Год Черной Обезьяны

– Ну что сказал старик по поводу браслетов и зеркала?

Джинггуо подумал пару секунд.

– Он сказал, что даст лучшие свои браслеты, но хочет за них новый обогреватель.

– Старик не дурак! – Дзюто похлопал по своему лысеющему плоской лужицей темечку. – Слушай, пацан, твоя мать говорила, что будет перестановка рядов… Я тут сижу в самом конце – непроходное место, мне бы поближе ко входу, где народ больше кучкуется, можешь за меня попросить? И будет тогда тебе новый обогреватель.

Джинггуо побежал в их с матерью бывшее жилище, которое к тому времени уже было переоборудовано под кабинет, – мать сидела за широким столом, на котором с двух сторон стояли кадки с искусственными цветами, и перебирала чеки. В кабинете Минчжу обычно был кто-то из арендаторов, поставщиков или рабочих – на складе все время нужно было что-то чинить. Со всеми мать разговаривала командным тоном, и не всем это нравилось, и они начинали угрожать матери в ответ. Но в этот раз хозяйка склада была одна.

– Чего тебе, Сяо Юй?

– Мама, ты будешь переставлять прилавки местами?

– А тебе какой в этом интерес?

– Дело есть одно. И для этого дела нужно дать Дзюто прилавок поближе ко входу.

Минчжу оценила серьезный настрой мальчика, увидев в его поведении деловую хватку, доставшуюся ему, видимо, по наследству. Она подошла к Джинггуо и потрепала его мягким, слегка отливавшим медью темным волосам.

– Ну хорошо. Не знаю, какое у тебя там дело, но можешь пообещать Дзюто, что мы что-нибудь придумаем.

Таким образом Джинггуо провернул свою первую сделку. С тех пор, почувствовав вкус к переговорам, Сяо Юй постепенно стал кем-то вроде теневого администратора торгового центра – он собирал пожелания арендаторов и передавал их матери, получая от клиентуры в подарок безделушки, которые потом продавал в школе или обменивал на ответы на контрольные.

К четырнадцати годам Джинггуо вытянулся и возмужал лицом: крупные миндалевидные карие глаза с изумрудным отливом смотрели прямо, с хитрецой. На фоне одноклассников Сяо Юй выгодно отличался прямым тонким носом, какой обычно рекламируют в качестве идеального результата пластической хирургии, и четко очерченным подбородком. Как минимум три одноклассницы, по прикидкам Джинггуо, были влюблены в него по уши. Девочки чуть ли не до драки спорили, у которой из них Сяо Юй возьмет тетрадку, чтобы списать. За пару лет у Джинггуо сложились отточенные схемы получения ответов на контрольные для дальнейшей продажи. Ночной сторож Джинмин со склада подрабатывал в школе. Однажды Джинггуо застал Джинмина поздно вечером в торговых рядах за мелким воровством сухофруктов и конфет. За то, что Джинггуо сохранил секрет, Джинмин ранними утрами приходил в учительскую и переписывал на небольшие листки ответы к тестам. Помимо этого, у Джинггуо были прикормленные шпионы из параллельных классов, которые сливали информацию, если контрольная проводилась в несколько заходов.

Джинггуо хранил свои источники в строжайшей тайне, а еще продавал ответы выборочно, чтоб махинации не стали очевидны для учителей. Но не одного Сяо Юя привлекало прибыльное дело торговли ответами. В школе промышляли «Тигры», группировка старшеклассников, которые действовали более топорными методами: вскрывали кабинеты и один раз даже выбили стекло на двери в учительскую часть, из-за чего все варианты контрольных в ту неделю были переделаны, и Джинггуо лишился своей выручки. «Тигры» не помнили, что начали травить его еще на футбольной площадке в девяносто восьмом, зато помнил Джинггуо. Для них он был занозой в заднице, «белоручкой»: отказался вступать в их ряды, делиться деньгами и источниками, переходить на их методы.

Предводитель «Тигров», Джэминг, занимался единоборствами. Его переломанные уши напоминали грецкие орехи, а рот был постоянно открыт, так как нос не дышал, опять-таки, из-за многочисленных переломов. В сентябре две тысячи пятого предводитель «Тигров» остановил Джинггуо в коридоре.

– Красавчик, куда спешишь?

– Не твое дело.

– Как дерзко сын потаскухи выражается, ребята, посмотрите-ка! – Джэминг оскалился в ухмылке, остальные «Тигры» послушно закивали, скривив рожи.

– Что тебе нужно, Джэминг?

– Химия к концу следующей недели. Я знаю, ты можешь достать. И не отнекивайся, иначе твоя смазливая рожа будет разукрашена так, что бабы надолго перестанут по тебе сохнуть.

С химией было сложно во всех отношениях, примерно как Джэмингу с его рожей заполучить девчонку, не прибегая к угрозам. Учитель химии носил ответы на свои контрольные в буром кожаном портфеле, с которым не расставался. Минчжу расценила мрачное настроение сына как признак начала пубертата.

– Это пройдет, мальчик мой. Не обращай внимания на бездарей в своей школе, если они травят тебя из зависти, – ты красив, ты талантлив, и тебя ждет большое будущее. И вообще, может, переведем тебя в другую школу?

– Не надо, мама.

– В любом случае я выпишу тебе хорошего учителя русского из города Б. Однажды ты поедешь туда и выразишь свое уважение отцу. Возможно, ты даже станешь управляющим в его большом бизнесе.

Отношение к фантомному русскому отцу менялось по мере взросления. Джинггуо то вместе с матерью предавался мечтаниям о некоем прекрасном мистическом благодетеле, встреча с которым однажды внесет в их жизнь полную гармонию, то был на него страшно зол за свою судьбу бастарда смешанной крови, вынужденного наблюдать, как мать гробит себя, работая за четверых. В последнее время ему было все равно – мужчина из-за реки не знал его, никак не влиял на его дела и планы, только создавал дополнительный повод раздражаться на мать. Минчжу никогда не уделяла слишком много внимания своей внешности, но в последние годы резко состарилась и загрубела от тяжелой работы в торговом центре. Ее глаза все реже бывали нефритово-зелеными и все чаще – блеклыми.

В том сентябре Джинггуо принципиально не стал доставать Джэмингу ответы по химии. «Тигры» поджидали его на поросшей травой футбольной площадке, где восемь лет назад Сяо Юй раскладывал узоры из камней. Стояло прекрасное запоздалое, как говорят русские, бабье лето, дул теплый ветерок. Мягкие предзакатные лучи подсвечивали проволочное ограждение площадки.

Джэминг стоял в боевой стойке посреди поля.

– Он мой, не трогай! – гаркнул он, щурясь, развалившимся на траве «Тиграм», которые, впрочем, и не особо рвались в бой.

До того дня Сяо Юй ни разу не дрался, впрочем, назвать дракой то, что произошло дальше, можно было только с очень большой натяжкой. Перед лицом Джинггуо блеснул, будто солнечный зайчик, кастет. Сяо Юй потянулся схватить рукой что-то в воздухе, как будто срывая простыню с сушилки или совершая движение тай-чи, чем вызвал гогот «Тигров». Пара ударов – и кусок железа окрасился багровым, с него закапало. Сяо Юй сглотнул кровь вместе с осколком переднего зуба. Следующий удар его ослепил – на месте носа вспух шар боли. Джэминг схватил Джинггуо за волосы, задрал ему голову, прокричал в лицо, брызжа слюной:

– Ну как, сын потаскухи, нравится, как разукрасили твою сладкую мордочку?

Джинггуо хотелось скрежетать зубами, но не получалось. Почему-то в этот момент он вдруг вспомнил об отце, которого видел только на одной-единственной зернистой фотографии. Снимок был нечеткий, но Джинггуо представилось, что отец высокий и широкоплечий, что он стоит на этой площадке и не отводя глаз смотрит на избиение сына. Не двигаясь с места. Джинггуо попробовал плюнуть в лицо своему мучителю, но смешанная с кровью слюна лишь растеклась по подбородку.

На следующей неделе Минчжу, не переставая причитать, организовала перевод Джинггуо в частную школу. В декабре приезжала большая делегация школьников из города Б, и многие пришли в торговый центр матери перед обратным паромом, чтобы накупить безделушек. Все еще немного помятый Джинггуо прятался в кабинете матери, но Ливэй рассказал, что было много красивых девушек. Когда лицо Сяо Юя зажило, оно вдруг стало ему больше нравиться. Как будто до этого его черты принадлежали кому-то другому, а теперь он отвоевал их себе, заслужил и вылепил собственноручно. Кожа на скулах загрубела, на носу образовалась едва заметная горбинка, которая тем не менее неуловимо добавляла Джинггуо мужественности.

В выходные из города Б приезжала тучная Светлана Викторовна – преподавательница русского языка, от которой всегда пахло молоком и выпечкой. Язык давался Джинггуо сам собой, без особых усилий, и в этом был, пожалуй, его третий талант. Тем временем Сяо Юй продумывал дальнейшие варианты зарабатывания денег. По рассказам арендаторов матери, с тем же товаром в городе Б можно было рубить в несколько раз больше, если заполучить козырную точку.

8 (Лариса)

Лариса Великодная очень боялась не восстановить фигуру после родов. Иногда ей хотелось иметь профессию, никак не связанную с внешним видом, офисную работу, как у сводной сестры Любы. Хочешь – толстей на двадцать килограммов, хочешь – худей на столько же. Пока влезаешь в офисное кресло, всем все равно. Да даже если перестанешь влезать, всего-то придется купить кресло побольше. Но Лариса выбрала актерское ремесло. Здесь твое тело все время рассматривают, оценивают, помещают в жесткие рамки.

Близких отношений со сводной сестрой у Ларисы так и не сложилось, они не очень ладили с самого детства. Слишком непохожие во всем они получились, будто не от разных отцов, а с разных планет. Словно и ДНК у них общей не было: Люба светленькая, долговязая, Лариса – черноволосая, невысокого роста. Прямые брови Любы всегда были слегка нахмурены, как полагается серьезной девушке, круглой отличнице. Брови Ларисы, с резким изломом, всегда будто бы выражали изумление. Младшая сестра часто теряла нить объяснения на уроках, витала в облаках и блистала во всей без разбору самодеятельности: танцы, вокал, театр. Старшая всегда шарахалась от мальчиков. А у Ларисы уже в средних классах появлялись поклонники, как правило парни постарше, с которыми она тайком от родителей убегала по вечерам в кино и целовалась на набережной. Люба при этом никогда не упускала возможности заложить родителям младшенькую, по поводу и без.

Хорошо, что Люба сразу после выпускного улетела в Москву и там обосновалась. Само присутствие старшей сестры в городе Б мешало бы Ларисе даже просто выходить на сцену. Лариса верила в свой актерский талант, но пока ее задвигали на глупые второстепенные роли, ставили раздавать колбасу в антракте… Правда, унизительную обязанность окупила встреча с будущим мужем. Именно благодаря шутливой сценке в антракте у Генаши появился повод рассмотреть ее поближе, заговорить, спросить, что она делает после спектакля. Так что все сложилось не так уж и плохо.

Генаша… С ним Лариса вытянула счастливый билет. Гена был для всех в ту пору олицетворением нового времени – бизнесмен, скорее персонаж «Санта-Барбары», чем вчерашний аспирант, еще недавно сдававший, как и все, основы марксизма-ленинизма. Нет, за Генашей и такими, как он, несомненно, было будущее: муж будто по запаху определял, куда скоро рекой потекут деньги, какая ниша не занята, где будет спрос, с кем и о чем нужно договориться для сделки. Он не боялся бандюков, везде имел влиятельных друзей. Не жалел себя, начинал с того, что на своих плечах таскал баулы с китайским товаром через границу. Такие, как Генаша, поднимали регион. Челнокам вроде него обязательно когда-нибудь поставят памятник в центре города, думала Лариса.

Вообще-то Лариса не то чтобы нуждалась в деньгах. Она жила с родителями, квартира была стометровая, в престижном доме. Отец – главный редактор «Амурской правды» и заслуженный гражданин города, мать – заведующая акушерским отделением горбольницы. Дочке они подарили двушку в том же доме. Генаша помог Ларисе удачно обменять квартиру на жилплощадь попросторнее в доме попроще и на новенький москвич: «Возить вас с детьми за город». В начале отношений Генаша одолжил у Ларисиных родителей солидную сумму для стартового капитала. Казалось, он и камень смог бы расположить к себе: родители поверили в него безоговорочно. Буквально через год он вернул деньги с большим процентом, и дальше молодая пара уже ни в чем себе не отказывала.

Генаша модно одевался, удачно шутил, баловал Ларису импортными шмотками, нравился всем ее подругам и был серьезно настроен на создание семьи. Было только одно но: Лариса ему не доверяла. Она не помнила, когда впервые ощутила эту легкую тревогу из-за его возможной неверности. Гену ни разу не уличили ни в чем подобном. Но он как будто не был с ней на сто процентов, в его жизни всегда оставалось много воздуха для других людей. Он принадлежал всем сразу: прежде всего этому странному времени, девяностым, только что открывшемуся Китаю, городу Б. И будто всем женщинам в нем. Лариса боялась, что Гена слишком талантлив, в нем слишком много природного топлива. А она казалась себе недостаточно требовательной, недостаточно красивой и яркой, чтобы поглотить всю эту энергию. В ресторанах Гена окидывал взглядом столики как свои владения и все женщины оборачивались, чтобы наградить успешного бизнесмена одобрительным кивком или игривой улыбкой. В такие моменты Лариса чувствовала себя невидимкой. Она мечтала получить главную роль в каком-нибудь знаковом спектакле, допустим в «Бесприданнице», чтобы ее сфотографировали крупным планом на афишу, которую бы развесили по всему городу. Тогда ее напечатанное на глянцевой бумаге лицо напоминало бы всем, что место жены преуспевающего бизнесмена занято, и занято не абы кем. Еще лучше было бы сняться в кино или сериале, чтобы в каждом ящике страны сияла Лариса Великодная, чтобы она ощущалась вездесущей силой, с которой никто не сможет соревноваться за Гену.

За ежедневным расписанием Генаши невозможно было уследить – постоянные встречи, звонки, поездки в Китай, задержки в Китае. На безобидный вопрос «Когда будешь?» стандартным ответом было сухое «Не знаю, как дела пойдут». Со временем Лариса и вовсе перестала допытываться, понимала, что муж весь в бизнесе. Старалась гнать от себя мысли о сопутствующих возможностях супруга. Все же он всегда возвращался, строил совместные планы на долгие годы вперед, водил ее в рестораны и кино. Просто время сейчас такое, он старается для нашего будущего, успокаивала себя Лариса. Но единственные минуты, когда она ощущала, что Генаша на сто процентов принадлежит ей, случались в постели. Когда он придавливал ее своим весом, был внутри, Лариса жадно впивалась ногтями в его спину, осознавая, что в эти мгновения наконец-то ни с кем его не делит.

Ребенок был еще одним способом привязать мужа к себе. У самой Ларисы не было острого желания становиться матерью, слишком много личных амбиций еще не реализовано, слишком многое придется поставить на кон. Но Гена детей хотел, и она не решилась отказать. Первый год после рождения дочки, которую назвали Машей в честь Генашиной бабушки, прошел тяжело: девочка плохо спала и много плакала, Гена часто пропадал, Лариса чувствовала себя измученной и некрасивой. Жизнь превратилась в адское колесо повторяющихся неинтересных дел: постирать пеленки, нагреть бутылочку, протереть пол, одеть, раздеть, покачать, помыть. Время и летело, и тянулось как смола. Помимо сна Гена проводил дома в среднем, кажется, около часа в сутки: увлеченно играл с дочкой, мог даже поменять пеленки, но потом сразу пропадал «по делам». Как на женщину на Ларису он почти не смотрел, будто она была нянька для его ребенка, а не жена. Поэтому фигуру нужно было вернуть не только для театра. Нужно было снова стать желанной и интересной для мужа.