Скала и ручей

– Часов не видал, но аметистов он купил разных… И хотел тебя найти. Так что удача тебе будет, Ринат, большой заказ! Теперь много кто ходит в тайгу. Зачастили охотники за камнями, да не у всех дар есть. Не только к камням, но и к жизни дар нужен, чтобы уметь ее сохранить. А ты, Ринат, хорошо за жизнь цепляешься. Крепко.

– Ладно, будет тебе льстить. Как дела дома?

Марджани опасливо оглянулся и заговорил громким шепотом:

– Дома страх, Ринат, ужас дома! Старшую дочку, Лаани, замуж выдавать надо, а приданого – горсть камней да десяток тенге. Мать с ног сбилась, ночами шьет, днем спит, дочь сама работать пошла, я нынче уехал, а Лаани сама за моим прилавком стоит. Разве ж это дело.

Немного подумав, охотник вынул из внутреннего кармана договор, что накануне получил от Руслана. Семь тысяч золотом были хорошей частью из всех денег, что ему удалось заработать, пока не начался сезон, но семья Марджани из маленькой горной деревушки жила так бедно, что ни одного камня они не могли оставить себе. Деньги, что зарабатывали отец и братья, уходили на починку и покупку нового горного снаряжения, одежды, и все это стоило недешево. Лекарства, которые были трудно доступны жителям высокогорья, продукты, чтобы кормить малышей не овощами с огорода, и вот теперь – приданое для старшей дочери. Ринат много раз видел юную красавицу Лаани: высокая и стройная, не в пример многим местным, с длинными черными змеями-косами, звенящим монисто и яркими, небесно-синими глазами, она была поистине хороша, но эта красота не могла ее прокормить. А вот если бы девушке удалось попасть в хорошую семью, то жених заплатил бы богатый калым, и семье горного торговца некоторое время не пришлось бы сводить концы с концами.

Вырвав договорный листок из своего блокнота, Ринат переписал договор от Руслана на свое имя и передал старому товарищу. Такой листок можно было обменять на указанную сумму тенге в любом банке в крупном городе, при этом у передающего со счета деньги списывались.

– Подпиши, Марджани.

– Нет, что ты! – замахал руками тот. Глаза его, и без того большие, распахнулись еще сильнее. – Столько золотых! Что ты, Ринат!

– Считай, это мой свадебный подарок для Лаани. Вы ведь позовете меня на свадьбу? – подмигнул он.

– С ума сошел, Ринат! У тебя трудная работа…

– У тебя не легче. Ты два раза в год ходишь через весь хребет, чтобы продать украшения, а это небезопасно. И всегда привозишь мне такие камни, каких не достать в местных поймах. Не обижай меня, Марджани, подпиши.

– Я верну тебе, когда мы соберем, – смущенно крякнул старый ювелир и нацарапал корявую подпись.

– А вот про это лучше забудь. Подарки не возвращаются, – улыбнулся охотник.

Пока Марджани бормотал слова благодарности и пытался засунуть ему в карман сапфировую нить, Ринат ловко выудил все драгоценности обратно, накрыл их жесткой, смуглой рукой торговца и, пожелав ему хорошего заработка, собрался было подойти к соседнему лотку с холодным чаем. Но на краю торговых рядов вдруг почудилось какое-то движение, и, неловко простившись с торговцем, Ринат побежал туда, на кого-то налетел, кого-то случайно толкнул.

За торговой палаткой с фруктами столпился народ, но в неровном, тесном кругу стояла странная, тревожная тишина. Протиснувшись сквозь ряды, Ринат увидел четверых обессиленных ребят: двое парней сидели прямо на земле, машинально вытирая льющийся градом пот, третий в тени брезентового навеса обмахивал своей кепкой изможденную, бледную девушку в рваной футболке. Откинувшись к дереву и беззвучно всхлипывая, она не замечала ни грязных дорожек на лице, ни лезущих в глаза растрепанных волос, ни косых взглядов местных горцев, что неприязненно смотрели в сторону ее футболки.

Раздвинув толпу, Ринат снял с себя флиску и положил девушке на плечи. Она словно очнулась, вскинулась:

– Что вы, не надо!

– Прикройся, у тебя вся одежда порвана, – тихо сказал Ринат.

Растерянно взглянув на свою изрядно потрепанную футболку, девушка тут же вспыхнула и торопливо застегнула его кофту до самого подбородка, нахохлилась. День, перебравшийся за полдень, все еще полнился густым и звонким маревом жары, но бедняжка словно не замечала ни палящего солнца, ни знойного сухого ветра – так ей было тяжело.

На дороге, в пыли лежали самодельные носилки, а на них – высокий, широкоплечий молодой человек, укрытый от солнца и бурелома парой легких ветровок. Его одежда тоже была окровавлена и изорвана в лохмотья, но из-за засохшей крови снять ее не смогли; кровь виднелась и на лице, и на выгоревших светлых волосах. Из-под сползших ветровок, которыми его укрыли, выглядывали бинты, тряпки и перевязки, он был очень слаб и бледен, но все еще дышал – ветровка на груди едва заметно приподнималась.

Толпа зевак вокруг, сперва стоявшая в тишине, вдруг ожила и загалдела. Особо любопытные пытались заглядывать, вытягивая шеи, те, кто стоял спереди, зашептались про взбесившихся в последнее время айдасов, волков, медведей. Приезжие туристы испуганно отползали подальше, морща нос и закрываясь от тяжелого запаха крови и гноя.

– Уходите, уносите его, – Ринат взял за рукав парня, что стоял рядом с обессиленной девушкой. – Сейчас тут будет митинг.

– Мы два дня тащили его на горбу, – огрызнулся парень. – Меньше, чем вчетвером, носилки не поднять, а Элина больше идти не сможет.

Ринат задумчиво взглянул на девушку. Та сидела с закрытыми глазами и ни на что не реагировала. Ее руки едва заметно подрагивали. Длинные, некогда завитые волосы, когда-то недешевый, а теперь весь обломанный и подранный маникюр – он вообще не представлял, как она выжила в тайге, как волокла эти носилки.

– Я ее заменю. Поднимайте.

Кое-как разогнав любопытных, парень в кепке – судя по всему, несколько более опытный, чем его спутники, – подошел к носилкам. Двое последовали за ним, Элина просто с трудом поднялась – ее пошатывало, и она схватилась за балку шатра. Ринат встал у изголовья.

– Тебя как зовут?

– Федор.

По команде все четверо одновременно взялись за деревянные слеги и подняли шаткую конструкцию. У пострадавшего не осталось сил даже стонать, и он только выдыхал тяжело и шумно, когда носилки покачивались неудобно для него. Мрачный вид Рината заставил людей разойтись, ребятам уступили дорогу, и с рынка они поспешили уйти. Наверняка и не зашли бы, если бы еще оставалось хоть немного сил. Но судя по любезно опустившейся в руки тяжести, сейчас они не держали носилки, а едва поддерживали, и оттого впереди идущим было тяжелее вдвойне.

– Вы знаете, где тут врач или фельдшер? – негромко спросил Федор.

– Нет здесь никого. Скорую вызвать можно, но сами понимаете – глухая деревня в тайге. Может, и приедет. А может, и нет.

Федор едва не уронил носилки, по его усталому лицу скользнул явный страх.

– Как вы тут живете? Грязища, пылища, таежные твари! Еще и доктора нет, в таком-то месте.

– Местные живут как-то… У них свои убеждения. А вообще один мой знакомый лечит, – добавил Ринат, помолчав. – Но у него средства… несколько специфические. В это надо будет поверить.

– Народные? – недоверчиво нахмурился Федор.

– Вроде того. Он шаман.

– Хоть шаман, хоть ведьма, только помогите!

Ринат жестом велел свернуть с дороги. Окраина и вовсе перестала напоминать поселок: дома здесь были построены в беспорядке, иные покосились так, что нижние окна врастали в землю, отдельные, что побогаче – прятались за высокими заборами. Один стоял особняком, и на его двускатной крыше красовался флюгер в виде парящего орла.

Возле этого двора, построенного поодаль от поселка, они остановились. Носилки опустили, утирая пот с висков, и Ринат, трижды поклонившись на восход, закат и на порог дома, натянул бафф с шеи на голову, раскатал подвернутые штаны.

– Дом шамана – перекресток миров, – негромко сказал он в ответ на удивленные взгляды ребят. – Внизу обитают черные духи, мертвые. Поэтому пол и все, что внизу – нечистое, и голыми ногами ходить по нему нельзя. Наверху, за крышей – мир верхний, белый. С непокрытой головой его встречать опасно, белые духи еще более сильные, хотя и считаются добрыми.

– А шаман тоже все время в головном уборе ходит? – колко усмехнулся Федор, надеясь подловить нового знакомого на логических рассуждениях.

– Нет, но если мы сможем его уговорить, он будет камлать. Во время камлания три мира вокруг шамана сходятся воедино, открываются все ворота. Тонкостей я не знаю, но лишний раз общаться с духами не хочу.

Все притихли, и даже Федор надвинул кепку пониже на лоб. Ринат постучал трижды, за дверью послышалось тяжелое шарканье, и на порог вышел смуглый, узкоглазый мужчина без возраста: ему можно было дать как сорок, так и все шестьдесят. Узкие глаза еще сильнее сощурились от улыбки, смуглое живое лицо изобразило радость, и на висках сбежались лучики глубоких морщин от ветра и пыли. Одет он был в простую красную водолазку без горла, как носили многие туристы, и широкие штаны с множеством карманов – разве что несколько ожерелий и зубов, то ли медвежьих, то ли чьих-то еще висело у него на шее, как обереги, да занятный набор обережных браслетов на обеих руках: и кожаные, и плетеные, и с деревянными подвесками, что глухо брякали при каждом его движении.

– Амар мэндэ, Даши-Батар! – Ринат почтительно склонил голову, и шаман ударил его обеими ладонями в плечи, слегка оттолкнув. Тот устоял на ногах, не сделав ни шагу, и хозяин дома разулыбался еще сильнее: как и прежде, духи гостя не трогали.

– Амар мэндэ, Ринат. Амар мэндэ, – добавил он, кивнув остальным. – Проходи.

Носилки он заметил сразу, и, прежде чем пустить их через порог, окропил изголовье водой, тряхнув кистью из шерсти. Холодные капли попали на лицо раненому, и он застонал, заметался. Элина погладила его незабинтованное плечо, опасливо оглядываясь: в мягком полумраке избы, насквозь пропитанном запахами сушеных трав, дубленой кожи и пепла, чудилось, что вот-вот выйдет нечто потустороннее. И простой, домашний облик шамана с мрачной, гнетущей обстановкой никак не вязался.

– Что случилось, расскажешь потом, – строго взглянул Даши-Батар на гостя. – Тайга?

– Да, – вздохнул Федор. – Мы были в походе, и вот…

– После, – вскинул руку шаман и исчез за холщовой перегородкой.

Один из гостей, самый юный и самый хмурый парнишка с неровным горным загаром на и красными пятнами солнечных ожогов, с наслаждением спрятался в прохладную тень и уткнулся в телефон. Второй, судя по потертой, но крепкой одежде – бывалый походник, помог положить пострадавшего поудобнее, подложив ему под голову свой пустой рюкзак и свернутый джемпер.

Ринат зачем-то отогнул верхнюю часть одежды раненого, осмотрел его шею, грудь и руки и разочарованно поджал губы.

– Что такое? – заметил Федор.

– У него нет оберегов. В тайгу без малейшей защиты соваться опасно…

– Но ведь он охотник. Она должна была его принять, но…

Договорить Федор не успел: шаман вернулся спустя несколько минут. Он показался ребятам совсем другим человеком, в облачении и с огромным бубном из оленьей шкуры. Длинное черное облачение до пят звенело от множества медных бубенцов и гремушек, по обе стороны, словно рваные крылья, колыхались красные и синие ленты, нашитые на рукава и на грудь. Головной убор шамана полностью закрыл лицо, и, когда он повернулся к ним, ребята синхронно отшатнулись: маска из черной кожи с тонкими, почти незаметными прорезями для глаз была украшена белым выжженным узором и такими же колыхающимися лентами. Пока шаман обходил кругом свое жилище и брызгал из деревянной плошки шерстяной кистью по углам, Ринат развел огонь, из заранее подготовленной хозяином глубокой миски бросил в пламя кусок сырого мяса, пучок пахучей травы, затем снял с раненого ветровки, которыми его укрыли, разрезал одежду на груди и руках. Через весь бок тянулась страшная рана, словно огромный коготь процарапал в глубину и в ширину одновременно, разорвав кожу. Элина зажмурилась, но сам охотник даже не поморщился.

Шаман принес две трости с лентами, поставил их напротив друг дружки, как ворота, и связал белую ленту с черной, наверху.

– Его надо пронести сквозь ворота, – шепотом пояснил Ринат. – Считается, что душу больного тащат к себе вниз темные духи, и чтобы вернуть его живым, шаман должен пройти путь от нижних духов и принести его душу верхним. На это время в мире живых их обоих нет.

Элина смотрела со страхом и благоговением, как Ринат с помощью Федора и третьего парня, Андрея, поднял стонущего пострадавшего, и как они, поддерживая его под руки и спину, пронесли его меж двух связанных палок. Как только нога последнего несущего переступила границу, шаман быстро соединил палки между собой. Ворота захлопнулись.

Избу наполнил утробный звук, долгий и протяжный. Он лился словно из-под земли, заполняя собой все пространство, казался осязаемым, давящим, тяжелым, густым, как мед. Мужчины, морщась, оглядывались в поисках его источника, Элина испуганно закрыла уши, но давление прекратилось, когда шаман ударил в бубен плоской деревянной колотушкой.

Встав на колени на оленью шкуру, шаман прикоснулся губами к открытой ране, не переставая издавать низкий горловой звук. Втянув со свистом воздух, словно выпив что-то невидимое, он медленно поднялся, запрокинул голову, шумно сглотнув, и пошел вдоль распростертого тела, мерно и ритмично ударяя в бубен. Звуки плыли, покачивая, становились то выше, то ниже, то глубокими, то хриплыми, будто голос человека и инструмента слились воедино, сплетаясь друг с другом.

– Какой ужас, – скривилась Элина, наморщив хорошенький носик. Парни ее поддерживали кислыми лицами, Ринат оставался невозмутимым. – Как вы можете на это смотреть?

– Я охотник. Дар блокирует чувства.

Даши-Батар говорил с духами. Сквозь прорези стало видно, как глаза его закатились, тело изредка дергалось, словно в судорогах, его то тянуло к лежащему на шкурах раненому, то отталкивало прочь, ленты летали, будто он и вовсе стал бестелесным ветром. Однако он твердо стоял на ногах, и ритм бубна становился все быстрее и быстрее, и горловой звук – все глубже и тверже, похожим на мощное течение несущейся с гор реки. Сосредоточенно глядя на шамана, Ринат краем взгляда заметил, как Элина, стиснув руку Федора, закрыла глаза, и тогда он несильно ударил ее по щеке, и та возмущенно вздрогнула, отпрянула.

– Вы с ума сошли? – прошипела девушка, хотя пощечина была легкой и почти неощутимой.

– Нельзя закрывать глаза и расслабляться, когда шаман камлает, – серьезно сказал Ринат. – Иначе вы рискуете уйти в мир духов и остаться там навсегда. Потому что вашу душу он сейчас не видит.

– Вы серьезно в это верите? – насмешливо приподняла бровь Элина. Однако поежилась, зябко поведя плечами и стряхивая нахлынувший морок.

– Он спас мне жизнь, когда я был безнадежен, – по лицу Рината промелькнула тень. – А жизнь строится на вере, поэтому сейчас вашему товарищу может помочь даже она.

Элина ничего не ответила, но на всякий случай протерла глаза и прижала к горячим щекам вдруг похолодевшие ладони.

Саша равнодушно отвлекся на телефон, Федор смотрел, чуть сощурившись от едкого дыма, так пристально, что казалось – он ищет, как уличить шамана в шарлатанстве. А тот, войдя в транс, словно парил над полом, не касаясь его ногами, так мягко ступали его кожаные обмотки под длинными полами костюма. Танец был медленным, но ритмичным, и в одно мгновение неожиданно прервался. Выпрямившись и глубоко вдохнув с громким свистом и бульканьем, шаман упал на колени, приник лицом к груди раненого, медленно выдохнул в том месте, где билось сердце. Положил ладони ему на живот, выдохнул и туда. Затем, вскрикнув по-птичьи в последний раз, сухими, обветренными губами тронул покрытый испариной лоб лежащего и вдруг повалился на пол, обмяк, исчез под костюмом. А парнишка, до того метавшийся в лихорадке, успокоился и затих, его голова плавно опустилась набок, и он задышал ровно и мерно, словно и не было той страшной боли, которая вынимала из него душу уже третий день.

Элина, ахнув, всплеснула руками и кинулась к лежавшему без движения хозяину дома, но Ринат перехватил ее рукав и остановил девушку.

– Не надо. Я сам, – негромко сказал он, и этот мягкий, спокойный голос словно отнял волю. Элина едва нашла в себе силы кивнуть и стрелой вылетела на свежий воздух, протирая глаза от дыма. Парни вышли вслед за ней.

Глава 3. Таежный дом

Огонь угасал, и дым рассеивался. Страшной сказки как не бывало. Распахнув окно и впустив в избу сухой прохладный ветер, Ринат присел на колени рядом с шаманом, осторожно стянул маску, давая ему возможность глубоко вздохнуть, и брызнул в лицо той самой, заговоренной водой. Поморщившись и сощурив от тусклого света и без того узкие глаза, Даши-Батар поднялся, сел. Загар словно схлынул с его морщинистого лица, сменившись усталой бледностью, под светлыми голубыми глазами залегли тени.

– Тяжелый парнишка, – хрипло проговорил он, утирая испарину с седых висков. – Много сил ушло. Злые духи его захотели, очень злые. Они снова здесь. И снова тянутся к нам, как всегда.

– Ты ведь говорил, что они ушли? – нахмурился Ринат. – Сейчас нет ни войны, ни голода. Если они проснулись, им будет просто нечего есть, и они…

– Если они пришли уже сейчас, то дальше будет только хуже, – Даши-Батар обреченно покачал головой. – Им ведь не война нужна, не чума и не голод. Они питаются страхом, болью, жестокостью и страданием. И без войны в мире всего этого предостаточно. А ведь я говорил – не доведет до добра ваше гостеприимство, не стоит так много чужаков привечать. Духи не приходят сами, их зовут с собой. А злых или добрых… то уж каков человек. Сейчас столько пороков, что и война, и чума не нужна – они живут в людях, живут рядом с душой, грызут ее медленно, и оттого мучается человек, может и вовсе без души остаться. А сам того и не заметит. Вы, охотники, отчего все такие честные и смелые… Оттого, что вас эти духи не трогают. Оттого, что вы зла никому не делаете. Живете себе, работаете. Кто зла не делает, к тому оно и не приходит…

– Какое зло, Даши? О чем ты?

– Тот, кто любит, отдаст самое дорогое. Тот, кто лжет, заплатит самым дорогим.

Шаман говорил все менее и менее связно, и Ринат сперва вслушивался в его слова, а потом перестал. Даши-Батар забормотал что-то тихо и совсем неразборчиво, с помощью старого друга добрался до постели, кое-как сдернул костюм и уснул, едва коснувшись тонкой, набитой конским волосом подушки. Ринат погасил свечу и вышел, тихо притворив дверь.

Молодому человеку после ритуала стало намного лучше – Ринат бы и сам не поверил, когда б не видел собственными глазами уже не первый раз. Парень лежал с умиротворенным выражением и легкой блуждающей улыбкой, румянец вернулся на его впалые щеки, тронутые неаккуратно отросшей светлой щетиной, выгоревшие брови надломились, чуть приоткрытые сухие губы уже не были такими синюшными, как у мертвеца. Найдя деревянную кадку с водой и пару чистых тряпиц, Ринат промыл и перевязал его рану, укрыл мягкой шкурой и, немного подумав, вынул из кармана крошечный осколок аметиста и положил в изголовье. Маленький фиолетовый камень, по поверью местных, мог очистить кровь и дыхание – Ринат не умел лечить, но знал, что местные ошибаются редко.

Ребята, которые принесли раненого, немного приободрились, убедившись, что хуже их товарищу уже не станет. Федор, Саша и их третий спутник, Андрей, разложили коврики прямо посреди двора и отдыхали, безмятежно раскинувшись под теплым и ласковым июльским солнцем, Элина устроилась в тени на старых деревянных качелях и задремала, прислонившись к резной деревянной свайке, но, услышав скрип двери и его шаги, – быстро проснулась. Федор заметил охотника первым, поднялся. В его взгляде больше не осталось того мрачного недоверия, и он показался намного моложе, чем в первую встречу: ему было не больше тридцати.

– Как вас зовут? Вы нам помогли, но даже не представились.

– Ринат.

– А вы из тех, что умеют ходить за камнями? – снова знакомая тень недоверия промелькнула на его смуглом лице. – У вас есть этот дар?

– К сожалению.

– Разве вам не нравится? – удивленно вскинул голову Саша, до сих пор молча листавший галерею в телефоне. – Тайга вас пускает и не вышвыривает прочь с особой жестокостью… как нас. Вы прекрасно зарабатываете, не обязаны каждый день просиживать штаны в офисе. И всегда работаете в горах. Это ведь так красиво.

– Чем больше романтика присутствует в жизни, тем скорее она превращается в рутину. Тайгу сложно назвать романтикой, – Ринат многозначительно приподнял бровь, посмотрев в сторону дома, где лежал раненый. – Да и вообще мне давно уже незнакомо это чувство.

Элина поглядела на него с сожалением. Федор нахмурился, не желая продолжать спор о высоком. Он поднялся со своего места, подошел, взглянул на нового знакомого снизу вверх: тот был высоким и худым, а Федор – широкоплечий, крепкий, и сам чем-то напоминающий молодого медведя.

– Охотник по имени Ринат, – задумчиво проговорил он, окинув его оценивающим взглядом. – А фамилия у вас, случаем, не Нурдинов? Мы собирались вас искать.

Тот удивленно приподнял бровь.

– Долгая история и не самая веселая. Мы можем куда-нибудь… – он нервно оглянулся, показывая, что не хочет быть услышанным. Ринат понял, кивнул.

– Да. Пойдемте ко мне.

– А что с Ромкой?

– Даши-Батар о нем позаботится. Шаман, – добавил Ринат в ответ на непонимающий взгляд. – Идем.

Шаман жил далеко, особняком от всего поселка, и идти обратно пришлось через рынок. Целый день прошел незаметно: камлание длилось несколько часов, и ребята не заметили, как стемнело. В розовом полумраке, спускающемся гор вместе с ночными облаками, поселок казался небесным городом, украшенным последним, необыкновенно багряного оттенка солнечным светом. Эти цветные закаты восхищали тех, кто не умел говорить с горами: яркое алое небо предвещало холод и пронизывающий ветер. Река Аршат, разделяющая поселок с таким же именем на два берега, была словно окрашена кровью: темная вода с отблесками горного заката бежала вниз, плескаясь по камням, исчезая в изумрудном море тайги.

Некоторые палатки уже закрылись и затихли, но особенно отчаянные и неунывающие торговцы стояли до самой темноты, иные хватали прохожих за руки, расхваливая свой товар.

– Аметист, настоящий, на высоте две тысячи добытый!

Элину все тянуло к прилавкам, но Федор и Ринат пересекали ее попытки, и Федор даже пару раз благодарно кивнул, почувствовав в лице нового знакомого поддержку.

– Дяденька, купи аметист, – черноволосая девочка с яркими глазами цвета неба оказалась совсем рядом с Ринатом. Грязные пальцы цепко ухватились за его флиску, а перед глазами вдруг оказалась россыпь мелких, тусклых камней. – С высоты две девятьсот! Из истока горной реки!

– С какой высоты, говоришь? – усмехнулся Ринат.

– Две девятьсот, – девочка наивно взмахнула густыми ресницами. – Сама собирала!

– А сколько же ты дней их собирала? – прищурился охотник.

– Три дня, дяденька, – удивленно захлопала глазами она. Может быть, кто-то и считал, что нежные голубые глаза – самые честные, но в этих хитрющих озерах честностью и не пахло. Она врала легче, чем дышала, и с одной стороны, Ринат мог ее понять: семья бедная, иначе с чего бы ей ходить в стареньком поношенном ситцевом платьице с кривой самодельной вышивкой и не носить обережных украшений? Обережные украшения с камнями носила каждая девушка, уважающая свое здоровье, и если обереги были простые, из шнурков, нитей и дерева, то и силы у них, считалось, меньше. Но более дорогие и надежные большинство местных либо делали сами, либо не могли себе позволить, если не умели.

– День до горы Ача-Тау, день собирала, и день обратно, – добавила юная торговка уже не так уверенно. Крепкие, сильные пальцы Рината взяли ее грязный подбородок, запрокинули лицо к свету. Зрачки девчонки обиженно сузились, а он вдруг улыбнулся.

– За день тебе одной не дойти до горы Ача-Тау. Тайга там глухая, и ты скорее умрешь, чем вернешься богатой. К тому же, высота больше двух с половиной требует большой привычки, и не за один день. От горной болезни даже самые сильные альпинисты не застрахованы. А ты после такого похода выглядишь настолько здоровой, что я не верю твоей торопливости. Ты в курсе, что аметисты, собранные ниже тысячи восемьсот – дешевка? Там столько кварцевых и базальтовых примесей, что от чистого камня – одно название, да и то лживое.

Ринат легонько оттолкнул руку девочки. Маленькие, тусклые аметисты перевернулись на другой бок, являя белые прожилки кварца, черные пятна базальта, серый сросшийся с минералом песчаник. Широкое, плосковатое лицо девочки едва заметно покривилось с досады.

– Не позорься, – прошептал Ринат и подмигнул ей. – И не дури голову наивным туристам. Сколько ты хотела за эту горсть?

– Шестьсот тенге, – так же тихо ответила торговка. Черные волосы, обрамляющие смуглое личико, только оттеняли блеск ярко-голубых глаз, которые при мысли о деньгах засияли только больше. Как бы ни были чисты детские души, иногда, в бедности и нищете, мысль о выгоде пятнает их слишком рано.