Предвестники

Элиза К.

Предвестники

Зачин

Вокруг пестрела разруха. И без того грязные улицы нарядились в свои самые ужасные наряды и нависали над ней высокими крышами. Запыленные окна лавок, протираемые лишь раз в год, когда уже, заходя в помещение, казалось, что наступила ночь, теперь скалили свои острые осколки на прохожих, половина из которых валялась на мостовой, желая впиться в нищие босые ноги, но лишь рассыпалась от тяжелых каблуков пробегающих мимо людей. Измельченные осколки уносила помойная вода, ручейками струясь меж камней. Сзади слышались крики, и, казалось, земля дрожала от топота людских ног. Иногда над городом разносился грохот выстрелов, и тогда на один голос становилось тише, но этого никто не замечал.

Еще утром все было как всегда. Из окон на улицы и переулки выплескивались ведра гнили и израсходованной воды, которые не редко попадали на мимо проходящих горожан. Прилавки привлекали глаз своими диковинками, а в уши залетали крики торговцев.

Пекарня тоже работала как всегда, заманивая посетителей своим ароматом, таким прекрасным, что рот тут же наполнялся слюнями. К сожалению, их приходилось сглатывать и отстаивать немалую очередь из таких же зевак, пойманных на крючок приятным ароматом. Но зато, добравшись до прилавка и получив заветный батон, можно было позволить себе отломить маленький кусочек и съесть, захлебываясь блаженством. Жаль только солнце уже начинало припекать, и малыш должен был скоро проснутся. Нужно скорее бежать домой и доделать работу, пока этот зверенок спит.

И тогда она спешила домой, крепко прижимая хлеб к груди.

В какой же момент все изменилось? Ах, да… Когда зазвонили колокола. Это началось, когда людям повещали об опасности, скрывавшейся у них под носом…

– Вон! Вон она! Смотрите! Это ведьма! – крикнули сзади.

Кто это?.. Монсеньёр? Пекарь, что только утром с улыбкой на лице доставал нарумянившиеся булочки. Но почему? А как же тот раз, когда она излечила его сына?.. Ах, вот он… стоит позади отца. Так подрос…

– Хватай ведьму! – тыкнув в ее сторону, крикнул мужчина, что стоял рядом с Монсеньёром. Его рука мелко дрожала…

Сначала были колокола, как кнопка пуска, а затем люди ринулись в бой… – это был взрыв.

Бежать, просто бежать, не оборачиваясь. Барьер их задержит, но когда-нибудь они додумаются его обогнуть. Нужно бежать из города, пока не поздно. Поворот, еще один, теперь через мост, и вот он… дом, с зеленой казавшейся родной крышей. Окна еще целы, значит, до этой части города они еще не успели добраться…

Ворвавшись в дом, она кинулась через приемную к дальней стене за прилавок, на котором стояли чернила и чистые бумаги для заказчиков, и распахнула неприметную дверь. Перед ней открылся вид на маленькую комнатку, освещенную серым светом начавшихся собираться туч. В углу стояло незаконченное платье с свисающими до земли шейными рюшками, слева расположилась аккуратно убранная кровать, над которой и находился источник света – окно с ромбическим узором, и еще левее примостилась колыбелька с табуреткой у изголовья. Девушка бросилась к кроватке… но малыша внутри не было. Одеяло было откинуто, а у подушки лежал маленький беленький ангелочек с закрытыми глазами, прижимавший ручки к сердцу.

– Алес… тер?.. – прошептала она, бережно взяв игрушку.

Вдруг сзади послышались шаги, и она обернулась, сжав ангелочка в ладони. Свет сменила тень, и в дверном проеме показался мужчина с ребенком на руках. Она тут же узнала дитя. Материнский гнев волной пробежал от сердца к мозгу, и рот сам начал произносить заклинание. Первое слово уже начинало слетать с губ, как девушка насильно остановила его, испуганно захлопнув рот рукой. Она узнала темную фигуру.

– Айрис, наконец ты вернулась, я везде тебя искал, – произнес мужчина с зелеными глазами и вечно кудрявыми волосами, с маленькой морщинкой меж бровей.

– Генрих… – вздохнула девушка и кинулась к мужчине.

– Скорее, нужно бежать…

– Это дом ведьмы! Я вам говорю, здесь я ее видел! – донесся отвратительно пьяный и злобный голос снаружи.

Генрих резко обернулся. Рука, которой он держал завернутого в простыню ребенка, нервно дернулась, и он повернулся обратно, двигая желваками. Схватив девушку, мужчина подвел ее к кровати и занес руку. Раздался звон стекла, и ромбики рассыпались на мелкие кусочки, полетевшие на кровать и пол. По его руке заструились ручейки крови, но он не дал ей сказать и слова, лишь указал на открывшийся переулок. Подсадив жену, чтобы та перелезла через раму, он отдал ей ребенка, но сам не двинулся с места.

– Генри… – начала она…

Но мужчина не дал ей договорить, прижав к себе. Было слышно, как сильно бьется его сердце. Ангелочек выскользнул и упал на мостовую, ударившись о камни. Алые капли крови падали на него, впитываясь в ткань

– Беги, Айрис. Ты должна выжить и спасти магию и ребенка, – быстро говорил он, твердым голосом, неподдающимся уговорам. – Беги через западные ворота в лес, стражников там никогда нет, когда увидишь реку, иди против ее течения. Если сделаешь все правильно выйдешь к утесу. Там никто не догадается тебя искать. Я… я задержу их.

Девушка дрогнула, и по ее белым щекам потекли горячие слезы. Не успевая появляться, они впитывались в рубашку мужа, обжигая изнутри.

– Нет… нет… нет, – шептала она.

Отстранившись, Генрих поцеловал ее, а затем и ребенка и посмотрел на жену. Он… улыбался.

– Не плачь, Айрис, – сказал мужчина, качая головой. – А то морщины раньше времени появятся.

Девушка дрогнула и машинально утерла свободной рукой катившиеся слезы. Смеясь, Генрих отвернулся и исчез в проеме. В последний раз.

Раздались крики, грохот, а за ними… выстрел. И все стихло. А красный ангелочек так и остался лежать на мостовой.

И теперь Айрис бежала, не оборачиваясь, ни о чем не думая. Дыхания не хватало, но девушка все равно бежала изо всех сил, крепко прижимая младенца к сердцу. Взгляд размывался, и она то и дело спотыкалась и падала на колени, раня ладонь и локти, но, не обращая на это внимания, тут же утирала слезы, поднималась и продолжала бежать вперед, к западным воротам.

Тучи над городом продолжали сгущаться. Небо превращалось в серую стену, дыры в которой становились все меньше и меньше. Прекрасное солнце прекращало освещать путь девушке. Будто всё чувствовало настроение Айрис и грустило вместе с ней. И вот последние лучи перестали касаться земли, словно темная, нетвердая, но непреодолимая стена разделила двух возлюбленных.

– А ну стой проклятая ведьма! У кого ты стащила это дитя?! Отдай мне его по-хорошему или пеняй на себя! – разнесся по улице мужской бас.

Айрис испуганно застыла, прижав ребенка крепче к груди.

– Обернись поганая нечисть! – голос прогремел будто бы ближе.

Девушка резко повернулась, в процессе сделав пару шагов назад. В паре метров от неё стоял высокий мужчина среднего возраста с густой бородой. Вся его одежда состояла лишь из рубахи, да лаптей. В руках у него ничего не было, но массивная фигура сама по себе вселяла ужас.

Откуда он здесь взялся? Бежал за девушкой, увидев её? Нет. Он не похож на нищего, но практически голый. Вышел из какого-то здания?

Айрис посмотрела на стены домов поблизости и увидела на одной из них надпись «Лекарная».

Этот больной человек вышел из больницы, когда у него возможно сильная болезнь или ранение? Ради чего? Спасти малыша? Увидел из окна, как женщина бежит с малышом и подумал, что ведьма?

– Идите, пожалуйста, обратно. Вы больны, прошу, не перенапрягайтесь, – сказала Айрис, отступая назад.

Мужчина злобно усмехнулся. Его глаза, слишком большие на квадратном лице, пылали ненавистью, прожигая девушку изнутри.

– Не грязной ведьме заботиться о добром человеке! – прорычал он. – Отпусти чистое дитя и дай мне освободить твою запятнанную душу! Зачем тебе жить, если ты только и умеешь, что убивать и рушить чужие жизни? Вы паразиты на нашей земле! Горите вы все в аду!

Айрис сделала ещё пару крохотных шагов назад. Она была в порванном платье, раненная и грязная, но её все равно продолжали обливать грязью день изо дня, пытаясь сделать её душу такой же грязной, как в их представлениях. Но разве она кого-то убила, разве она разрушила кому-то жизнь?

– Значит ты тоже паразит, – шепнула Айрис.

– Что?

– Ты сам паразит! Ты сам болезнь нашей земли! Мы такие же, как вы! А вы… вы, бесталанные, только и знаете, как клеветать и клеветать! Это вы рушите наши жизни, а не мы – ваши! Я никогда никого не убивала, а скольких убил ты?! Скольких бедных магов ты уничтожил?!

– Твои слова лишь ядовитая ложь! – забрюзжал слюной мужчина, схватившись за ворот своей рубахи. – Ведьмы рождаются, живут и умирают только ради убийства! Это ваша судьба! А я освобождал души таких же тварей, как ты! Я помогал вам, нечисть!

– Заткнись! Заткнись! – завопила Айрис. По её щекам текли реки слез. – Твоя душа уродлива! Ты демон воплоти! Убийца, грязный убийца! Как можно называть убийство освобождением?! Такие, как вы, лишь бездушные монстры, обреченные на вечные страдания после смерти!

– Я убью тебя, – зашипел мужчина. – Тебе конец!

И он кинулся на Айрис. Девушка даже не успела шелохнуться. По затылку растеклась тупая боль, и из груди вырвался сдавленный вскрик.

Надавив коленкой на живот Айрис, мужчина начал душить её своими грубыми руками, запятнанными кровью других людей. Всё это время спокойно спящий, малыш откатился в сторону, освобождаясь от простыни. Его личико покраснело, и он заревел, махая маленькими ручками.

– Алес… – прохрипела Айрис.

Царапая убийце руки, она пыталась сопротивляться, но всё было бесполезно. Сказать заклинание она не могла, а оттолкнуть монстра было невозможно. Смрад от его дыхания казался ядовитым газом, а звериный взгляд – раскаленным ножом.

Последние порции воздуха, вырывались изо рта Айрис, выталкиваемые коленкой. Ребра трещали, а под ногтями оставалась человеческая плоть. С каждой секундой жизнь покидала девушку, а душа отрывалась от тела.

Скося глаза, Айрис кинула взгляд на своего малыша. На его щечке виднелась маленькая царапинка. Нужно обеззаразить её и помазать мазью. Только руки намертво вцепились в убийцу, а ноги не слушаются.

Тело девушки дернулось, руки упали, а глаза остекленели.

Свободной птицей, душа Айрис вспорхнула в небо.

…

Ещё одна душа скользнула мимо моего крыла вверх. Светлая и совсем молоденькая. Бедное её дитя. Ему не скажут, кто его мать и будут растить, как бесталанного. Но он с талантом. Сейчас он живой, но не долгая его жизнь ждет.

Я махнула крыльями и повернула в бок, опускаясь под облака. Небо было неспокойно. Вверх то и дело взлетали черные и белые души, смешиваясь со столбами дыма и дождем. Много душ, много жизней, конец один.

Странные люди создания. Неудивительно, что я не могла их понять ещё при жизни. Сегодня они не могут от тебя оторваться, а уже завтра кидают, забывая обо всем. Они не постоянны, их мысли хаотичны, а мнения меняются от дуновения сквозняка.

Придумав слова, они назвали себя людьми и придумали слово «человечный». Так они называют себя, потому что не похожи на животных. Но разве это так? Я не вижу никакой разницы между ними.

Люди – это стаи бесшерстных зверей. Они говорят, что умнее животных, но продолжают биться за территорию, ресурсы, разделившись на группы, в итоге теряя себя. Многие из них говорят, что живут ради работы, любви. Но на самом деле каждый из них живет ради выживания. Потому что каждый из них рождается, чтобы умереть.

Они не понимают друг друга. Почему-то люди оценивают людей только по внешнему виду, по слухам и по поступкам, иногда даже придуманным. Они никогда не пытаются понять других, поговорить, хотя сами придумали слова, чтобы начать понимать себе подобных.

В итоге, назвав себя человечными, они лишь ещё раз доказывают, что все они глупы. Придумав слова, в самый нужный момент они никогда их не используют по назначению. От языка предков – языка тела, люди перешли к языку слов, но прошлое никогда не исчезнет. Видимо, в нас всегда будут жить отголоски наших предшественников. По-другому бесчисленные войны объяснить нельзя. Ведь люди начинают что-то понимать только после того, как убивают друг друга.

Люди живут сегодняшним днем, будущим, совершенно забывая о прошлом. Но наша жизнь – это наше прошлое, будущее и настоящее. Без них жизнь не жизнь. Без прошлого не может быть будущего, а без настоящего мы не узнаем прошлого. Все это взаимосвязано. Поэтому когда человек забывает о прошлом, он становится неполноценным, ничего непонимающим.

Людей, живущих прошлым, считают больными, людей, забывших о нем – неправильными, а людей, живущих лишь одним днем – потерянными. Но «больных» людей судят лишь такие же люди. Ведь все они одинаковы. Каждый из них неполноценен и неидеален. И этого не изменить, пока человек это не поймет.

Жизнь дана человеку. И каждый человек, каждое создание вправе прожить эту жизнь так, как того пожелает. Стоит лишь запомнить, что за каждым действием следует последствие.

Человек может все и в тоже время ничего. Он способен на чувства, на мысли, на действия, но часто не способен изменить себя. Поэтому стоит человеку выработать свои принципы и жить ими, он становиться обречен, ведь изменить себя сложнее всего. А если не меняться, этот мир прожует тебя и выплюнет, как гнилое мясо.

Самый главный страх человека и его вечное проклятье – боязнь перемен. Боязнь измениться, стать другим. А всё просто потому, что человек боится потерять себя.

И всё же люди могут меняться, менять себя, ломать свои принципы и строить новые. Причем процесс изменения может занять как годы, так и час. Стоит только решиться.

Каждого человека лепит предшественник, соотечественник, потомок, и каждый человек лепит других. Поэтому все люди связаны. Связаны прошлым, текущей в жилах кровью. Но они не понимают этого. Не понимают ничего.

Обогнув ещё один черный столб дыма, я увидела вдалеке ослепительно яркое солнце, выглядывающее из-за верхушек деревьев. Близился полдень. Нужно было спешить.

Да, люди глупы, неполноценны и напуганы, но пришло время облегчить их жизнь. Пришло время восстановить сотую долю справедливости в этом мире. Пришло время спасти магов.

Подо мной пылали пожары, раздавались предсмертные крики, и земля окрашивалась в алый цвет. Надо мной густились облака, громыхала гроза, и шел хладный ливень. Ветер пытался изрезать мне лицо, а вода набухнуть в крыльях, чтобы замедлить меня, но я лишь ускорялась навстречу буре. Я уже освободилась от земных оков, и теперь меня ничто и никогда не остановит. Такова моя судьба.

– Здравствуй, сестренка, – донесся сбоку ласковый голос.

– Здравствовать она уже не сможет, у нас нет тела, чтоб чувствовать и страдать. Забыла что ли? – усмехнулся другой голос, усталый и равнодушный.

А вот и они. Совсем неудивительно, что им не суждено было пережить этот день.

– Быстро вы, – сказала я, не останавливаясь.

– Кто бы мог подумать, что они убьют меня, – вздохнул ласковый голос. – Мы же хотели, помочь, а они… Бедная Глая.

Какая же глупая. Можно было уже догадаться, что люди желают лишь власти и для этого делают многое неосознанно. Твоя сила – сам ключ к власти.

– Я пыталась сберечь его, но он убил многих из них. Люди пришли за ним отомстить целой армией. Я знала, что и этого не уберегу. Все они умирают из-за меня. Никто не способен сдержаться, – равнодушно сказала другая.

Признаться, мне иногда жаль тебя, сестра. Не ты выбрала эту силу, но она принадлежит тебе. Пора уже понять, что люди попросту инстинктивно бояться тебя. А когда человек боиться, он готов сделать многое, чтобы уничтожить опасность.

– Вы продержались меньше, чем в тот раз, – добавила я. – С каждым разом вы все меньше задерживаетесь здесь. Люди слабеют.

Послышались трепетания крыльев, и две сестры вылетели вперед.

– А ты не меняешься. Нам осталось пару минут, а тебе лишь бы посмеяться над нами, – фыркнула Сирин, равнодушно смотря на меня.

У неё было прекрасное, но всегда холодное лицо. Темные глаза ничего не выражали, а на синих губах лишь изредка появлялась ухмылка, не более. Темные шелковистые волосы лезли ей в лицо от ветра, но она не могла их убрать и даже не обращала на них внимания. На её голове красовалась фероньерка, каплями застывшая в ее локонах. Сирин имела прекрасное лицо, но ее туловище и крылья были не так примечательны – обычные бурые, усыпанные белыми пятнышками.

– Я говорю как есть и только, – возразила я.

– Не будь занудой, сестра, – посмеялась Алконост. Её счастливый смех заставлял людей забываться.

Она была настолько же прекрасна, как Сирин, но по-другому. Её лицо было живое, а голубые глаза сияли счастьем. Со щек не сходил румянец, а золотистые локоны, словно живые, обрамляли её правильное лицо, не лохматясь от ветра. На голове возвышалась диадема, блестя от обычных капель дождя. Её тело было слиянием радуги: с одной стороны голубое, как небо, а с другой золотое, как солнце.

– Ещё пару сотен лет не свидимся, Гамаюн, расскажи уж что-нибудь, пока есть время, – сказала Сирин.

– В следующий раз вы уже не вернетесь сюда, – ответила я. – Сегодня все изменится. Мы создадим другой мир.

– Я слышала что-то такое от сирен, – кивнула Алконост. – И с кем же?

Ветер начал слабеть, и я взмыла выше, чтобы не терять скорость.

– С талантливыми, – хмыкнула я.

– Не могу поверить, что ты пошла на это. Ты уверена в них? – удивилась Сирин, насколько могла.

– Нет, – отрезала я. – Но попытаться стоит. Мне надоело каждый день видеть кровь.

– Интересно, – улыбнулась Алконост.

Вдруг на небе появился золотой разрез. Словно серую пелену вечно плачущих туч рассек незримый меч. Рана истекала золотыми лучами и грела. Вечно пытающиеся оторваться от земли люди, называющие себя творцами, назвали бы это знаком счастья, надежды. Но я знала, это не предвещает ничего хорошего. Разрез тянулся далеко за горизонт, бросая свет на грешную землю. Картина, представшая передо мной, была прекрасна, но лишь с виду. В себе она таила хаос и непреодолимый страх.

Каждый раз этот разрез предзнаменовывал хаос либо, наоборот, покой. Сейчас он предвещал покой, но через сколько веков он появится вновь, было неизвестно. Пока что.

– Вот и пришел наш час, – вздохнула Сирин.

– Это точно, – погрустнела Алконост. – Ещё несколько столетий не увижу ваших лиц, сестры.

Я тоже скучала по ним, но то, что происходило на земле с каждым их приходом, заставляло меня обреченно вздыхать. Если б не они, люди ещё пару десятков лет продержались бы в каком-никаком спокойствии.

– Прощайте, сестры, – сказала Сирин.

– До встречи, сестренки, – улыбнулась Алконост.

– До свидания, – хмыкнула я.

Взмахнув крыльями, два столь разных, но в то же время одинаковых существа вспорхнули ввысь, кружась над страдающей землей. Они были чужды ей, но любили её. Не то, что я. Вечно парящая над ней и привязанная к ней навсегда.

Глава 1: Немного из жизни школьницы

«All the promises and lies», – запел будильник.

В тот момент так и хотелось разбить телефон об пол. Черт, ну почему обязательно звенеть на таком чудесном моменте?! Эх, а я только увидела его сапфировые глаза… Лучше еще посплю, вдруг снова приснится…

«All the times I compromised», – не унимался смартфон.

Еще один дрыньк, и я не сдержусь. Только подумай еще раз звякнуть дорогой телефон, и полетишь на пол, как ракета. Ну? Что, затих? Вот и молчи, а я спать.

Но телефон у меня видимо самоубийца, потому что в следующую секунду…

«All the times you were denied»…

Ну все, тебе конец! Ради того, чтобы раскрошить тебя я, пожалуй, встану. Пришлось сделать над собой усилие, но я стащила с носа одеяло и села в кровати. Солнце еще даже не встало! Вот блин, ненавижу зиму! (Наверно, именно с того дня календарь на меня обиделся и решил исчезнуть: на дворе-то стоял март). Протерев хорошенько глаза, я развернулась к злосчастному самоубийце. Время на экране приближалось к 7:30.

Схватив свой смартфон, я провела по экрану пальцем, и тот наконец-то заткнулся. Рай для моих ушей. Но настроение неисправно приблизилось к критической отметке. Эх, ну что за дела? Такая рань, да еще красавчика из сна никак не вернуть. Блин…

Смартфон, напоминая о себе, завибрировал. Я опустила глаза, и с яркого экрана мне улыбнулся маленький котенок. Он светился как солнышко, развеивая все тучки плохого настроения. Конечно же, это светился экран, а не котенок, но мою фантазию было не переубедить. Ладно, телефон, так и быть я прощу тебя за испорченный сон.

С таким вот приподнятым настроением (спасибо, котику) я вылезла из кровати и поплелась к ванной. Желудок был не согласен с таким решением, но желудок может и подождать. Красота требует жертв как-никак. Так что сначала помоемся, а потом уж и поесть можно.

По холодному полу шлепать ногами было неприятно, ну прям совсем. Тапки обиженно валялись у кровати (что еще интересно я за сегодня обижу?), но мои ноги не выдержали бы еще одну прогулку по «льду» и тот же желудок, кстати, тоже, и я поспешила в ванную. Дальше мои утренние привычки вам знать необязательно, так что расскажу вам, пожалуй, о нашей ванной.

Она представляет собой полукруглую комнату, с большим зеркалом напротив входа. С ним я всегда общаюсь в трудные дни. Девочка в нем мне не очень нравится, но выбирать не приходится. Вход располагается в округлой части, рядом с местом, где она сталкивается с прямой стеной. В «прямой» части находятся умывальник, из какого-то камня с круглым зеркалом (не представляю, зачем тогда большое зеркало поставили), белый конь – унитаз и шкаф с всякими штучками, на котором тоже висит зеркало. Прямо зеркальный лабиринт. Дальше, где сталкиваются круглая и прямая части комнаты, как я уже упоминала, напротив входа стоит мое любимое огромное зеркало, в котором то и дело мелькает моя знакомая. Всю круглую же часть занимает ванная-душ. На ванной висит моя гордость (в смысле не буквально моя гордость, а то чем я горжусь) – занавеска с черным котенком, который страшненько так улыбается. Я ее просто обожаю. Папа кстати был не против, что я её купила (если он, конечно, ее видел). (Он пользуется другой ванной. В доме у нас их всего две).

– Как жизнь, Надь? – спросила я у своей вышеупомянутой знакомой.

Надька, как всегда, не ответила. Она намыливала голову. Наверно, не любит разговаривать, когда моется. Но не подумайте, я не извращенка и не подглядываю за голыми людьми. Просто не могу же я не смотреть на себя в зеркало, пока моюсь, когда оно стоит практически напротив меня. Тем более, что зеркал у меня в ванной три.

Вымывшись, будто после помойки, я вылезла из теплой водички и обмоталась полотенцем. Фен был воткнут в розетку, и на меня подул горячий поток воздуха. Волосы высушились быстро, ведь доходили мне всего лишь до плеч. Так, что там еще осталось? Ах, точно: почистить зубы. Взяв свою синюю щетку, я выдавила на нее побольше пасты и запихала в рот. Блин, мятная. Язык завопил от боли, безуспешно пытаясь увернуться от щипучей пены. Ничего язык, терпи, и не такое раньше ели. Неужели ты не помнишь острую лапшу, которую приносила Сабринка? Вспомнил? Вот теперь не вопи. Язык, видимо, и вправду вспомнил ту боль, поскольку проглотил слезы и замолк.

Когда мучениям языка пришел конец, я решила вновь поговорить с Надькой.

– Эй, может, сегодня ляжем пораньше? – спросила я у нее.

Девочка в зеркале закатила глаза и покачала головой. «Не в этот раз», – говорили ее болотные глаза.

– Как скажешь, Надь, – фыркнула я и направилась к двери. Прямо в полотенце. Ничего папы дома нет, можно не волноваться.

Пока иду по ледяному полу расскажу вам немножко про Надьку, пока она не слышит. Однажды она поведала мне (иногда она говорит со мной), что ей нравится один мальчик из параллельного класса. Я долго и упорно, обходными путями, допытывалась до нее, кто же это, и, наконец, на пятую минуту она сломалась. Таинственным похитителем сердца Надьки оказался Петька Рожков. Он был задирой и драчуном, а с его правого глаза уже три месяца не сходил фингал. Как вообще можно было в такого втюхаться? Я ей тогда так и сказала: «Ты серьёзно?» А она на меня обиделась. Дулась целых три минуты, но потом простила. В прочем это было в четвертом классе, так что теперь и не знаю, может ее голову окутал уже другой амур.

Еще она переживает по поводу очков. Надька их носит не всегда, а только когда читает, но это её очень печалит. Понимаю, нелегко наверно видеть не всё.

О, а вот и моя комната. Наконец-то под ногами ламинат, а не кафель… Так, где там моя форма?

Прикрыв за собой дверь, я сбросила полотенце и нацепила на себя школьную форму, висевшую на вешалке в шкафу. А ведь всего пару недель назад можно было приходить в чем угодно. Но директор же не может просто отчитывать двоечников, ему надо обязательно подпортить мне жизнь! А я, между прочим, отличница! Вот теперь приходится ходить в юбке и колготках. Но самое страшное – мне пришлось носить туфли! Туфли! Ужасные чёрные туфли на высоком каблуке, в которых так и норовишь сломать ноги. Но к пиджаку у меня претензий нет. Синий, с фиолетовым кармашком. Нам выдали их в школе в качестве именной формы. Обожаю его.