Массинисса. Из заложников – в цари. Столица мира и войны

После этого они сражались на мечах, а затем оба купались в бассейне, пока солнце еще не взошло высоко и не начало припекать.

Вскоре появился учитель Феаг. Этот пожилой, пухлый и нудный пуниец очень не нравился Массиниссе. Дело в том, что он все время старался больше рассказывать об истории Карфагена, его культуре и политике. Как-то царевичу это порядком наскучило, и он решил поговорить об этом с учителем.

– Послушай, уважаемый Феаг, я бы хотел больше знать о своей стране, о нумидийцах, – начал царевич. – Почему ты никогда не рассказываешь мне об этом? Отчего мы почти ничего не учим о Риме или о Греции? Ведь эти страны такие же великие, как Карфаген.

– Что ты, что ты, царевич! – замахал на него руками учитель. – Как можно сравнивать с ними великий Карфаген?! Наш город появился на клочке бычьей шкуры и разросся до огромной державы, которой принадлежат земли Африки и Испании. Мы торгуем со всем Средиземноморьем, и с нами вынуждены считаться и недостойные греки, и ничтожные римляне.

– Говоря «вынуждены считаться», ты, вероятно, имеешь в виду то, что Карфаген до сих пор платит дань «ничтожным римлянам» и иногда просит помощи у «недостойных греков»? – съязвил тогда Массинисса.

Во время прогулки он случайно услышал эти сведения от возмущенных торговцев портового рынка. Их обложили дополнительными налогами для скорейшей выплаты дани Риму в две тысячи двести эвбейских талантов. Этот долг образовался после поражения карфагенян в Первой Пунической войне.

Феаг в тот момент их спора, казалось, даже задохнулся от гнева и негодования.

– Почему ты, нумидийский царевич, наш верный союзник, собираешь какие-то сплетни и так легко принимаешь их на веру?! Эту чушь наверняка распространяют враги Карфагена в расчете на то, что такие простодушные и легковерные люди, как ты, подхватят их и будут нести дальше!

– Об этом говорят не враги Карфагена, а его купцы. Мне лично довелось видеть, как сборщики налогов объясняли увеличение собираемых сумм необходимостью скорейшей уплаты дани Риму, а торговцы возмущались. Да и моему отцу пришлось увеличить вам выплаты, что непросто для нашего царства. Так что, дорогой учитель, не стоит скрывать очевидное: твой восхваляемый Карфаген оказался слабее «ничтожного» Рима.

И довольный Массинисса долго еще наблюдал, как растерянный Феаг что-то недовольно бурчал себе под нос, не находя аргументов, чтобы возразить. Впрочем, и после этого пуниец продолжал гнуть свою линию, и царевич решил пойти на компромисс:

– Послушай, учитель, я предлагаю тебе сделку. Ты будешь по-прежнему приходить ко мне, отрабатывая свои пунические деньги, а я буду платить тебе за то, чтобы ты не захламлял мне голову восхвалением Карфагена и держал язык за зубами.

– Плати мне не меньше половины пунической суммы! – поставил условие Феаг. И тут же добавил: – И еще я буду у тебя обедать!

Последнее обстоятельство не очень нравилось царевичу. Нет, ему не жалко было еды, которой, впрочем, вместительный Феаг потреблял изрядно. Угостив его пару раз из вежливости, Массинисса заметил, что обнаглевший преподаватель демонстративно стал задерживаться после уроков и тянул время до обеда. Он дожидался момента, когда нумидийская красавица начинала накрывать на стол, и любовался ею. Получив же приглашение к трапезе, Феаг продолжал восхищенно глядеть на Сотеру, поглощая пищу почти не жуя.

Массинисса видел, что кухарка смущается, но ей, похоже, было приятно это неприкрытое восхищение постороннего мужчины. Царевича данное обстоятельство почему-то задевало, но причину этого недовольства он не понимал.

– Что ж, учитель, раз ты уже предпочитаешь нумидийскую кухню карфагенской, глядишь, со временем и насчет всего другого изменишь свое мнение, – съязвил тогда Массинисса. Затем он тоже выставил условие: – Но за все это ты найдешь мне действительно хорошего учителя, лучше грека. Я эллинам больше доверяю.

Феаг и на это согласился. Обрадовавшись столь выгодному предложению, он даже не обращал внимания на колкости ученика.

– И обедать теперь ты будешь на кухне. А со мной будет сидеть тот, у кого я действительно могу научиться чему-то полезному.

Пуниец тогда стерпел и это.

…Феаг привычно прошел мимо купавшихся в бассейне нумидийцев, поздоровался с ними кивком головы. Затем он расположился в доме, на специально отведенном ему месте с подушками, и стал тихонько подремывать.

Выбравшийся из бассейна Оксинта, глядя на него, проговорил нарочито громким голосом на ломаном пуническом языке (благо за время обучения Массиниссы и общения его с карфагенским учителем он кое-что усвоил):

– Хорошая работа у этого человека: только за то, что он никому не мешает, ему платят большие деньги, да еще и вкусно кормят! Вот бы и мне освоить такое ремесло!

Феаг сделал вид, что ничего не услышал.

Вскоре появился пожилой худощавый грек по имени Эвристий, которого нашел себе на замену пунический учитель. Он заметно прихрамывал, через левую щеку проходил длинный шрам, курчавые длинные волосы были совсем седыми.

В первый день их знакомства Эвристий, сдержанно поклонившись, поприветствовал Массиниссу на нумидийском языке.

Царевич восхищенно проговорил на родном наречии:

– Не ожидал, что здесь, в Карфагене, кто-то еще говорит на языке степей.

Однако смущенный эллин, перейдя на греческий, тут же произнес:

– К сожалению, я пока выучил только приветствие, царевич. Здесь я нечасто встречаю твоих сородичей.

Массинисса махнул рукой и ответил на греческом:

– Ничего, пока мы будем общаться на твоем языке и пуническом, а когда я научу тебя нумидийскому, перейдем на мой.

– Ты и вправду мудрый, царевич, как о тебе говорил уважаемый Феаг, – чуть поклонился в сторону пунийца грек.

Массинисса понял, что новый учитель хочет поблагодарить коллегу за оказанную помощь в поиске работы.

– Когда мы приступим к учебе, надеюсь, ты и в этом убедишься, – сказал царевич.

…Новый учитель оказался не чета прежнему. Кроме того, что грек и знал больше его, он еще всегда был в курсе последних новостей Карфагена и не только. Теперь занятия проходили не нудно, а настолько интересно, что даже, казалось, безразличный ко всему Оксинта во время уроков устраивался поближе и прислушивался к тому, что говорилось.

Эвристий по достоинству оценил кулинарное мастерство Сотеры и каждый раз нахваливал ее, вызывая смущение девушки. Однако, поняв, что к ней неравнодушен его царственный ученик, вел себя с нею скромно, в отличие от Феага, продолжавшего доставать кухарку своим вниманием. Массинисса оценил деликатность Эвристия.

Затем он, к удовольствию царевича, нашел способ избавиться от Феага, предложив тому ученика в богатом пуническом доме. Грека-учителя там видеть не хотели, настаивали на карфагенском преподавателе. Родители готовы были даже платить больше сородичу, чем чужеземцу. Феаг, узнав о сумме, тут же распрощался с Массиниссой, и больше его не видели.

А окончательно эллин стал приятелем нумидийцев, когда однажды, придя рано утром и застав их обоих за утренним упражнением в метании дротиков, он присоединился к ним. Причем грек поражал мишени не хуже их.

Когда Массинисса поинтересовался, откуда у него такие навыки, учитель ответил:

– Я когда-то был наемным воином, и это было моим ремеслом. Мне довелось участвовать в войне Карфагена с Римом, был ранен. Теперь зарабатываю себе на хлеб преподаванием.

– Пока ты учишь меня, о хлебе можешь не беспокоиться, – покровительственно похлопал грека по плечу царевич. Ему нравилось чувствовать себя взрослым, несмотря на то, что по нумидийским традициям он еще не был совершеннолетним.

Узнав как-то из разговора об этой его особенности, грек пообещал Массиниссе после Дня взросления сводить его в греческий квартал, в таверну, где собирались его бывшие сослуживцы, и познакомить с наемниками. Царевич не мог нарадоваться на своего нового учителя.

Недоволен он им был лишь однажды, когда попросил рассказать об отношениях мужчин и женщин. Находившийся рядом Оксинта тут же отрицательно замахал головой, и смутившийся Эвристий пообещал царевичу просветить его после совершеннолетия.

– Но до этого дня осталась всего одна неделя! – вскричал тогда Массинисса, разгневанный его отказом. – Какая разница: сегодня я это узнаю или чуть позже?!

– Не гневи богов, царевич, – нахмурился Оксинта, но грек прервал его жестом.

– Погоди, я объясню. Массинисса, пойми! Законы твоего народа создавались для того, чтобы их соблюдать, чтобы все жили как цивилизованные люди, а не как дикари. Дело в том, что со слов «Какая разница?» начинаются многие преступления. «Какая разница, что это его вещь, а не моя?» – рассуждают воры. «Какая разница: умрет он сейчас или в старости?» – оправдывают себя убийцы. «Какая разница: завоюем их мы или это сделают другие?» – объясняют захват менее сильных народов те, кто превосходит их в могуществе.

– Достаточно, – перебил его царевич. И недовольно пробурчал: – Я все понял, учитель. Подожду.

Тем не менее кое-какие ответы он получил уже через пару дней, когда проснулся среди ночи от непонятного шума за дверью. Массинисса взял в руки кинжал и, подкравшись к двери, еще раз прислушался. Он различил громкое мужское сопение и звонкие женские вскрики.

«Кого-то бьют?» – подумал царевич. Но потом предположил, что на драку этот ночной шум не похож, и, скорее всего, он неслучаен. Особенно учитывая, что сопящий явно был Оксинта.

Тогда Массинисса приоткрыл дверь, и при тусклом свете маленькой масляной лампы его взору представилось не виданное им ранее зрелище: на ложе Оксинты располагалась на четвереньках обнаженная Юба, а голый телохранитель, придерживая ее бедра, энергично толкал их своими.

«Вот это оно и есть!» – понял царевич, вспомнив разговор об отношениях мужчины и женщины и чувствуя, как сильнее забилось его сердце. Он незаметно продолжил наблюдение до момента, пока уставшие любовники не рухнули на ложе и со смехом не зарылись в покрывало. Массинисса отправился спать, но из-за увиденного проворочался без сна до рассвета.

Наутро Оксинта вел себя как ни в чем не бывало, но Юба, поглядывая на царевича, еле сдерживала смущенную усмешку. И Массинисса понял, что он увидел нарочно устроенную для него сцену.

Теперь, когда к нему заходила Сотера, царевич подолгу засматривался на ее фигуру и представлял себя с обнаженной нумидийкой. Его взгляд при этом становился таким жгучим, что молодая женщина, перехватывая его, краснела, отводила глаза и старалась быстрее уйти.

Массинисса с нетерпением ждал заветного дня. Ему казалось, что его жизнь после этого изменится коренным образом.

* * *

Впрочем, до Дня взросления произошло еще одно событие, которое со временем весьма серьезно повлияло на жизнь Массиниссы.

На рынке в карфагенском порту было многолюдно и шумно, так же как и на главном торжище города – Центральном. Только, в отличие от последнего, Портовый рынок преимущественно предоставлял покупателям богатый выбор даров моря и зарубежных диковинок. Вообще-то он считался даже более разнообразным по ассортименту, чем Центральный, но тот привлекал покупателей дешевой и ходовой сельской продукцией, необходимой для ежедневного использования. В Карфагене уже сложилось так: на один рынок чаще шли за едой, на другой – за одеждой, украшениями и рабами.

Массинисса и Оксинта любили прохаживаться по торговым рядам, прицениваться к необычным товарам. Иногда царевич покупал какие-то безделушки, сладости или необычные фрукты, другой раз подолгу засматривался на распродаваемых невольниц. Продукты парни обычно не брали, так как давали деньги Юбе или Сотере, которые закупали все съестное в центре.

Интересовался царевич и кораблями – торговыми и военными. Жаль только, что если купеческие суда можно было разглядеть досконально, то боевые – триремы с тремя рядами весел и квинкиремы с пятью – получалось увидеть, только когда они быстро входили в круглый военный порт или выходили из него. Этот стратегический объект располагался за высокой каменной оградой и тщательно охранялся.

В тот памятный день царевич с Оксинтой уже выходили с рынка, когда увидели впереди себя целую процессию: невысокий благообразный старик в богато украшенном восточном одеянии, семенивший рядом с ним ровесник-слуга со свертками и трое крепких телохранителей с дубинками за поясом. Охранники были нагружены мешками с товарами и корзинами с едой. Старик что-то раздраженно говорил подскочившим к нему попрошайкам и даже не заметил, как шустрый малый, протягивая к нему ладошку, другой рукой срезает ножом увесистый кошель с деньгами. Отвлеченные спутники старика тоже этого не заметили.

Массинисса переглянулся с Оксинтой и тут же кинулся к воришке. Он оттащил его за шею от старика и пинком отшвырнул в сторону. Обозленный вмешательством, парень хотел было кинуться на него со своим маленьким ножом, но наскочил на Оксинту, прикрывшего царевича. Тут люди старика побросали поклажу и, взяв в руки увесистые дубинки, закрыли своего хозяина.

Воришка, видя, что расклад сил не в его пользу, сплюнул и пригрозил:

– Ты еще об этом пожалеешь, нумидийский щенок!

Вспыхнувший Массинисса рванулся было к нему, но Оксинта удержал царевича, видя, что за спиной наглеца собираются с угрожающим видом его помощники. Однако незадачливый вор свистнул своей шайке «отход» и покинул вместе с нею место преступления.

Старик подошел к Массиниссе и с улыбкой произнес:

– Благодарю тебя, юноша! Ты не только внимателен, но еще и смел: не всякий в Карфагене отважится связываться с Портовым братством. Да, я не представился. Мое имя – Ферон, я торговец, родом из Иудеи. Не скажу, что я самый богатый купец в Карфагене, но поговаривают, что самый мудрый. А кто ты, мой спаситель?

– Массинисса, сын Гайи, царя Массилии.

Ферон всплеснул руками и чуть поклонился:

– Извини, царевич! Мне следует называть тебя этим почетным званием.

– Ты не мой подданный, уважаемый Ферон, и я не у себя дома, – тоже улыбнулся довольный его учтивостью Массинисса. – Мне будет достаточно обращения по имени.

Слуги старика подобрали покупки, и все вместе они пошли дальше. По дороге Ферон стал живо интересоваться нумидийскими товарами, иногда выказывая при этом поразительную осведомленность о качестве некоторых из них.

Шли они не торопясь и далеко отойти от злополучного места не успели. Сзади послышался топот ног, и вскоре их окружила толпа мужчин и парней весьма разбойничьего вида. В руках они держали предметы, которые официально к оружию не относились, но при их ремесле таковыми являлись – палки, цепи, ножи.

Оксинта полез за своим кинжалом, Массинисса обнажил меч, а вот телохранители старика в этот раз, не выпуская поклажу из рук, почему-то робко переместились за спину хозяина. Их испуганный вид подействовал и на царевича, который почувствовал предательский холодок страха. Конечно, меч в руке придавал Массиниссе уверенности, но ему ведь еще ни разу не доводилось убивать. К тому же нападающих было многовато для них с Оксинтой. На удивление спокойный старик не двигался с места, а лишь внимательно вглядывался в ряды разбойников.

Вперед протиснулся крепкий парень в новой дорогой одежде. Скрестив руки на груди и при этом выставив напоказ перстень с синим камнем, он поинтересовался:

– Ну и кто из вас, чужеземцы, осмелился обидеть члена Портового братства и лишить его законной добычи?

Массинисса собирался гордо сказать: «Я!» – но почувствовал, что в горле пересохло, и побоялся, что голос его прозвучит жалко. Царевич молча двинулся вперед, но Ферон жестом остановил его и поинтересовался у главаря разбойников:

– А как зовут молодого господина, который говорит от имени уважаемого Абидоса, предводителя Портового братства?

Вожак разбойников усмехнулся:

– Мое имя Селькафт. Хотя к чему мертвецам знать его?

Шайка стала угрожающе надвигаться на них. Массинисса почувствовал, как вспотела ладонь, державшая рукоять меча, и испуганно подумал: «Только бы оружие не выскользнуло при ударе!» Но тут Ферон тоже скрестил руки на груди, и только сейчас царевич увидел у него на пальце такой же перстень с синим камнем, как и у Селькафта.

Селькафт смутился:

– Откуда у тебя это?

– Уж не думаешь ли ты, что я, в мои годы и с моим богатством, его своровал? – поинтересовался Ферон. – И уж тем более стал бы пользоваться ворованным знаком расположения Абидоса, зная, что за такой обман полагается смерть?

Селькафт сделал знак, и толпа за его спиной остановилась и даже попятилась назад.

– Так кто ты, старик? – вновь спросил разбойничий вожак. – И чем была вызвана милость к тебе уважаемого Абидоса?

– Мое имя – Ферон.

Видимо, это многое объяснило вожаку. Он опустил руки и почтительно-сдержанно поклонился.

– Могу я узнать, уважаемый Ферон, из-за чего случилось это недоразумение?

Старик демонстративно ткнул пальцем со сверкнувшим синевой камня перстнем в стоявшего рядом с Селькафтом воришку и сказал:

– Твой человек во время работы смотрел не на мои руки, а только на мой кошелек. Ты представляешь, что было бы, если бы ему удалась его проделка? Мне пришлось бы обращаться к уважаемому Абидосу. И не думаю, что он был бы рад тому, что кто-то из членов Портового братства не заметил знак его благоволения на руке жертвы.

– Прости его, старик, мой помощник был невнимательным и плохо выполнял свое ремесло, – попытался вступиться за воришку Селькафт. – Будь к нему снисходительным, ведь он тоже, как и я, работает на уважаемого Абидоса.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что предводителю Портового братства понадобился мой ничтожный кошель, в то время как наши с ним дела решаются объемами трюмов кораблей и караванами? Твой человек провинился трижды: выбрал не ту жертву, попался, да еще и, чтобы скрыть свою оплошность, подставил тебя, предложив напасть на меня и моих друзей, – многозначительно показал рукой на Массиниссу и Оксинту старик. Затем он закончил: – Зачем тебе такой плохой помощник, уважаемый Селькафт?

Тот расстроенно оглянулся на воришку, и, прежде чем этот незадачливый малый успел что-то сказать, один из разбойников ударил его в спину ножом. Тело тут же уволокли прочь, а шайка по сигналу главаря разбежалась в разные стороны.

– Я думаю, недоразумение исчерпано? – поинтересовался Селькафт и, не дожидаясь ответа, повернулся и пошел своей дорогой.

– Вполне, уважаемый Селькафт! – крикнул ему в спину Ферон и обратился к новым друзьям: – Я хочу пригласить вас в гости. Мне кажется, нам будет о чем поговорить…

Двухэтажный дом Ферона напоминал маленькую крепость. Окружавшие его стены были не только высокими и гладкими, но еще и увенчаны острыми металлическими штырями. Сразу за оградой – густые колючие кусты. Деревья в небольшом саду росли невысокие, так что территория за оградой очень хорошо просматривалась. Окна первого этажа были узкими, двери небольшими и очень прочными.

Массинисса и Оксинта переглянулись, и хозяин, заметив их взгляды, пояснил:

– Я здесь чужеземный купец, хотя и прожил в Карфагене почти всю взрослую жизнь. Мне приходится воздерживаться от похвальбы своим богатством. И не только из-за воровства, с этой бедой еще можно справиться, а вот с жадностью и завистью местных чиновников – сложнее. Аппетиты у них ненасытные, а потребности – нескончаемые. Лучше не злить их своим богатством и не напрашиваться на поборы. Впрочем, их можно понять: когда человек долго находится рядом с большими деньгами, государственными или частными, он невольно переживает, волнуется, потеет. Вот к его рукам и начинают прилипать чужие монеты. Вначале их немного, затем все больше и больше. А вскоре чиновник примеряет к себе богатство, которое ему приходится видеть на службе, и всеми силами старается прикарманить его. На этом и держится чиновничье воровство и взяточничество в Карфагене.

Оксинта недоуменно поинтересовался:

– При чем здесь взятки? Мы тебя вообще-то про дом хотели спросить. Умеешь ты разговор в сторону уводить, уважаемый Ферон.

Старик, притворно возмутившись, спросил Массиниссу:

– Послушай, царевич, а твой приятель точно нумидиец? Чего он такой хитрый? Бывают ведь и черные иудеи.

Царевич приобнял телохранителя за плечи и сказал:

– Не переживай об этом, старик. Он настоящий нумидиец! Если бы ты видел его в бою, ты бы не сомневался.

– Достойный ответ!

Ферон рассыпался в комплиментах Оксинте, но все-таки ушел от рассказа о защитных свойствах своего жилища. За неспешным разговором они оказались на пороге дома.

– Друзья мои, – предупредил их хозяин, – у меня не так часто бывают гости, и поэтому мало кому известно, как я живу. Я надеюсь на вашу скромность.

Ферон распахнул двери, и молодые люди увидели небогато обставленные комнаты первого этажа. Старик быстро провел гостей мимо кухни, прачечной и кладовых, где суетились слуги, к лестнице, ведущей на второй этаж. Здесь несколько охранников стояли возле массивных деревянных дверей, которые были обиты железом и украшены фигурной ковкой в виде незнакомых Массиниссе узоров.

Ферон подошел к дверям и повторил:

– Напоминаю: я очень надеюсь на вашу скромность, друзья, потому что эту часть моей жизни знают очень немногие. Теперь и вы в их числе, потому что я благодарен за помощь и доверяю вам.

По знаку хозяина слуги отворили двери, и у Массиниссы и Оксинты непроизвольно вырвалось:

– Ух ты!

Приемный зал поражал своим великолепием и роскошью. Пол из дорогого мрамора покрывали богатые ковры, на стенах были шкуры экзотических животных, у стен стояли всевозможные статуи из бронзы. Обеденное место тоже было шикарным: столики из красного дерева, ложи, украшенные яркими покрывалами с мягкими подушками.

Старик хлопнул в ладоши, и расторопные служанки принялись накрывать на стол. Несколько слуг подошли к хозяину и гостям с тазиками, кувшинами воды и полотенцами. Помыв руки, Ферон и молодые люди возлегли на ложах.

– Я живу тихо, одиноко, – стал говорить купец. – Всю жизнь старался ради того, чтобы обеспечить жену и детей. У меня сын и дочь. Но супруга уже покинула меня по воле богов, а вот дети бросили меня уже по своему желанию. Сыну неймется: начитался легенд о былом могуществе Иудеи и отправился туда восстанавливать ее величие. Связался с какими-то заговорщиками. А у дочери любовь всей жизни – какой-то молодой ливийский купец. Сбежала с его караваном, а теперь этот купчик набивается ко мне в компаньоны, говорит, что он мне родственник.

На столе появились всевозможные яства и лакомства в посуде из дорогого цветного стекла. Ложки и столовые ножи были из серебра.

– Так что никто из моих славных деток меня не слушает, зато дружно тянут деньги: один вроде как на борьбу, другая на внуков, которых я в глаза-то и не видел.

– И тем не менее, как можно заметить, они не слишком разорили своего отца, – с почтением и легкой улыбкой заметил Массинисса, показывая рукой на окружающую обстановку.

Усмехнулся и Оксинта, а Ферон внимательно посмотрел на Массиниссу и вдруг заразительно рассмеялся.

– Да, царевич, ты прав! Я не очень-то спешу потакать всем их просьбам. Мне слишком дорого досталось это богатство, и я хорошо знаю цену каждой своей монете.

Ферон взял в руки кубок, который тут же наполнил вином стоявший за его спиной слуга. Хозяин сделал приглашающий знак гостям, но Массинисса взглянул на нахмурившегося Оксинту и произнес:

– Мне только воды.

Старик ничего не стал спрашивать и продолжил свой рассказ:

– Я оказался в Карфагене, когда был немного постарше тебя, царевич; наверное, возрастом как твой друг.

Оксинта хотел поправить старика – мол, он не то чтобы друг, – но Массинисса сделал упреждающий жест.

– Меня привез сюда дядя, которому я был нужен в качестве помощника. Мое многочисленное семейство в Иудее решило, с одной стороны, расстаться с лишним ртом, с другой – строило планы, что я, как самый старший и смышленый, лучше приживусь на чужбине, и к тому же при помощи родственника, возможно, чем-то помогу им.

Однако то, за что меня ценили дома, страшно раздражало дядю. Я подсказывал ему, как лучше вести дела, а он поступал наоборот – себе в убыток. Мне удалось выучить пунический язык и начать успешно торговать, принося дяде прибыль, а он ругался, думая, что я что-то утаиваю от него. В общем, он всегда был недоволен мной, держал впроголодь, и я не имел возможности купить себе достойную одежду. А дядя говорил, что я должен быть благодарен ему за то, что он привез меня в самый красивый и богатый город мира.

В конце концов, потеряв веру в то, что смогу устроить свою жизнь под дядиным покровительством, я и вправду стал утаивать от него часть заработка и проворачивал тайком кое-какие сделки. Но чтобы не выдать себя, ничего не покупал на вырученные деньги и по-прежнему питался со слугами на общей кухне. Кстати, благодаря этому я стал лучше понимать простых людей, выучил несколько языков, а еще пользовался благосклонностью молодых служанок. Я ведь тогда был молод и недурен собой.