Скала и ручей

На небе одна за другой зажигались звезды, и на фиолетовом полотне сумерек горы казались обрисованными черным графитом – такие четкие и стройные ряды вершин и мягких изгибов перевалов. Ночная птица ухала глубоко в лесу, и Элине сделалось не по себе от того, насколько она, да и все они, рядом с таким большим миром маленькие и беспомощные. Ведь, если бы она сегодня захлебнулась в этой дурацкой мелкой реке, ничего бы не изменилось: не рухнули бы эти горы, которые наверняка видели и не такие трагедии, точно так же зажглись бы звезды. Быть может, рухнул бы их личный маленький мир, но каким же он был ничтожным на этой большой земле.

Она подняла взгляд. Самое удобное бревно в качестве сиденья мужчины уступили ей, а сами расположились на ковриках с другой стороны огня, и Ринат объяснял какой-то замысловатый узел. Федор ругался, только сильнее путая веревки, молчаливый, но способный Рома помогал ему. От пламени дрожал воздух, и лица казались туманными, неясными. Словно почувствовав чужой взгляд, Ринат обернулся. Пламя заплясало в его прищуренных глазах цвета гречишного меда, и Элина невольно улыбнулась, чувствуя, как краснеет то ли от близкого жара, то ли от того, что он сам так близко, смотрит на нее и улыбается одними уголками губ.

Теплый ветер волной окатил ее с ног до головы, будто кто-то обнял, и уже не хотелось сжиматься в комочек, жалобно притулившись к костру – наоборот, хотелось улыбок, смеха, объятий. Хотелось, чтобы вот так – и руки, и сердце нараспашку, чтобы обнять эти горы, эту реку, которая невольно заставила его о ней позаботиться, и этот теплый сухой ветер, согревшийся днем под палящим солнцем и теперь щедро делящийся остатками тепла.

А он, едва улыбнувшись ей, снова отвернулся, продолжая объяснять Федору принцип завязывания узла грейпвайн для закрепления вещей или надежного соединения концов веревки. Отблески пламени играли на его лице, протягивая вдоль него тени, отчего темнее казалась щетина, острее – скулы и глубже – глаза.

Уже не впервые, в который раз с часа их знакомства она думала о нем. Как он может так легко жить без чувств, не знать, как это – всем сердцем любить и жаждать в ответ такой же безумной, безрассудной любви от целого мира? Разве можно вот так сидеть у костра и не замечать уютного потрескивания поленьев и рассыпающихся в темном небе золотистых искр, слышать ночную тишину, густую и вязкую, наполненную звуками и шорохами, плеском реки, шелестом крыльев и ветра по палатке? Жизнь без чувств напоминала картину без красок. Контур есть, смысл вроде тоже присутствует, а вот внутри – строгая, грустная пустота.

Но Ринат не выглядел ни унылым, ни строгим. Даже напротив: он чуть заметно улыбался, легко и быстро помирившись со вспыльчивым Федором, щурился от жаркой близости огня, небрежно перешучивался с Ромой. И, изредка ловя его увлеченный и в то же время несколько задумчивый взгляд, девушка и сама улыбалась, и было ей после дневных купаний холодно – а стало жарко. Впервые после того, как ей пришлось рассказать об исчезновении сестры, она вновь чувствовала живой саму себя.

Костер догорал и уже не давал так много тепла. Федор ушел спать, сочтя день весьма непростым, Рома собрался окунуться перед сном, сказав, что после болезни для него именно чистая речная вода – лучшее лекарство, а Ринат молча подбросил в огонь пару небольших поленьев. Закутавшись в большую не по размеру штормовку, Элина тихо подошла и села рядом.

– Тут теплее? – усмехнулся охотник. Девушка ничего не ответила, только замерла, глядя, как беснуются искры, выплясывая джигу на углях. Рукава штормовки горько и терпко пропахли дымом.

– Можно я здесь… с тобой, – прошептала она и придвинулась ближе. То ли таинственная, завораживающая пляска огня так вскружила голову, то ли сладкая и хрусткая ночная прохлада опьянила запахом реки, хвои и пепла, то ли просто замерзшее от долгого страха сердце истосковалось по простому и надежному теплу другого сердца и жестких, но ласковых рук.

Осторожно и невесомо, боясь спугнуть мгновение тишины, Элина прислонилась щекой к руке сидящего рядом мужчины. К ее счастью, на нем была легкая водолазка с длинным рукавом: прикосновения к обнаженной коже, мягкой и разгоряченной от огня, она бы не выдержала. Замерла, едва дыша, почувствовала, как плечи охотника слегка напряглись. На бревне было достаточно места, и он мог отодвинуть ее, отодвинуться сам, в конце концов, просто подняться и пересесть подальше, но не стал – только взглянул удивленно и немного растерянно.

Элину как отшвырнуло. Мучительно краснея и больше всего на свете мечтая провалиться сквозь десять этажей, она закусила губу и уставилась в землю, делая вид, что увлечена необычным серебристым песком. Ночной ветер, скользящий по разгоряченным щекам, вдруг почудился сырым и холодным, и девушка вздрогнула от неожиданности, когда тяжелая и теплая ладонь легла ей на колено.

Ринат смотрел на нее без тени усмешки.

– Ты чего? Иди сюда, – тихо сказал он. И дважды повторять не стоило.

Элина скользнула ему под руку, и в уголках глаз стало горячо уже не от пламени, а от нестерпимо жаркого чувства, от которого сердце бьется в горле и становится тесно в груди.

Грея руки, она искоса поглядывала на сидящего рядом человека. Немногословность – это мнимая загадочность, которая всегда манит живущих с душой нараспашку. Люди опасаются собственных чувств, боясь, что искренность может им навредить или выставить смешными, но охотникам нет нужды ничего скрывать: со временем чувств остается все меньше и меньше, и к сорока годам чаще всего не остается совсем.

Но Элина видела, что Ринат – не такой, как все. Рома, несмотря на более юные годы, уже был со всеми одинаково весел, прост и равнодушен, и это его равнодушие позволяло ему быть проще, не задумываясь о последствиях. А его старший товарищ, наоборот, чаще всего молчал, потому что не мог подобрать слов, стараясь никого не оскорбить и не задеть.

– Ты на меня не сердишься? – вдруг спросил он.

– За что?

– За реку.

– Да нет, конечно. Это тренировка, я знаю.

– Расскажи мне о сестре.

– Ну… – Элина замялась. – Она была очень красивая. Такая же рыжая, как Федор. Они были вообще во многом похожи…

– Не то, – вдруг перебил Ринат и серьезно посмотрел на нее. – Это неважно, какие у нее были волосы, какого цвета глаза и сколько любимых платьев. Внешних деталей недостаточно, чтобы узнать человека, и тем более после смерти они становятся ненужной картинкой. Смерть стирает лица, и в том числе из сердца и из памяти. Расскажи, какой ты запомнишь сестру. Какой ты ее знала и любила. Наверняка ведь не за рыжие волосы. И не за сходство с братом.

– Она любила петь, – неуверенно начала девушка. – У нее был очень красивый голос, и его, наверно, я запомню лучше всего. Пела она непонятно, на чужом языке, говорила, что это язык людей, которые умеют говорить с животными и птицами, с ветром и рекой. Это пение и правда было похоже не на человеческую речь: звуки, гласные, протяжные, переливчатые, как будто вода или воздух и вправду обрели голос… Она пела, когда заплетала волосы, пела, когда готовила, убиралась, мыла окна. Это всегда были очень грустные песни.

– Птица поет потому, что она так сделана природой. Человек поет либо в большой радости, либо в большом горе, – задумчиво заметил Ринат. Элина помолчала и продолжила:

– Она была жуткая сладкоежка, но больше шоколада любила кислые ягоды. Смеялась над нами, когда мы не могли съесть на спор целую горсть клюквы или брусники за раз. Любила ветер и дождь, была маленькая – не хотела уходить домой даже под ливнем, выросла – обожала гулять под дождем и на работе нарочно забывала зонтик. Всегда рисовала на полях в книгах, тетрадях… дневниках. Никогда ни на что не обижалась, но влюбленность свою приняла очень близко к сердцу, как помешалась на нем, только и слышно было: Артур, Артур – и никогда “мы”, как часто бывает у влюбленных. Тогда же она и увлеклась историей о горном сердце. Хотела, чтобы Артур ее по-настоящему полюбил. Хотела сделать весь мир лучше, а в итоге сломала свой собственный.

Элина почувствовала, как голос дрожит, и умолкла, торопливо договорив. Ринат осторожно коснулся ее локтя:

– Но вы ведь не видели ее… после известий. Блокнот – это еще ничего не значит, она могла его потерять, могла и оставить нарочно. Может быть, она хотела, чтобы вы ее искали.

– Но к чему такие сложности?

– У каждого свой путь. И никто не может пройти чужой дорогой за кого-то. Можно объяснить другому, но нельзя за него понять. Можно указать направление, но нельзя прожить всю жизнь человека вместе с ним. Может быть, она хотела, чтобы вы пошли за ней, но своей дорогой, – добавил он.

Они долго еще сидели молча, и каждый думал о своем. А перед Ринатом открывался перекресток двух дорог: своей – и той, по которой ушла незнакомая девушка.

Глава 7. Поверья и обереги

Летом темнело долго и нехотя. Ночь не дотрагивалась до самого дна долины, цепляясь за острые хребты, и снизу всегда был виден край светлого сизого неба над горизонтом. Звезды зажигались быстрее луны: большие, яркие, неподвижные, словно неживые. Костер умирал, тихо шипя и потрескивая.

Холодало. Замерзнув еще днем, Элина никак не могла согреться. Спрятала руки в рукава флиски, застегнула до подбородка штормовку, но все равно пронизывающий и сырой ночной холод, ползущий от реки, до нее добирался. Наконец она не выдержала: как бы ни хотелось посидеть подольше и все так же чувствовать рядом другого человека, вот так молчать обо всем и ни о чем одновременно, – она встала с бревна, потянулась, разминая затекшие колени.

– Я спать, – сказала Элина и посмотрела на Рината. Он сидел, устало опустив плечи и глядя в пустоту, и последние отблески пламени отражались рыжеватым светом на его смуглом лице.

– Хорошо.

– Спокойной ночи?

– Да.

Элина разочарованно вздохнула. Сманить его в палатку не удалось, и, нарочно не снимая фонарик, она долго и медленно переодевалась в тамбуре, прятала ботинки в мешок, чтобы не отсырели, раскладывала сброшенные в кучу вещи мужчин, гремела посудой и вглядывалась в ночь сквозь тонкий брезент, но Ринат не пришел.

Только неясные тени плясали у костра.

Рома посвистывал носом, чему-то улыбаясь во сне. Его левую щеку теперь пересекал большой уродливый шрам, и улыбаться он мог только одной стороной лица, но это не делало его отталкивающим, а в темноте и вовсе не было видно. Федор, наоборот, хмурился, отвернувшись к стенке. Элина поправила штормовку под головой брата и сама легла рядом, кое-как застегнув спальник. Палатка оказалась просторной, места было много, и между ней и Ромой оставалась широкая полоска, как раз еще для одного члена группы, но сквозь нее туда-сюда гулял ветер. девушка позволила себе такую роскошь, как свернуться клубочком и подтянуть колени к замерзшей, будто опустевшей груди.

Огонек фонаря погас, и возня в палатке затихла. Ринат затоптал костер, достал телефон и долго-долго смотрел на черный экран. Этой ненужной железкой он пользовался только в экстренных случаях, и хотя сейчас был не такой, другого выхода не было: мир за пределами тайги убежал во времени далеко вперед и успел отвыкнуть от писем и телеграмм.

Он набрал номер Руслана и терпеливо дождался из-за гудков хриплого спросонья голоса.

– Чего надо? – пробормотал Руслан, досматривая пятый сон.

– Я пойду, – коротко сказал Ринат.

– За камнем? Ринат, ты совсем спятил, – сон с бизнесмена постепенно сползал. – Я уж думал утром передать тебе, чтобы ты отказывался. Опасно все это. Вчера только и слухов было, как одного охотника медведь разорвал, на базовый лагерь под Сурх-Тай напала целая стая айдасов.

– Ты меня айдасами напугать решил?

– А перевал Ветреный тебя не смущает?

– Я водил туда группы несколько раз. Радиально, правда, ну да разберемся. Тебе-то что за печаль? – усмехнулся Ринат.

– Да мне-то ничего. Тебя, дурака, предупреждаю. Ты ведь жизнь отдашь за этот камень, а Тамару не вернешь и сына не вылечишь. Да и вообще… никто не знает, как он выглядит, существует ли вовсе. Ты уверен, что сможешь его найти?

В груди на миг стало горячо, и словно порыв ветра рванул сердце в мертвую петлю. Под ребрами образовалась жгучая пустота, и чтобы заговорить без дрожи в голосе, пришлось глубоко вздохнуть.

– Ты бросил мне вызов, и считай, что я его принял, – тихо и глухо сказал охотник и провел холодной рукой по вспыхнувшей щеке. Вторую холодил телефон.

– Как знаешь. Тогда все по закону военного времени. Если ты меня подставишь, я тебе все счета перекрою к собачьим чертям, – в голосе Руслана послышался неприязненный холодок. – Я тебя предупредил. Ты один?

Ринат обернулся на темнеющую в ночи палатку. Ветер скользил по тенту, шурша, изнутри донесся какой-то шорох. А в воздухе будто все еще витал сладковато-пряный запах фруктовых духов и мятного охлаждающего крема, которым пользовалась Элина.

– Да. Один.

На этот раз кровь не прилила к лицу: удалось остаться равнодушным, пусть даже это стоило большого усилия. Он сбросил вызов и понял, что не уснет до утра.

…Элина проснулась рано, еще до солнца. Оно только вставало и медленно пробиралось сквозь стройные, изящные ряды молодых берез. Дорога, усыпанная золотистым песком, уводила в изумрудные дали и скрывалась на горизонте. По земле, как и в два предыдущих дня, стелилась сизая дымка тумана, но погода стала намного лучше и яснее: из ярких зеленых просветов синело небо, как нежный шелк. Река плескалась тихо, журча по особенно крупным камням, и голубизна небесная отражалась в чистоте воды. Где-то в глубине леса звенели первые птицы.

На удивление, холодно не было. Солнце выползало из-за хребта и сразу влекло за собой жару, и хотя повсюду крупным хрусталем лежала роса, босые ноги лишь приятно покалывало мокрой травой.

Ринат ночью так и не пришел в палатку, но вещи его остались на месте, у костра. Меж двух берез под углом был натянут тент, нарочно спрятанный в густой листве: он провел ночь прямо на улице, на двух ковриках и в теплом спальнике. Во сне его лицо без суровых и задумчивых морщинок казалось проще, моложе. Легкий ветерок играл волнистой черной прядью, бросая ее то на лоб, то на щеку, тонкие обветренные губы были чуть приоткрыты. То ли он услышал сквозь сон движение в кустах, то ли что-то приснилось – он нахмурился и повернулся на спину. Элина невольно улыбнулась и бесшумно скользнула прочь.

Тем временем тепло добралось и до их места ночевки. Роса таяла, трава сделалась теплее и мягче, и, пока мужчины спали и на берегу было пусто, Элина сбросила брюки и футболку, подвязала волосы косынкой и, зябко переступая по острым и холодным камням, медленно вошла в реку.

От ледяной воды, скользнувшей колючими объятиями по обнаженной коже, все внутри сжалось и стиснуло сердце. Она набрала воздуха в грудь, но так страшно было кричать в пронзительной тишине, что крик не смог вырваться, и, задыхаясь от жгучего холода и с трудом стоя на ногах поперек течения, Элина погрузилась в воду с головой. Река подхватила ее и поволокла прочь, забавляясь и путая волосы в серебряных струях с гребешками пены, но, ухватившись за корягу у берега, девушка выпрямилась в полный рост, раскинула руки, взметнув облако брызг. Ветер слизнул капли с разгоряченного лица.

Элина знала, что он смотрит, знала, что он проснулся, как только она зашуршала в кустах и разбудила его. И от его внимательного, пристального взгляда ощущала себя невероятно красивой, легкой, как будто она сама – часть этого ветра и этого солнца, маленькая песчинка среди этих величественных гор, которыми он так… если не восхищается, то живет.

Не чувствуя ног и шагая будто по воздуху, Элина вышла на берег. Капли скатывались по золотистой веснушчатой коже, и она не спешила их вытирать, изящно отбросила копну потемневших волос за спину. Мягкие шорты и топ облегали ее фигуру, не худенькую, но вполне стройную, с округлыми бедрами и скромной маленькой грудью. Одним движением завернувшись в полотенце, она сделала вид, что заметила стоявшего на высоком берегу Рината только тогда.

Он неспешно подошел ближе, спрыгнул с насыпи на плоские камни и, оказавшись на расстоянии прикосновения, убрал Элине за ухо длинные и влажные волнистые пряди. Она поймала его запястье, прижала теплую шершавую ладонь к своему плечу. Он послушно провел вдоль края ее топика, стирая сверкающие на солнце холодные капли, и его рука скользнула ей на шею. Вглядевшись в его глаза, казавшиеся под солнцем еще светлее, Элина наклонила голову набок.

– Не хочешь окунуться? Водичка отличная, – спросила она с легким кокетством. Словно знала, как и когда следует говорить определенные слова, чтобы никто не чувствовал себя глупо и игра велась по правилам простого флирта.

– Не думаю, что это хорошая идея, – мягко сказал Ринат.

– Почему? – усмехнулась Элина. – Я думала, ты не боишься ни воды, ни холода.

– Я не боюсь. Просто не хочу никому делать больно.

Его теплая ладонь легко и невесомо провела по ее шее, нежно коснулась влажных волос.

– Я тебе совсем не нравлюсь?

– Послушай. Ты очень хорошая девушка. Очень, – мягким движением Ринат потянул ее к себе, и ее голова устроилась у него на груди, точно под колючим подбородком. – И я понимаю, что тебе интересно, как и когда я сдамся перед твоим очарованием. Но ты же понимаешь, что я разучился любить. Ни тебя, ни какую-либо другую женщину я не смогу сделать счастливой. Для любви нужны чувства, нужно живое сердце. Быть вместе, но через невидимую стену – зачем? Ты замерзнешь рядом со мной. Тебе будет плохо. А мне будет плевать. Тебе это надо? Мне – нет.

Отстранившись, она обхватила его голову руками. Запустила пальцы в растрепанные темные волосы, стянув с хвоста тонкую простую резинку, и он заметил пляшущие искорки в ее изумрудных глазах: наверное, так и должно выглядеть пламя, так и проявляются чувства, которых он никогда не видел.

– Но я…

– Понимаешь, вот и загвоздка, – перехватив ее тонкие запястья, Ринат пристально взглянул в ее глубокие тревожные глаза. – Любовь – это не “я”. Это “мы”. А у нас не получится никакого “мы”, потому что я и любовь – понятия несовместимые. Я не против быть тебе опорой и защитой, если это понадобится. Но ты не вернешь мне то, что забрала природа, и противиться этому бессмысленно.

Элина закусила губу и отвела взгляд, чтобы он не увидел бегущую по щеке мокрую дорожку.

– Посмотрим, – прошептала она. Ринат молча обнял ее, запрокинув голову в прозрачное небо.

– Лучше посмотрим, что выйдет из нашей затеи, – сказал он. – Если хотим пойти по маршруту, то пора собираться.

Вместе с Федором и Ромой они сложили палатку. Элина собрала вещи, которые накануне вывесили сушиться, и, стараясь поменьше встречаться глазами с охотниками, устроилась у костра – помешивать кашу.

Ринат, собравшись первым, устроился неподалеку на бревне и раскрыл блокнот с путевыми заметками пропавшей девушки. Все точно помешались на поисках “горного сердца”, и странно, что он об этом слышал до сих пор так мало: возможно, потому, что не интересовался? Как будто жил в замкнутой сфере из собственных мыслей и целей, оградившись от людей, от их чувств и переживаний.

И, несмотря на то, что один из друзей Федора считал тайгу романтикой, для охотников это была самая что ни на есть рутина: один и тот же маршрут, на половину пути – одни и те же пейзажи и лица, добыча камней – увлекательный поиск лишь для тех, кто их не ощущает, не слышит их зова. А чувствующий идет наугад, как по внутреннему компасу. Как мотыльки летят на свет и сгорают, так и охотники тянутся к камням и погибают, зайдя слишком далеко.

Записки Миланы поначалу почти не представляли интереса. Она просчитывала свои сбережения и расходы, по углам прятала чьи-то номера телефонов и договоров оплаты, рисовала, записывала свои чувства. Наверно, боялась их потерять среди людей, которых прозвали каменными.

Но одна страница привлекла внимание Рината. Посередине торчали три неуклюжих треугольника разного размера, между ними – наскоро начерченные улыбки перевалов. Пики были подписаны: слева – Генерал, справа – Дева, посередине, самая внушительная – вершина Небесная. Там же была отмечена яркая точка с подписью мелким шрифтом “Небесный престол”. И перевалы: перед вершиной Небесной – Ветреный, самый главный и самый опасный, который большинство считали невозможной высотой. Вокруг него – товарищи поменьше: Анку-Лай, Ашха-Тах, Менгу-Тау. Впрочем, и эти небесные ворота по праву назывались почти непроходимыми. Кого останавливало это “почти”…

Милана описывала перевалы так, будто видела их своими глазами – если бы Элина не сказала, что сестра очень много и тщательно изучала Салхитай-Газар, то Ринат решил бы, что она там побывала. Возле Небесного престола было написано два имени и обведено в круг: Очир, Мунхэргэл. Ринату эта пометка ни о чем не говорила, но уголок листа он загнул – запомнить.

На поляне тем временем уже витали ароматы подгоревшей гречки и поджаренного мяса. Элина раскладывала завтрак по мискам деревянной лопаткой, по примеру временного руководителя их маленькой группы. Обернувшись на него и думая, что он не заметит, подбросила остатки мяса в его миску.

– Я все вижу, – сказал Ринат.

– Ты худой, как трекинговая палка, – серьезно ответила девушка. Он усмехнулся про себя тому, что уже вторая женщина в этом поселке сравнивает его с палкой. – Я поражаюсь, как ты таскаешь такие рюкзаки.

Спорить было бесполезно. От лагеря остались одни разбросанные рюкзаки, и некоторое время раздавалось только глухое позвякивание ложек по мискам. Федор ел с аппетитом, не забыв похвалить кулинарные способности сестры, которая в городе вообще ничего и никогда не готовила; Рома наворачивал кашу без аппетита, ел, просто чтобы набраться сил, а Ринат честно пытался есть медленно, чтобы чувствовать вкус. Мясо отдавало легким дымком и пряностями, гречка была совсем не соленой, но Элина старалась, и, вычистив миску до блеска, он ее поблагодарил. Девушка смущенно зарделась.

– Я знаю, что было невкусно.

– Зато ты сделала это сама, – он пожал плечами. – Пока вы доедаете, должен вам кое-что сказать. Прежде чем мы зайдем в тайгу и окажемся там надолго, наденьте это.

Из внутреннего кармана рюкзака охотник достал горсть мелких темных аметистов, в которые были ввинчены серебряные кольца для подвески. Они сверкали на солнце, привлекая внимание глубоким, переливчатым блеском. Рома протянул руку первым, камень манил его и так и просился поближе. Элина вставила свой аметист в шнурок паракорда, который носила вместо браслета, и заметила:

– Браслеты тоже вроде как защитные?

Ринат опустил взгляд, посмотрев на свою правую руку. Два простых деревянных браслета из мелких, грубо обтесанных бусин, чередовали светлые и темные породы древесины. Он повертел браслет поменьше и посветлее:

– Это часть леса. У местных есть поверье, что, если взять из леса что-нибудь и все время держать при себе, то лес всегда будет с тобой. А так как лес – моя работа, то я держу память о нем рядом.

– Я тоже такой хочу, – стрельнула она глазами в его сторону. Ринат пожал плечами и, сняв один из браслетов, протянул ей.

– Пожалуйста.

– Что, серьезно? – удивилась Элина. – Ты первый человек, который без задней мысли расстается со своей вещью…

– Я же сказал, что это не моя вещь. А просто часть леса. Вот увидишь, если все будет хорошо – сможешь принести оттуда штучки поинтереснее.

Федор косился на браслеты и на аметистовую подвеску недоверчиво, но Рома что-то ему сказал, и он, презрительно пожав плечами, надел и спрятал под футболку черный витой шнурок. Ринат поднялся с бревна, оглядел свою маленькую команду.

– Пока что для вас важно запомнить два правила. Первое – никогда и ни при каких обстоятельствах не идти на голоса тех, кого вы не видите.

– Это как? – нахмурился Федор.

– Когда-нибудь обязательно услышите. Главное, чтобы вы в этот момент были предельно серьезны и адекватно понимали то, что происходит. У тайги, гор, долин и еще бесконечного множества всего есть голоса, и они звучат. Манят, уводят от тропы. Зовут на помощь или обещают счастье. Но это всегда ложь и искушение. Как бы высоко вам не захочется забраться, стойте ногами на твердой земле. И второе. Убить айдаса невозможно, но можно его обмануть, притворившись мертвым. Эти существа опасны, но глупы, как младенцы. Главное – не двигаться.

– Идеальное руководство выживания, – хмыкнул Федор. – Главное – не двигаться.

– Ах да, и еще, – заметил Ринат. – В горах вы увидите много разноцветных лент. Не советую их трогать и тем более снимать.

– А что, тоже какое-то местное поверье?

– Это чалама, земное воплощение молитвы, – пояснил религиозный Рома. – Люди не верят в то, что не видят, и охотно осознают все материальное. Поэтому считается, что боги услышали твои слова, если ветер не сорвал ленту-молитву. И горе тому, чья лента порвалась или улетела. Если боги молитву не приняли, значит, они очень разгневаны. И для этого человека вся жизнь замирает.