Hireath

– Нат ненавидит его, – вдруг резко бросает она, всё ещё не глядя на мать. – Каждый день просыпается и считает минуты, пока тот уйдёт из дома. Ты правда думаешь, он справится без меня?

Мать молчит. Она будто сжалась в себе, лишь подбородок дрожит, выдавая скорые слезы.

– Мы держались друг за друга, – голос Хлои становится всё тише, но в нем прорезается отчаяние. – Когда я плакала по ночам, он… он просто ложился рядом и обнимал. Я не знаю, как быть без него. Не знаю, как он будет без меня. Почему ты забираешь именно меня?

– Потому что отец не дал бы мне увести вас обоих, – женщина качает головой и вздыхает, будто давно знала, что этот разговор неизбежен. – Он сказал, что воспитает Ната, как сам лучше знает, а с тобой он даже возиться не хотел. Он не видит в тебе наследницу его компании. Ты слишком неуправляема, импульсивная и упрямая для отца. Это не лучшие черты для наследницы.

Хлоя резко поворачивается. В её глазах – огонь, слёзы и страх. Ей плевать на то, что о ней думает отец. Ей не плевать, что будет с Натаниэлем, ее маленьким лучиком солнца, что дарит тепло и комфорт.

– А он думал нужно ли мне это? А нужно ли это Нату? – Хлоя ходит по комнате, пытается успокоится, но не может. Из глаз текут слезы, но голос все еще хрипло-уверенный. – Он – моя половина. Не как брат. Не как друг. Как… всё. Единственное, что держит меня от того, чтобы не исчезнуть.

– Именно поэтому он и предложил забрать тебя, Хлоя! – голос матери внезапно сорвался, набирая резкость, будто кто-то сорвал стоп-кран. – Ты вообще слышишь себя? Ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь?! Эти ваши… – она махнула рукой в воздухе, словно стряхивая грязь, – ваши отношения с Натаниэлем – это ненормально!

Женщина резко встала с кровати, подойдя ближе, и её лицо исказилось от злости, в которой прятался страх:

– Вы прилипли друг к другу, как будто никто больше в этом мире не существует! Ты живёшь им, ты дышишь им, ты смотришь на него – не как сестра!Это видно невооруженным глазом! И он тоже… Господи, ты правда думаешь, что это в порядке вещей?

Она заломила руки, резко отвернулась к окну, словно боясь смотреть дочери в лицо, а потом снова повернулась, глаза её сверкали.

– Вы оба зашли слишком далеко. Я не хочу знать, насколько далеко именно, но я не позволю… – она сделала паузу, будто боясь закончить мысль, – я не позволю, чтобы ты осталась рядом с ним. Это неправильно.

Хлоя будто провалилась сквозь пол, пока голос матери жёг воздух своими обвинениями. Слова эхом отдавались в голове, но смысл доходил до неё с задержкой, как после удара. Она и не заметила, что сказала что-то не то, не тому человеку – просто говорила как чувствовала… а теперь всё стало слишком реальным. Никчемная наследница? Бред. Все дело в том, что родители знали о них. Не догадывались, не чувствовали, а именно знали. Мир вокруг словно сместился на несколько сантиметров в сторону. Блондинка побледнела, сжалась в себе, будто в живот ударили. Слов больше не было – только навязчивый гул в ушах, спираль из чужого гнева и собственного стыда. Её глаза метались по комнате, как пойманная в капкан лиса – в поисках выхода, спасения, хоть глотка воздуха. Но воздуха вдруг стало катастрофически мало. Грудь не поднималась. Руки задрожали. Всё в ней хотело выбежать отсюда, вырваться наружу, обратно – к нему, к Натаниэлю, туда, где тепло, где правильно, где она есть.

Всё началось не в ту ночь. Не в ту ссору между лучшими друзьями. И даже не в тот поцелуй под пледом, о котором Хлоя теперь боялась думать. Началось раньше – тогда, когда всё было ещё можно списать на детство.

Им было по двенадцать. Или тринадцать. Хлоя уже носила первый лифчик, Натаниэль резко вытянулся и вдруг стал молчаливее обычного. Слишком часто закрывал за собой дверь. Слишком внимательно смотрел на Кристиана, своего лучшего друга. А потом – на неё.

Когда родители в очередной раз ругались внизу, они лежали, прижавшись плечами, и делали вид, что смотрят фильм. На экране гремел боевик, но Хлоя чувствовала – напряжение между ними плотнее воздуха. С каждым скандалом в доме они сближались всё сильнее. Поначалу это казалось естественным. Только со временем стало понятно: это не то, что должно происходить между братом и сестрой.

Она долго держалась за Кристиана. Он был тем, кто обнимал, когда Натаниэль вдруг стал отдаляться из-за страха своих чувств. Тем, кто приносил шоколадки и называл её «маленькой принцесской”. Ей нравилось быть с ним. Быть желанной. Быть избранной. Но Кристиан всегда хотел больше, чем она могла дать. И когда он стал приближаться слишком близко, она испугалась и вернулась туда, где было безопасно. Туда, где понимали без слов. К брату.

В тот вечер, который она вспоминала теперь с тошнотой, всё разлетелось окончательно. Кристиан пришёл за ответами. За объяснениями. Он не знал, куда она исчезла. Почему не отвечает. Почему Натаниэль вдруг перестал с ним разговаривать.

А потом он увидел. Сквозь приоткрытую дверь. Не самую откровенную сцену – но достаточную. Плед, касание, взгляд. И как Натаниэль не сразу отстранился. Кристиан молча ушёл. А спустя время драка на школьном дворе. Натаниэль с разбитым носом. Кристиан с фингалом и грязной рубашкой. С тех пор они больше не говорили. А Хлоя… просто смотрела сквозь запотевшее окно на двух близких ей людей и не сделала ни шага навстречу.

Глава 8

По окну медленно стекают капли дождя, вырисовывая незамысловатые узоры-реки. Самира провожает каждую каплю воды от начала ее пути и до конца, там где все эти ручейки переплетаются в одну водную массу, где-то у рам школьного окна. Ее голова покоится на сложенных на парте руках, а в ушах наушники, из которых доносятся звуки гитары. Приглушенно, но все же она слышит речь преподавателя и разговор одноклассников, что сидели рядом, но ей не было дела до всех этих людей, окружающих ее. В мыслях творилась каша из последних событий и она каждый раз отчаянно пыталась найти выход, распутать клубок, который сама же сотворила в своей голове. Казалось бы, будь как будет, пусть все плывет по течению, но что-то не давало ей просто так отпустить ситуацию, что с Натаниэлем, что с Кристианом. Разговор в тот вечер с Хлоей дал какие-то плоды и девушка хотя бы начала задумываться о том, что вообще она устроила в своей и чужих жизнях. Привыкшая делать лишь по ее хотению и потакать лишь собственным желаниям, Самира находилась в крайне отчаянном положении. Она переживала.

Отвернувшись от окна, Самира бросила оценивающий металлический взгляд на класс, в котором она училась с самых первых уроков в ее жизни, но создавалось ощущение, будто она этих людей даже близко не знает. Взгляд упал на близнецов, что сидели за первой партой. Неудивительно – лучший ученик школы и его сестра отличница и красавица, где же им еще сидеть, как не на первых партах. Клише. От Хлои веяло уверенностью и деньгами, чему Самира раньше капельку завидовала, но сейчас, узнав ту поближе, было бы чему завидовать. На Натаниэля девушке особо долго смотреть не хотелось – сердце сжималось в странном чувстве вины и страха. Хотелось убежать. Как обычно она делала, как привыкла, но что-то держало ее на месте, не давая сдвинуться.

Рядом с ней сидел Кристиан – и, казалось, был здесь лишь физически. Его взгляд был устремлён вперёд, в сторону преподавателя, но стоило задержаться на нём чуть дольше, как становилось очевидно: он смотрел сквозь человека, куда-то далеко, в пустоту, где его мысли блуждали сами по себе. Полностью отрешенный от мира, он лишь постукивал пальцами по деревянной парте в едва уловимом ритме – будто сердце, отбивающее своё. Падающая на лицо прядь волос, щекочущая висок, вернула его в реальность. Он чуть повёл плечом, неохотно моргнул – и будто почувствовал взгляд Самиры. Покосился в её сторону, но настолько мимолетно, без интереса, как будто не признал. Затем вернулся к своему невидимому горизонту, вновь растворяясь в тишине, которую слышал только он.

Аудитория напоминала скворечник в бурю – в каждой парте кто-то шелестел тетрадями, выцарапывал формулы, зевал, тер пальцы в ожидании конца очередного дня. Внезапно прозвенел спасительный звонок с урока, все сидевшие ученики поспешили начать собирать свои вещи, но преподаватель настоял, чтобы компания ребят, что ходили все это время на дополнительные занятия, остались в классе и послушали новость, которую та хотела передать от лица директора. Преподаватель по математике – высокая женщина с гладко зачесанными назад волосами – захлопнула журнал, и в помещении тут же повисла напряженная тишина.

– Итак, – Она приподняла очки на носу, оглядев всех поверх стекол. – По результатам последних пробных тестов вы все допущены к финальным экзаменам.

По классу прокатилась волна облегчения, кто-то сдержанно вздохнул, кто-то хлопнул по столу. Хлоя, сидевшая рядом с братом, едва заметно улыбнулась и легонько стукнула Натаниэля плечом – он остался таким же сосредоточенным, но взгляд у него немного потеплел.

– Это значит, что дополнительные занятия больше не обязательны. Но… – Она осеклась, постукивая указкой по журналу. – Я надеюсь, вы не воспользуетесь этим как предлогом вновь запустить учебу. Упустить темп сейчас – значит провалиться потом.

На последних партах Самира приподняла голову от стола, глаза её всё ещё были уставшими, но во взгляде читалось нечто похожее на облегчение. Рядом Кристиан сделал вид, что его это не волнует, хотя пальцы на скрещенных руках чуть дрогнули – он слишком старался всё это время, чтобы просто выдохнуть.

Аделин, сидевшая ближе к середине класса, только кивнула, всё ещё сжимая в руках ручку. Рафаэль мельком посмотрел на неё, и в этом взгляде было больше, чем просто дружеская забота – скорее тихое понимание, что она всё ещё держится из последних сил.

– Ладно, – вздохнула преподавательница, закрывая журнал окончательно. – Сегодня вы свободны.

Пока ученики неспешно собирали рюкзаки, в классе зазвучал гул голосов. Кто-то смеялся, кто-то облегченно выдохнул. Казалось, в воздухе снова стало легче дышать – на какое-то мгновение исчезли тени усталости и споров. Лишь сформировавшаяся, благодаря этим занятиям, компания ребят не показала никакой публичной радости. Самира в последний раз провела взглядом по всем и неаккуратно закинув рюкзак поспешила удалиться из душного помещения.

Выйдя из школы, Самира поторопилась завернуть за угол. Очутившись за школой, она откинулась спиной к холодной стене и обняла себя за плечи. Пальцы скользнули по ткани, слишком большого для нее худи, куда-то вниз, к карманам – и вместе с этим касанием она уловила мимолетное дежавю. В памяти проскочил один из тех вечеров, таких, что прячутся в голове где-то между сердцем и дыханием. Самира кое-как подожгла сигарету отчего-то дрожащими руками и как только едкий дым оказался в ее легких, она устремила свой серый пустой взгляд на такое же серое небо.

«– Сдвинься, ты заняла весь плед, – бурчал Натаниэль, щекоча ей бока и пытаясь отобрать хотя бы кусочек мягкой ткани.

– Я первая легла, так что это мой плед, – смеясь, парировала она и, несмотря на протесты, всё равно подвинулась.

Фильм шёл какой-то бессмысленный – про подростков, которые спасают мир, – но им было хорошо. Потому что они были вместе. Потому что всё тогда еще не развалилось.»

Ее пальцы сжались в кулак. Та Самира – громкая, дерзкая, смеющаяся в голос – будто осталась в тех пледах, на том ковре, в той теплой комнате со смешанными запахами парфюмов близнецов, что раньше даже не раздражали. Сейчас всё было другим. И она – тоже.

Из ностальгического одиночества девушку вырвали мужские выкрики где-то вдали, но с каждой секундой те становились ближе. Компания парней точно не из класса Самиры, шла в сторону стадиона, что было понятно по форме футбольной команды, надетой на них. Девушка особо не придала им значения. Она даже со своими одноклассниками не пересекалась, а знать других ребят, учащихся здесь, она точно не могла. Но те завидев брюнетку, курящую в одиночестве, решили испытать свой шанс, правда, на что именно было неизвестно до тех пор, пока один из них не открыл свой рот в раздражительной для Самиры фразе.

– Такая прекрасная девушка и с сигаретой во рту, – высокий парень, что стоял впереди остальных, окинул Самиру оценивающим взглядом с ног до головы. – На тебе бы прекрасно смотрелась форма чирлидерш, не хочешь попробовать? Смотреть на такую с поля одно удовольствие.

Парень даже позволил себе облизнуть губы в конце фразы, чем вызвал омерзение в лице Самиры, которую даже скрыть не пыталась. Сделать что-либо целой футбольной команда та, конечно, не могла, но и просто впитывать всю грязь с его уст, брюнетка не могла себе позволить в силу своего характера. Докурив, девушка бросила бычок по направлению лица парня, что стоял неподвижно, видимо, ожидая реакции, но стоило бычку подлететь чуть ближе, тот резко отпрыгнул назад, сталкиваясь спиной со своими друзьями.

– Ты что делаешь, сумасшедшая? – удивительно быстро нахальная ухмылка стерлась с его лица, заменив собой гнев вперемешку с неким шоком на выходку девушки.

– Пыталась насладиться одиночеством, – Самира со скучающим видом осматривала свои ногти без маникюра, только после маленькой паузы она исподлобья взглянула на парней своим холодным, отдающим металлом, взглядом, и продолжила. – Но мне помешали.

Тот парень, что единственный разговаривал с девушкой, решил подойти поближе. Промежуток между ними сжимался, как петля. Самира ощутила, как её плечи втянулись сами собой, будто тело пыталось свернуться в невидимый клубок. Она лишь хотела как обычно покурить после уроков и свалить куда-нибудь подальше и на подольше. Парк на окраине. Заброшка с разбитыми стеклами, в которых отражалось умирающее солнце, в которой проводила большую часть свободного времени. Улицы, где можно было шагать, пока тени не станут длиннее тебя. Всё, что ей было нужно – это исчезнуть, хотя бы на пару часов. Но теперь и этот жалкий план трещал по швам.

– Что здесь происходит? – из раздумий брюнетку вывел знакомый до боли голос, который она никак не могла ожидать тут, – Самира?

– Привет, Нат, давно не виделись, – губы Самиры дрогнули в саркастичной улыбке, больше похожей на оскал. Она развернулась к нему всем телом – слишком резко, слишком нарочито, будто играла саму себя. В душе разбиваясь на части, которые были рады видеть старосту, спасающего ее от неприятной компании футболистов, но в то же время встреча стала сжимать ее сердце.

Натаниэль стоял на несколько шагов от них, держа руки в карманах школьного кардигана, но сжатые кулаки и челюсть, скрежетнувшая от напряжения, выдали его настрой.

– Уроки давно закончились, – медленно произнёс он, и взгляд его был направлен не на Самиру, а на парня, что стоял слишком близко к девушке. – А ваша тренировка уже началась, тренеру не понравятся опоздания.

Футболист фыркнул, но, завидев близнеца, тот самый хищный взгляд враз потускнел. Натаниэль был не просто старостой. Он был тем, кто мог испепелить одним взглядом. Спорить с лучшим учеником не хотел никто, а тем более встревать в конфликты с ним.

– Мы просто разговаривали… – пробормотал кто-то сзади, и толпа медленно зашевелилась, делая шаг назад в сторону стадиона, где их уже высматривал тренер.

Натаниэль, не сказав больше ни слова, медленно подошёл к Самире, обогнал её и остановился чуть в стороне, подрагивающим голосом бросив:

– Идёшь?

Самира молчала, несколько секунд просто смотрела на его спину. А потом, засунув замерзшие руки в карманы кофты, пошла за ним, как шла когда-то – будто всё это уже было. Только теперь она не смеялась. Толпа учеников растекается по аллее, как муравьи, шумные, беззаботные. Самира идет в стороне от остальных, шагает быстро, словно хочет сбежать – от людей, от школы, от собственных мыслей. А рядом раздаются тяжелые шаги Натаниэля.

Они продолжают идти, теперь бок о бок, но между ними – целая вселенная невысказанного. Воздух густеет, как сироп, каждый вдох дается с усилием, будто легкие наполнены не кислородом, а ртутной тяжестью недомолвок. Самира упирается глазами в свои кеды – выцветшие, в трещинах, в пятнах уличной грязи. Молчит. Ее пальцы сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, но боль не чувствуется – только ледяное онемение, знакомое до тошноты. Натаниэль резко дёргает воротник пальто вверх, грубая ткань скрипит на морозе. Его брови сведены в одну тёмную линию, но это не гнев – что-то глубже. Что-то, что не имеет названия. Тишина между ними некомфортная – она звенящая, разъедающая, как спирт на открытой ране. Даже шаги глушатся, словно город вокруг замер в ожидании – кто первым не выдержит и разорвёт эту паутину молчания.

– Мы можем поговорить? – голос Натаниэля резок, но не груб. Он будто старается держать себя в руках.

– А разве у нас есть о чём говорить? – Самира не останавливается сразу. Пауза между его словами и её решением длится вечность.

– Было странно с моей стороны предъявлять тебе что-то из-за Кристиана. Между нами ведь… не было ничего определённого. Даже симпатию никто из нас толком не проговаривал, – голос парня с каждым словом становился мягче, а его изначальная неуверенность спадала.

– Не стоит, – Самира остановила его речь, чтобы не слышать извинения в свой адрес и не чувствовать жалость по отношению к Натаниэлю, – Ты сделал все правильно.

– Хватит, Самира, – блондин остановился, повернулся к ней всем корпусом и, глядя в глаза, продолжил. – Тут действительно нет твоей вины. Я просто поддался своим эмоциям. Да, мне нравилось проводить с тобой время, мне было комфортно, но сказать, что это были настоящие чувства – не могу.

Самира сдерживалась, как только могла, она прищуривается, вглядываясь в его лицо, словно старается прочесть то, что он не говорит вслух. Натаниэль тяжело выдыхает, будто собирался всеми силами, чтобы закончить свою речь, кулаки слегка дрожат. На выходе он продолжает:

– Знаешь, со мной… со мной сложно, – Натаниэль отводит взгляд, пальцы бессознательно играют с краем рукава куртки, будто пытаясь удержать себя от волнения. – Иногда я просто хочу убежать от всего, от того, что давит внутри. С тобой… я мог быть другим. Свободным, наверное? Не думать ни о чём, просто быть. Это… редкость для меня.

Он делает глубокий вдох, взгляд задерживается на асфальте, будто там можно найти ответы. Затем всё-таки поднимает глаза и смотрит прямо на Самиру, в его взгляде смесь уязвимости и тоски.

– Потому что ты… ты казалась настоящей. Не судила. Не требовала объяснений. И с тобой не нужно было играть роли. Я мог просто… дышать. – плечи Натаниэля немного опускаются, словно с него слетает груз, он едва заметно улыбается, но в этой улыбке нет света – лишь сожаление. – Прости, я должен был злиться не на тебя, а на себя.Но тебя было легче винить – за то, что разбила то, чего на самом деле не было. Когда я узнал, в каких именно ты отношениях с Кристианом, я подумал, что все они всегда выбирают его. Даже ты. И это… чертовски больно.

Самира, все это время внимательно слушая парня, следя за каждым его движением, все больше путалась в своих мыслях и не понимала, к чему именно ведет ее друг. Не понимала, почему вдруг виноватой оказалась не она, которая пыталась угнаться за двумя зайцами, а именно Натаниэль. Не понимала, к чему ей эти извинения, если изначально она не винила парня. Она сжимает кулаки, но не для того, чтобы сдержать слезы – скорее, чтобы не ударить по пустоте, по недосказанности, по лжи между строк.

– Мне казалось, мы… могли быть чем-то большим. Но теперь я не знаю, что это было для тебя. Я хочу понять тебя, Нат, но мне нужно больше, чем просто слова о свободе. Мне нужна правда, – произносит она, негромко, но твёрдо, делает шаг ближе. Натаниэль не двигается, не прячется – но и не говорит. Ее глаза ищут в блондине правду, которая кажется спрятанной где-то глубже слов. Он молчит. И это молчание не тишина – это глухая стена, в которую Самира упирается лицом. И она вспыхивает. – Почему ты винишь себя? Скажи мне прямо, чёрт возьми. Почему ты винишь себя, если всё дерьмо, происходящее между нами тремя, творила я? Я устала от этих недоговорок, Натаниэль. Я устала гадать. Просто скажи, как есть.

Натаниэль смотрит на неё. Молчит. На лице читается внутренняя борьба – как будто слова уже почти вырвались наружу, но он в последний момент их проглатывает. Его взгляд мечется – то в сторону, то на нее, то снова вниз. Он не знает, как объяснить. Или боится объяснять. Он не может. Не может просто так взять и признаться в том, что давно в себе зарывал, пытался убежать от этого, откреститься, да что угодно, лишь бы ощущать это щемящую в груди боль, которая возникает каждый раз, когда дело касается его отношений с Хлоей. Каждый. Чертов. Раз.

– Я… – он тяжело вздыхает, щеки наливаются краской. Натаниэль делает шаг назад, как будто дистанция между ними – это единственное, что спасёт его от разоблачения. – Это не важно, правда. Просто… прости. Я был не прав. Ты не заслужила всего, что я на тебя вылил. Это… это было на мне. А сейчас мне правда пора идти. Хлоя… собирается. Я обещал помочь.

– Ты издеваешься? – голос Самиры звучит хрипло, срываясь. Натаниэль замирает. – Ты серьёзно? Вот так просто? Ты приходишь, валишь на меня половину истории, кидаешь в меня своими «мне было с тобой хорошо», «ты не виновата», а сам даже не пытаешься быть честным до конца?

Он оборачивается, хочет что-то сказать – но не успевает.

– Всё это время я виню себя. Что была слишком непонятной, слишком сломанной, что не выбрала тебя, не выбрала вовремя. А может, вообще никого не выбрала. Но если ты хочешь, чтобы я простила тебя – я хотя бы имею право знать, за что! – она делает шаг вперед, почти сталкиваясь с ним. Говорит сквозь стиснутые зубы, тычет пальцем в грудь и это ощущается больнее, чем есть на самом деле. – Или я была просто… Укрытием от того, от кого ты реально хотел сбежать?

Натаниэль молчит. Его лицо бледнеет, губы чуть дрожат. Он отводит взгляд, будто одно только упоминание этого разрушает хрупкий внутренний порядок, который он выстраивал годами. Самира видит это. Видит, что попала в цель. Но от этого становится только хуже.

– Чёрт возьми, Нат, я тоже человек. Не декорация твоего внутреннего кризиса! – в её голосе всё: боль, ярость, усталость. – Хочешь бежать? Беги. Но не смей больше появляться и делать вид, будто всё в порядке. Потому что это не прощение. Это чертова подачка.

Натаниэль чуть подаётся вперёд, будто вот-вот скажет что-то важное. Его губы дрожат от сдержанных слов, взгляд мечется, но ни одна фраза не вырывается наружу. Он судорожно вдыхает, снова открывает рот – и тут же сжимает челюсть. Опускает глаза, словно прячется под собственными веками.

– Я не могу, – голос глухой, почти сломанный. – Просто… забудь. Прости. Хлоя… она вещи собирает, мне надо помочь.

Натаниэль отводит взгляд в сторону, где-то за её плечо. Он разворачивается резко, будто убегает не от разговора, а от самого себя. Слишком поспешно. Слишком трусливо. Самира остаётся одна в стоять посреди улицы, которая вдруг кажется гулкой и слишком пустой. Воздух тяжелеет, а небо будто сейчас обрушиться прямо на нее. Её грудь судорожно вздымается, сердце колотится в висках, в пальцах – дрожь, как после удара. Она не кричит ему вслед. Не зовёт. Не бежит за ним. Она просто стоит. Молча, оцепенело, как будто всё внутри зазвенело и оборвалось.

Даже желание бродить по улицам отпало, хватать взглядом витрины, притворяться занятой жизнью – зачем? Всё казалось каким-то липким, чужим, как будто мир слегка сдвинулся с оси. Хотелось просто рухнуть на пол и смотреть в потолок – как будто там, среди трещин в краске и пыльных пятен, прячется хоть какой-то смысл. Самира терпеть не могла, когда её держали в неведении. Не переносила эту вежливую ложь – такую гладкую, что на ней не за что зацепиться, хотя под ней обязательно что-то скрывается. Натаниэль не говорил всей правды. Это чувствовалось даже в том, как он отводил взгляд. В том, как не мог подобрать слов. И хуже всего было не это. Хуже – то, что она знала: причина есть. Причина, которую ей не говорят. Причина, по которой её отвергли. И она, чёрт возьми, имела право знать. Но вместо этого – тишина.

Уже находясь дома, брюнетка стояла перед зеркалом в старом коридоре, натягивая худи, которое когда-то принадлежало Кристиану. Смешно – она даже не помнила, как оно оказалось у неё. Запах выветрился, ткань вытянулась. Может, и память скоро вытянется так же, сотрется. Из приоткрытой двери в комнату родителей тянуло запахом пыли и несвежим табаком. Сигналы бьющие тревогу Самира понимала сразу, каждым волоском ощущала надвигающуюся бурю в виде проснувшегося от пьяного сна отца. Придумывать, что делать времени особо не было, да и вариантов тоже – на улице сыро и зябко, знакомых, у которых та могла перекантоваться не осталось, а Кристиан… Да, определенно никого не осталось.