Флинт. Мемудры сентиментального панка

– Гордость семьи?

– Писец! Мать за него… Ух! Я был вот чуть-чуть ниже, чем домашнее животное, но уже побольше, чем рыбки.

– Ну не говори так, не надо. – В детстве все воспринимается по-другому, мы обязательно себя сравниваем, часто – не в свою пользу, но в детстве это предстает в преувеличенном виде. – Это он потом не поступил в академию?

– Он поступил в академию, но не на военную кафедру, потому что химию не сдал. А я химию сдал, потому что что-то в химии знал.

– Ути, молодесь! – она пожала его пальцы, чтобы сбросить его напряжение. – Химия была моим любимым предметом до десятого класса.

– Она стала моим любимым предметом, когда мы стали изучать не общую, не молекулярную, а военную химию. Вот это мне было интересно.

Он отложил телефон и сходил за водой к чайнику.

– А с дедушкой мы могли говорить на любую тему, какую бы я ни предложил: вот танк если поедет по горе боком, он перевернется или упадет? Дедушка говорит: «Нет, он не перевернется, потому что он до шестидесяти градусов может подниматься вперед, а боком на сорок пять градусов». То есть он серьезно воспринимал то, что ему говорит ребенок.

– Это классно, дети такое очень любят.

– Но из-за таких вещей я его воспринимал как друга, с которым можно вообще все, что угодно, делать. И я не воспринимал дедушку как папку. Папку я воспринимал как угрозу: если он будет тебя ругать, то это все, хана. Это надо прятаться. А от дедушки я принимал советы, очень не хотел его подставлять, например.

– Он был для тебя значимым взрослым и другом. Тебе уже повезло, что такой человек был.

– Не люблю это слово, лучше «авторитет». Просто он был со мной на одной волне. Но были вещи, о которых я не хотел с ним разговаривать. Даже помню момент, когда мы с Юркой сидели в комнате, разговаривали с бабушкой. Дедушка вошел с нами посидеть, послушать, о чем мы так оживленно общаемся, а я его так и попросил: «Дедушка, выйди отсюда, пожалуйста, мне надо что-то бабушке сказать». Он без лишних слов просто встал, но было видно, что ему стало очень неприятно. У меня до сих пор эта штука в голове сидит. Не по себе как-то.

А еще мне кажется, что дед специально не тушил бычки, потому что видел, как мне нравится запах самосада. Он даже когда курил здесь, в туалете, я заходил с ним и просил сделать мне черную спичку. У меня никогда не получалось схватить ее с другой стороны, она обжигала постоянно. А он рассказал, что есть секрет, надо пальцы облизать, и там будет «пцык» такой, и спичка горит до конца. А еще у меня есть фокус с черной спичкой, которую можно съесть. Вот. Я его покажу, если мы сходим в магазин: энергетик хочу.

Замечательно! Они просидели два часа, не тронув ни одного такта. Такими темпами скоро обоим энергетики понадобятся, потому что песня к фестивалю сама себя не напишет.

Брат на службе

Уже на улице, проходя мимо цветочного магазина, он сказал: «Напомни мне, я тебе про цветочную палатку расскажу, поржешь».

– Про эту?

– Нет, вообще, давняя история.

– Может, скажешь еще, почему так плохо, по мнению деда, быть ментом? Что не так?

– Не надо тебе.

В магазине с энергетиками было схвачено еще и пиво, две банки.

– Не добавишь? На сигареты не хватает.

– Слушай, – она посмотрела ему прямо в глаза, – я так не хочу быть спонсором твоего спаивания и самоубийства…

– Ох, – он закатил глаза и повернулся к кассе, – тогда сигареты и только одно пиво.

– Хоть так, этой жижи меньше будет.

– Да давай со мной!

– По мне лучше немного крепкого, чем бить почки вот этим вот. А еще лучше просохнуть немного.

– Господи, какая ты… – так мягко и куда-то в сторону проговорил он.

«Интересно, – в который раз подумала она, – он вообще умеет злиться? Вот прямо злиться, как я иногда? Чтобы кричать, включать строгий голос?»

Уже дома он разлил по четырем стаканам два энергетика и пиво, все вместе расставив перед собой. Ей сделал чай с печеньем.

– Так что с ментами не так?

– Вот сдалась тебе эта тема. Я когда узнал, что у тебя брат такой, я сперва – ух блин… – Он стиснул зубы на последней фразе. – А потом подумал: ну, раз бывший, то, наверно, нормально все. Не буду я тебе ничего говорить, а то поссоримся, а нам сейчас нельзя. Но баек много.

Он осушил первый стакан и начал:

– Короче, когда брат служил во внутренних войсках, они ходили патрулями по улицам. Часто они ходили на проспект Калинина, там собирались девушки легкого поведения. И брат рассказывает, что так по ним и не скажешь, что они – такие. Машина подъезжает, а на улице прямо такая девочка-девочка стоит. Потом хопа – и в машину.

– Слышала, что некоторые совсем как ангелочки выглядят.

– Вообще! Ты прикинь, какая фигня, как бывает! А иногда не в машине, иногда прям в кустах там. Ну и они каждый раз, когда в патруль ходили, одну забирали. Знаешь для чего?

Повисло молчание, заменяющее самый очевидный ответ.

– Чтобы она у них там прибиралась! Всю ночь.

Она прыснула со смеху.

– Серьезно? А как ее забирали, типа документы проверить?

– Ну да, типа документы проверить, все дела. И они такие заходят всегда, понимают, что им предстоит совсем не та работа, которой они ждали, звонят своим: «Максим, ты меня заберешь?» И дальше через паузу: «Почему?»

Она закрыла лицо руками, продолжая смеяться.

– А сутенеру пофиг, чем она там занимается. Пока он едет (а едет он долго) – вот тебе швабра, тряпка, иди вон туда. Некоторые по нескольку раз так, уже привыкшие были.

Они перевели дух, она поджала ноги под себя, еще удобнее разместившись на кухонном диванчике. Его лицо резко сменило настрой, когда он припомнил что-то печальное.

– А еще он рассказывал, как бабушка в углу сидела. Они патрулем три человека заходят, а сержант им говорит: «Сколько нас здесь сейчас людей?» Они отвечают: «Ну, четверо, нас трое и товарищ лейтенант». А ему говорят: «Нет, вообще-то, пятеро». И показывает на угол. А в углу какая-то тумбочка стоит или, может, кресло. А это бабушка там, в уголке, на табуреточке сидит с котомкой своей, с каталкой, и спит. У нее то ли сын, то ли внук напивается, выгоняет ее из дома, и она приходит сюда посидеть.

На кухне наступила тишина. Каждый, вероятно, думал об одном: как же страшно остаться в старости одному. Но так же страшно, когда ты вроде не один, но человек, на которого хотелось бы опереться, обращается с тобой вот так. Она нарушила тишину:

– Как же страшно, когда вот так или вообще один. Прикинь, с тобой что-то случится, а рядом никого.

– Вот поэтому у меня тут проходной двор. Вот, скажи, ты умеешь делать прием Геймлиха?

– Это где кулаком под ребра, когда подавился?

– Да, именно. У меня в детстве случай был, когда я подавился чем-то, совсем маленький был, лет шесть. А рядом брат мультики смотрел. Я дышать не мог, пытался привлечь его внимание, но он сидел, отвернувшись. В итоге я кое-как выплюнул тот кусок, еле-еле. Брат тогда обернулся, типа, че я делаю. А я ему объяснил, что чуть не умер за его спиной. Вот теперь надеюсь, что кто-то умеет этот прием делать, чтобы совсем глупо не помереть.

История ребенка, который мог умереть за спиной брата, произвела сильное впечатление. Она вообще весьма эмоциональный человек, который способен долго держаться спокойно, но эмоции будут накапливаться, требуя выхода. Она сбрасывает их в музыке и прогулках. Он сбрасывает в алкоголе и на концертах.

– А вы с братом дружили в детстве?

– Конечно, всегда! Конечно, всякое было, но мы тут уж брат за брата. Помню, мелкий был, напугал его сильно. Есть у нас одно место, называется плотина. Это запруда на речке под железнодорожным мостом. Ну и мы туда приходили тусить, место красивое. И как получается: вот быки, на которых стоит мост, опора его, и я, когда один приходил ждать поезд, сидел на этих быках – посмотреть, как все трясется. И еще на руках по этим перилам переходил, перелазил.

– Ого, а они высокие были?

– Ну не очень, может, метра четыре.

– Ты на руках переходил маленький? А если бы упал?

– Да, – он скорчил очень довольную рожицу. – Это ж экстрим!

– А сколько тебе лет было?

– Ну, это где-то девяносто седьмой – десять лет мне было. И вот один раз приходим туда с другом: сосед наш, Миха, Юрка и я. Ну и он говорит: «Нет, не пойдем сейчас на мост, там сейчас поезд пройдет». А я бегом на поезд, прямо туда, на быках посидеть. Мне брат вслед: «Стой, стой! Миха, стой!» А я думаю, чего он? Я ж тысячу раз так делал. Ну и сел с другой стороны на быках, посмотрел, как поезд отгромыхал. Вылезаю, а там брат весь в слезах. Миха, сосед, говорит: «Он чуть за тобой туда не прыгнул, блин! Под поезд. Че ты творишь?»

– Брат перепугался за тебя, любит ведь.

Он задумчиво повертел стакан. Энергетик и почти все пиво были прикончены, и он размышлял, опустошить остатки быстро или немного продлить жизнь последнего стакана.

– Брат знает, что ты столько пьешь?

– Да конечно. Нормально я пью, раньше больше было. Что здесь? Одно пиво и энергетик.

– Это двухлитровая бутылка. Это даже не пиво, а какая-то жижа. Ну возьми ты нормальное. А еще лучше – немного крепкого алкоголя. По градусам эффект такой же, но хоть не два литра борьбы с почками.

– Ты не понимаешь ничего. Дело же в процессе, во вкусе!

– Пиво невкусное!

– Да что ты понимаешь, – он по-доброму отмахнулся от очередного ЗОЖ-выпада.

– Ты еще очень часто это делаешь.

– Мне хорошо от этого. Вот спина не поворачивается – это да. Иногда потаскаешь бас – потом не разгибаешься.

– Когда ко мне на йогу придешь? Она у меня очень простая, для спины как раз.

– Никогда.

Она вздохнула и приоткрыла окно. С улицы веяло весной. Теплый вечер с его запахами и звуками звал за собой. Она втянула носом воздух с запахом теплой земли.

– Флинт, пойдем гулять?

Он покачал опущенной головой: «Нет, уже нет, мне сейчас хорошо, никуда не хочу».

Она сделала еще один глубокий вдох и отошла от окна.

– Мне пора.

– Давай, выдвигайся. Сегодня уже ничего делать не буду, завтра ноты гляну. Ты очень хорошая, добрая. Ты меня не понимаешь, и я тебя не понимаю. Ты радуешься жизни без алкоголя, я так не умею, не понимаю, как так можно.

– Это не далось мне легко. – Она посмотрела на него и коснулась кончиком пальца его носа. Пьяный, он вздрогнул и отшатнулся. – Я напишу, как разберу припев. Добрых снов.

Дверь закрылась, и в его голове вспыхнула светлая философская мысль. Вспыхнула и тут же погасла. Пора бы спать, завтра снова страдать. И спина снова болит.

Ссора

– Чел, серьезно, пора что-то со спиной делать. Мне она не нравится, не обижайся.

Сегодня прохладно, и она повязала поверх серого плаща шарф под цвет глаз. И в студии, доставая нотную тетрадь, выронила его. Он прошел в шаге от нее, посмотрел на шарф, но не поднял. Вчера был концерт, и он еле ходит – прыгал на сцене.

– Я знаю, как с этим работать, давай я буду для тебя индивидуально вести? Прямо здесь, в студии.

– Да я делаю что-то дома иногда, в интернете есть видео.

– Их недостаточно, видимо, нужен другой комплекс. Можно, я помогу тебе?

– Да у меня давно это, я и в больнице лежал со спиной, брат тогда очень сильно помог. Уколы делали. Это я на стройке спину убил, таскал много.

– Боль можно снять, я училась этому. Давай просто попробуем! Здесь достаточно места.

Студия, в которой они сегодня занимались, выглядела как просторная комната со столом, тремя стульями в разных состояниях плачевности, доской, синтезатором, стоящим прямо на комбике, и пятью гитарами. Вполне хватит места на два коврика для йоги.

– У меня, в общем-то, даже пенка дома есть. Пенка походная подойдет же?

– Да, конечно! Она будет более скользкая, но для начала самое то! – С ковриком приставать не стоит, главное – начать.

– Говорил же, у меня спортивных штанов нет.

– Рассчитаемся как-нибудь, пойдем купим. Это вообще не проблема.

– Может, по секондам пройтись?

– Не, давай уже нормальные новые, чтобы хорошие были.

Она внимательно посмотрела на партию, которую он прописал для нее. Пролистала от начала до конца и посмотрела еще раз.

– Флинт, ты серьезно? В куплете фа и соль второй октавы?

– А что? Звучит красиво, слушай.

– Я слушаю. Но, во-первых, я не люблю музыку, где много высоких нот, в принципе. А во-вторых, как это петь? Где ты слышал, чтобы полпесни было на второй октаве?

– Да много где! «Тату» слушала?

– У них куплеты нормальные, а тут что? Ля второй октавы убери тоже, пожалуйста! Из куплета и припева. И соль вообще убери.

– Я писал, чтобы красиво звучало.

– А я хочу, чтобы пелось хорошо. Могу сама прописать свою мелодию?

– Твои мелодии – отстой. И песни получаются отстой, потому что тексты тоже отстой. Я пишу их, потому что этим зарабатываю. Мне было бы стыдно с ними выйти куда-то.

Так, спокойно. Он говорит это уже второй раз. Она съест, она переварит. Когда человек хочет нас сильно обидеть, ему в этот момент еще хуже. Какие там еще цитаты на ум приходят?

– Главное, что мне нравится. Мне вот творчество твоей группы не очень заходит, но это же не значит, что там отстой? Просто это не нравится мне. У тебя случилось что-то?

– Все нормально. Давай работать, – он отвернулся и уставился в монитор, нервно закусывая губу.

Но работа не шла, и они разошлись раньше. Уже на выходе она еще раз спросила, не хочет ли он развеяться, погода как раз подходящая. На что он пробурчал:

– Однажды – но это может никогда не произойти – ты отведешь меня туда, где я надену свою классическую жилетку и туфли. Но это может никогда не произойти.

Она пожала плечами и еще раз напомнила про занятия для спины, но вопрос упирался в спортивные штаны. Что ж. Такой классной отмазки от занятий она ему не даст. Будут у него штаны. А про классическую жилетку – ну да, она любит разнообразные мероприятия, в том числе и те, где нужна классика. В общем, тема для размышлений.

Дома она сама села за песню, только уже за другую. Когда пальцы касаются клавиш, все вокруг ощущается по-другому. Есть ты, инструмент и звук, заполняющий все пространство. И больше ничего. А, ну да. Еще есть те самые такты, которые никак не получаются ни в каком темпе. Что ж, есть над чем работать.

Пишет подруга, зовет на концерт. Конечно, она пойдет.

И еще ссора

У него на странице – грустная песня. Не иначе с кем-то из своих рассорился. Снова или окончательно – покажет время. Глянуть, кого он удалил из друзей? Вот прямо нет, не ее это дело.

«Я тебе скинул варик, глянь».

Она открывает ноты, пробует наиграть, затем – напеть. Что-то не так. То, что мелодия сильно изменилась, – это полбеды. Смотрим: вторую октаву из куплета убрали. Вот в этом месте соль больше нет. Вот оно что! Этой ноты в принципе нет. Ни одной, даже первой октавы.

«Ты зачем это сделал? Специально?»

«Ты просила убрать соль. Вот тебе бессолевая песня». – Смеющийся стикер дополнил сообщение.

«Я просила убрать вторую октаву! С куплета! Потому что если я спою так, то уже ничего спеть не смогу».

«И слава богу».

Молчание. Что-то случилось.

«Это что вообще?»

«Что?»

«Ну вот это твое периодическое „твои тексты отстой, мелодии отстой“. А теперь вот это „слава богу“. Что это вообще?»

Молчание.

«Я сейчас сама переделаю; по деньгам, соответственно, меньше получится».

Непонятно, что у него там случилось, но это не должно отражаться на общении. Труд оплачивается, песни пишутся не бесплатно, и, если ты не хочешь говорить с другом, говори с заказчиком.

Пора на работу. Настроения нет. Она собирается и выходит, нужно сосредоточиться и ответить на рабочие сообщения.

Да что значит это «И слава богу»?!

Она отправила свой вариант, но ответа не получила. Сегодня среда – свободный день в студии, но он очень долго не выходил на связь, поэтому появились другие планы. И тут он написал.

«Юль, я еду, немного опоздаю».

«Нет, я сегодня на концерте. Ты не отвечал на сообщения, что теперь? В другой раз уже».

«Может, завтра?»

«Хорошо, завтра. Давай вечером, я освобожусь в 18».

Вечер был довольно прохладным, и она очень была рада тому, что захватила с собой толстовку. Как с ним общаться после такого? Подруга передала ей ремесленный сыр, которым она когда-то думала с ним поделиться. А вот фиг ему теперь, а не сыр. Пусть теперь без вкусного сыра будет, наказан. Как-то непривычно тяжело было на душе, словно это ее лишили чего-то значимого. В голове звучит «И слава богу».

Сообщение застало ее на выходе из автобуса:

«У меня безумная идея: своди меня в бар».

Она читает и не верит глазам. То, что он без денег, – всем хорошо известно. Но после такого в бар? Видимо, на трезвую ему будет совсем тяжело.

«А почему идея безумная?»

Очевидно почему. Тем не менее он ответил:

«Ну, в баре будем слушать варианты, это же необычно».

А, ну ладно.

«Тогда примерно в 18:30 на остановке».

Торопиться не хотелось. Она еще не придумала, как будет с ним разговаривать. Ее учили всем улыбаться, но только пока этим не пользуются. Он хорошо пишет песни, но речь же сейчас про друга. Новое сообщение:

«Я гуляю по „Спортмастеру“. Тут мало штанов, или я искать не умею».

Не умеет, там их очень много. Вот молодец чел, умеет же! И песни отстой, и не пой больше, и в бар своди, и на штаны одолжи. Класс! У него есть чему поучиться или, как минимум, удивиться.

Бар был исключительно пивным. Чай для нее тоже был, причем ощутимо дешевле, чем в других заведениях: видимо, по той причине, что большинство сюда шло не за чаем. Уже после третьего бокала пива и нескольких правок нот он заговорил.

– Сказать, что ты святая? Не скажешь. Не от мира сего? Тоже не скажешь. Ты не наивная. И ты – не простой человек. Я не знаю, какой ты человек. Но точно знаю, что близкий. – Он посмотрел ей в глаза.

Хотелось ответить, что близкие люди обычно поддерживают, а не мочат. Но жизнь показала, что близкие люди могут говорить и делать что угодно. Прежде, чем обидеться, вспомни, сколько прощено тебе.

Он почти не бегал курить, но был изрядно пьян. Уже на выходе она обняла его, обронив, что на спортивные штаны сейчас акция, но она закончится через неделю, так что нужно поторопиться. На его вопросительный взгляд она ответила:

– Ну конечно, я посмотрела акции, надо же тебе начинать заниматься!

Она не любит держать зла. Слишком оно тяжелое для ее плеч.

Танк и кружевные снаряды

– Ты пахнешь как розовый кустик. И выглядишь так же.

Комплимент! Это само по себе уже вау.

Они прошли мимо постамента с танком. Когда-то это была боевая единица, собранная для одной единственной задачи – защиты родины и народа. Сейчас по нему лазают дети. Они забираются на постамент и осторожно пробираются вдоль танка к носу. Особо смелые карабкаются выше и заползают на пушку.

– Ты не знаешь, что это за танк?

– Т-34. Средний танк, был основным на вооружении до тысячи девятьсот сорок четвертого года. Там уже восемьдесят пятый пошел.

– По нему так спокойно лазают. Он вообще не охраняется?

– Нет, конечно. Знаю, что кореша, будучи еще студентами, с ним вообще собирались сделать историю.

Они сели на лавочке в парке танкистов, и он продолжил:

– Было это миллион лет назад, когда у меня была машина, я прямо катал. И была у одного кореша анархистская ячейка с моим тогда очень хорошим другом. Говорить его имя не буду, потому что ты уже слышала истории с ним, не надо. И он очень просил дать фотографии, но потом удалил. Фотографии были на фоне размалеванных военкоматов, размалеванного городского совета.

Сделав жест рукой перед собой, он объяснил про здание с лестницей недалеко от дома.

– Если прогуляться недалеко от дома, там прям видно, что над козырьком закрашено. Что написано было, не скажу, но звездочку анархическую нахулиганили. Короче, нормальная панковская движуха. Но для нас это было прям очень серьезно, мы выезжали на тачке в четыре часа утра, когда точно все спят, когда пересменка у полиции, это мы тогда уже знали…

– Анархист… – она улыбнулась. – Ты – самоанархист, без царя в голове. Сколько вам лет было?

– Сейчас скажу… Где-то третий курс, год седьмой или восьмой. По сути, я уже учился в академии, не просто студентом был, а уже поздним студентом. У меня уже фольксваген был, не жигули. И у них появилась идея – кореш мне потом уже рассказал, позже. Они решили сделать что-то радикальное. При этом вовлечь не всю нашу анархическую ячейку, а самых вот таких пробивных. И решили они что-то поджечь – какой же анархизм без шумихи!

Сперва думали какой-нибудь сарай на отшибе. Потом поняли, что любая шумиха – это народная движня. А народ вообще подвержен всему, любой информационной пропаганде. И на этом фоне можно поднять анархистскую идею. Вот как они на это смотрели. И на фоне сарая на окраине думали жахнуть где-то в центре.

Существует такая легенда про вот этот танк рядом с общежитием: если студент поступит, и при поступлении он был девственником, не пил, не курил и к пятому курсу так и остался девственником, не пьет, не курит, то этот танк выстрелит. Поэтому…

– Только девственник? Или девственница тоже пойдет?

– Конечно! И поэтому этот танк никогда не стреляет. Мне рассказывали много-много историй о том, что у кого-то был друг, который девственник, не пил, не курил, но танк не выстрелил. Ну, значит, он что-то скрывает. Танк никогда не соврет!

Она растянулась на солнечной стороне, подставляя солнцу лицо и руки для загара, и довольно щурилась.

– И они хотели не просто рвануть – хотели зафигачить туда сперва сам взрывпакет, туда пыж, и насобирать очень много женского нижнего белья. Ну, потому что это будет очень символично. Небольшой перформанс прямо во время выпускного, пока все бухают, и прямо такое «БУМ»! Осколками типа никого не зацепит, потому что пушка на это и рассчитана, и весь пролет – тогда еще ремонта не было, клумб не было – все было бы завалено обгоревшими трусиками. Это было бы прям то, что нужно.

И так они загорелись этой идеей, что решили: «Это должно случиться». Причем весь план они подготовили. Ну, спецовки купить – это вообще пшик, фигня, только деньги нужны. А на спецмашине их мог подвозить кореш. Спецмашина нужна была для видимости. Трусики нарыть тоже не проблема: думали меня как раз потом и попросить. Но вопрос встал за сам боеприпас. Естественно, прямо боевой достать не получится. Можно, конечно, но тогда тебя вычислят еще быстрее. И они придумали так. Во-первых, все – фанаты Дани Крастера, который все сам делает. Они и дымовухи сами делали, и с селитрой. Порох, коктейль Молотова мешали. Че они, не смогут тротил сварить? Тем более на кухне. Сколько «Криминальную Россию» смотрели – там всегда кто-нибудь что-нибудь на кухне варит.

У друга моего был гараж, и они начали варить. Ингредиенты покупали по всей области, что-то – в цветочных магазинах. Химических магазинов у нас как таковых нет, поэтому им приходилось ингредиенты выделять из других. В общем, сделали нормальную такую лабораторию. И по выходным приходили в гараж и вот все это делали.

Но постепенно, как он потом рассказывал, приходило какое-то такое странное чувство, когда выходные проходят, ты что-то такое делаешь, но оно никуда не уходит, в баночке лежит, ждет своего часа, и ты готовишь следующий ингредиент. И ты всю неделю об этом думаешь. То есть всю неделю тебе мало того, что думать об этом надо, так еще и доставать какие-то вещи, из которых ты это сделаешь. И когда у тебя постоянно в голове эта идея, и постоянно ты об этом думаешь, смотришь новости, в том числе про теракты, перед глазами встает идея, которую ты преследуешь за этим всем. Одно дело – идея прикола. А другое – если ты реально хочешь прям взрыв, что-то уничтожить. Очень вероятен тот факт, что даже не органы, а обычные люди могут квалифицировать это по-другому. Не как взрыв-прикол на выпускной с трусиками, потому что эти трусики все сгорят: мы ж не знаем, как в итоге получится, они никогда не делали ничего такого. Что, если прям будет понято как теракт? Тогда в городе никто себя нормально чувствовать не будет. Как раз тогда происходили взрывы в Балтийске; два взрыва, по-моему, было. До сих пор мутная история: то ли газ, то ли что. И вот все эти мысли – они накапливаются, накапливаются, и ты уже начинаешь думать: а прикольно ли это или уже на грани преступления против своего же народа? Против человечности? И он, короче, со своим корешем в один прекрасный день, когда уже доварили, решил пообщаться. Он не то что боялся ему об этом сказать, но хотел поделиться своими умозаключениями. Не то чтобы заднюю дать, но сделать – одно, а достичь результата – совсем другое. То есть достигнут ли они того, чего хотели, вот этим вот?