит Никита. Сегодня его «привет» – уже не про встречу, а про продолжение.

– Ты вовремя, – кивает она. – Это редкость. Для тебя.

– Исправляюсь, – он усмехается. И сразу, почти без раскачки, добавляет: – И да. Я тебя люблю.

Он не планировал произносить это слово сейчас. Планы вообще трусливее жизни. Жизнь любит говорить сразу и по делу. Он сказал – и воздух стал легче, как после грозы. Алиса молчит. Но молчание – не холод, не суд, не неловкость. Это молчание той самой паузы, которую сосед-трубач называл нотой.

– Я знаю, – говорит она. – Просто тогда ты любил издалека. Это удобно. Оттуда не видно, как у человека иногда дрожат руки.

– Буду любить вблизи, – отвечает он. – И дрожать – тоже рядом. Чтобы это не было её работой – справляться одной.

Она смеётся – негромко, как смеются люди, которые умеют смеяться тихо и долго. Дождь, кстати, не мешает – он сегодня на правах фонового хориста.

– У меня есть правило, – вдруг говорит Алиса, поворачиваясь к нему прямо, как компас к северу. – Я не живу с теми, кто спасает себя чужими жизнями. Ты готов закрыть архив?

– Нет, – честно отвечает он. – Пока нет. Но я готов выбирать. Каждый день. Тебя – каждый день. И себя – того, кто рядом с тобой.

Её взгляд становится ещё спокойнее. Спокойствие – хороший индикатор. Именно на нём строят дома, а не на буре.

– Тогда начнём с малого, – кивает Алиса. – Не исчезай. Не уходи в «потом». И если будет страшно – говори вслух. Мне. Или коту. Коты, говорят, передают по ведомственной связи.

– Подпишу договор, – улыбается он. – На бессрочный срок.

И вот именно в этот момент, когда диалог наконец занял прочный регистр «взрослые люди делают взрослые вещи», мир, как водится, решает проверить их на прочность. На перекрёстке внезапно гаснет светофор. Фонари моргают. Трамвай, который всё равно всегда приходит «не по расписанию», останавливается, как будто в него кто-то положил очень тяжёлую мысль. Воздух опять меняет плотность. И в этой плотности из-за угла выходит Инспектор.

Он не приближается. Просто стоит вне навеса, под дождём, который не делает ему ни холоднее, ни мокрее. Достает из кармана не карточку, а список – тот самый, с которого вчера Никита зачеркнул «Никита + Инспектор». На бумаге появилась новая строка: «Никита + Алиса (Сказал – 3 слова)». Рядом – крошечная галочка.

– Похоже, кто-то работает по правилам, – говорит он так, словно комментирует бухгалтерский отчёт. – Это редкость. Для вас.

– Привыкай, – спокойно отвечает Никита. Сам удивляется, откуда этот тон. (Наверное, из той ветки, где люди перестают тренироваться молчать.)

Инспектор не злится и не радуется. Он вообще экономит эмоции, как кто-то, кто уже понял: модернизация – это не светодиодные лампы, а выключатель в нужный момент.

– Паузы – да. Но не затягивай, – говорит он. – Разрастание веток – не по сезону.

– А если я выберу? – спрашивает Никита.

– Тогда мне будет меньше работы, – честно отвечает Инспектор. – Я люблю, когда мне меньше работы.

– Тогда договорились, – кивает Никита. – Я люблю, когда и у меня меньше.

Инспектор уходит, как шорох уходит в другое помещение. Алиса смотрит на Никиту – в её взгляде смешались лёгкая тревога и та самая тихая радость, которая появляется у людей, когда старт действительно состоялся.

– Ты удивил даже его, – говорит она. – Это дорогого стоит.

– Это будет стоить минут, – пожимает он плечами. – Но я вроде нашёл, куда их тратить.

Дождь перетекает в морось. На стекле «Авроры» проступает тонкая надпись, которую можно увидеть только под определённым углом: «Открытие – когда выберете». Никита проводит по ней пальцем. Надпись стирается и тут же возвращается, как если бы стекло умело спорить.

– Завтра здесь же? – спрашивает он.

– Завтра – у моста, – говорит она. – Там, где вода делает вид, что ей не холодно. В четыре ноль четыре.

– Буду, – повторяет он. Второй раз за двое суток. Иногда для запуска двигателей нужен не один оборот.

Они стоят ещё минуту – настоящую, не украденную. Просто смотрят на пустую улицу, где всё равно полно вещей: ветер, пластиковый стакан, который никак не решится остановиться, трамвайные усы, которые проверяют воздух на токопроводимость. Мир делает вид, что ничего особенного не случилось. Это он из вежливости.

Дома, сняв мокрую футболку и перевесив её на спинку стула, Никита снова идёт вниз. В подвале сухо, как в библиотеке, где заботятся о бумаге, даже если слов в ней пока нет. На столе – всё та же карта. На одной из точек – у моста – чёрный маркер уже стоит. Рядом аккуратной рукой приписано: «проверять берег на честность».

Он садится. Открывает кейс. Слева – «Пауза». Справа – «Никита + Алиса. Сказал (3 слова)». И ещё глубже – десяток других, которые пока спят, как инструменты в футлярах.

– Сперва – пауза, – произносит он вслух, как заклинание от самоуничтожения. Кладёт пустую кассету в карман. Настоящую – оставляет в кейсе. – Сперва пауза. Потом – выбор. Потом – стирание.

Кот Ноктюрн, который до этого молча держал хвост камертоном, зевает так, что видно его внезапную, серьёзную, старческую мудрость, и ложится прямо на карту – поперёк улиц и рек. Коты умеют лежать поперёк – это их профессия.

Телефон тихо пинает ладонь: «Событие: минус 1 минута». Никита касается экрана и ставит «разрешить». Полезный навык – разрешать миру то, что ты сам решаешь делать.

Он поднимается наверх и, не включая верхний свет, достаёт из ящика чистую тетрадь. На обложке ничего – только гладкий картон. На первой странице пишет:

«1. Чему меня учит 4:04:

– Говорить до того, как кончится минута.

– Не слушать всё подряд.

– Паузы – тоже ноты.

– Любовь – это дисциплина, а не удача.

– У котов всегда есть план.»

Ставит дату. Закрывает. И впервые за долгое время засыпает без страховки в виде случайного скроллинга ленты. Сон приходит быстро, как подземный поезд. Шумит где-то глубже – но не пугает. В сне – вода, мост, зелёное пальто, карточка 040404 и трубач, который кивает, как человек, который наконец услышал не только ноту, но и тишину между.

Перед тем как провалиться окончательно, Никита успевает подумать: «Похоже, я начал». И с этой мыслью – проваливается дальше, туда, где иногда уже кто-то поставил маркер «сюда завтра».

Утро приходит слишком ровно – как линия разметки, по которой ещё никто не успел проехать. Никита просыпается раньше будильника, без фальстарта. Вода в кране звучит нейтрально, как диктор без акцента. Ноктюрн издаёт короткое «мм», будто ставит галочку «в строю». На столе – та же тетрадь с записью про паузы и любовь-как-дисциплину; на краю – кассета «Пауза», тонкая, как кредит доверия.

До четырёх остаётся десять минут. Он опускается вниз – в подвал, где сухо, где стол пахнет старым лаком и надеждой, которую кто-то аккуратно хранил в кейсе на двадцать пять ячеек. Свет фонарика скользит по прозрачно-пластиковым крышкам, по чёрным надписям маркером, по карте с островками точек. Он достаёт «Список на стирание» – белая полоса бумаги, на которой буквы упрямо не хотят быть просто чернилами.

Пальцы сами находят строку «Никита + Алиса, 2013. Не сказал». Та самая, что болтается в сердце как незакрученный болт: вроде держит, а шумит при каждом шаге. Эта кассета активировала первую дыру в дне. Эта – его «потом». Он кладёт её рядом со списком и берёт в другую руку вторую – «Никита + Алиса. Сказал (1 слово)». Факты на ладонях. Между ними – пауза.

– Паузы – тоже ноты, – негромко напоминает сам себе.

Никита подносит маркер. Чернила холодны, как металлоконструкции ранним утром. И зачёркивает: «…Не сказал». Это не жест мщения – жест санитарии. Как выбрасывают пустой пузырёк из-под лекарства: лечил, но всё.

В тот же миг в кармане легонько дёргается телефон. Экран вспыхивает: «Событие отменено: +1 минута». Воздух наверху словно чуть-чуть «набрал объём» – как лёгкие после правильного вдоха. Где-то в доме, на параллельной лестнице, облегчённо вздыхает труба стояка – если бы трубы умели говорить, это было бы: «спасибо».

– Понял, – кивает Никита неизвестно кому. Ему нравится этот маленький закон мира: стираешь «не сказал» – возвращается время, в котором можно говорить.

Он берёт с полки «Пауза» и суёт в нагрудный карман, как грамотный солдат – перевязочный пакет. Кейс закрывает. На карте обводит круг у моста – там, где «вода делает вид, что ей не холодно». Ноктюрн мяукает – раз, коротко, как «готов».

В 4:03 они выходят. Двор сладко пахнет мокрым деревом: ночной дождь оставил в щелях досок аккуратные озёра, а в них – отражение звёзд, которые днём забудутся в свете витрин. У моста ветер действительно ведёт себя как специалист по проверке границ – пальцами заставляет ткань куртки говорить правду. Вода внизу не спорит: шуршит и делает вид, что ей комфортно; упрямство – её стиль.

Алиса приходит на пару шагов раньше четырёх ноль четыре. И это выглядит как поступок. Она не спешит и не опаздывает – она владеет своей скоростью. Зелёное пальто на ветру не сражается, а договаривается, уговаривает порыв на уважение. Никита улыбается: странно, как много говорит ткань, если прислушаться.

– Привет, мост, – говорит Алиса, пальцем дотрагиваясь до холодных перил. – Здесь удобно не врать.

– Тогда давай без хитростей, – отвечает он. – Я сегодня зачеркнул кассету «не сказал». Не потому, что герой. Потому что устал жить рядом.

Алиса кивает. На секунду кажется, что вода под мостом тоже кивает: один длинный наплыв, как «да».

– Я тоже зачеркнула, – спокойным голосом говорит она. – Внутри себя. Но у меня нет маркера. Поэтому я посмотрю, как ты будешь говорить.

– Буду, – обещает он и тут же поправляет: – Нет. Не обещаю. Говорю. Это другой глагол.

Она улыбается уголком губ: разница замечена. Ветер пытается добавить к разговору шум, но взят под контроль – как фон, который не мешает соло.

Инспектор появляется не как враг; скорее как человек, который следит за тем, чтобы на складе не кончились коробки. Он стоит метрах в пяти – этой дистанции хватает, чтобы уважать чужие решения и успевать вмешаться, если кто-то полезет в шкаф с кислотой.

– Строчка зачёркнута, – произносит он ровно. – Отмена «минус 1» подтверждена. До конца дня – двадцать четыре часа. До следующей паузы – столько, сколько решите. Кстати, у вас есть право, – он смотрит на Никиту, – перенести одну минуту на завтра. Но это привилегия тех, кто стирает честно.

– Сохраню на мост, – отвечает Никита. – На случай, если слова упадут в воду.

– Слова не тонут, – спокойно говорит Алиса. – Они умеют плавать спиной.

Инспектор кладёт ладонь на перила – дождь с неё скатывается, как с промасленной бумаги. В его голосе нет ни «за», ни «против».

– Раз ростки растут, моя работа – не мешать. Но предупрежу. Каждый прослушанный вариант приносит не только навык, но и обязательство. Ветви любят счета. Не слушайте то, за что платить не готовы.

– Принято, – коротко отвечает Никита. – Мы берём в рассрочку: «сказал» сегодня – дальше платежи ежедневные.

– Мм, – Инспектор едва заметно улыбается: бухгалтер оценил грамматику. – В четыре ноль четыре завтра город снова откроет окно. Где вы хотите, чтобы оно случилось?

Он не спрашивает «зачем» – он спрашивает «где». И это точная профессия – задавать «где», когда «зачем» яснее от ответа.

– У «Авроры» открытие – «когда выберете», – говорит Никита. – А мы выбрали мост. Значит, здесь.

– Тогда считайте, что записано, – кивает Инспектор. – И… – он на секунду задерживает взгляд на Никите, – неплохая привычка – стирание до рассвета. Днём мир становится ленивее на перемены. Пользуйтесь инерцией ночи.

Он уходит так же тихо. Как напоминание на телефоне – из тех, что не бесит, потому что ты сам его поставил.

Они остаются вдвоём. У моста дома разговаривают на их спинах: то ли о них, то ли о своих. Вода делает вид, что её нет. Пальто Алисы «знает», как держаться в ветре.

– Скажи что-нибудь, – просит она. – Любое. Такое, что нельзя записать на кассету. Только сейчас.

Никита ищет в себе не красивую фразу, не формулу, не афоризм – живую ручку, за которую можно держаться, когда пошатает. И находит.

– Если мне станет страшно, – говорит он, – я буду говорить: «давай по минуте». Просто по минуте рядом. Можно молчать, можно дышать. Но рядом. А потом ещё по минуте. Пока наберётся день.

Алиса, кажется, запоминает это «по минуте» как пароль. Запоминает не в голове – где-то ближе к ключице. Там, где висит что-то важное, что можно нащупать пальцем, когда надо.

– Договорились, – отвечает она.

Они просто стоят. Без следующего шага, без торжественного обеда, без монтажа с песней на фоне. Иногда глава заканчивается не салютом, а затихающим дождём.

День проводит Никиту через свои обязательные коридоры: письма, созвоны, чужие проблемы, которые требуют его точности руки. Он работает – не как беглец, а как человек, у которого есть куда вернуться. В чате коллег он удивляет всех скоростью: словно кто-то переставил по городу светофоры, и теперь не надо каждый раз ждать лишний цикл.

В 11:33 – пустоты нет. Он её возвращал, стирая «не сказал». На месте трёх пустых точек – три мелких события: он вовремя ответил человеку, который обычно не дождался бы; он сварил нормальный кофе, не солёный; он записал в тетрадь короткую фразу для себя завтрашнего: «Если отступишь – не ругайся, просто вернись». В сумме это не похоже на подвиг. В сумме это похоже на жизнь.

Вечером – подвал. Внутри пахнет не только лаком – появилось чуть-чуть тепло: как будто кто-то включил старую лампу, которая греет нелокально. На столе – кейс приоткрыт. Кот Ноктюрн лежит поверх карты, как пресс-папье.

Никита садится, кладёт на стол три кассеты: «Пауза», «Сказал (1 слово)», «Сказал (3 слова)». Рядом – «Музыкант, который остался». Он смотрит на неё долго, как на пирожное в витрине, когда ты только что пообедал. Приятно просто знать, что есть – но не обязательно сейчас.

– Извини, дружище, – говорит он не кассете, а себе. – Сегодня – не ты.

Он вытаскивает из кейса ещё одну – на серой бумажке тонко выведено: «Список на стирание (черновик)». На обратной стороне – аккуратный карандашный вопрос: «Что вернуть, если начнёт болеть?» Наверное, это писал прошлый я. Тот, который уже был здесь. Тот, который звонит «из будущего, которое застряло».

Никита берёт карандаш. Пишет: «Если начнёт болеть – вернуть музыку. Не славу, не сцену. Руки. И ещё – вернуть дворовой смех. И ещё – запах выпечки у «Авроры». И ещё – способность не бежать». После каждого «вернуть» ставит маленький кружок. Нос грифеля чертит уверенно, как будто карандаш давно ждал эти четыре пункта.

Сосед-трубач сверху берёт ноту – но не свою вечную; новую, экспериментальную. Она дрожит, как мост при порыве ветра. Дом отвечает не мычанием, а тихим подвыванием в вентиляции. Хороший дом, умеющий держать любую тональность.

Инспектор не появляется. И в этом – похвала. Молчащий контролёр – лучший.

Телефон вибрирует один раз – не уведомление, а приглашение к эффекту «гибкой дисциплины». Никита ставит будильник на 3:58. Поднимается наверх. Ноктюрн остаётся лежать на карте – коты сторожат даже пустую местность: вдруг там вырастет что-то важное.

Ночь бережёт его, как берут под локоть на льду. Сон приходит правильно – снизу вверх, добавляя этажи спокойствия. Ему снится, как вода под мостом наконец перестаёт изображать лето, честно становится холодной и от этого – ясной. Снится, как Алиса стирает в своём блокноте слово «потом». Снится, как Инспектор идёт по городу в четыре ноль четыре и выключает чужие «не сказал» мягким и добрым кликом.