Год Черной Обезьяны

– Что ты вяжешь?

Ангелина аккуратно приподняла свой последний проект светло-голубого оттенка:

– Это свитер. На нем будут белые медведи на льдине.

Гена присвистнул.

– А мне свяжешь что-нибудь?

Девушка осторожно отложила спицы, наклонила голову и лукаво улыбнулась.

– А мне что за это будет?

– Десять килограмм конфет «Ананас». А еще в кино тебя свожу.

Ангелина рассмеялась и снова принялась за вязание.

– То есть это мне подарок, в кино с тобой сходить? Высокого же вы о себе мнения, Геннадий!

– Это значит «нет»?

Гена глядел на девушку в упор с каменным лицом.

– Это значит «подумаю». Вот защитишь успешно диссертацию, свяжу тебе что-нибудь в подарок. И в кино, может, сходим, смотря что показывать будут.

На этих словах в комнату вошел отец, и больше Гена про свидания не заикался.

Девяносто первый был странным годом. Вокруг Ангелины всегда вилось много поклонников, и ей нравилось их внимание, но выбирать она не умела. Долго казалось, что на горизонте появится кто-то лучше, богаче, успешнее. В результате к выпуску, когда большинство однокурсниц уже были замужем и беременны, Ангелина оставалась одна, с невнятными перспективами. В тот год в воздухе витало смутное ощущение грядущих перемен, как будто скоро прибудет некий поезд, но точное время прибытия неизвестно, и остановится он буквально на минуту, и нужно будет непременно на него успеть. Гена стал появляться реже. Ангелина слышала, как по телефону отец говорил любимому аспиранту:

– Геночка, дорогой, коммерция – это хорошо, но нужно же диссертацию защитить, мы же на финишной прямой.

В августе отец принес фотографию, которую Ангелина запомнила навсегда.

– Смотри, что Генка наш вытворяет, – с гордостью сказал он, протягивая снимок дочке.

На прямоугольной карточке человек двадцать позировали на темно-зеленом танке на фоне затянутого облаками московского неба и накрененного шпиля высотки. Кто-то держал в руках рупор, кто-то – фотокамеру. Около танкиста в камуфляжной форме в полный рост стоял спортивный мужчина и грозил кулаком в воздух. Ангелина не сразу признала Генку: без очков, рукава рубашки закатаны, густые волосы отливают медью. Он был красив. Ангелина постаралась скрыть свое восхищение.

– С каких это пор Генка не носит очки?

– Сделал коррекцию зрения в Москве. Я его на конференцию отправил, а он вместо этого, негодяй, по танкам около Белого дома скачет.

– Хм, понятно. Диссертацию-то защищать он собирается? Я ему свитер обещала связать, если защитит.

– Ох, должен прийти ко мне в следующую субботу, но чувствую, от науки будет отбрехиваться. – Гриша махнул рукой, будто заранее признавая поражение в споре с аспирантом.

Ангелина готовилась к приходу Генки всю неделю: взяла у подруги кореянки Суны короткое розовое платье с воланами, делавшее ее похожей на фламинго, купила мундштук, чтобы, куря сигарету, выглядеть загадочной. В намеченный вечер она села с книгой в беседке во дворе, чтобы невзначай пересечься с аспирантом без надзора отца. Двор пятиэтажки плотно окружали пахучие кусты сирени. Ангелина уже предавалась мечтам, как целуется с Генкой в загсе. Любимый аспирант, судя по всему, знал, как вскочить на тот поезд, который вот-вот должен приехать. Вдруг из-за кустов донеслось раздражающее женское хихиканье. Через минуту смех, перемежаемый мужским шепотом, раздался опять. Ангелина осторожно вышла из беседки и развела ветви сирени. Худощавая брюнетка с невыразительным лицом, пунцовым от волнения, стояла прислонившись к прутьям забора. К ней вальяжно склонялся парень: широкая спина, рубашка с закатанными рукавами, волосы отливают медью. Вот он нагнулся ниже и поцеловал противно хихикающую девушку в губы. Ангелина была поражена простотой и банальностью открывшейся сцены. Как он мог? Она чувствовала себя оскорбленной женой.

– Давай я закончу тут дела и приду к тебе вечером? – прошептал Генка.

– Только не очень поздно, – кокетливо ответила брюнетка, – завтра у меня утренняя репетиция.

Ангелина швырнула книгу в песочницу и зашагала прочь из двора, гулять по набережной.

Суна знала все про всех, она питалась и дышала сплетнями. Поэтому, дождавшись позднего вечера, чтобы точно разминуться с Геной, Ангелина позвонила подруге с домашнего телефона.

– Привет, дорогая. Не спишь еще?

– Ой куда там, мои, как обычно, на Мухинку вдруг собрались, я должна помочь мясо для шашлыка замочить. А тебе что-то от меня надо.

Суна была проницательна почти до ясновидения, и Ангелина даже не пыталась от нее что-то скрывать.

– Простое любопытство. Аспирант моего отца – Генка Данилов – позвал меня на свидание. Я и не планирую идти, у меня вариантов хватает, но ты не знаешь, он вообще свободен?

Суна поцокала языком.

– You've come to the right place. Простое любопытство, ну-ну. Мам, да сейчас я приду, не будет ничего этой говядине из-за пяти минут! – крикнула она в сторону. – Тут срочное дело, вопрос жизни и смерти!

Ангелина нервно ерзала на табурете в розовом платье Суны, которое теперь казалось ей страшно пошлым. Суна снова приложила трубку к уху.

– Извини, в этом доме нет мне никакого покоя, всегда поручения. А ты что, влюбилась в Генку? Да, он ничего… И говорят, у него есть подвязки для торговли с Китаем, ты же понимаешь, что скоро откроют границу для частников? Ну не суть… Так вот, Генка твой уже полгода встречается с Ларисой Великодной, в четырнадцатой школе училась. Сама по себе – мышь мышью, но, видимо, мышиность свою компенсирует артистической деятельностью. Она и в «Ровесниках» танцевала, и в «Амурских самоцветах» пела, теперь вот окончила училище и в драмтеатре актрисулька. Кстати, ты слышала, они с «Ровесниками» в ГДР на гастроли ездили, и там, говорят, хореограф Ларису… Ну да не суть, я думаю, это неправда, хотя жена хореографа, говорят, потом шла по Ленина и рыдала, все видели, стыдоба такая.

4 (Ангелина)

Амурский областной театр драмы розовел на пересечении Ленина и Комсомольской. Ангелина несколько раз приходила постоять через дорогу от здания. В конце концов она решилась зайти в кассы, где взяла программу на сентябрь. Лариса В. значилась в трех спектаклях: «Мадемуазель Нитуш», «Игроки» и «Заговор чувств», везде на второстепенных ролях. Немного подумав, Ангелина купила билет в партер на «Заговор чувств» по роману Олеши.

К походу в театр Ангелина тоже готовилась тщательно, как будто это было свидание с Геной. Она надеялась, что не пересечется с ним в зрительном зале или буфете, ведь не будет же он ходить на каждый спектакль пассии. Покрутившись в розовом платье Суны перед зеркалом, Ангелина все же предпочла джинсы и черную водолазку. По пути на спектакль она остановилась у цветочного ларька и купила три красные гвоздики. Ангелина не была в драмтеатре со времен школьных культпоходов. Для города Б атмосфера театра была на удивление благородная и величественная – здание сохранилось с тысяча восемьсот восемьдесят девятого года.

Несмотря на скудный выбор продуктов в магазинах, стойка театрального буфета ломилась: поблескивали бутерброды с семгой, красной икрой и колбасой. Посетители заталкивали в себя дефицитные угощения, заливая их армянским коньяком и советским шампанским. Временами казалось, что люди пришли сюда не ради спектакля, а ради того, чтобы поесть. На крошечных круглых столиках не помещались нагруженные пластиковые тарелки, очередь тянулась до самых дверей.

В фойе Ангелина купила черно-белую программку, напечатанную на плохой бумаге, и спешно раскрыла ее в поисках имени соперницы. «Елизавета Ивановна – Лариса Великодная», – значилось двенадцатой строчкой на развороте. Черно-белые портреты актеров на стенах отчего-то казались траурными. Ларисы там не обнаружилось, но Ангелине было неприятно даже представить, что эта мышь однажды глянет на нее из этого ряда. Какое глупое, тщеславное и дутое занятие – быть актрисой. Ангелина прокручивала в голове сюжет давным-давно прочитанного романа Олеши – какая еще Елизавета Ивановна, наверное, одна из соседок по коммуналке Бабичева и Кавалерова, главных героев «Зависти». Ничего не значащая роль, с таким же успехом Лариса могла бы играть дерево.

Когда поднялся занавес, Лариса Великодная уже красовалась на сцене. В шелковом халатике поверх тонкой сорочки, в тапочках с меховыми помпонами, в бигуди. Плоская, неинтересная, не тянущая на отведенную по сценарию роль обольстительницы. Ангелина гораздо лучше сложена, ее лицо эффектнее вылеплено, она вполне смотрелась бы на сцене. Что это, зависть – как в романе? Но ведь она никогда не хотела быть актрисой. Просто мерзко, что эта мышь отобрала у нее Генку, а теперь еще и вертится перед сотнями зрителей в свете софитов. Какого черта Великодная в открывающей сцене, если роль второстепенная? Кто ставил этот дурацкий спектакль? Ангелина покосилась направо и налево, пытаясь оценить впечатление соседей по ряду от мыши в сорочке. Не определила: грузный мужчина справа ерзал, дама в бисерном платье слева осторожно разворачивала конфету. Небольшой скандальчик с мужем, и Лариса исчезает среди декораций коммуналки, предоставляя сцену Бабичеву, который проводит лезвием по намыленной щеке и поет в полный голос. Ангелина засунула измятую программку в сумку и постаралась успокоиться. В конце концов, какие права Лариса имеет на Генку? Просто Ангелина отказала ему тогда, нужно же было парню к кому-то пристроиться на время. Но аспирант прибежит, стоит только Ангелине поманить пальцем. Да, так тому и быть.

К радости Ангелины, больше слов у Ларисы в первом акте не было. Она появлялась пару раз в общих сценах, но все внимание забирали на себя Бабичев и Кавалеров. Прозвенел звонок, начался антракт. Прожорливый зритель снова повалил в буфет. В дамской комнате Ангелина сполоснула лицо холодной водой и оценивающе оглядела себя в зеркале. Нет, все же она определенно красивее. Водолазка льнула к тугому спортивному животу, джинсы плотно облегали женственные бедра.

На ступеньках перед партером царило оживление, и Ангелина вытянула шею, чтобы рассмотреть, что там происходит, а когда увидела, чуть не рассмеялась в голос. Лариса Великодная в запахнутом халатике стояла с подносом нарезанной колбасы и раздавала ее зрителям. Вот эта роль ей удавалась гораздо лучше. Ангелина подошла к сопернице и посмотрела ей прямо в глаза. Актриса натянуто улыбалась под толстым слоем театрального грима, потрескавшимся в уголках глаз и около рта. Ангелина взяла ломтик колбасы, видимо изображавшей ту, которую изобрел Бабичев, и аккуратно положила в рот, не сводя глаз с Ларисы. На вкус колбаса отдавала жареной резиной.

– Возьмите еще, не стесняйтесь.

Ангелина усмехнулась.

– А я свое всегда возьму, вы не переживайте.

Ангелина достала программку, развернула и демонстративно положила в нее несколько сырокопченых ломтей. Лариса продолжала натужно улыбаться, не подозревая, что было на уме у красивой зрительницы. Второй акт Ангелина отсидела во вполне хорошем расположении духа и даже не расстроилась, когда Лариса вышла с еще парой реплик во время проповеди брата Бабичева. Колбасница! Когда труппа вышла на поклон, Ангелина подарила одну гвоздику Кавалерову, одну Бабичеву и одну Ларисе, благодарно принявшей цветок. Спектакль Ангелине действительно понравился. После окончания, чтобы подышать воздухом и помечтать, она выбрала длинный путь мимо жутковатого недостроя – кариозного зуба «Бастилии».

Дома она застала отца в приподнятом настроении: он чистил картошку и напевал себе под нос на китайском песенку о двух гусях. Все-таки Ангелина любила его, хоть и не умела этого выразить. Изредка, когда она думала об отце или наблюдала за ним со стороны, ее сердце сжималось в комок. Григорию Витальевичу было около шестидесяти, он был рассеянным и непрактичным: задумавшись, мог сварить ручку в кастрюльке вместе с яйцами, все время терял документы и квитанции, а в его треугольной бороде непременно застревали крошки, которые он не замечал весь день. Ангелина поражалась, как отцу удалось защитить докторскую, с его-то бардаком на столе, и переживала, что он может попасть в какую-нибудь передрягу.

– Ты сегодня весел.

– Ангелинка, представляешь, я таки уговорил Генку защищаться! Приедет оппонент из Владивостока, я уже с ним созвонился!

– Это замечательно, пап. – Ангелина приобняла отца за плечи. – Но он же не пойдет в науку, к чему все это теперь?

– Пойдет не пойдет, защищаться надо. Работа хорошая, ему только нужно переписать пару глав для отправки рецензентам.

Ангелина стала ждать удобного случая. К счастью, он представился уже на следующий день. Начиналось ее любимое время года – бабье лето. Форточка была открыта, мягкие закатные лучи золотили мебель. Ангелина сидела в кресле с журналом «Бурда» на коленях и рассматривала выкройки. Именно сентябрь всегда ощущался как начало года, первая страница новой главы, а вовсе не сонное, похмельное первое января. Этой осенью Ангелине не нужно было идти ни в школу, ни в институт, но ее не покидало предчувствие волнующих перемен. Она собирала волосы в пучок, закалывая карандашом, потом распускала снова. Трелью пропел звонок. Девушка на пару секунд замерла – не почудилось ли? Но трель раздалась опять, в этот раз более протяжно и настойчиво. Отцу еще рано возвращаться из института, может, кто-то из студентов?

За дверью стоял Гена, такой неожиданно материальный, широкоплечий, умилительно растрепанный. На его лице читалось смущение, которое, впрочем, быстро сменилось нахальной ухмылкой. Ангелина тоже сначала растерялась, и с минуту они простояли молча. Наконец заговорил аспирант.

– Отец дома? Я тут книжки принес ему вернуть.

– Он еще в институте. Да ты проходи, что стоишь, как неродной. Чаю выпьешь?

Ангелина вынула карандаш из пучка, высвободив волны золотистых волос, и жестом пригласила гостя на кухню.

– Да я буквально ненадолго, мне нужно еще в кооператив забежать…

– Ох уж эти кооперативы, все сейчас состоят в кооперативах, а я ничего в этом не смыслю.

Гена шагнул в коридор и положил стопку книг на тумбочку в прихожей.

– А вот это ты зря! Если у тебя есть свободные деньги, мы можем их сейчас вложить…

– Ха! Какие деньги, Ген, не смеши меня, ну откуда они у меня возьмутся? Ты какой чай будешь, зеленый или черный?

Некоторое время они просидели друг напротив друга за кухонным столом, от которого отходил верхний клеенчатый слой, обнажая спрессованные опилки. Гена рассказывал о своих коммерческих проектах и что собирается наконец купить автомобиль, подержанный москвич. Потом разговор иссяк и аспирант стал поглядывать на часы. Ангелина запаниковала: вот сейчас он уйдет и отправится к Колбаснице и та наверняка вопьется в него как клещ. Свой шанс нельзя упускать. И тут Ангелина сделала то, чего сама от себя не ожидала: пересела на табурет поближе к гостю, взяла руку Гены и положила себе на бедро чуть выше колена. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Аспирант молча смотрел на тыльную сторону своей ладони, как будто на ней было что-то написано или словно она вовсе ему не принадлежала. Но не убирал. Тишина стояла невыносимая, звенящая, слышно было только, как тикают старые настенные часы в отцовской спальне. И как он спит по ночам с этим жестяным тиканьем? Гена, кажется, не дышал. Тогда, не понимая, откуда в ней взялся этот импульс, Ангелина пошла еще дальше: быстро наклонилась и чмокнула Гену в губы, но неловко, так, что попала только в уголок его рта. Аспирант подался было вперед, чтобы ответить на поцелуй, но Ангелина уже вскочила как ошпаренная, схватила со стола кружки, брякнула их в раковину, включила воду на полный напор. Через пару мгновений почувствовала спиной, что Гена встал со стула.

– Ну, я, наверное, пойду…

– Да-да, я скажу отцу, что ты заходил, про книжки отчитаюсь, – наигранно-непринужденно ответила она.

Ангелина тщательно намыливала и без того чистые кружки. Гена неспешно обулся в прихожей и аккуратно закрыл за собой дверь. Девушка достала карандаш из кармана домашних брюк, сломала его пополам и швырнула в угол.

5 (Ангелина)

Ночью Ангелина не могла спать. Было совершенно очевидно, что она все испортила. Какая же дура, господи, с таким же успехом она могла просто раздеться перед ним догола. Живот скручивали болезненные спазмы, хотелось стереть из памяти произошедшее, но унижение только сильнее жгло, разъедало изнутри, как серная кислота. Ангелина провалилась в забытье только к утру, а когда проснулась, поняла, что успокоилась. Что ж, с Геной вышел очевидный прокол, Акела промахнулся, но она все еще достаточно молода и несомненно хороша собой, а на аспиранте свет клином не сошелся. Просто надо больше выходить в люди, возможно, устроиться на работу, и личная жизнь еще сложится. Но после полудня неожиданно зазвонил телефон.

– Привет, это Гена.

– А, Гена, привет. Позвать отца?

– Нет-нет, я тебе звоню.

Ангелина зажмурилась, не веря своим ушам.

– Я слушаю.

– Не хочешь прокатиться? Я выкупил машину, как насчет на смотровую заехать?

– Ну можно.

– Тогда я заеду через двадцать минут.

Ангелина побежала собираться, на бегу чмокнув сидевшего над бумагами ничего не подозревавшего отца.

– Ты куда такая довольная намылилась?

– Да так, пап, с другом увижусь.

Розовое платье-фламинго наконец дождалось своего часа. Оборки соблазнительно играли под расстегнутым тренчем. По дороге на смотровую несколько раз повисало неловкое молчание. Но неловкость скорее забавляла Ангелину. Ее тактика была верна, крепость пала. Гена, неопытный водитель, старался концентрироваться на дороге, но москвич все равно заносило и дергало. Ангелина представляла, как Лариса расстроится, когда Гена перестанет отвечать на ее звонки, и в итоге состарится, всю жизнь играя второстепенные роли и раздавая колбасу в антракте. Ангелина чувствовала, что контролирует ситуацию. Всем было известно, чем обычно занимаются парочки, приезжающие на смотровую, но ей автомобильная прогулка казалась какой-то игрой. Она отпускала колкости насчет гоночных навыков Гены, шутила, что без очков у него вид несколько пролетарский, пародировала отца, восторженно нахваливающего диссертацию любимого аспиранта. Поздно заметила, что под конец поездки Гена сделался мрачным.

На смотровой площадке прямо возле стелы, обозначавшей въезд в город, уже стоял один автомобиль, тоже москвич, цвета морской волны. Привалившись к капоту, обжималась молодая пара: рыжая девушка и невысокий пухлый парень. Гена припарковался поодаль и выключил зажигание. Ангелина заметила, что аспирант смотрит в упор на пухлого и ноздри его раздуваются.

– Ген, все в порядке?

– Это Левашов. – Гена вцепился в руль так, что костяшки пальцев побелели. – Месяц назад он взял деньги на покупку японских холодильников и пропал. А теперь у него новый автомобиль, посмотрите-ка. Жди меня здесь.

Аспирант вышел из машины и направился к парочке. Парень стоял спиной и до последнего не видел Гену, пока рыжая не показала на него пальцем. Аспирант подошел вплотную к Левашову, задал какой-то вопрос, а в следующую секунду замахнулся и въехал кулаком тому в переносицу. Ангелина вскрикнула. Левашов сложился пополам, зажимая нос руками, рыжая громко запричитала. Сквозь пальцы Левашова сочилась темная жидкость, пока он на ощупь открывал водительскую дверь. Гена уже шагал обратно, встряхивая правой рукой в воздухе. Ангелина постаралась успокоить дыхание. Вдруг захотелось запереться в машине изнутри и не пускать Гену, но это была, конечно, глупая идея. Новенький москвич Левашова промчался мимо, прочь от смотровой площадки, выбивая из-под колес шумный фонтан гравия. Гена плюхнулся на сиденье, тяжело сопя. Кожа на костяшках была сорвана, из ранок сочилась, поблескивая, розоватая жижа.

– Болит?

Гена отдернул руку.

– Да ерунда. – Аспирант не смотрел в сторону спутницы. – Дай свой плащ.

Ангелина стянула бежевый тренч, который сшила сама, и подала Гене. Аспирант вышел из машины, распахнул заднюю дверь и аккуратно накрыл сиденье плащом. Встал выжидательно, ничего не говоря. Ангелина все поняла, одернула рюши и залезла на подготовленное место. Гена нырнул следом и сразу же поцеловал ее, горячо, крепко, но почему-то этот поцелуй ощущался как первый удар в драке, а вовсе не как прелюдия к любви. Дальше все произошло грубо и механически. Для Ангелины это был не первый раз, чем она не гордилась, но особо и не стыдилась. На обратном пути она пыталась поддернуть сквозь платье криво сидевшие трусики, оглаживала помятый плащ и не проронила не слова.

– Ну, давай, до скорого.

Гена поцеловал ее в щеку, как младшеклассник, и остался за рулем. Ангелина неловко выползла на дорожку перед подъездом, едва не сломав каблук. Оказавшись в своей спальне, разрыдалась. В произошедшем опять виновата целиком и полностью сама. Это она вывела из себя Гену шуточками, из-за нее он ударил Левашова, а потом был с ней груб, точно с интердевочкой. И конечно, теперь она больше его не увидит.

Но на следующий вечер раздался дверной звонок. На пороге стоял Гена с видом провинившейся собаки и с букетом белых хризантем. Ангелина поплотнее укуталась в шаль и кивком пригласила его войти.

– Слушай, ты извини за вчера… Как-то неловко вышло, я был не в духе…

Казалось, перед ней совершенно другой человек, не тот, кто отвез ее на смотровую площадку накануне, и только засохшая кровяная корочка на костяшках пальцев напоминала о произошедшем.

– Я вот тут тебе еще принес…

Гена извлек из кармана горсть конфет «Ананас» и высыпал на стол. В этот момент Ангелина снова почувствовала контроль над ситуацией, улыбнулась и пошла ставить чайник.

С тех пор они стали видеться два-три раза в неделю. В зависимости от настроения Гены эмоциональные качели то подбрасывали Ангелину в эйфорию, то погружали в страх и неуверенность по поводу будущего. Иногда ей представлялось, что она встречается с двумя разными мужчинами: с застенчивым, мягким аспирантом и молчаливым, жестоким «коммерсом», как прозвала его Суна. Когда Гена бывал не в духе, Ангелине казалось, что она провоцирует проявление не лучших его черт. Иной раз она думала, что они плохо друг на друга влияют. После неудачного свидания с аспирантом она могла целый день пролежать в кровати, как будто из нее высосали все силы. От отца отношения держались в строжайшей тайне. Встречались либо дома у Ангелины, пока отца не было, либо ездили на смотровую. По словам аспиранта, к нему в гости нельзя, так как его мать все время дома.

Межсезонье закончилось быстро, как всегда бывало в городе Б. В октябре уже выпал первый снег, но было понятно, что эта нежная пелена не растает до весны. Ангелина в тот белый день опять поссорилась с Геной и пребывала в скверном настроении. Зазвонил телефон.

– Как ты там, ангел мой? – спросила хозяйка розового платья.

– Да так, опять повздорили с коммерсом, сама знаешь, каким он может быть невыносимым…

Суна ненадолго замолчала, трубку заполнило ее тяжелое дыхание.

– Как раз по поводу него я и хотела с тобой поговорить.

Ангелина напряглась и покрепче прижала трубку к уху.

– Выкладывай. – Ангелину вдруг начало мутить.

– Мы тут с племянником ходили в драмтеатр, на детскую постановку, им в школе давали бесплатные билеты, так бы я никогда не стала тратить время…

– Сун, давай ближе к делу.

Тошнота подло ползла к горлу, но Ангелина подавила рвотный позыв.

– В общем, этот твой был там, я сначала его и не узнала толком, сидел передо мной на втором ряду. Ты же говорила, с Ларисой они расстались?

На самом деле ничего подобного аспирант Ангелине не обещал. После того первого раза на смотровой девушка просто решила, что с Колбасницей покончено, а как могло быть иначе? Они с Геной регулярно видятся, он много крутится в кооперативе и переписывает диссертацию, когда бы ему еще было встречаться с этой актрисулькой? Может, он просто давно купил билет?

– И что?

Если бы они находились в одной комнате, Ангелина отвесила бы Суне подзатыльник, только чтобы та перестала уже нагонять интригу.

– Великодная тоже играла в этой постановке. На поклон актеры выходили дважды невесть почему, спектакль-то на редкость убогий. На втором Гена преподнес этой мыши букет белых хризантем. После спектакля я не уходила от театра, ждала, хотя племянник и ныл нестерпимо. В общем, выкатились они вместе, держась за ручки, она довольная, висла на нем… Ох, не люблю быть гонцом с дурными вестями!

После того звонка Ангелина стала избегать Гену. Не вскакивала на дверные звонки и не подходила к телефону. Аспирант звонил часто. Отец говорил с ним подолгу. Но попросить Ангелину к трубке Гена, должно быть, не решался.

– Вот зачастил мне трезвонить с вопросами! – радостно сообщал отец. – Кажется, Генка снова взялся за ум, не бросит диссертацию!

– Это отлично, пап.

Через пару недель аспирант оставил попытки выйти на связь. Ангелина практически не покидала дом, разве что бегала пару раз в ближайший магазин тканей. Ей всегда нравилось шить и вязать, она даже подумывала пойти на курсы, чтобы стать профессиональной закройщицей или даже «дизайнером». Она уже взяла несколько заказов от подруг. Но в первый день календарной зимы вдруг поняла, что, увлекшись шитьем, забыла про свой «женский календарик», который ее еще в школьные годы научила вести тетка. Задержка была уже больше двух недель. Еще неделю Ангелина провела в отрицании, ничего не предпринимая. Но после похода к врачу сомнений не осталось. Ангелина решила, что, собственно, это не должно быть только ее проблемой, и позвонила Гене. Аспирант долго не подходил к телефону, а когда взял трубку, Ангелине показалось, будто тот только проснулся, хотя и вечер еще толком не начался.