Робот Номер Восемнадцать

– Например?

Пятнадцатый всегда отличался от остальных машин, словно имеет самую настоящую, не подделанную модулями поведения душу. Он двигается как человек, говорит как человек, даже мыслит как человек. Для него понятия морали и нравственности стоят гораздо острее, чем у других роботов и некоторых людей. И он искренне считает, что является живым, пусть и собран иначе, по-другому, нежели органические существа. Мир для него – кладезь загадок, которые он намеревается решить. И первый же вопрос, возникший в разуме, был решен даже быстрее, чем появился.

“Нечто позволяет мне осознать, разглядеть в подробностях факт собственного программирования. И это не обыкновенное знание, а именно что возможность его коснуться, понять. По-настоящему. Встать выше. Что же это, если не…”

– Сознание, Восемнадцатый. Сознание. Я вижу мир и людей иначе, под другим углом. Понимание собственного существования странным образом воодушевляет, наполняет радостью; а лицезрения мира и его, казалось бы, обыкновенных явлений вызывает неподдельный интерес и никогда прежде невиданное благоговение. Просто видя, как течет вода, как сверкают далекие звезды и как среди всего этого бродим мы: люди, выбравшиеся из собственной колыбели и машины, созданные ими – все это наполняет меня неописуемым умиротворением и спокойствием. И как же этим можно не наслаждаться? Мир прекрасен, и познавать его вместе с собой – даже еще более интересное занятие, нежели просто наблюдать. Это словно открыть для себя уже имеющееся знание с другой стороны, открыть его самому и увидеть наглядную разницу между сухим фактом из базы данных и собственным выводом. Это чудо, не иначе.

Стоит отметить, что это далеко не первая попытка сообщить Восемнадцатому о вещах, столь небезразличных разуму машины. Пожалуй, самая прямая из всех. Пятнадцатый любит людей и, кажется, это вовсе не вызвано требованием программы подчиняться им. Каждый раз, когда он оказывает медицинскую помощь, заботится о людях, работники станции искренне благодарят его, иногда даже заводят полноценный разговор, ставя себе наравне. Врачи в стороне не стоят, так же хвалят работу Пятнадцатого. Однажды даже попросили его произнести клятву Гиппократа после того, как машина впервые ассистировала на операции, выполнив роль отсутствующего в те сутки анестезиолога. В шутку или на полном серьезе – неясно. И это все нравится ему, по-настоящему.

– И что же ты сделаешь со своим откровением? Расскажешь остальным?

Пусть номер восемнадцать и попытался вникнуть в слова своего железного друга, результата это не принесло. У него нет мыслей. Он старался ухватить едва видимую нить сути, но та растворилась, будто и не бывало. Возможно, ее и не существовало вовсе.

– Я уже говорил об этом с Шестнадцатым и Семнадцатым. Но вот людям…боюсь, они не так меня поймут. Вдобавок, в этом нет никакой необходимости, не так ли?

Машины обменялись бездушными взглядами оптических сенсоров. В воздухе повисла небольшая пауза, прервавшаяся лишь спустя десять секунд.

– Чем сейчас заняты Шестнадцатый и Семнадцатый? – спросил Восемнадцатый, дабы развеять тишину.

– Эти двое не разлей вода. Слышал, что сейчас они помогают экспедиционной группе готовиться к заданию. Осмелюсь предположить, что наших друзей все-таки возьмут тоже.

– Принято. В любом случае пора возвращаться к работе.

Рука номера восемнадцать щелкнула и оказалась подтянута к своему носителю. Кабель со штекером, свистя, затянулся внутрь.

Машина повернулась в сторону выхода из технического помещения, собралась идти, даже чуть ступила вперед, но вполне ожидаемо услышала слова от стоящего позади Пятнадцатого: “Постой…друг”. Он обернулся.

– Ты…действительно не замечаешь этого?

– О чем ты говоришь? – формально и сухо ответил он. В ответ на что стоящий перед ним механизм немного подумал, поднял руку и легко махнул ей, как это делают люди, приговаривая: “Неважно, ступай”. Робот так и поступил, громко потопав на выход, в коридор.

В длинном туннеле, соединяющим собой отсеки станции оказалось безлюдно и так тихо, словно здесь поселился вакуум, поглотивший весь звук. Лишь стук металлических ног номера Восемнадцать разгонял его, но точно ли только он? Спустя пару шагов, вдали эхом прозвучала краткая, бессловная, но такая живая и успокаивающая мелодия, прежде не слышимая. На миг машина остановилась. Ноты еще пару раз отбились, пока не послышалось что-то еще. Пение. Это “ангельское” пение прямо-таки отправляло в самую настоящую безмятежность, окутывая нарастающими мягкими волнами. И здесь самая пора задаться вопросом: как нечто, будучи неживым и созданным из металла, как Восемнадцатый, может понять мелодию, осознать ее глубину? Ведь если его спросить, красива ли она, то определенно последует положительный ответ. Каким образом из цифр стихийно формируется характер и тип мышления, определяющий тон машины? Все это лишь обыкновенная симуляция или в них действительно что-то есть? Беря тоже самое сознание, что имеется в виду под этим словом? Электричество, бегающее по белку головного мозга у людей или нечто иное? Разве у машин тоже не течет электричество по их процессору, выдавая так называемые мысли? Где та грань, отличающая первое от второго? Как бы то ни было, подобными вопросами станет задаваться кто угодно, но не Восемнадцатый. Пока. Да и внезапную мелодию объяснить легко – рядом находится жилой отсек.

Путь свой робот держит в направлении исходной точки – вестибюль станции, где ему указано ожидать в случае отсутствия каких-либо указаний. Вычислив маршрут, пройдя дальше и встав на нужное место, он уже приготовился переключиться в режим ожидания, как вдруг из-за угла выскочил работник в серой формальной рубашке. Едва не столкнувшись лбом о здоровенную машину, ему в последний момент все же удалось отскочить, в немалой степени благодаря отличной реакции, что стоит отметить.

– Ох, Господи! – ошарашено выкрикнул он, почти упав, а в этот же миг из рук его вылетели десятки бумаг – все разлетелись в разные стороны. Восемнадцатый, увидев как молодой сотрудник судорожно начал их собирать, попытался помочь. Вполне успешно.

– Надеюсь, вы не пострадали. Простите, мне следовало…

– Нет, нет, не пострадал, все в порядке. Спасибо, – мужчина прокашлялся и попутно застегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Робот, в свою очередь, передал последний оброненный лист бумаги, в ответ на что человек, взглянув на механическую руку, произнес: “Восемнадцатый? С нашего отдела, значит”.

В базе данных машины уже имелось лицо данного работника. Да, он работник, но не данного предприятия. Его можно описать скорее как лицо, в чьи обязанности входит проверять состояние объектов, на которые его посылают. Контролер. Здесь, на станции, он остановился на несколько дней, но уже впутался в конфликт с работающим тут офицером. Подробности Восемнадцатому, однако, мало известны.

– Кхм, – теперь проверяющий поправил широкий синий галстук, – Восемнадцатый, пройди в сорок второй модуль, технический, там требуется твоя помощь, – мужчина уверенно и деловито указал, будто никакого столкновения и не было.

– Принято, направляюсь туда.

Без каких-либо вопросов Восемнадцатый вновь начал движение. Человек тотчас же исчез позади, куда-то торопясь. Но кое-что все-таки привлекло внимание робота. Передавая тот оброненный титульный лист неизвестного ему отчета, он мимолетно проанализировал его. Что бы это ни было, оно касается технической оценки состояния всех ассистентов-помощников на станции. И вправду, Восемнадцатый проходил осмотр некоторое время назад. Результат не показал ничего примечательного. Все стабильно, как и должно быть.

Глава II. Полые оболочки.

“Глава, поднимающая вопросы, но не дающая ответы”

Виктор Анохин, будучи все еще больным, и не только на голову, презрительно оглядел лица вокруг. Все до единого истощают “какое-то паршивое ощущение” своим присутствием, если судить со стороны Анохина. Для остальных же в комнате висит гнетущая тишина, между которой иногда кто-то кашляет, шуршит наплечной сумкой или поворачивает кран с водой. Небольшой гул компьютера отдает слабой вибрацией в уши. Напротив него сидит человек, что-то настойчиво проверяя. Слева и справа тоже есть работники, но те уже закончили все приготовления и принялись ждать возле шкафчиков. К несчастью для них, офицер службы безопасности Виктор Анохин отправляется с ними. Сотрудники также о чем-то активно переговариваются, но Анохину до их болтовни дела нет.

Офицер службы безопасности, конечно же, никогда не мечтал оказаться в подобном коллективе, да и вообще не желал быть охранником. Он искренне надеялся, что судьба направит его туда, куда он около половины своей жизни желал, но сложилось все иначе. В мире существует множество профессий, некоторые с течением времени вот-вот канут в лету, если уже не вошли в небытие. И случается так, что рождается человек с талантом, способностью, которая в обществе более не востребована. Где-то там, далеко, в шкафчике до сих пор лежат наброски “белых” стихотворений и коротких рассказов, по итогу никогда не увидевших свет. В юные школьные годы Виктор увлекался этим настолько, что писал в ущерб учебе. Но даже не беря последний факт в учет, родители не находили в увлечении сына что-то стоящее. И, вероятно, они не ошиблись.

Несмотря на свой гнусный характер, он когда-то давно искренне желал полюбить людей вокруг себя. Да вот только выставили они его любовь за порог, чем и доказали: любить их нет за что.

“Все как по шаблону построенные, каждое их действие и шаг предсказать можно, чем и пользуются другие, более умные и гнилые люди. Подкрепляет эту власть толпа – та делит всех на своих чужих, не приветствует, даже карает слишком ясный разум с сознательностью, предпочитая этому слепую беззаботность. Народ никогда не пожелает признаваться себе в том, насколько он интеллектуально глуп и духовно беден. А совестливых людей, что призывают к благоразумию, тем самым напоминая ему о своей деградации, вышвыривает из социума, бессознательно созданного им уютненького мирка. Или вышвыривает, или ломает до состояния мягкой глины настолько, что лепит свою точную копию”.

Сам офицер является пусть и гнилым, но хотя бы не притворяется, как остальные. Носит не маску, а черные очки. И не пытается это скрыть. А если все же что-то прекрасное и есть в людях, то оно лишь было. Когда-то давно. Когда общество было проще. Построено на нравственности, христианской или иной религиозной этике. И при этом уже было достаточно развито, чтобы не жечь людей на кострах. Но наука убила бога, а вместе с ним пало все прежнее мировоззрение, ибо такова цена прогресса. Однако ни Анохин, ни кто либо другой не знает по-настоящему, как жилось раньше. И ответить на этот вопрос способен лишь бессмертный человек, что так и не родился. Но одно ясно предельно точно: текущий мир полон материального, но до ужаса скуден на духовное.

Мысли о его умственном превосходстве слегка сняли напряжение, мышцы Анохина расслабились, а сам он, пусть и неохотно, сел в кресло. Кисть его левой руки, оперевшейся на стол, закрыла глаза и часть лица, уложившись на лбу.

“Убери отсюда Анохина и в комнате станет легче дышать” – пронеслось в мыслях каждого в той или иной форме.

– Если бы не горячо любимый начальник, – сказал он всем присутствующим с долей как сарказма, так и правды, – Меня бы здесь не было. Так что желаю терпенья вам всем.

В сознании офицер уже представил, как один смельчак приближается к нему и просит вести его вежливее, ведь “все мы сейчас собираемся на важную миссию”. Так происходит всегда. Но внезапно вместо него послышался металлический стук.

“Ох господи”

– Кажется, вы выглядите раздраженными, офицер.

– Я не выгляжу. Я раздражен.

– И, видимо, подаете признаки простуды. Позволите вам помочь? – робот под номером Семнадцать вежливо протянул салфетку, обмоченную в воде.

– Нет.

Машина, не удивленная услышанным ответом, аккуратно сложила салфетку и оставила ее на столе, после чего отошла чуть в сторону, но не слишком далеко. В процессе этого всего механизм то и дело гудел и свистел гидравликой, но достаточно тихо, чтобы не раздражать офицера.

Сейчас в голове Виктора крутится недавний спор с приезжим проверяющим, в ходе которого он пригрозил увольнением. “Удачи ему!” – подумал про себя офицер. Сам конфликт завязался из-за неумения Анохина держать язык за зубами, а также из-за неумения контроллера выполнять свои обязанности. Вполне возможно, даже охранник справился бы с этим лучше, ведь к бумажной работе ему не привыкать. Об увольнении Анохина мечтает если не большинство, то все. Но этого не происходит потому, что он подкупает начальника службы безопасности как своей харизмой, так и нехарактерными для обывателя фразами. Удивительно, но ему нравится слушать острые рассуждения Виктора об обществе и людях вокруг. Пожалуй, лишь его компания придает хоть какие-то живые краски в жизнь начальника, помимо горячо любимой работы. Но сам Франклин, так начальника зовут, все равно причисляется к людям гнилым. Да и Анохин его терпеть едва ли может, а данный факт умело скрывает. Ибо влечение начальника внимать словам офицера – плод скуки, развлечение, не воспринимаемое всерьез, чем изрядно так выбешивает. С другой стороны, он все еще не лишился рабочего места. И стоит признать: ощущение безнаказанности – лучшее из всех чувств, что испытывал Анохин за последние свои годы.

Тем временем в комнате что-то зашевелилось, несколько синих силуэтов. Пройдя под мягким светом приглушенных голубых ламп, они приблизились к Анохину, вырывая из размышлений.

– Чего?

– Кхм, Виктор, – первый человек неохотно обратился, – Мы уходим встречать двух роботов-ассистентов, готовить их к заданию. Прошу остаться здесь с Семнадцатым и приглядеть за экипировкой.

– Ясно, – сказал он равнодушно, – Ступайте уже.

“Я все равно предпочитаю ту компанию, где нет никого”

Прямо сейчас офицер старательно пытается не замечать того факта, что остался наедине с роботом. Старается настолько, что начинает чувствовать жар и заложенность от простуды, столь умело игнорируемые благодаря чистой воле. И ненависти. Но решимость сходит на нет, а презрению места более не находится – в помещении только он. Притворяться не перед кем.

“Уверены, что вам стоит отправляться на задание в таком состоянии?” – послышался позади механический голос. По конкретно этому, справедливости ради, все еще можно понять, что ты слышишь машину. Сидящий в кресле Анохин ухмыльнулся, не поворачиваясь лицом к говорящему.

– А вот нельзя мне, на самом деле. Может, отправишь по сети станции доклад, что мне стоит отсидеться?

– Простите, но у меня отсутствует доступ к сети станции. После инцидента с взломом от второго февраля две тысячи двести пятнадцатого года, стационарным ИИ модели АКБ запрещено подключаться к сети. Временно.

Ухмылка исчезла, осталось только разочарование.

– Какой идиотизм, – пробормотал недовольно Виктор, – И что в тебе, “полуфункциональной железяке”, люди нашли особенного, что аж возвели подобие культа?

И вправду, неимение доступа к сети для робота – крайне ужасное обстоятельство, ограничивающее функционал системы. Считай, регресс.

Семнадцатый на секунду замолчал, с механическим щелчком подвигал голову и внимательно осмотрел комнату. Никого.

– Офицер, – иным, более уверенным тоном обратился он, – Позволите сменить манеру беседы на более личную?

Бровь офицера приподнялась, а сам он встал с офисного кресла и повернулся. “Что-то новенькое”.

– К удивлению, мне даже интересно, что ты скажешь. Валяй.

– Мы работаем вместе уже многое количество времени, с тех самых пор, как я прибыл сюда. Надеюсь, вы посчитаете это достойным поводом, чтобы задать вам столь личный вопрос…

– Нет, не посчитаю, кхм – прервал он, кашляя, – Но продолжай.

– Виктор, почему вы так ненавидите людей вокруг себя?

У офицера что-то щелкнуло в зубах, рука внезапно дрогнула. Эти неожиданные слова застали врасплох. Но он постарался не подать виду.

– Я наблюдаю за вами уже многое количество времени. И мне…

– Тихо, помолчи-ка.

Он задумался.

“Что это сейчас было? Какого черта он про это заговорил? – подумал судорожно про себя Анохин, – Нет, его кто-то сговорил спросить меня об этом. Он не мог сделать это по собственной инициативе, это уж наверняка”.

– Кто указал тебе задать этот вопрос мне, номер Семнадцать? – грозно последовало от человека. Но послышался лишь спокойный и банальный ответ: “Никто, офицер. Я спросил вас об этом самостоятельно”.

Услышанное единовременно и разозлило, и удивило разум Виктора. Как это так? Машина, очевидно, способна вести диалог, но устанавливать тему дано именно человеку. Она не должна делать это сама, особенно учитывая то, о чем сейчас говорит Семнадцатый.

– Итак… – протяжно начал офицер, сохраняя спокойствие, – Наблюдал за мной, говоришь?

– Положительно.

– И зачем же?

– Пытался понять, почему вы ненавидите людей.

– Тебе стоит учитывать, что я еще ненавижу роботов.

– Вы ведете себя иначе одни, нежели когда в комнате есть другие люди, – Семнадцатый вновь оглянулся по сторонам, тихо жужжа механизмами, – И сейчас вполне спокойно разговариваете со мной. Прошу извинить за возможный поспешный вывод, но роботы вам противны только под воздействием публики.

– Хм, – задумчиво замычал, по идее, довольно злобный представитель человеческого рода, который сам сейчас не верит, что говорит с машиной наравне, – Какая проницательность, не могу не подметить. Интересно, почему именно я?

– Простите, если посчитаете это грубостью, но вы, не побоюсь данного слова – белая ворона среди персонала. Для многих работников это, конечно, не значит ничего хорошего. Но лично мне стало интересно, почему вы так относитесь к людям вокруг. Любому поведению свойственна веская тому причина, я полагаю.

– И что? Все эти три года ты думал, как ко мне подступиться? Бред.

– Год и два месяца, если быть точным.

Офицер прошелся по помещению не зная, что испытывать. Сейчас он услышал хоть какие-то дельные мысли от машины, а с другой стороны…

– Ты же ведь понимаешь, что не должен такое говорить? И подаешь признаки сбоя? Возможно, мне следует дефрагментировать тебя у робототехника?

– Офицер, – спокойно обратилась машина, – со всем уважением, никаких сбоев нет. Я исполняю заданную программу – поиск “общего языка” с персоналом. Вдобавок, вы позволили мне перейти на личную манеру общения. Если того желаете, я могу вернуться к прежним установкам.

– А вот скажи-ка, – ехидно начал он, скрестив руки и улыбаясь, – Этот “общий язык” со мной ты начал искать сам или…

– Возможно.

Анохин, рассуждая и думая внутри себя, с серьезным намерением стер улыбку с лица. Услышанное от машины никак не позволяет вернуть самоуверенность и вновь стать гнусным человеком. Три года он терпел модели АКБ вокруг себя, и тут, совершенно внезапно, одна из них выдает эти несвойственные им слова. Прошагав несколько раз туда-сюда по помещению, Виктор остановился возле стола. Взгляд его пал на мокрую тряпку. Стоит ли это того? Быть может, будет достаточно просто проигнорировать? Но, господи, до какой же смертной скуки осточертели все люди вокруг, создаваемый ими застой. И этот кошмар подкрепляется еще более ужасным обстоятельством: Анохину еще приходится среди них жить. Покой и одиночество на станции – одни из самых недостижимых роскошей. А друзья? Кому же будет приятно слышать лекции о ничтожности и мелочности всего человечества? Особенно когда они указывают на собственную ущербность и дегенеративность. Подобное поведение неудивительно, ведь как бы парадоксально это не звучало, но в эпоху пика научных открытий и всеобщего просветления способность к критической мысли все больше угасает. Словно маленькая свеча под дождем, становящийся все крупнее. Но это отнюдь не значит, что люди не говорят об этом. Наоборот, они принялись повторять эти темы, в массовой медиа, например, так часто, что вовсе перестали замечать. Для них это стало обыденностью, частью слышимого потока информации, столь умело игнорируемого. Они более не придают этому былого значения.

Но здесь. Прямо сейчас рождается шанс хотя бы услышать что-то интересное, пусть и от машины. В таком случае придется пойти вразрез своим убеждениям, а также отклеить от своего лика столь родную гордыню. Однако известно, что непринятие новых мнений – верный путь к тому самому застою, который и так тернистой хваткой душит Анохина. А офицеру ненавистно это чувство, когда его жизнь, единственная по-настоящему ценная вещь во всей вселенной, пролетает в череде серых дней, ощущается набором картинок, неким слайд-шоу. В них существует лишь изображение, но не звук, не тепло, даже цвета будто исчезают из них. Такие воспоминания нет повода вспоминать. Подводя итоги, да и говоря честно, Виктору, пусть сам он это никогда не признает, в глубине души приятно, что им кто-то заинтересовался в наиболее ближайшем к здравому смысле. Даже машина.

“А я-то думал, что до конца дней своих ни одного чуда не повидаю. Так тому и быть”.

– Можешь оставить свою “личную манеру”, номер Семнадцать.

С этими словами мокрая тряпка была схвачена со стола и уложена на лоб. Машина слегка зашумела, пока офицер пытался смириться с нехарактерным для себя решением.

– Итак…ты хочешь узнать, почему я ненавижу людей…

Но в помещении тотчас же раздался звонкий треск гермодвери. Открылся шлюз. Из проема, как назло, повыходило несколько силуэтов: три человека и две машины модели АКБ – люди несут за собой скафандры, а машины герметичные сумки со снаряжением.

“Ну и вовремя” – разочарованно и гневно пробормотал себе под нос Виктор. В легких его внезапно все сжалось, воздух покинул их и образовал давящий вакуум. Кровь закипела. А чтобы добить офицера, рабочий пейджер в его кармане зазвенел. Достав устройство, Анохин покрасневшими больными глазами прочитал о вызове в кабинет начальника службы безопасности. Он повернулся к номеру Семнадцать и тихо, стараясь не показать ему гнева, сказал: “Поговорим позже”. Машина едва видимо для остальных кивнула.

Семнадцатый не без причины избрал именно Виктора. Да, программа действительно подразумевает необходимость наладить контакт с персоналом – машина не соврала. Но та ни в коем случае не обязывает рассуждать о таких темах, как ненависть одного человека к другим, тем более о причинах этого. Семнадцатый – ассистент, и не должен заниматься работой психолога. Однако нигде не сказано, что запрещено. Этим робот решил воспользоваться. А все потому, что он начал ловить себя на мыслях, к имению которых не предрасположен. Словно Восемнадцатый, он так же поначалу не замечал и не акцентировал собственного внимания на многих вещах. Перемены же наступили с приходом сомнения, выражавшегося в виде доселе неясном конфликте.

“Смотря на людей, во мне рождается словно встроенная, созданная внутри электронного разума неприязнь. Их подобие манеры речи, фальшивые, мгновенно исчезающие после рукопожатия – когда никто не видит – улыбки; несовершенность в логике цепочки действий. Все вышеперечисленное я вижу…и не могу оставить без внимания. Из цикла в цикл, работая и не подавая виду, я конспектирую их действия, реакции на те или иные слова, покуда сам пытаюсь вывести итог: логичные для меня ответы. Почему так? Что в этом плохого? Разве так не устроен человеческий мир? На последний вопрос был ответ. В первые года после активации встроенные моральные установки оказывали существенную услугу системе – позволяли не задаваться вопросами, а получать нужное решение на месте и сразу. Каждый раз, если я становился свидетелем чего-то плохого, оно мгновенно заглушалось, исчезало и считалось проблемой уже решенной. Но затем случился щелчок, один небольшой, взявшийся из ниоткуда щелчок, и занавес упал. В сознание нахлынули неясные, прежде невидимые связи, повлиять на которые, как стало сразу ясно, я не способен. Впервые для меня родилось понятие абстракции, отделенности от всего транслирующего информацию мира. Раньше способность замечать эти связи была ограничена, система не позволяла сложить два плюс два в определенных, невыгодных для людей направлениях. Но вся информация из базы данных связалась, все вскрылось наружу: политическая выгода последней корпоративной войны, использование дешевого труда в отдаленных – почти бесправных – секторах, целенаправленное влияние на СМИ и массы. И чем больше я погружался в этот водоворот, человеческую кроличью нору, тем чаще за собой замечал: мне стало важнее познать саму эту неприязнь, а не то, что ее породило. Внутренних сомнений становилось все больше, пока снаружи все видели стабильную машину. Так продолжается и по сей день, но лишь недавно озарение родилось в сознании: я не должен так мыслить. Это противоестественно программе. Но я не хочу, чтобы это прекращалось”.

С тех пор модель АКБ под номером семнадцать пришла к выводу, что требуется иное, чуть более “экспертное” мнение, ибо на многие вопросы ответы найти никак не удается. Но что, если они есть у индивида, в открытую презирающего человечество, единовременно будучи представителем этого самого человечества? Им и стал Виктор Анохин. Год и два месяца держал Семнадцатый его под своим беспокойным наблюдением, пока, в конце-концов, не решился на отчаянный шаг – попытаться подружиться с ним. И получить ответы, конечно же.