Инферно

Сердце бьётся так сильно, что, кажется, оно рвёт грудную клетку. Я пытаюсь вырваться, но что-то держит меня. Это не моё тело. Не моё. Я пытаюсь разорвать этот кошмар, но чем больше я пытаюсь, тем больше ощущаю, как всё это впитывает меня, поглощает. Губы мои – они двигаются, но не как я хочу. Я не управляю ими. Я не управляю ничем.

Тьма обвивает меня, обвивает моё тело. Но это не просто тьма, это пустота. Я не могу найти в себе силы, чтобы двигаться, чтобы почувствовать себя живой. Или я… не живая? Что вообще значит быть живой, когда всё вокруг – лишь тень? Почему всё так размыто? Мой взгляд скользит по этим странным предметам – нет, они не предметы, они части мира, которому я не принадлежу. Я пытаюсь, пытаюсь понять, где я.

Я должна проснуться. Я должна проснуться. Но чем больше я пытаюсь вырваться из этого кошмара, тем яснее понимаю: я не проснусь. Я уже не могу.

17

Бесконечность движения

Даница пошла. Не потому, что ей хотелось, а потому, что это было её единственное состояние – движение. Нескончаемое, невыносимое. Невозможность оставаться на одном месте, стоять, чувствовать хотя бы на мгновение покой. Это было её проклятие – быть всегда в пути, в поиске, в движении. С каждым шагом её тело содрогалось от тяжести, словно сама земля под ногами пыталась поглотить её.

Не было времени для размышлений, не было ни минутки, чтобы остановиться и понять, что происходит. Это была не жизнь. Это было не то, что она знала когда-то. Каждое движение было хаотичным, непредсказуемым, как лавина, которая катится, не зная, куда. Она не могла остановиться. Даже если бы захотела. А желание остановиться… разве оно было? Вся её сущность кричала, требовала движения, требовала разрыва, требовала разрушения, которое невозможно было предотвратить.

Её руки тряслись, её ноги спотыкались. Но она шла. И шла снова, не останавливаясь. И снова. Словно шаги её были единственным возможным ответом, единственным способом держаться на плаву в этом кошмаре, который её не отпускал.

Каждый её шаг сотрясал её изнутри, заставляя забыть даже о том, кто она. В памяти были только мрак и тень, и эти тени двигались с ней, будто живые, будто требующие от неё ответа, но она не знала, какой ответ дать. Зачем идти? Куда идти? Она не знала. И даже если бы и знала, разве бы она остановилась? Нет, нет. Это было её – движение, неизбежность.

И в какой-то момент ей стало казаться, что сама пустота её тела – это и есть её Путь. Эта пустота, поглощающе тянущая её, тянущая всё дальше и дальше. Но куда?

Тьма, которая её окружала, была безмолвной и холодной. Какой-то невидимый взгляд пристально следил за ней, но она не могла разобрать, чьим он был. Слова? Ответы? Но нет. Бесконечность и пустота. И вот она снова шла. Шла, не понимая, не ощущая, не зная.

Даница продолжала идти, как и прежде – с каждым шагом всё дальше, всё сильнее теряя связь с реальностью. Её сознание было разорвано, её тело двигалось по инерции, как часть самой пустоты. Шаги отдавались глухим эхом, но они не вызывали ни отклика, ни осознания. Всё было как под толстым слоем пелены, как в какой-то странной, ненастоящей реальности. Она не искала, не ощущала, не помнила.

Неожиданно её окликнул чей-то голос. Мужской. Его тон был тревожным, но полным какой-то мягкой настойчивости.

– Эй, ты! Ты в порядке?

Даница замедлила шаг, но не остановилась. Её взгляд скользнул по мужчине – незнакомец. Он стоял немного в стороне, наблюдая за ней, как-то настороженно. Что-то в его взгляде было… нехорошим. Или, может, это она сама чувствовала его опасность.

Её тело сжалось – инстинктивно-настороженное. Она не знала, кто он, не знала, что он может сделать, но она чувствовала – он не был частью её мира, он был чужим. А чужое было опасным. Любое движение она считывала как угрозу.

Мужчина сделал шаг вперёд, как будто собираясь подойти ближе. Она заметила, как его рука потянулась к ней. В этот момент всё вокруг словно замерло. Она не думала. Она не могла. Это было частью её существования – не вопрос, а решение. Это было инстинктом, это было частью того, кем она стала.

Её рука взметнулась вверх, и его тело рухнуло, как мешок с костями. Её движения были мгновенными, лишёнными сомнений. Он даже не успел понять, что случилось.

Тело мужчины медленно падало на землю, кровь растекалась, но Даница даже не замедлила шаг. Она прошла мимо, словно не заметив, словно не ощутив ничего, что могло бы заставить её остановиться. Он был всего лишь препятствием. Чужим, незначительным, забытым.

И всё продолжалось. Шаг за шагом, не останавливаясь. Она не думала, не переживала, не ощущала вины и сожаления. В её мире не было места этим чувствам. Был только Путь. И этот Путь вёл вперёд.

18Плоть моей тени

Даница, словно зачарованная, шагала по лесу. Её тело наполнялось невидимой тяжестью. Под ногами ощущался холод земли, а каждый вдох казался труднее, чем предыдущий. Лес вокруг неё будто сжимался, и от него не было спасения. Сама не понимая зачем, она остановилась и опустилась на землю. Она устала. Спина ощутила прикосновение холодной коры – дерево казалось живым, как будто слушало её молчаливое дыхание. Тень от ветвей растекалась по её телу, ползла по коже, по глазам, и вскоре она уже не могла удержать веки открытыми. Сон не обрушился – он подкрался, мягко, как туман, и растворил мир вокруг.

Тёмная пустота, окутывающая её, холодела и сжималась. Всё вокруг расплывалось, становясь недостижимым, и её тело оказалось заперто в невидимом мешке. С каждым выдохом её грудная клетка становилась всё более тесной; казалось, что вместо крови сердце перегоняет панический страх. Бока сдавливало с такой силой, будто что-то неведомое и злое рвущими когтями растаскивало её плоть, лезло под её рёбра, рвалось туда, где скрыта её душа. Этой боли не было конца. Что-то зловещее, потустороннее, проникало в её нутро, словно живая тень, которая нещадно пыталась растерзать её изнутри. Дыхание становилось прерывистым, словно каждый вдох – это шаг к гибели. Каждое движение, каждая попытка вдохнуть лишь усугубляли это ощущение, и в груди ощущалось невыносимое давление.

Я не могла понять, сплю ли. Или уже умираю. Мир стал вязким, мерзким. Я чувствовала, как будто изнутри меня выворачивали. Что-то царапало под рёбрами – острое, злобное, как если бы кто-то ждал, чтобы вырвать из меня самое важное. Я хотела закричать, но горло было как перетянутое верёвкой. Только всхлип. Только дрожь.

Внутри её сознания начиналась жуткая игра теней. Сущь была как воплощение её самых тёмных страхов, заполняя её разум призраками, которых она никогда не создавала. Шёпоты были всё настойчивее, они проникали в её голову, словно иглы, распарывая её изнутри. Это было не просто чувство, это была целая реальность, выдуманная ею самой, но за пределами её воли.

– Насыть голоса разрушением. Только так ты обретёшь покой, только так голоса будут молчать. Ты должна уничтожить то, что разрушило тебя, – шептал голос, и он был… моим. Я не знаю, думала ли я это или слышала. Эти слова, странные и чуждые, но такие близкие, проникали в её самые глубокие уголки подсознания. Каждая её мысль становилась призывом для кошмарных образов того, с чем она боялась столкнуться.

Даница стоит в мёртвой тишине. Никаких звуков, лишь тяжёлое дыхание, которое она не может контролировать. Едва уловимое, почти неощутимое, как лёгкое движение внутри, затем резкое, как игла, ставшая у основания зубристой, чувство щекотки, растущее и становящееся всё более невыносимым. Что-то подлизывается, как змея, тянет за собой, поглощая внимание, пока не накрывает всё – от боков до самого нутра, растягивая боль, обостряя её, как будто что-то хочет вырваться наружу. Она пронзается сквозь тело, но это не внешнее ощущение, как если бы кто-то щекотал её рукой. Это что-то внутри, под рёбрами, что-то там шевелится, ползёт, как тень в ночи, извиваясь и вырываясь на свободу. Её руки судорожно хватаются за бок, пытаясь унять боль, но пальцы не помогают. Щекотка не прекращается, наоборот, она растёт, как живое существо, разрастающееся в теле.

И вдруг – как молния, вспыхивает память, прорезая всё бесконечной болью и страхом.

Даница оказывается на холодном полу. Она пригвождена, её тело сковывает чей-то вес. Грубые, грязные руки впиваются в её бок, разрывая одежду. Слёзы не успевают вытечь, когда пальцы рвут кожу, сминают плоть, пытаясь попасть туда, куда не должно быть доступа. Она чувствует, что её тело больше не принадлежит ей, как его разрывают на части. Из-под ногтей того, кто удерживает её, сочится кровь, но это не просто боль. Это ощущение, что тебя выворачивают как старое тряпьё, стараясь вырвать что-то изнутри – что-то глубже, чем просто органы, чем плоть.

Ей начинает казаться, что она сама довела до этого. Не подчинилась, не замолчала, когда должна была. Внутри растёт ощущение: не сопротивлялась бы – не случилось бы. Как будто сама открыла дверь.

То, что она хранила в себе, теперь оборачивается против неё. Каждый всплеск воли – как ошибка. Борьба кажется не героизмом, а раздражающим шумом.

Он выбрал её, потому что знал: сломает. Он сделал её частью игры, где её слабости стали его оружием. Сознание выворачивается, как будто пытается сбежать, как будто бы есть куда.

Даница не может кричать, её рот заткнут, как в тисках, но она ощущает, как пальцы вонзаются в её тело. Это не резкие, выверенные действия, это не просьба о прощении – это дикий голод, который находит в ней только то, что разорвано и не может сопротивляться. Боль разрывает её сознание, но вместе с болью приходит невыносимая щекотка, такая пронзительная, что она почти теряет сознание, пытаясь не издать ни звука.

Сквозь этот кошмар Сущь наблюдает. Она не может вмешаться. Она всего лишь тень в этом мире, след, который не может изменить ход событий. Сущь видит это и чувствует страх, но не может остановить его, не может спасти её.

Даница внезапно вскрикивает. Её тело сжимает бок, будто оно ещё помнит, как его разрывали. Она чувствует, как что-то живое шевелится под кожей, что-то неестественное и знакомое. Щекотка не исчезает, она продолжает пульсировать, как ком, оставшийся после этого кошмара, и дышащий в унисон с Даницей.

Она быстро вскочила, сжимая свой бок, пытаясь стереть это ощущение, но оно остаётся. Что-то под кожей пытается вырваться. Это воспоминание, которое невозможно забыть. Несмотря на то что сон растворяется, тело помнит. Щекотка, боль, и ощущение, что что-то в её теле ищет путь наружу – это не просто следы сна. Это нечто живое, что уже не уйдёт.

Сущь остаётся где-то рядом, и её голос, если бы он мог быть слышен, был бы полон горечи и беспомощности. Она ничего не может сделать. Она лишь свидетельствует. Даница чувствует, что она больше не может различить, где заканчивается её реальность и начинается тот кошмар, который всегда рядом.

Сущь – не голос, но отголосок, оставшийся меж дыханием и страхом. Не зовёт, не влечёт – предостерегает. В её беззвучии – жар пепелища, где память не угасла. Простить – значит склонить голову вновь. Забыть – отдать себя в руки тому же мраку. Сущь хранит боль не только ради отмщения, но и ради памяти: дабы не повторилось. Она пылает не ненавистью, но истиной: не всякая тишина есть мир, и не всякое забвение – исцеление.

Сущь – это пепел, что хранит жар. Она не даёт забыть, где был огонь, и кому он обязан своим пламенем. В её молчании – клятва: никогда не склоняться перед рукой, что однажды сжала горло.

Сущь вернулась, чтобы напомнить, что борьба не завершена.

Она пришла в её сон, как тень, что приникает к самым потаённым уголкам разума. Она не слышала слов, но чувствовала их: едва ощутимые, как шёпот, который проникает прямо в сознание. Это был не просто шёпот – это была её собственная боль, её страх, её животная паника.

– Ты – разрушение. Всё, чего ты касаешься, обречено. Ты не можешь избежать этого, – эти слова звучали в её голове, но не как утверждение. Нет, это был взгляд, манящий, пугающий. Она сама создавала кошмарные образы, от которых не могла убежать.

Боли пронизывали её тело, а ужас царапал разум, но она боролась, пыталась бороться. Ноги не слушались. Пытаясь подняться, она ощущала, как они словно приросли к земле, как будто её руки и ноги стали частью этой страшной тени. Клетка была невидимой, но прочной. Она не могла двигаться, не могла кричать. Каждый шаг в сторону свободы был как шаг в пустую пропасть.

– Ты не можешь уйти. Я – часть тебя. Я всегда была в тебе, – голос звучал как приговор. Тяжесть в груди росла, и сердце билось изнутри, как зверь, загнанный в угол. Я знала, что она не снаружи. Она – во мне. Она – это то, что я прятала.

– Пойми, – голос звучал так, словно она сама была его источником, – Ты всегда была разрушением. Ты не можешь быть чем-то иным. Это твой Путь.

И как бы сильно она не сопротивлялась, в её мозгу развернулась ещё одна картина – пустота, бескрайняя, заполняющая всё. Тень казалась всё более знакомой, всё более родной.

– Прими, – её собственные слова теперь были её же приговором.

Даница пыталась разорвать этот кошмар, но тьма была настолько глубокая, что её руки бессильно тянулись, но не могли схватить её. И даже если бы она сбежала, сама Сущь была уже в ней.

19

Восход мёртвого солнца

Тени не отпускали её. Они сжимались, как чернильная жижа, сочившаяся сквозь стены, проникая в плоть мира. Даница чувствовала, как каждое движение становилось вязким, будто она пробиралась сквозь безликую, плотоядную тьму. Пространство сжималось, как пасть. Её разум метался, как пойманная в ловушку зверушка – тело застывшее, а сознание в панике пыталось сбежать, вырваться наружу. Всё вокруг словно сговорилось с её страхом: воздух дрожал, а сама реальность стала враждебной.

Она пыталась подавить ужас, но тот шевелился внутри неё, как нечто живое. Страх врос в грудную клетку, обхватил рёбра, сжимал сердце ледяными пальцами. Он был человеком – или казался им. Нечто с человеческим лицом, но без человеческой сути. Не было слов, которые могли бы описать его грань, его природу. Он был вне её понимания. Он не должен был быть здесь, и всё же он стоял перед ней.

Он не нападал. Не разражался угрозами. Но его присутствие было как скрежет по стеклу души. Каждый шаг – не шаг, а предупреждение. Не касаясь её, он прикасался ко всему. Он не говорил, но каждый его вдох бил в неё, как колокол. Он не был видимым врагом – он был как яд, который проникает, пока ты ещё веришь, что дышишь воздухом.

Она не выдерживала. Внутри всё кричало: не приближайся. Но крик рождался не только из страха перед ним – он рождался из страха перед собой. Она чувствовала, что её собственная тень готова вырваться наружу, ударить первой. И этот ужас – не перед смертью, а перед тем, что она может выбрать сделать – был сильнее всего.

Но он всё шёл. Без спешки, без цели. Его приближение было как восход мёртвого солнца – неизбежное и лишённое смысла. Всё внутри неё взывало к действию, к последнему, отчаянному шагу. Она знала, она должна была убить его. Это был приказ инстинкта. Не защита – выживание. Но её тело отказывалось. Оно предавало.

Руки дрожали, губы слиплись, мысли рассыпались, как пепел. Она боролась не с ним – с собой. С голосом внутри, который шептал: если ты не сделаешь этого – сделает он. Это был страх быть сломленной, растворённой. Он был здесь, он был опасен. Он был её концом.

И тогда она бросилась. Не по воле – по безумию. Её тело взорвалось в движении, как последний порыв живого существа, пойманного в капкан. В этот миг в ней горел не только страх – в ней бушевало отчаяние. Но когда она приблизилась, когда её пальцы почти сомкнулись на его шее, её пронзила чуждая мысль – она уже видела его. Его глаза… они были знакомыми.

Мгновение – и удар осознания: он – не враг. Не тот, кто угрожал её жизни. Он был тем, что она сама породила, чему давала силу. Он был образом страха, переросшим в форму. Он был её.

Она отшатнулась. Руки повисли, как мёртвые. Её силы ушли, как будто умерло что-то внутри. Она запнулась, сделала шаг назад, едва не упав, хватая воздух ртом, как утопающая.

А он стоял. Молча. Неподвижно. Он ничего не делал, потому что ему не нужно было. Он уже был внутри неё, в её дыхании, в её снах. Он не был врагом снаружи – он был врагом, выращенным изнутри. Он не пришёл – он проснулся.

Даница сделала шаг назад. Сердце било набат. Она не понимала, что произошло, но знала одно: она не убила его. Могла – но не сделала. А внутри голос не замолкал, не отпускал, шептал: Ты должна была. Он не исчезнет. Он ждёт.

И она ушла. Не оглянулась. Но страх шагал следом. Она не победила. Она дала отсрочку. Отныне её тенью был не только он – её тенью стало то, чего она не смогла сделать.

20

Волчий след

– Ты спишь. Но только глаза твои закрыты. Всё остальное – открыто до кости.

Тьма не была полной. Что-то в ней шевелилось – будто стены дышали. Даница не проснулась – просто оказалась внутри пробуждения, как в кожу вошла. Лежала, глядя вверх, и не видела потолка. Воздух был тяжёлым, как мокрое одеяло, придавившее грудь. Кожа казалась чужой, туго натянутой, как пергамент, слипшийся с чем-то липким, влажным, неотмываемым.

Она медленно подняла руки. Повернула – чисто. Обратно – всё ещё её. Но с оговорками. Руки двигались, как кукольные: податливо, послушно, и всё же не своим движением. Чужое дыхание под кожей, а не голос, шепнул:

– Ты снова здесь.

Она села. Не решением, а действием без воли. Ноги коснулись каменного пола – ледяного, живого. Свет в углу дёргался, моргал – будто глаз над ней. Под ним – купальня. Камень, выщербленный кафель, потрескавшиеся швы. Умывальник, будто вырезанный из одного куска скалы. И на нём – лезвие. Оно не лежало, а дожидалось. Как если бы само знало, зачем она здесь.

– Это не больно, – сказал тот же не-голос. – Ты уже шла этим Путём. Разве не хочешь узнать, что внутри?

Не угроза. Просьба. Уставшее тело, просящее быть раскрытым.

Она берёт лезвие. Оно тянется в ответ, будто узнало руку. Холод вползает в пальцы. Даница проводит по коже – не глубоко, ровно настолько, чтобы раскрыть. Не больно. Только странное ощущение: будто раскрываешь написанную тобой книгу, которую никогда не писала.

Под кожей – не просто плоть.

Сначала – жила. Пульсирующая, как червь. Она не венозная, нет. Она шевелилась от взгляда. Пряталась, ныряла под слой мышц, живая.

Затем – сухожилия, перетянутые чёрными лентами. Те, что обычно двигают пальцами, теперь носили узоры. Когти. Царапины. Следы сдержанного бегства изнутри.

Дальше – кость. Не белая. Серо-чёрная, как пепельная зола, с вкраплениями будто ртути. Изнутри, сквозь кость, смотрел глаз. Волчий. Живой. Молчащий, но знающий.

Вокруг кости – шерсть. Грубая, обугленная, как после лесного пожара. Она росла изнутри, и плоть не отвергала её. Она принимала.

И наконец – дым. Тяжёлый, вязкий. Он не поднимался – стекал. С запахом мокрой земли и сгоревших трав. Он не уходил. Он втекал обратно в разрез. Как домой.

Она затряслась. Не от страха – от голода.

Не есть – рвать.

Не бежать – гнаться.

Не жить – выживать.

Взгляд поймал тусклое зеркало. Зрачки – не её. Продолговатые, звериные. И тогда —

Вспышка. Видение.

Горящий лес. Пламя вздымается, как дыхание великана.

И посреди – волк. Он смотрит.

Это она.

– Я сплю? Это сон?

Она кусает себя. Боль отзывается. На миг – всё исчезает. Обычная комната. Никакого лезвия. Никакой крови. Всё – как и должно быть.

Она моргает.

И мир снова чужой.

Когда плоть разошлась, и волчий глаз раскрылся – Сущь смолкла.

Тишина хрустнула, как зуб, выпавший из гнилого рта.

Охотницы больше нет. Есть дичь.

Даница стоит над каменной чашей. Её кровь течёт густо, как смола.

По руке – вверх, к плечу, к шее – ползёт след. Темнеет. Волчица растёт изнутри.

Сущь молчит.

Это – хуже шёпота.

Треск. Коготь по стеклу.

Но стекла нет.

Есть только зеркало. Искажённое, перекошенное, в чёрной раме.

Она поднимает взгляд. В отражении – спина. Не её.

Сущь там. Внутри.

Голос говорит – не её, но родной. В нём шерсть, огонь и боль:

– Ты можешь идти домой.

Дом?

Сердце дёрнулось. Один удар. Волчий.

Мгновение – и она уже у двери.

Той самой. Из детства.

Дерево грубое. Медь на ручке – треснула.

Дом. Которого нет.

21

Дом, которого нет

И снова тени начали сжиматься вокруг неё, словно сами стены тянулись, чтобы скрыть её. Шаги, точно такие же, как прежде – каждый шаг эхом отдавался в пустоте. Привычный скрежет пола, тянущийся за ней, как немой след. Это было не совсем путешествие, но и не бегство. Не было и времени. Только шаги, пустой коридор и всё больше усиливающееся чувство, что она возвращается.

Когда она повернула за угол, она оказалась в комнате, которую знала слишком хорошо, но не помнила. Бесконечный коридор исчез, растворённый в тени.

Дом её детства. Он был в её памяти – выцветший, с запахом старой древесины, раскалённого угля и заброшенности. Но сейчас всё было иначе. Стены, словно живые, извивались, искажая пространство, будто бы сам дом был тканью, которая разрывается и снова соединяется, не удерживая форму. Всё вокруг неё смещалось, как в бреду, но Даница не могла понять, что здесь настоящее, а что нет.

Она не помнила, как пришла сюда. Она шла по дому, по знакомым коридорам, но каждый поворот – как прерывающаяся нить. Каждое окно – будто бы вело не в светлый двор, а в пустоту, за которой скрываются другие миры.

Когда она подошла к кухне, запах раскалённого угля ударил в нос. Это был тот же запах, который она помнила – запах дома, где она родилась. Тот запах был так знаком, что сразу пришло ощущение чуждости. Она вздрогнула, чувствуя, как комната затянулась невидимой петлёй. В кухне стояла фигура.

Её мать.

Она стояла спиной, руки погружены в чёрную массу, она что-то месила, но это не было тесто. Это был запах крови. Или мяса. Нет, не мяса. Даница замерла, смотря на неё. В комнате был только этот запах, настолько чуждый, что её желудок скрутился. Мать. Но эта фигура была не её матерью. Та, кто была ей матерью, была другой. Совсем другой.

– Мама?.. – её голос не звучал, как её. Он звучал слишком чуждо, скрипел как металл по стеклу.

Женщина медленно повернулась. Лицо было искажено, как если бы кто-то провёл пальцем по воде. Черты были на месте, но они не собирались в образ, они расплывались, не желая образовывать целое.

– Ты вернулась, – сказала она, и голос был почти знаком. Почти. – Я так долго тебя ждала. Почему ты ушла тогда?

Даница остановилась, взгляд упал на руки женщины, покрытые чем-то чёрным, будто кровью, но при этом она не ощущала угрозы. Что-то было не так. Она пыталась вспомнить, когда она ушла – она не уходила. Мать не могла быть здесь, если она была мертва. Так что же это за существо?

– Я… Ты умерла, – ответила она, голос срывается от сомнений. Женщина, которая должна была быть её матерью, засмеялась. Смех был сухим, как песок, который осыпается, и из её рта посыпалась соль.

– Нет, Даница. Я осталась там, где ты меня оставила.

Женщина сделала шаг вперёд. Даница задёргалась. Это была не её мать. Она никогда не была ею.

– Ты не родилась. Ты была создана. Кто-то должен был сыграть роль матери. Вот я и пришла.

– Кто ты?

– Кто-то, кто тебя любит. Кто-то, кто тебя слепил.

Даница отступила назад. Стены начали шептать за её спиной, но в этот момент что-то другое наполнило комнату. Тени за её спиной начали двигаться, нет, не двигаться – они ожили. Что-то было за ней, и она это чувствовала, как будто тьма сжимала её и не разжимала.

Сущь. Она была уже здесь. Не появилась. Просто была. В пустоте, между словами. И её присутствие стало всё более ощутимым, наполняя тишину.

Тонкий вой пробился сквозь пол, растаял в воздухе. Вой, как от волка. Даница почувствовала, как её грудь сжала тяжесть. Женщина, стоявшая перед ней, неестественно наклонилась вперёд, прошептав чужим голосом:

– Сущь – не враг. Она – свидетель. Она ждёт, когда ты вспомнишь, кто ты. А потом… она возьмёт обратно то, что тебе дали.

И вот – всё вокруг размывается. Стены исчезают, и комната меняется. Бесконечно меняется, как расколотое зеркало. Она снова перед зеркалом – и в отражении Сущь улыбается, её глаза – чёрные, как сама тьма.

22

Знак змеи

Даница просыпается, как будто после долгого погружения в холодную воду. Глаза размыты, разум ещё не может определить, где она. Она лежит на чём-то мягком, но ощущение неуверенности и чуждости не покидает её. Вглядываясь в пространство вокруг, она понимает, что это комната, её комната, но… что-то не так. Пространство будто не поддаётся законам реальности. Стены тихо шепчут, а воздух тяжёлый, как в густой мгле. И всё это не похоже на обычный сон. Это – реальность, но не её.