Змей

– А делов-то – кнопочку нажать… – хохотнул Рыжак.

– Да больно ты понимаешь!.. – Шрек шлёпнул себя по лысине (их брили на лысо. Гражданским космонавтам полагались короткие волосы с какой-нибудь чёлкой крашеной, а им намазали башку гелем и три месяца ни стричься, ни бриться). – Сестрёнкам школу нужно оплачивать.

– Ну, получили бы страховку, – Змей тут же пожалел о сказанном, но Женька уже посмотрел на него и сказал только:

– Ну да…

– Сестрёнки-то симпатичные? – спросил Рыжак.

– Да, вот… – фото трёх белобрысых девчонок Шрек таскал на личном гигабайте памяти.

– Да, прикольные девки…

– А я б вдул… – Гриша здорово набрался.

Командование взвода проставлялось за успешную высадку всем, кроме списанных в боевые потери: «боевые потери» бухали за свой счёт. Гриша стал одним из тех несчастных, кого замотал в паутину паук-кибер и ему предстояло либо платить за выпивку, либо пить за счёт более удачливых товарищей, как Змея, например, хоть и получившего травму, но уничтожившего двух киберов, что в реальной боевой ситуации означало две лёгкие бронемашины противника. Гриша наливался водкой за чужой счёт, зверел среди всеобщего веселья и готовился пустить в ход пудовые кулаки…

Кулаки и у Шрека были не хилые.

– Так, всё, расход, – Змею помог Рыжий и Шань, и все парни подорвались, растаскивая драчунов. – Завтра решите дело.

– Я тебя жду, – сказал Женька.

Гриша осклабился в ответ.

– Всё, ребята, третий выхлоп! – Змей взялся за бутылку.

– Третий!.. – словно прокатилось по бару.

Третий выхлоп. Залп на приземление.

– Парни, а мы тут без девок сидим… мы педики, что ли? – поинтересовался Доцент.

– А ты чего спохватился?

– Да я на Керима засмотрелся. Молодец пацан, уже ляльку в люльку поволок…

– О, точно! – мир плавал перед Змеем в уютном, безопасном тумане, слова не задерживаясь изливались наружу, правильные, нужные слова: – Колёк! Товарищ командир, погибаем без женского внимания!..

– Га-а!.. – на разные голоса отозвалось окружающее и на коленях у Змея, как по волшебству оказалась особа пола женского – он проверил ещё, точно женского?! – и было выпить и закусить и непонятно зачем среди всеобщего мира и согласия прозвучало Гришино:

– Ты что на меня косишься, падла узкоглазая?! – Гриша полез к Шаню, допившись, видимо, до такого состояния, что кулачищи двухметрового китайца уже не пугали ни весом, ни размером.

Потом возле стола замелькали мундиры полицаев, среди всеобщего гама потонули Гришины крики и Шань невозмутимо занял своё место, а Гриша из-за стола пропал. Наступившая было тишина вновь наполнилась гомоном, под потолком заклубился дым, нежное создание на руках у Змея назвало своё имя, чем-то напомнившее имя владычицы эльфов, выразило восхищение размерами Змеевого счёта и Змея собственно, и уже нашлась свободная комната на третьем этаже, ну да и ладно…

Этого парня звали Томас Джуозас. Высокий, худой, с тёмными кругами вокруг глаз (это было заметно даже на фоне регулярно огребаемых ими «солдатских очков»), он тащил службу, наравне со всеми получая тумаки и редкие благодарности, ни с кем близко не сошёлся и что у него осталось на гражданке толком никто не знал. Потом уже в личных вещах нашли рассованные где только можно пакетики с этим синтетическим дерьмом, не оставляющим следов – парень крепко сторчался и сорвался неожиданно, страшно…

– Га-а, Томас!.. Давай жги!.. – Джуозас оказался на столе и творческий порыв поддержали все парни и Змей протянул кружку под золотистые колокольчики смеха своей дамы…

…длинная очередь. Маленький пистолет-пулемёт с непропорционально длинным магазином задёргался в руках торчка, выплёвывая свистящую смерть. Оружия хватило ненадолго – некачественное изделие перегрелось и заклинило, но пули, выпущенные в плотную толпу, нашли цель: корчился на полу хозяйский сынок, на стуле обмяк Резо Цигвава, сержант из соседнего взвода, отставший от своих…

Змей смотрел на девушку. Его несостоявшаяся любовь сидела боком к подмосткам, и пуля прилетела в височную часть. Девятый калибр разворотил полголовы, кровь вперемежку с мозгами и осколками костей липла на руках, заливала брюки… Лицо уцелело и, словно дурная пелена, слетевшая во мгновенье, открыла истинный облик, истинную красоту… но не было дыханья в полуоткрытых губах, не вздымалась грудь и руки бессильно дёргались вслед за Змеевыми попытками что-то сказать или сделать.

В конце концов, он просто сидел и смотрел и мимо сознания прошла суматоха, когда опомнившиеся первыми полицаи – молодцы, что ни говори – скрутили стрелка и, попутно приложив мордой обо все углы, уволокли в воронок. Не видел, как появились медики, принявшиеся пользовать раненых и выносить погибших – губы, глаза, кокетливо сбитая чёлка заняли всё поле зрения и только когда санитары занялись им, Змей опомнился.

– Нет, – сказал он парням, приготовившимся принять тело с его рук, – я сам… Куда нести?..

Глава 10

Алиса бросила взгляд назад. Город высился над морской гладью игрушечкой, резиновым утёнком – только белым. Мать сердилась на это её сравнение, она рисовала Город как диковинный цветок лилии, вспоминая цветы в окрестностях родного Манауса, а дочь глядя на плод бессонных ночей матери вспоминала резиновую игрушку из ванной.

Ещё один взгляд. Дома скандал, мама кричит на папу, папа разводит руками, большими и сильными, закатанные рукава белой рубашки поднимаются, обнажая точки и чёрточки родовой татуировки ямарунди. Как всегда, папа пытается хоть слово вставить в монолог темпераментной амазонки и, как всегда, у него не получается.

Всё началось с тару. Тару это червяк, только с рогами на голове. Он живёт в йеси («Мангровые леса, – кивал отец и гладил Алису по спутанным волосам, из которых только что доставал колючки: – Совсем ты у меня туземка».), прячется в листьях, потому что на него охотятся все: и кутцок, и гун-ич’ак, и альчпа. Хара не охотятся. Хара охотятся и на кутцока, и на альчпа, и вообще на всех, даже Люди хара побаиваются. Если взяться за оба рога тару и разломить голову, вылезет малинового цвета мякоть, сладковатая, почти как йогурт. Её надо быстрее хватать ртом, чтобы не шлёпнулась на землю, просто потому что земля грязная. Уулунгу, братик, всё смеялся над Алисой и пытался подобрать малиновые хлопья, вместо того, чтобы найти нового червяка. Их на деревьях полно, Уулунгу накидал десяток, они наелись до отвала, и двух Алиса притащила домой, чтобы угостить маму. Принесла, ополоснула водой на кухне, положила на тарелку и («Смотри, мамочка!..»), на глазах у онемевшей синьоры Павленко, приготовившейся закричать при виде двух поблескивающих маслянистых тел, похожих на земных сколопендр, съела одного тару.

Мама не упала в обморок. Мама не бросилась в туалет, мама даже не закричала – мама сказала: «Так», – взяла Алису за руку и отвела на центральный пульт, где отец каждый день бился за живучесть плавучего города. Ну, он так говорил, когда Алиса спрашивала, что он делает на работе. В большой комнате с табличкой «Центральный пульт» и окном во всю стену оказалось много людей в серых комбинезонах – Алиса видела похожие в книжках про космонавтов. Все смеялись и болтали, но стоило только синьоре Павленко войти, как смех и болтовня стали стихать, пока в комнате не воцарилась звенящая тишина.

Мама, всё так же сжимая ладошку Алисы, подошла к папе, сидевшему на возвышении за пультом с кучей кнопок, экранов и рычажков и сказала срывающимся голосом:

– Паулито, нам нужно поговорить.

После её слов «Центральный пульт» за секунду опустел, а в следующую секунду в комнате грохнул скандал, заставивший дребезжать бронированные стёкла.

Алиса и сбежала. Тихонько вышла из комнаты (папа подмигнул ей – он видел, он всегда всё видел), спустилась в Ангар, села в свой вертолёт и нажала «Запуск». Секунду ничего не происходило, и девочка замерла: если на улице буря, если процессор Города считает машину неисправной, если на часах поздний вечер или раннее утро – двигатель не запустится. Так они договорились с папой.

Над головой чихнул выхлоп, махнули лопасти – раз, другой, двигатель рыкнул, раскручивая несущий и хвостовой винты. Машина поднялась над покрытием Ангара, качнулась в воздухе и вылетела из Города. Автопилот винтокрыла запрограммировали на один маршрут, так что, получив добро от городского процессора, летательный аппарат лёг на привычный курс. Алиса боялась только, что мама включит видео и скажет: «Марш домой!» – тогда придётся разворачиваться и сидеть в комнате. Рисовать или слушать лекции по видео, или книжку читать заставят…

Ещё взгляд. Город уже не видно, только мигает маячок морского старта, зато впереди появилась ровная полоса зелени. Йеси, лес, охотничьи угодья племени ямарунди, аборигенов архипелага Надежды в океане планеты Эдем.

 Море под вертолётом из тёмно-синего стало сначала голубым, через голубую воду стали видны полосы белого песка, потом среди голубого и белого стали появляться бурые пятна, показались первые деревья, тянувшие ветви с вечнозелёными побегами прямо из морской воды. Наконец под винтокрылом поплыл сплошной зелёный ковёр мангрового леса с редкими прогалинами, заполненными тёмной водой и лентой реки, сытой змеёй свивавшей кольца вдалеке. Время отлива. Морская вода ушла, кое-где обнажив илистое дно, остались только редкие лагуны-омуты да длинная полоса, не заполненная деревьями, похожая от этого на обычную реку среди обычного леса.

Деревня Людей стояла у самой границы мангров. Алиса добралась бы сюда безо всякого автопилота, за три года она выучила все места, где они играли с друзьями, но папа сказал, что если она хоть раз отключит компьютер, о полётах в лес можно забыть навсегда. А если папа сказал – он обязательно сделает. Поэтому девочка сидела смирнёхонько наблюдая, как колышутся стрелки на цифровом табло, как винтокрыл, зависший над участком леса, ничем не выделявшимся среди прочей зелени, принялся чинно спускаться, чуть задев лопастью ветку дерева. Сбитую с ветки листву тут же сдуло потоком воздуха, зашевелилась трава на поляне, сухие ветви, уложенные на крыши хижин; от очага, сложенного посреди поляны, поднялся дым вперемежку с искрами, заставив женщину, занятую стряпнёй у небольшой пекарни, прикрыть лицо рукавом просторного платья серой ткани.

Химаулуполо, Третья матушка. Лучше бы Созе, Вторая, она всегда улыбнётся, погладит, всегда у неё найдётся кусок дульхи – Иосихиро называет это сотами диких пчёл. А Хима смотрит так, будто Алиса в сундук к ней забралась…

Пусть смотрит.

– Айо, Хима, – надо коснуться пальцами лба, сердца и живота, так правильно приветствуют младшую жену вождя.

Женщина кивнула, насторожённо разглядывая девочку в светлом платьице и сандалиях, выскочившую из железной стрекозы. Боится, что ли?..

– А где Уулунгу? – спросила Алиса.

– Там, – взмах смуглой руки, увешанной тяжёлыми браслетами. – У Масая…

Женщина отвернулась к печке.

– Спасибо, – уже на ходу бросила Алиса.

У Людей везде духи. Очаг, над которым колдовала Хима – дух, огненный Ценето, он добрый, пухленький такой человечек с лепёшкой во рту. Там, где Люди спят – в хижине или на стоянке – Аймара, дух сна, покоя. Она тоже добрая, только сильно надеяться на неё нельзя, Аймара может забрать человека в царство духов. Масай – вода. Любая вода: река, ручей, море. Все слова, относящиеся к воде, питью, у Людей через «маса». Папа долго смеялся, когда Алиса всё это рассказывала и теперь, приходя домой с резким запахом изо рта, всегда говорит маме: «Ну, я намасасюнькался…»

Масай не везде, на всю реку или море его не хватит, духи вообще живут только там, где о них думают Люди. Чаще всего про Масая думали у ручья, там, где плита застывшей лавы обрывалась и вода, журчавшая в базальтовом ложе, с размаху бросалась вниз. За миллионы лет бурный поток вымыл небольшую пещеру под плитой, сама собой образовалась чаша водоёма с пляжем чёрного песка, а ручей бежал дальше, туда, где йеси-мангры воевали с океаном, превращая дно морское в плодородную почву, зараставшую обычным лесом.

Чучуки сидели на песке пляжа. Над маленькими ямарунди (чучуки – маленькие Люди) сомкнули кроны деревья, густая листва подлеска, в которой Алиса чуть не оставила полплатья, скрывала детишек от любопытных взоров, шелест травы и журчание ручья глушили голоса, хотя Люди никогда не говорили много и громко – в йеси надо быть тихим. Тише крау. Тише смерти.

У каждого ямарунди – даже у младенцев – три платья. Одно белое, расшитое цветными нитями, украшенное цветами и перьями – праздничный наряд, длинный, до пола у женщин и короткая туника у мужчин. Другое, серого цвета, из грубой холстины – для повседневной носки. Узоров на нём почти нет, только какая-нибудь модница воткнёт перо агавы в нагрудную петлю. А ещё есть охотничий костюм, который любой ямарунди может сплести на месте из подручных средств. В основном плетут что-то воде той же туники, с торчащими во все стороны травинками и листиками, но дядя Иося показывал фотографию ямарунди, с головы до ног одетого в переплетение трав. На голове у Человека красовалось самое настоящее птичье гнездо.

Вот в такие костюмы разоделись чучуки, сидевшие на чёрном песке пляжа. Говорили тихо. Собственно, говорил Затейник, мелкий плюгавенький мальчуган, самый старший и самый опытный во всей компании. При виде Алисы он умолк.

– Айо, Затейник, – девочка опустилась на песок подле Уулунгу. – Я пришла.

– Айо, Маленькое Солнышко, – кивнул Затейник.

Ма Леакалани, так звали её ямарунди, Маленькое Солнышко. Чучуки звали просто – Ма, Маленькая.

– Наверное, тебе не надо идти с нами, – сказал Затейник.

– Вы собрались в пещеру Вуронгу? – поинтересовалась Алиса.

В пещере Шок живёт Вуронгу, муж Аймары. Он похож на лакам-к’ин, громадную рыбу с четырьмя челюстями, и, в отличие от супруги, собирает души воинов, павших на поле боя, Людей, утонувших в море или умерших от болезней. Затейник хвастался как-то, что катался на самом Вуронгу, когда захотел искупаться.

Чучуки тихонько засмеялись. На удивление Затейник отозвался слабой улыбкой:

– Нет, Ма. Мы идём за шкурой гун. Обещай не рассказывать взрослым.

– Я с вами, – сказала Алиса.

– Нет, – быстро ответил Затейник.

– Да, – сказал Уулунгу.

Большой, добрый Уулунгу. Они родились в один день, в одном родильном зале в госпитале Города, врачи землян спасли и Уулунгу и роженицу, любимую дочь вождя ямарунди. Поэтому дед Уулунгу, Джихань, первый среди Людей, объявил Алису и новорождённого внука братом и сестрой.

Затейник умолк, внимательно разглядывая сидевших перед ним детей.

– Она одета как на праздник, – наконец сказал он. – А надо идти…

Алиса нажала кнопку. Платье пошло полосами и наконец стало не чёрным, не зелёным, а… ну, сядь в зарослях – любой крау пройдёт рядом и не заметит.

Чучуки зашептались. Слышно было удивлённое «вапаулани», люди неба-моря – так ямарунди называли жителей Города.

– Далеко идти, Леакалани, – сделал ещё одну попытку Затейник.

– Хорошо, – кивнула Алиса.

Они всё делали вместе. Ловили рыбу в протоках йеси, набрасывая шипастых аи-шу на маленькие плоскодонки, дружной толпой выходили на больших пирогах в море, когда по линии коралловых рифов шли стаи соузе, ставили ловушки на шустрых ша и смеялись над ужимками маленьких кугу-мари, которых ловили только, чтобы устроить импровизированный цирк и тут же отпустить. Вместе загорали на песке морских пляжей там, где кончались йеси и вместе слушали сказки старой Созе, когда дождь барабанил по крышам хижин и широким листьям чогли, местных широколиственных растений, из которых женщины ямарунди выделывали пряжу на одеяния для всего племени. Поэтому Алиса даже не спросила, куда и зачем отправлялись чучуки. Они друзья. Они будут вместе. Так учил отец.

Так правильно.

Маленький отряд вытянулся в цепочку. В зарослях едва угадывалась тропа, протоптанная скорее звериными лапами, нежели людьми. Ноги, обутые в сандалии, мягко ступали по траве. Тропа огибала стволы вековых деревьев, заросли терновника, иногда ныряла под сень колючих ветвей, где приходилось буквально ползти на четвереньках, а кусты сыпали на спины детей колючки или обдавали каплями воды, сбережённой в свёрнутых листах. Солнце слало редкие лучи через чащобу и в столбах солнечного цвета иногда мелькало яркое оперение диковинных птиц, тотчас же исчезавшее в полумраке тропического леса.

Шли молча. Слушали крики птиц да редкое ворчание тини, амфибии, живущей в корнях чогли. Молчание изредка нарушал Затейник, когда совещался с Качаджаро, куда стоит повернуть, да сами чучуки перекидывались словцом на редких привалах. Никто не смеялся, не распевал песен, так любимых ямарунди. Детские личики отяжелели печатью забот предстоящего пути.

– Мы куда идём вообще? – спросила Алиса братика на одном из привалов.

Спросила тихо. Очень тихо.

– На болото, – также тихо ответил Уулунгу. – Нитунгулу умер – помнишь?

Смерть поджидала Людей на каждом шагу. Нитунгулу, старший сын Третьей матушки, рыбачил в заливе. В сеть с шипастыми аи-шу попался небольшой муван, рыба с плоским телом и ядовитым шипом на хвосте. Нитунгулу схватился за шип. Умирал он в мучениях, долго, но недостаточно долго, чтобы доставить очередного пациента в Город вапаулани.

– Ну да, помню, – отозвалась Алиса. – И что?

– А то, что для похорон нужна шкура гун-ич’ак, а колдун не даёт. Говорит, взрослым не хватает, будем хоронить как маленького…

– Нитунгулу не маленький, – глухо сказал Затейник, неслышно оказавшийся рядом. – Нитунгулу отдал весь улов матери Китопаи, когда в её саддаке нечего было есть. Китопаи не допустит, чтобы Нитунгулу хоронили как несмышлёныша, неспособного постоять за себя и позаботится о других.

– Китопаи – это кто? – спросила Алиса.

– Китопаи – это я, – ответил Затейник.

Здесь так жили. Наряды Людей, песни и обычаи старательно подчёркивали разницу между разумным существом и животным. Высшей похвалой для них служили слова: «Это – ямарунди», – ещё одно подтверждение принадлежности к числу Людей, не по происхождению, а по делам, достойным мужчины, воина, добытчика. И в смерти статус человека должен быть подтверждён обрядом – песнями и ритуальным танцем пари-пари, и нарядом – погребальной накидкой сяма, вышитой кожей гун-ич’ак, змеи, в изобилии водящейся на болотах.

– Китопаи, – Уулунгу назвал Затейника по имени, подчёркивая его статус главного, походного вождя, – мы не успеем до темноты.

– Там деревня крау, – Затейник указал подбородком куда-то в чащу. – Мы заночуем у них.

– Крау убьют нас, – в голосе братика послышалось напряжение.

– Нет, – ответил Затейник, – я поговорю с крау.

– Хорошо.

– Идём.

Алиса видела крау только на фотографиях и видео с камер дронов, которых запускал дядя Иося. Ничего особенного, люди как люди, только полуголые, размалёванные, у мужчин в носу кольцо из ветки чогли, у женщин голая грудь да младенец в матерчатой перевязи. Женщины носят юбки из веток вуто, мужчины пояс из таких же веток или то, что дядя Иося называл пениальным чехлом. На все расспросы Алисы что это, дядя с папой смущённо улыбались и молча выслушивали нотации мамы о неуместных разговорах при ребёнке.

Люди воевали с крау. Мама только начинала рисовать Город, когда на острове бушевала самая настоящая война между племенами. Сейчас войны нет. Люди приглашают крау в рыбацкие лодки, когда в проливе идут особенно большие косяки соузе, но никогда не пригласят крау разделить радость или горе, посидеть возле костра на Трибу духов.

Сегодня крау оказались слишком близко – чучукам даже не потребовались дроны дяди Иоси. Они обогнули одинокую базальтовую глыбу, по очереди перепрыгнули по камням ручеёк, подмывавший землю под каменюкой – и Уулунгу замер, оказавшись нос к носу с человеком.

Человек неподвижно стоял под ветвями дерева уиу-уиу. Юбка из травы, чуть закрывавшая колени, да травяной колпак на голове – вот вся одежда обитателя леса. Его кожу цвета кофе с молоком покрывали волнистые узоры; узоры вились по лицу, превращая его в страшноватую маску. В руках человек держал копьё с раздвоенным наконечником и из-за пояса торчала каменная дубинка.

Чучуки замерли. Внезапно из кустов, смыкавших ветки над тропинкой, из-за скалы только что оставшейся за спиной появились ещё люди – в юбках, с колпаками на головах, с копьями, луками и стрелами.

Крау.

– Стойте, – пропыхтел Затейник, пробираясь в голову колонны. – Подождите, мне надо поговорить…

Он оказался перед воином и сделал обычный для Людей жест приветствия: открытой ладонью коснулся лба, сердца, поведя затем рукой перед собой слева направо. Воин не шелохнулся. Не дрогнули полосы вокруг глазниц, но и копьё не шелохнулось в его руках. А Затейник заговорил на хриплом прищёлкивающем языке, кивая в такт словам.

– Он знает их язык? – тихо спросила Алиса братика.

– Да мы всё знаем, – также тихо ответил Уулунгу.

– И что он говорит?

– Рассказывает кто мы и зачем оказались в лесу. Просит помочь устроить ночлег и предлагает подарки.

– Какие подарки?..

Что там могло быть ценного в небольшой сумке Затейника?

Мальчик тем временем покопался в сумке и передал воину небольшой спиннинг и набор рыболовных крючков. Эту рыболовную снасть делали в Городе, Алиса сама не раз привозила дедушке Джиханю удочки, крючки, мотки прочной нити для сетей. Нож. Люди леса оживились, воин одобрительно кивнул  и наконец что-то ответил Затейнику. Нож перекочевал за пояс человека.

– Кажется, договорились, – пробормотал Уулунгу.

– А если бы не получилось?

– Они бы нас убили, – ответил братик.

                                                                   Глава 11

Крау дали им змею. Если бы Алиса видела змей с Земли, она бы сказала, что это большой удав – или питон. Но Алиса на Земле никогда не была. Мама как-то пыталась читать ей сказочку про дядю и тётю, живущих в йеси и разговаривающих со змеёй и долго потом сидела с открытым ртом, выслушивая рассуждения девчушки о рецептах блюд из змеиного мяса.

В общем, змея как змея. Если правильно приготовить – очень вкусно.

Уулунгу приготовил змеюку правильно: насадил кусочки мяса на палочки вперемежку с плодами уиу и поджарил на костре. Каждому чучуку досталось по две палочки, и они жадно ели, вытирая жирные мордашки руками. Принёсшие мясо крау сначала наблюдали за трапезой молча, а потом один из них шагнул к костру – пригоршне угольев в яме, тускло мерцающих в ночной темени – и тронул Алису за плечо, что-то бормоча по-своему. Глаза крау, обведённые белыми полосами странно блестели.

Алиса непонимающе уставилась на человека. Чучуки замерли.

Но тут второй воин тронул товарища за плечо. Крау отмахнулся и успокоился только после резкого окрика вождя, позволив товарищу увести себя куда-то во тьму, где тускло мерцали костры, сложенные в вырытых ямах.

Спали все вместе на подстилке из листьев. Уулунгу и Качаджаро по очереди выходили на помощь крау – поддерживать костёр в центре стоянки и Качаджаро разбудил чучуков поутру, когда крау и след простыл.

…Стылое туманное утро. Холодно. Ветер с моря разгонял туман, клочьями цеплявшийся за кусты подлеска. Они позавтракали холодным змеиным мясом, запили водичкой из родника и, вытянувшись в цепочку, продолжили путь. Пройти предстояло что-то около двадцати километров – вроде немного, но путь лежал по тропическому лесу, выросшему на плодородном слое, нанесённом, намытом поверх застывших потоков магмы из конуса потухшего вулкана, чьи заснеженные вершины нависали над островом. Дорогу приходилось прорубать в густом подлеске, обходить рощи деревьев, раздвинувших огромные куски базальта с острыми краями. Приходилось поминутно озираться, выглядывая и выслушивая в лесной чаще желающих поохотиться на двуногую дичь. Хотя случаев каннибализма за всю историю наблюдений люди Города не зафиксировали, дядя Иося говорил о подозрительных костях на старых стоянках.

После скудного обеда, десяток маленьких ямарунди, пройдя ещё немного, сгрудились у небольшого пруда на границе самой большой загадки острова.

Ча Мам, Два Брата – вулкан, огромный вулкан, поднявшийся в незапамятные времена из океана. Миллионы лет извержения заливали потоками лавы, выделявшей пористое вулканическое стекло – пемзу – при застывании. Вулканический пепел засыпал базальтовые плиты, – и пемза, и пепел со временем превращались в плодородную среду для семян растений, намытых океаном, принесённых на лапках птиц. Растения росли, погибали, образуя гумусовый слой, в котором прорастали новые представители флоры, влажный жаркий климат на юго-восточной оконечности острова, где ветер с океана компенсировался тёплым течением, превращали почву в торфяники. Северная и северо-западная часть острова почти полностью покрывала невысокая трава – тёмно-красные степные почвы не давали прорасти деревьям.