ЭХО 13 Род, Которого нет. Книга 2

Я упростил зрение до счёта ядер, чтобы быстрее понять картину. Итог не радовал: трое шестых рангов, трое седьмых, и двое восьмых. Один из них – тот самый «актёр» спереди, второй – в глубине, почти скрытый, но ядро с восемью гранями не оставляло сомнений.

Слова Якова всплыли сами собой: восьмые ранги – это великая сила. Даже для одиннадцатого ранга Пути Силы схватка с двумя такими могла стать смертельной, а не победной.

На фоне всего этого вспомнилась Милена. Её шестой ранг – в семнадцать лет. Я до сих пор не видел её силу в деле, не знаю, как именно она её использует и за счёт чего поднялась так высоко. Шестой уровень в таком возрасте – не просто редкость, а вызов самому пониманию силы.

Вся эта картина уложилась в пару секунд. Мы с Максимом успели отметить каждого из магов – и почти одновременно толпа пришла в себя. Журналисты быстро вернули себе маску профессионалов: камеры снова легли на плечи, объективы выстроились, вспышки готовы были ловить любой жест. Они будто отряхнули с себя напряжение и теперь ждали только сигнала – кадра, вопроса, возможности вцепиться в слова.

Толпа стихла. Впереди стояла почти идеальная тишина – только мерцали вспышки, щёлкали затворы, и каждый объектив был направлен прямо на нас. Но сзади пробивались приглушённые шепоты: кто-то ворчал, что попал в последние ряды, кто-то раздражённо обсуждал, что не успели занять лучший ракурс. Всё это звучало мелкой рябью, не нарушая общего напряжения. Казалось, все ждали одного – момента, когда я подам знак, и всё начнётся.

И именно тогда Максим Романович слегка наклонился ко мне, будто между делом, и тихо сказал:

– Здесь восемь магов. Пятеро седьмых. Остальные – шестые, может, даже пятые.

Я услышал его слова и едва заметно качнул головой.

– Две восьмёрки, Максим Романович, – поправил так же тихо. – Три семёрки. И три шестёрки. Ниже здесь никого нет.

Он посмотрел на меня – короткий, прищуренный взгляд. Ни возражений, ни удивления. Услышал и принял. Но после моих слов его фигура будто потяжелела, а напряжение стало ощутимее. Аура вокруг уплотнилась, в ней появилась новая тяжесть – как если бы он внутренне примерял, хватит ли сил, если всё это вдруг обрушится разом.

Я лишь отметил про себя: в оценке он ошибся. Максим чувствовал магов, но точных рангов знать не мог. Дополнительный факт к тому, что я уже понимал.

А я… Я пока ещё далеко не боец. Особенно против магов.

Шаг вперёд получился простым и вместе с тем окончательным. Всё лишнее ушло: шум мыслей, тревожные догадки, даже отголоски только что увиденных магов. Осталось одно – присутствие. Осознание того, что всё это время походка, дыхание, взгляд уже были аристократическими. Не роль, не маска, а привычка, ставшая плотью.

Толпа улавливала это все время. Журналисты без перерыва держали камеры, вспышки мигали, объективы следили за каждым движением, но сама их сдержанность говорила громче слов. Они чувствовали, что перед ними стоит не наследник на бумаге, а Глава тринадцатого древнего рода.

И только после этого прозвучал голос:

– Надеюсь, вас мои дружинники предупредили, – слова вышли негромкими, но в этой тишине разошлись ровной волной, и даже задние ряды уловили каждую. – Здесь не будет балагана. Как только начнётся крик или толкотня – я уйду. И больше никогда никому не дам интервью.

Камеры щёлкнули, вспыхнули вспышки, но ни один голос не решился вклиниться.

– Вопросы задаются по очереди, – продолжение прозвучало с той же уверенностью, без спешки, будто время подчинялось моим словам. – Один человек. Один вопрос. Всё остальное – в сторону.

Короткая пауза. Взгляд скользнул по первым рядам, где пальцы уже судорожно теребили кнопки диктофонов.

– Так что… можете начинать.

Вперед шагнул мужчина в сером пальто. Диктофон поднят, голос собранный, чеканный, будто он готовил эту фразу ещё в дороге:

– Игорь Сафронов, «Сибирский вестник». Аристарх Николаевич, ваш род принадлежит к древнейшим в Империи. Все двенадцать таких родов носят титулы князей и герцогов. Но шесть веков Романовы не давали миру ни одного пробуждённого Эхо, и сегодня ваш титул – барон. Не кажется ли вам, что для столь старого имени это… слишком скромно?

Он произнёс это без тени насмешки, с почтительной интонацией. Но каждый, кто слушал, понимал: вопрос шёл по самой кромке дозволенного. Ещё полшага – и это было бы прямым оскорблением, за которое любой аристократ имел право вынести приговор на месте.

Я выпрямил спину. В глазах Сафронова промелькнула тень удовлетворения: он попал в цель, вынудил меня отвечать.

– Скромность титула не унижает древность рода, – сказал я спокойно, сдержанно, как и подобает аристократу. – Баронство – не падение. Это форма. Удобная, чтобы начать рост заново. Шесть веков Романовы молчали, это верно. Но именно потому я здесь, чтобы этот род больше не молчал.

Я чуть наклонил голову, словно признавая его тонкую игру, и добавил твёрже:

– Когда придёт время, Император сам решит, какой титул дать моему роду. И если судьба благоволит, Романовы вновь поднимутся к тому месту, которое должны занимать древние рода. Но не через показное величие, а через силу и дела.

В ответ – лишь щёлчки камер и напряжённая тишина. Никто не осмелился перебить. Сафронов выдержал свой шаг на лезвии – но и я не позволил ему задеть честь.

Журналист чуть склонил голову, удерживая ровный тон:

– Благодарю, Аристарх Николаевич. Но позвольте дополнить мой вопрос. Если я не ошибаюсь, ваша дружина насчитывает сто двадцать четыре человека. Как вы собираетесь удерживать на себе зону расколов и аномалий? По традиции двенадцать родов… – он будто запнулся, мягко поправился: – Простите, конечно, тринадцать древних родов. Привычка, понимаете. Так вот, по традиции именно они отвечают за безопасность не только своей земли, но и соседних территорий. С вашими силами… разве это возможно?

Слова прозвучали учтиво, но я ясно уловил: оговорка не была случайной. Он сделал это намеренно, как ножом по тонкой грани – подчеркнув, что ещё не считает мой род равным остальным.

Толпа замерла в ожидании.

Я позволил себе едва заметную усмешку.

– Вопрос слишком недостоин, чтобы я тратил на него свой ответ, – произнёс спокойно. – Пусть ответит тот, кому принадлежит это право.

Я сделал шаг в сторону. – Представьтесь, мой друг.

– Максим Романович Васильков. Глава дружины рода Романовых. Одиннадцатый ранг. Путь Силы. – представился мой сопровождающий.

Щёлканье камер стихло. Даже вспышки погасли, словно фотографы разом забыли, что должны снимать. В воздухе повисло напряжение, плотное и густое, будто сама земля признала силу, прозвучавшую в его голосе. Те, кто знал, что означает одиннадцатый ранг по Пути Силы, обменялись быстрыми взглядами; остальные просто инстинктивно отшатнулись, как звери, чуя хищника.

Максим сделал паузу и добавил:

– На протяжении последних тридцати лет моей службы, и даже после гибели родителей нашего господина шесть лет назад, мы держали весь регион. И до того – тоже. Ни один соседний род не вмешивался, не предлагал плеча. У нас один раскол с зоной в двадцать километров в нашем регионе, и он сдерживается только дружиной Романовых. Это подтвердят имперские закупщики: лишь мы поставляли ресурсы с этой территории.

Он говорил негромко, без пафоса, но каждое слово било в цель. Это не была защита – это было утверждение, сухое и бесповоротное.

Я отметил про себя: если бы те же слова произнёс я, это прозвучало бы как оправдание, словно я ищу виновных на стороне. В устах Максима же это было свидетельством очевидца, человека, который несёт эту тяжесть на своих плечах десятилетиями. Чистая сила факта, без излишних красок. Именно так и должно было прозвучать.

И потому я позволил себе добавить лишь лёгкий штрих:

– Сейчас мы открываем набор новых бойцов в дружину, – сказал я, повернувшись к рядам камер. – Так что, господа журналисты, прошу вас осветить и этот момент. Воспользуемся вашим визитом как бесплатной рекламой.

По толпе пробежала нервная рябь: кто-то вскинул брови, кто-то поспешно проверил, включён ли микрофон. Я же уловил главное – в их глазах этот вопрос был закрыт. Не обороной, не бегством от ответа, а точкой. Род Романовых показал себя живым, стоящим, готовым к росту. И в придачу получил огласку, которой не купишь ни за какие деньги.

Выиграл и уничтожил, – отметил я холодно и спокойно. – Каждое моё слово попадёт в ленты. Его повторят, перекрутят, в нём будут искать подтексты, которых я даже не закладывал. И это только усилит эффект.

Я выпрямил плечи и позволил себе мельчайший, почти невидимый кивок. Вопрос завершён.

Игорь Сафронов чуть склонил голову, сделал вежливый шаг назад и больше не настаивал. Он знал: партия им проиграна. Не потому, что вопрос был слаб, а потому что я не позволил ему зацепиться. Крючок не нашёл точки входа.

Из соседнего сектора выступил следующий. Чёрное пальто, аккуратный узел галстука, голос мягкий – почти елейный, с уважительной наклонностью в каждую интонацию:

– Павел Нечаев, «Енисейские Ведомости», Красноярск. Господин Аристарх Николаевич, позвольте уточнить. В недавних сообщениях говорилось о поверженном монстре восьмого ранга и нескольких сопутствующих угрозах – впечатляюще. Но публика хотела бы понять: это заслуга именно вашего родового Эха? Настолько ли оно сильное, чтобы вести такие схватки в одиночку… или нам попросту повезло с обстоятельствами?

Он всё сделал правильно: представился, подчеркнул уважение, вставил льстивое «впечатляюще». Вопрос подан гладко, но нож прятался под бархатом. Расчёт прост – подтолкнуть меня к бахвальству, вытянуть то, что должно оставаться в тени. Яков предупреждал: родовые тайны не выносят на площадь.

Я позволил себе лёгкий полукивок и ответил ровным, спокойным тоном, будто речь шла о будничной мелочи:

– Зачем мне вмешиваться? Дружина справилась сама. В тот день они сняли восьмой ранг и всё, что шло в его тени. Если вы следили за сообщениями графа с бароном, то помните: угроз называли меньше. Их было больше. Мы действовали охотой, а не легендой: использовали туши слабых монстров как приманку, вытянули сильного и добили. Нашему роду нужно расти – мы работаем, а не рассказываем сказки.

Вспышки полоснули по лицам, но первые ряды молчали, не перебивая. Ответ лёг тяжёлым камнем – сухой, без бахвальства и цифр, без подарков для сплетников. Чистая практика: технология и расчёт вместо громких слов о «великих силах».

Нечаев ответил вежливым кивком, чуть ниже допустимого уровня. Лесть подавалась тонко: он пытался усыпить бдительность. Отмечено.

Я уловил больше, чем сказанные слова. Здесь, у ворот, значило всё: поворот головы, выдержанная пауза, как держат диктофон или наклоняют плечо. В этом читалось уважение или притворство не хуже, чем в узорах Эхо. И каждый мой жест теперь нес осознанный знак – я подавал их намеренно и читал их так же.

Место Нечаева уже занимал другой – шагнул вперёд, приподнял микрофон, готовясь открыть рот.

Но вопроса я так и не услышал.

Вместо слов в воздухе дрогнуло Эхо. Лёгкое, быстрое – и с убийственным подтекстом. Воздух. Не восьмой ранг, к счастью. Шестой. Но и этого хватило бы, чтобы в толпе превратить всё в бойню.

Я отметил лишь одно: не зря эти маги здесь собрались.

И в ту же секунду уловил перемену в Максиме Романовиче. Его Эхо расползалось по телу точечно и осмысленно. Струны стекали в ноги – в квадрицепсы, в тяжёлые пучки икр, в мышцы бёдер и ягодиц, готовя рывок. Другие легли на пресс и спину, чтобы удержать баланс в движении. Вверх ушли только отдельные нити: в плечи, предплечья, кисти – там, где решается точность удара. Остальные обтянули кожу невидимым слоем, превращая её в гибкий панцирь.

Он собирался добраться до врага быстрее, чем тот успеет вдохнуть. Сначала рывок – потом удар. Всё просто. Всё смертельно.

Я видел, как фигура Главы моей дружины становится тяжелее, хищнее. Передо мной уже стоял не Максим Романович. Передо мной вставал Василёк.

И я понял: вопросы закончились. Дальше начнётся совсем другое.

Интерлюдия 1 – безликая смерть

Высота. Тридцать метров. Ветка толстая. Хвост держит. Баланс есть.

Винтовка в упоре. Прицел на ворота. Девятьсот шестьдесят два метра.

Толпа шумит. Камеры. Дружина. Цель стоит там.

Когда я вспоминаю прошлую жизнь, я снова слышу, как звучит язык. Слова становятся длиннее, мягче. Я думаю фразами, а не кусками. Наверное, не все эмоции умерли во мне.

Я помню, как это началось. Мне было пятнадцать. У матери был клиент – грубый, дешёвый, с перегаром. Он решил не платить. Она молчала, а я не смог. Когда он вышел, я пошёл за ним. В руках нож. Я тогда ещё говорил с собой, как с человеком: «Вот и всё, просто встань сзади. Вот и всё, вот так. Под рёбра». И нож вошёл легко, будто туда и предназначен. Он исчез, а я остался.

Это стало моими первыми деньгами. За его смерть я заработал, и он всё же заплатил – мать получила, я забрал часть. И тогда во мне что-то окончательно поломалось. Я понял, что это не просто лёгкий способ. Это мой способ. Способ, который подходит мне. Убивать и получать за это.

Журналист выходит вперёд. Голос громкий. Вопрос звучит прямо в лицо цели.

Я не стреляю.

Ни время. Ни место.

Слишком близко охранник. Одиннадцатый ранг. Он может остановить пулю. Даже если она скрыта кожей зверя-призрака.

Нужно ждать.

Другой момент.

Я не могу промахнуться. Никогда не промахивался.

Потом я попал в армию. Я пошёл не по зову долга. Там не было ни патриотизма, ни романтики. Для таких, как я, это был единственный способ выжить и хоть немного подняться выше грязи. Простолюдин, сын шлюхи, без имени, без связей. У таких нет будущего. Но в армии мне дали оружие, и впервые оказалось, что оно слушается меня лучше, чем многих других.

Там я получил навыки, которыми пользуюсь до сих пор. Стрельба, маскировка, умение ждать. Терпение. И самое главное – понимание, что всё в этом мире решается одним нажатием пальца. Магии во мне не было и быть не могло, но я понял: это и есть мой путь. Я стану тем, кто убивает магов, герцогов, графов. Даже князей, если придётся. Убивать тех, кого считают неприкосновенными.

В Диких землях я потерял остатки жалости. Сначала к чужим. Потом – и к своим. Мы воевали за воду, за руду, за какие-то грязные контракты, но точно не за идею. Солдаты смеялись надо мной: я был самым бедным, без имени, без рода, без поддержки. Неделя. Больше им было не отведено. Через неделю никого из них не осталось.

Я научился убивать не только оружием. Я научился убивать обстоятельствами. Один угодил в капкан местных. Смешно, двадцать первый век, датчики, броня, а он всё равно погиб в яме с кольями, как первобытный зверь. Другой пошёл через болото. Я знал, где оно. Я не остановил его. Зачем? Ещё один перестал просыпаться. Таблетки бывают разными.

Каждый раз я наблюдал, и каждый раз это удивляло меня. Человек умирает легко, стоит чуть подтолкнуть его в нужную сторону. Это даже забавляло. Я убивал выстрелом, ножом, руками. Но сильнее всего меня смешило то, как они сами шли навстречу своей смерти.

Тогда я окончательно понял: я нашёл своё ремесло. Не простую службу, не способ выжить. Я нашёл профессию, которой буду держаться до конца.

Настоящее.

Прицел всё там же. Барон стоит.

Максим напрягся.

Заметил. Не меня – магов.

Этих дураков. Светят силой, будто флагом машут.

Глупо.

Я не вижу Эхо, как видящий.

Глаза Туманника не дают видеть все. Мага найду. Этого достаточно.

Но вижу, где оно есть. Плотность. Блики. Даже отсюда видно.

Седьмые. Восьмёрка. Да, точно. Восьмой ранг в толпе.

Хм. Может, и его убить.

Просто потому что могу.

Два выстрела. Успею.

Первый – барон. Второй – восьмёрка.

Весело.

Армия закончилась быстро. Я понял: чтобы стать настоящим убийцей, нужно себя менять. Простолюдин без магии никогда не догонит аристократов. Только через тело.

Первое – стереть отпечатки. Заплатил. Денег не хватало, но выхода не было. Нужно было двое: один сжигает, второй залечивает так, чтобы кожа никогда не восстановилась. Чтобы отпечатки не появились снова. Денег не было, поэтому платил делом.

Заказ первого – убить жену. Заказ второго – убить любовника жены. Смешно. Любовником жены второго оказался тот, кто хотел убить жену. Маленький городок, грязные люди. Мне было только лучше. Я сделал всё, что просили. Убил обоих. Выполнил два заказа. И подтер за собой все следы. Те, кто знали о моих руках, не дожили до утра.

Я никогда не оставлял свидетелей после своих манипуляций. Никогда.

Единственный, кто знал обо мне хоть что-то, – чёрный хирург. Он был моим оружейником, моим кузнецом. Тем, кто собирал меня заново.

Я приходил к нему снова и снова. Усиленные руки. Ноги. Позже – хвост. Много кто считал это ересью. Мутанты. Уродцы. Твари в человеческом обличье. Для меня это было ремесло. Моё ремесло требовало инструмента. Хвост держит меня там, где человек упал бы. Ноги позволяют прыгнуть выше. Руки держат винтовку, даже если ломается кость. Всё это не уродство. Всё это – необходимость.

Он собирал меня, как коллекцию. Кости монстров, сухожилия, чужие железы. Я приносил ему материал. Иногда живой. Он вставлял их в меня. И я уходил сильнее. Тише. Быстрее.

Я не просил красоты. Я платил за функциональность.

Остальные боялись становиться мутантами. Я – нет. Они боялись потерять человеческий облик. А я потерял его ещё в армии.

Да, всё это обходилось дорого. Каждый кусок чужой плоти в моём теле требовал удержания. Без ритуала оно бы сожрало меня изнутри. Приходилось доверять ещё одному. Ритуалист. Человек, который умел фиксировать чужие Эхо во мне. Не сказать, что я ему доверяю. Я вообще никому не доверяю. Но без него моё тело давно бы разорвало на части.

Каждая вставка стоила дорого. И содержать всё это стоило ещё дороже. Я жил ради контрактов, чтобы платить за то, чтобы продолжать жить. Замкнутый круг.

Сейчас, конечно, всё изменилось. Денег у меня столько, что, наверное, я мог бы купить княжеский титул. Может, и хватило бы. Может, и нет. Не знаю. Смешно, но я даже не считаю. У меня в лесу стоит целый особняк. Каждая комната под потолок забита деньгами. Золото, рубли, кристаллы. Лежат и пылятся.

И всё равно я продолжаю брать заказы. Не из-за нужды. Из-за привычки. Из-за того, что это единственное, что я умею делать.

Барон стоит идеально. Отличная позиция для выстрела.

Но Максим мешает.

Прикрыл его. Встал ближе.

Не сейчас.

Точно не момент.

Значит, выстрел в затылок.

Не люблю так.

Люблю смотреть жертве в глаза.

Люблю видеть, как они понимают.

Но затылок тоже пойдёт.

Сначала были мелкие заказы. Простые. Убить торговца. Убрать свидетеля. Доставить голову какого-нибудь должника. Но с первыми модификациями я смог больше. Смелее. Я научился пробираться в особняки и дома. Там, где обычный человек оставил бы след, я уходил без следа.

Чем больше я убивал, тем больше я себя менял. И чем больше менял – тем выше становилась цена моих услуг. Теперь меня невозможно заметить. Моя кожа не отражает свет, мои шаги не слышит даже камень. Моё оружие стреляет беззвучно. Без следа. Даже одиннадцатый ранг, как этот дружинник рядом с бароном, не сумеет вычислить выстрел.

Эта винтовка обошлась дорого. Очень дорого. Но она стоит того. Её убойная сила такова, что даже в километре я не думаю о ветре. Она бьёт точно. Пуля летит идеально до шести километров. Пули пропитаны Эхо. Каждая. Внутри их ткань зверя, что скрывает удар, пока он не достигнет цели.

До первых модификаций меня ещё звали по имени. У меня были остатки прошлого. Но после первых операций я начал меняться. С каждым заказом, с каждым убийством я становился всё меньше человеком. Всё больше инструментом.

Теперь от меня не осталось ничего.

Я – оружие.

Первый журналист договорил.

Ушёл обратно в толпу.

Траектория всё ещё закрыта.

Максим стоит. Не уходит.

Я верю в свою пулю.

Но есть шанс. Увидит. Остановит.

Второго выстрела может не быть.

Да, пуля способна убить даже одиннадцатый ранг на пути силы.

Но шансов мало.

И мне не нужно убивать его.

Мне нужно убить барона.

Теперь все заказы приходят только письмами. Никто не слышит моего голоса. Никто не встречается со мной напрямую. Цепочки выстроены так, что до меня нельзя добраться. В них участвуют одни и те же люди: юристы, адвокаты, бармены, экономисты. Они работают годами, получают деньги за молчание и думают, что знают конечного адресата. Но на самом деле они лишь очередное звено.

Тот, кто принимает заказ у адвоката, никогда не передаёт его напрямую. Потому что за ним всегда есть ещё один. И ещё. Цепочка длинная, и каждый уверен, что именно он крайний. Иногда последним звеном становится бродяга, которому сунули пакет и велели отнести в определенное место, точку. Иногда конверт оставляют на капоте старой машины, которая никогда не заведётся. А бывало, я просил просто открыть письмо в людном месте и прочитать его губами про себя в назначенный час. И тогда я спокойно наблюдал издалека, через оптику, каждое слово.

В этих цепочках нет моего имени. Нет моего лица. Нет моих слов. Даже если поймают кого-то из них – за ним пустота.

Я – никто.

Но этот «никто» убивает любого. Любого, кого назовут. Иногда я думаю: смог бы я убить Императора? Смог бы подобраться, выждать момент, сделать выстрел?

За всю жизнь был только один прокол. И даже тогда я не промахнулся. Целью был маг десятый ранг. Монстр в человеческом теле. Я выслеживал его неделями, ждал, выбирал место. Девятьсот метров. Чистая траектория. Первый выстрел – в сердце. Пуля вошла, я видел, как он качнулся. Но он не упал. Его эхо сжалось, словно панцирь, и остановило металл. Смерть оттолкнула меня.

Он встал на колено, потом поднялся. И тогда я впервые ощутил злость. Даже страх. Последние эмоции, которые во мне остались. Второй выстрел был в глаз. Тогда он рухнул. Щит не выдержал. Но я понял: это может повториться. И этого нельзя допускать никогда.

После этого случая я менял оружие. Проверял винтовку на монстрах восьмого и девятого ранга. Ходил в Разломы один. Восьмёрок пули пробивали, даже через кости, не всегда на смерть, но пробивали. Девятки падали только от точного попадания в глаз. Но падали. И я убедился: теперь я готов к любому.

После этого я окончательно замолчал. Даже в мыслях слова стали короче. Я перестал думать предложениями. Я думал дистанцией, траекторией, выстрелом. С того дня я перестал быть человеком.

Я – инструмент.

Я – оружие.

И больше никто.

Мои услуги сейчас стоят слишком дорого. Настолько дорого, что я сам бы себе не заплатил. Но люди платят. За этого барона мне заплатили миллион. Миллион – за мальчишку из умирающего рода. Тринадцатый… и что? Да, у него дружина в сто двадцать человек. Я успел пересчитать всех, пока сидел на ветке. Но любая армия любого графа способна их смести.

Почему не сделать проще? Почему не объявить войну? Зачем такие расходы на убийство того, кто и так едва держится на плаву?

Я задумался. И понял, что сам себе удивился. Странно думать так развёрнуто, почти по-человечески. Ситуация и правда странная. Мне заказывали графов, герцогов. Иногда их наследников. Там всё было ясно: у каждого армия, у каждого деньги, ресурсы, влияние. Любой открытый конфликт стоил слишком дорого. Обычная война могла обойтись десятками тысяч жизней и потерей трети войска. В этом случае моя пуля всегда выходила дешевле. И понятнее.

А здесь? Барон. Ребёнок по сравнению с теми, кого я убивал раньше. Умирающий род, не имеющий реальной силы. Статус, который уже ничего не значит. Миллион за выстрел по такому… Мне действительно стало любопытно.

И тогда я понял. Здесь дело не в войне. Здесь дело в игре. В показателе. Богатые любят игрушки. Им нравится показывать, что они могут купить даже такую смерть. Никто открыто не скажет, но намёки будут. Шепот за спиной, полуулыбки, двусмысленные тосты на балах. Они будут гордиться тем, что сумели. Купить безликую смерть, врага.

И всё равно я не понимал, зачем.

По-моему, это может стать моим моментом. Я вижу колебания. Один из магов собирается плести, силы уже начинают собираться вокруг него. Ещё не плетёт, но готовится. Я знаю, что глава дружины наверняка вмешается. Стопроцентно он бросится прикрывать барона или же пойдёт убивать того, кто решит начать это плетение. И вот тогда может открыться моя возможность.

Интересно, что будет дальше после его смерти. Я ведь навёл справки. Этот род и так держится на нитке. Остались только он и брат. Эхо не просыпалось в их крови уже больше шестисот лет. И это, как я думаю, не просто так. Его брат – бесполезный кусок дерьма. Он не сможет возглавить род, не сможет удержать власть, даже если формально станет бароном.