Именем Предков

"Черт побери!" – мысленно выругался Артём, отдернув руку, как от огня. Сердце опять стукнуло невпопад. Это было уже слишком. Слишком навязчиво. Граффити в Ярском, лед на Томи, а теперь вот – кусочек печати со змеем в метрической книге 1910 года, прилепившийся напротив загадочной пометки про "Григ." и Ярское? "Совпадение, – отчаянно повторял он про себя. – Кусок сургуча отвалился от какой-то другой бумаги и прилип сюда случайно. Знак… ну, просто узор. Могли же поставить какую угодно печать. Может, у нотариуса был такой штамп? Или у землемера?"

Но рационализации звучали натянуто даже для него самого. Он осторожно, пинцетом, который всегда носил с собой для работы с хрупкими документами, поддел крошечный фрагмент сургуча. Тот легко отделился. Артём положил его в маленький бумажный конвертик, который нашелся в кармане блокнота. "Вещественное доказательство случайного загрязнения архивного документа, – мысленно обозначил он. – Образец сургучной печати начала XXвека. Для возможного анализа." Он засунул конвертик в блокнот.

Работать дальше было невозможно. Мысли путались. Фамилия "Туманов". Инициалы "А.Н.". Пометка "Григ." и "Ярск". Кусок печати со змеем. И над всем этим – тень того старика из Ярского, бормочущего о крови и духах. Артём аккуратно сложил документы, вернул их дежурной. "Спасибо. На сегодня все."

На прощание он столкнулся у выхода с профессором Морозовой. Она как раз сдавала какие-то папки.

– Артём Николаевич, – кивнула она, ледяные глаза скользнули по нему. – Продвижение? Архив – не место для праздных фантазий. Документы требуют сосредоточенности. Напоминаю, время поджимает. Структуру глав жду к пятнице. – Ее взгляд не обещал пощады за срыв дедлайнов.

– Работаю, Галина Викторовна, – постарался ответить ровно Артём. – Нашел интересные детали по городскому землепользованию начала века. Уточняю контекст.

– Контекст – это хорошо, – отрезала она, поправляя очки. – Но не увлекайтесь маргиналиями. Факты, Артём Николаевич, факты и анализ. А не домыслы о призраках прошлого. – Она сказала это без тени иронии, совершенно серьезно, словно предостерегая от реальной опасности. Или просто считая его склонным к ненаучным бредням. Артём промямлил что-то вроде "конечно" и поспешил к камере хранения за своей сумкой.

На улице ударил холод. Артём сунул руки в карманы дубленки, стараясь согреть пальцы. В правом кармане пальто он нащупал бумажный конвертик. Достал его, развернул. Крошечный кусочек темно-красного сургуча лежал внутри. Он вытряхнул его на ладонь, уже без перчаток. Сургуч был гладким с одной стороны, со сломом – с другой. Он прижал подушечку большого пальца к рельефному месту – к тому самому фрагменту кольца. И почувствовал легкое покалывание, почти как от статического электричества. Отдернул палец. На подушечке осталось четкое, крошечное темно-красное пятнышко. Как отпечаток. Часть круга и хвост змеи.

Артём попытался стереть его о ткань брюк. Пятно побледнело, но не исчезло. Оно въелось в кожу, как татуировка миниатюрой. Под ногтем забилась красноватая пыль. Он сжал кусочек сургуча в ладони, чувствуя его твердую, холодную неровность, и сунул обратно в конверт, а конверт – глубоко в карман.

Он шел по проспекту Ленина, мимо освещенных витрин и спешащих людей. Холодный воздух обжигал лицо, но он его почти не чувствовал. В голове стучало: "Антон Николаевич Туманов. Дом на набережной реки Ушайки. Пропал без вести. 1918 год." И – "Григ. Ярск. 1911. Странно". И кусочек сургуча, оставивший след на пальце. Физический след. Который он не мог стереть до конца.

"Перепроверить по спискам, – решительно сказал он себе, глядя на красноватое пятнышко на подушечке пальца. – По всем спискам. Городским, церковным, переписным. Найти этого Антона Николаевича. Его семью. Его дом. Чисто научный интерес. Ради генеалогии. Ради фактов." Он сунул палец в карман, сжал его в кулак, будто пытаясь спрятать улику. След был маленьким, но упрямым. Как змей, кусающий себя за хвост. Замкнутый круг вопросов только начинался.

Глава 3: Кости и камни

Поезд «Томск-Абакан» полз сквозь сибирскую ночь, словно усталый зверь по глубокому снегу. Артём Туманов, прижатый к холодному стеклу вагона плацкарта, наблюдал, как в темноте мелькают редкие огоньки деревень, похожие на угли, брошенные в черную бездну. Он кутался в свой верный шерстяной свитер деда (слой №2, базовый – термобелье, слой №3 – дубленка сверху как броня) и пытался убедить себя, что эта поездка – верх рациональности.

«Диплом, Артём, – мысленно бубнил он, – «Погребальные обряды селькупов: трансформация в условиях урбанизации». Хакасия, Абакан. Центр хакасской культуры. Музей имени Кызласова – кладезь экспонатов. Надо же посмотреть аутентичные артефакты, а не картинки из «тырнета». Никакой мистики. Чистая наука. И точка.» Он даже потрогал пальцем то место на ладони, где въелось крошечное красное пятнышко от сургучной печати со змеем. Оно почти исчезло, но подушечка пальца все еще чуть почесывалась. «Аллергия на архивную пыль. Или на собственную глупость. Варианты равнозначны».

Путешествие длилось вечность. Соседи по купе – дед с вечно мокрым кашлем, молодая мама с орущим младенцем и студент, уткнувшийся в ноут, – создавали какофонию, против которой даже скрежет колес казался музыкой. Артём пытался читать статьи по селькупскому тотемизму, но слова расплывались. Вместо них перед глазами вставали: ледяной Уроборос на Томи, безумные глаза ярского старика, карточка с именем «Антон Николаевич Туманов» и этот проклятый кусочек сургуча. Он судорожно потянулся за термосом. Чай был уже холодным и горьким. «Идеально под настроение. Антропологический эквивалент энергетика – без энергии, зато с горечью познания».

Серым, промозглым утром они наконец оказались в Абакане. Вокзал – типичное советское наследие из бетона и стекла, оживленное толпой в разношерстной зимней одежде. Выхлопы десятков машин наполняли воздух неприятным адором. Город раскинулся в широкой долине, обрамленной невысокими, сглаженными временем горами. Архитектура, как и во многих городах Сибири, составляла эклектичный винегрет: старые деревянные домишки, пятиэтажные «хрущевки», современные торговые центры с кричащими вывесками и посреди всего этого парадоксально выделявшееся – здание республиканской филармонии, напоминающее гигантский белый рояль.

«Привет, Абакан, – мысленно произнес Артём, спускаясь по ступенькам вокзала. – Город на стыке степи и тайги. Русских и хакасов. Истории и… и чего? Современного дизайна вроде того рояля? Интересно. Чисто антропологически интересно.» Он поймал маршрутку до центра. Цель номер один – гостиница «Абакан», недорогая и, по отзывам, с горячей водой. Цель номер два – Хакасский национальный краеведческий музей имени Л. Р. Кызласова. На Пушкина. Таковы факты. Артефакты. Спасение для диплома и, возможно, спасение от навязчивых мыслей.

Музей оказался солидным зданием, недавно отреставрированным. Широкие ступени, колонны у входа. Внутри – просторные залы, приглушенный свет, тишина, нарушаемая лишь шагами редких посетителей и тихими голосами экскурсоводов. Артём купил билет, получил в гардеробе номерок и, вооружившись блокнотом и карандашом, двинулся навстречу истории Республики.

Первый зал – древность. Каменные изваяния, менгиры, стелы с выбитыми личинами. «Окуневская культура, – читал Артём пояснительные таблички. – Эпоха бронзы. Антропоморфные стелы – вероятно, изображения духов предков или мифических существ». Он подошел к одной из стел. Грубо высеченное лицо с огромными круглыми глазами смотрело в пустоту. Казалось, в камне застыл немой вопрос. Артём почувствовал легкий холодок, исходящий от древней поверхности. «Воображение, – отрезал он себе. – Или сквозняк. Музейный, стандартный».

Он методично осматривал витрины: каменные топоры, наконечники стрел, керамика с геометрическим орнаментом. Все логично, все укладывалось в канву истории древних кочевников. Потом зал раннего железа. Тагарская культура. Знаменитые «скифские» курганы Хакасии. В витринах сверкали золотые бляшки в зверином стиле: олени, кони, грифоны. И вот тут его взгляд зацепился.

Витрина с предметами конской упряжи. Стремена, удила, накладки на седло. Бронза, железо. И одно стремя, явно более позднее, но все же древнее, инкрустированное серебром. На его широкой пластине был выгравирован орнамент. И в центре этого орнамента… извивающаяся фигура, замкнутая в кольцо. Уроборос. Четкий, стилизованный, но узнаваемый. Змей, кусающий себя за хвост.

Артём замер. Сердце стукнуло разок громче обычного. «Совпадение, – немедленно сработал внутренний рационализатор. – Уроборос – древний универсальный символ. Вечность, цикличность. Вполне логично, что кочевники его использовали. Особенно в конской сбруе – символ вечного движения? Или просто красивый узор. Да, именно так.» Он сделал в блокноте пометку: «Стремя таштыкской культуры (?) с инкр. серебром. Орнамент – стилиз. змея, кольцеобразная композиция. Возм. символ цикличности/вечности. Сравнить с общесибирскими аналогами.» Сухо. Научно. Без лишних «ой».

Но тревожное щемящее чувство не уходило. Оно усилилось в следующем зале, посвященном русскому освоению Сибири. Карты, макеты острогов, оружие, предметы быта первых переселенцев. И вдруг – портрет. Небольшая гравюра в деревянной раме. Молодой мужчина в мундире офицера Русской Императорской армии. Лицо… Артём подошел ближе. Высокие скулы, прямой нос, темные, очень внимательные глаза. Почти как у того человека на бабушкиной фотографии. И на груди мундира – орден. На ордене, если приглядеться, угадывался не двуглавый орел, а… та же извивающаяся фигура. Стилизованный дракон или змей в кольце.

«Ну все, – подумал Артём с нарастающей паникой. – Галлюцинации пошли. Или я везде теперь змей вижу? Это просто орден Святого Станислава, что ли? Или Анны? Там вроде кресты…» Он прочитал пояснительную табличку: «Портрет прапорщика Дмитрия Петрова. Участник походов в Хакасско-Минусинскую котловину. 1820-е гг. Из фондов музея». Фамилия не та. Но глаза… «Племянник, – отмахнулся Артём. – Или просто сибирский типаж. Скулы, нос – классика. Игра света на ордене. И точка.»

Он поспешил дальше, в зал этнографии хакасов. Яркие костюмы, шаманские бубны с рисунками духов, модели юрт. Здесь было легче дышать. Чужое, но понятное. Ритуалы, верования – его хлеб как антрополога. Он увлекся, делая зарисовки орнаментов на женских нагрудниках («пель»), сравнивая их с селькупскими узорами. Рациональность брала верх.

В зале, посвященном советскому периоду, его ждал новый сюрприз. Среди прочих экспонатов – фотография раскопок 1940 года. Черно-белый снимок: археологи у основания странного сооружения. Не курган, не изба. Каменные стены с характерной изогнутой крышей… напоминающей пагоду. Подпись: «Раскопки т.н. «дворца» Ли Лина на территории г. Абакана. 1940 г. Объект впоследствии утрачен».

«Китайский дворец? В Абакане? – удивился Артём. – Вот это поворот. Ли Лин… кто это? Перебежчик? Мифический персонаж?» Он записал название. Интересно, но не более. Исторический казус. Как и памятник Ленину в виде… пагоды? Он видел его по дороге в музей – странное бетонное сооружение на привокзальной площади, действительно напоминающее восточную башню, увенчанную бюстом вождя. «Архитектурный винегрет, – подумал он. – Прямо символ города на стыке всего.»

После нескольких часов в музее, с блокнотом, полным сухих заметок и зарисовок, Артём решил сделать перерыв. Он вышел в небольшой внутренний дворик музея, где под навесом стояли каменное изваяние, оно же «баба» – «Иней тас». Морозный воздух обжег легкие, но был свеж после музейной атмосферы. Он присел на холодную скамейку, доставая бутерброд.

Рядом, подметая уже и без того чистый асфальт метелкой из тальника, не спеша работал старик-смотритель. Лицо темное, словно вырезанное из старого дерева, в глубоких морщинах. Одет скромно, но опрятно: телогрейка, валенки и, как ни странно, шапка-ушанка. Он посмотрел на Артёма умными, живыми глазами, явно не соответствующими его почтенному возрасту.

Старик усмехнулся, обнажив беззубые десны. – Диплом… Хорошее дело. Только бумага все стерпит. А вот земля – нет. Она правду помнит. – Он взял метлу. – Ладно, батечка, не замерзай. А то духи холода шутят зло. Особенно с теми, кто не верит. – И он медленно заковылял прочь, поскрипывая валенками по асфальту.– Замерзли, батечка? – спросил он, сипловатым, но доброжелательным голосом. – Внутри-то теплее. – Да нет, воздухом подышал, – ответил Артём. – Интересно у вас тут. Особенно древности. Старик кивнул, прислонив метлу к каменной «бабе». – Место сильное. Испокон веков. Камни помнят. Кости земля хранит. Много родов тут кочевало, селилось. Сильные роды. Которые и след простыл. – Он вздохнул. – Как тот Ли Лин, с его палатами каменными. Сгинул, и дворца как не бывало. Только на картинке остался. – А кто он был? – спросил Артём, заинтригованный. – Кто его знает, – пожал плечами старик. – Беглец, говорят. От большой беды. От большой власти. Искал место, где его не достанут. Нашел? Вроде. Да только земля чужая редко привечает надолго. Особенно если кровь… сторонняя. – Он многозначительно посмотрел на Артёма. – Кровь она… она помнит. Долги помнит. Рода помнят. Даже если люди забыли. Или хотят забыть. Артём почувствовал, как по спине побежали знакомые мурашки. «Кровь. Долги. Рода.» Слова как из проклятого манускрипта его последних недель. – Какие долги? – осторожно спросил он. Старик махнул рукой. – Кто их знает. Старики говорили: были роды, что с землей договаривались. С духами гор, рек. Защиту, силу брали. А потом… договор нарушали. Уходили. Или их с корнем вырывало. А долг оставался. Висит. Ждет. – Он ткнул пальцем в небо. – Вот как тот дворец китайский. Стоял – и нет его. А земля помнит. Камня фундаментного где-нибудь в подвале музея лежит, чай. Молчит. Ждет. – Он снова взглянул на Артёма, и его взгляд стал пронзительным. – Ты, батечка, не здешний. Чужая кровь. Чужая? Или… забытая? Сюда потянуло неспроста. Камни зовут тех, чьи кости стерегут. Или чьи долги не уплочены. Артём съежился внутри. «Местный колорит, – отчаянно думал он. – Старики любят загадочности. Особенно для приезжих. Антропологический факт.» – Я… я просто диплом пишу, – пробормотал он. – По селькупам. Меня, можно сказать, и насильно сюда выпнули.

Артём сидел, ошеломленный. Бутерброд замерз в руке. «Духи холода. Камни зовут. Кровь забытая. Да он просто старый чудак!» Но рационализация не приносила облегчения. Слова старика ложились на уже подготовленную почву его тревог. Он встал, решив вернуться в музей, к безопасным витринам.

Вечером, вернувшись в гостиницу «Абакан», где его номер оказался скромным, но чистым, с работающим душем и скрипучей, но теплой батареей, Артём пытался привести в порядок записи. Но сосредоточиться не получалось. Он сидел у окна, глядя на огни ночного города. Внизу гудели машины, где-то далеко играла музыка. Обычная жизнь.

И вдруг… тень. Напротив, на стене соседнего здания, освещенной уличным фонарем. Тень от дерева? Но деревья были голые, а тень была плотной, движущейся. Она скользнула по стене – длинная, извивающаяся. Как гигантский змей. Всего на миг. И исчезла.

Артём замер. Сердце застучало. «Фары машины, – немедленно подсказал мозг. – Игра света. Или птица пролетела. Совы тут водятся?» Он встал, подошел к окну ближе, прижался лбом к холодному стеклу. Ничего. Только обычный городской пейзаж. «Усталость. Переутомление. Стресс от диплома и этой дурацкой поездки.»

Он принял душ, почти ошпарившись, пытаясь смыть ощущение нелепости и какого-то подспудного страха. Лёг спать. И почти сразу погрузился в странный, навязчивый сон.

Он шел по степи. Высокая, сухая трава шуршала о ноги. Вокруг стояли каменные изваяния – похожие на «Иней тас», но их личины были ожившими. Они смотрели на него пустыми глазницами, и из их каменных ртов лился шепот. Непонятный, древний. Он шел к чему-то большому, темному на горизонте. То ли кургану, то ли руинам. Над ним, в темно-синем небе, сияли незнакомые созвездия, складываясь в причудливые узлы. И он чувствовал, что должен попасть туда. Что его зовут. Изнутри зовут. Во сне это не пугало, а казалось… правильным. Он поднял руку, чтобы разглядеть ладонь, и увидел, что то самое красное пятнышко от сургуча светилось слабым, багровым светом.

Артём проснулся с резким вздохом. В комнате было темно. Часы на тумбочке показывали три часа ночи. Сердце колотилось. Он включил свет, ослепленный резкой лампочкой. Вскочил, подошел к зеркалу в ванной. Включил свет там. Внимательно посмотрел на свое отражение. Усталое лицо, растрепанные волосы, тени под глазами. Ничего необычного. Ладонь чистая. Пятнышко еле заметное, почти обычный след.

«Нервный срыв, – констатировал он себе, плеская ледяной водой в лицо. – На почве академического перенапряжения и недосыпа. Идиотизм полный. Бегать по музеям, слушать стариков-мистификаторов, видеть сны про каменных идолов…» Он чувствовал жгучий стыд. Стыд за свою слабость, за то, что поддался на эту дешевую мистику. Он был ученым! Антропологом! В двух шагах от диплома! Его оружие – факты, логика, анализ, а не сны и тени на стенах!

Он вернулся в комнату, сел за стол, где лежали его блокноты и распечатки. С отчаянной решимостью открыл папку с материалами для диплома. «Селькупы. Погребальные обряды. Вот реальность. Вот что важно.»

Но взгляд упорно скользил к отдельной папке, где лежали копии: надпись с фотографии, страница монастырской летописи, фотокарточки Антона Туманова, снимок сургучной печати… и распечатка из абаканского музея о стремени с Уроборосом и портрете прапорщика Петрова. Он открыл эту папку. Надо было систематизировать. Хотя бы для того, чтобы доказать себе абсурдность этих «совпадений».

Он разложил листы. Сравнивал символы. Уроборос с карты, выжженный у истока Кети. Уроборос на стремени в музее Абакана. Фрагмент на сургучной печати из метрической книги. Стилистика разная, но суть одна: замкнутый круг, змей. «Универсальный архетип», – упрямо твердил он. Сравнивал лица: мужчина на бабушкиной фотографии (1911 г.?), прапорщик Петров (1820-е гг.). Сходство? Общее сибирское строение лица? Или игра воображения?

Он искал в интернете информацию о «дворце Ли Лина» в Абакане. Скудные сведения: раскопан в 1940 году, кирпичная кладка, элементы, напоминающие китайскую архитектуру, но не типичные. Объект не сохранился, точное назначение неизвестно. Упоминания о беглом «китайском принце» – скорее легенда. Ничего о долгах крови или рода. «Мифология местного разлива», – вздохнул Артём.

И тут его взгляд упал на распечатку документа из фондов музея, который он сфотографировал в зале русской колонизации. Это была копия страницы из какого-то реестра земельных отводов начала XIX века. Сухой текст: «…отведено земли под сенокос мещанину города Красноярска…» И ниже, в списке свидетелей или поручителей: «…и Туманову А.Н., состоящему при комиссии…»

Туманов А.Н. Опять. В Абакане. В начале XIX века. За сто лет до «его» Антона Николаевича из Томска.

Артём вгляделся. Даты документа – 1805-1807 гг. Имя: «Алексей Никитич Туманов». А.Н. Но не Антон. Алексей. «Ну вот, – с облегчением подумал он. – Совпадение частичное. Инициалы те же, имя другое. Просто однофамилец. Или очень дальний родственник. Ничего удивительного в Сибири.»

Он уже хотел отложить бумагу, как его взгляд скользнул по тексту ниже. Была приписка, явно более поздними чернилами, возможно, музейного работника или архивиста: «Прим.: Любопытный экземпляр. В реестре Красноярского архива за тот же период упоминается как Алексей Николаевич Туманов. Ошибка писца? Или…? См. также фонд Р-ХХ по Романовым в Хакасии (?!), но там даты не сходятся.»

Артём перечитал приписку дважды. Алексей Никитич в этом документе. Алексей Николаевич – в Красноярске? Ошибка писца? Возможно. Но… «Фонд Р-ХХ по Романовым в Хакасии?!» С вопросительным и восклицательным знаком. Это что? Шутка архивиста? Описка? Романовы в Хакасии? В начале XIX века? Полный бред. Царская фамилия здесь не жила, не владела землями. Это было исторически невозможно.

Но сочетание слов «Туманов А.Н.» и «Романовы» в одном контексте, даже таком сомнительном, ударило его, как током. Он вспомнил слова ярского старика: «Кровь… чужая… или забытая». Вспомнил смотрителя музея: «Сильные роды. Которые и след простыл». Вспомнил старую фотографию и серьезный взгляд человека, который мог быть его… кем? Предком? Но Романовы? Это же абсурд! Полное безумие! Но это было до жути интересно! Если царская семья и вправду добралась до этих мест…

Он сидел в тишине гостиничного номера, глядя на разложенные перед ним бумаги – сухие свидетельства прошлого, которые вдруг сплелись в какую-то нелепую, тревожную паутину. Уроборосы, прапорщики с таинственными орденами, «китайские дворцы», старики, вещающие о долгах крови и зовущих камнях, тени на стенах, вещие сны… и вот теперь – Туманов А.Н. в контексте Романовых? Даже если это ошибка, сама возможность такой ошибки казалась интригующей.

Рациональный подход трещал по швам. Он чувствовал это физически – как напряжение в висках, как холодок в основании позвоночника. Стыд за свои «непрофессиональные» ощущения боролся с необъяснимым, нарастающим чувством связи. Связи с этими людьми из прошлого, с этими местами, с этой землей, которая, по словам стариков, «помнила». Он не верил в мистику. Он верил в факты. Но факты начинали вести себя странно, складываясь в узор, похожий на тот самый замкнутый круг.

Артём медленно собрал бумаги в папку. Руки слегка дрожали. Он посмотрел в окно. Над спящим Абаканом занимался новый день. Обычный. Сибирский. Но для Артёма Туманова он уже не был прежним. Поездка в Абакан перестала быть просто этапом дипломной работы. Она стала первой лопнувшей нитью в ткани его привычного мира. Даже без Тумановых, это все стало очень и очень интересным. Если он вскроет нечто новое в истории России… Артем почувствовал, как его ладони вспотели от волнения.

Мог ли он сейчас все бросить? «Черт! Ну проверить-то я должен! В конце концов, лучше сделать и жалеть, чем не сделать. Или как оно бишь говорится…?»

Сейчас он знал одно: его исследование только начиналось. И оно явно выходило далеко за рамки погребальных обрядов селькупов. Впереди был исток Кети. И Змей, который ждал его там.

Глава 4: Расщелина Старого Мира

Путь из Томска в сторону Кемерово начался с того, что томская маршрутка №27, на которой Артём ехал до автовокзала, застряла в сугробе на нечищенном переулке. Водитель, мужчина с лицом, выражавшим глубочайшую, экзистенциальную усталость от всего сущего, вышел, закурил, посмотрел на занесенный колеса и произнес:

– Ну, вот такой писец.

Это было настолько философски точно, что Артём даже проникся. Он вылез и помог толкать, утопая в снегу по колено и думая, что это, наверное, некий духовный практикум перед основным мероприятием. «Подготовка к просветлению через отчаяние и промокшие ноги», – мысленно заключил он, с трудом втискиваясь обратно в салон, от которого пахло мокрым собачьим мехом и дешевым табаком.

Автовокзал встретил его знакомым хаосом. Очереди к кассам, гул голосов, объявления о задержках рейсов из-за непогоды. Он купил билет до Юрги – ближайшего к его цели крупного узла. Рейс был всего через сорок минут. «Повезло, – подумал он, разглядывая в кафе при вокзале витрину с пирожками, цвет которых вызывал вопросы о их настоящем возрасте. – Или не повезло? Сложный вопрос. Если я еду навстречу своей гибели в тайге, то, наверное, не повезло. Но если пирожок с капустой старше меня, то шансы уравниваются».

Автобус оказался стареньким «ПАЗиком», дремавшим на площадке. Кондукторша, женщина с лицом, не предвещающим ничего хорошего, проверила его билет с таким видом, будто сверяла банкноту на подлинность.

– До Юрги, – бросила она, не глядя. – Садись, куда хочешь. Только не к бабке с курами, она у меня сзади. Перья летят, чихать будешь.

Салон встретил его коктейлем запахов: антифриз, бензин, лук и та самая курица, которая, судя по всему, не слишком хорошо переносила дорогу. Артём нашел свободное место у окна, оттер замерзший конденсат рукавом и уставился на томящийся пейзаж за стеклом. Пока автобус тащился по трассе Р255, белая пустота за окном медленно, но верно смывала остатки городской цивилизации. Бесконечные берёзовые перелески, заснеженные поля, изредка – темные островки тайги на горизонте. Снег валил густой, тяжелой пеленой, превращая мир в черно-белое кино с очень плохим сюжетом. С другой стороны, может оно и к лучшему было. Пейзаж вездесущих болот Томской области ему в целом приелся.

«Ну вот, – размышлял Артём, – едет Артём Туманов, антрополог-недоучка, навстречу своей судьбе. А судьба, судя по всему, – это замерзнуть насмерть где-нибудь у заброшенного лесопункта. Эпично. На моей могильной плите можно будет выбить: «Он искал смысл. Нашел гипотермию». Он достал термос, открутил крышку. Пар от горячего чая ненадолго скрасил уныние. Рядом тетка с авоськой, набитой свертками, что-то жевала, громко чавкая. «Сибирский гламур, – вздохнул про себя Артём. – Прям как в Инстаграме. Только без фильтров. И без смысла».