Дом. Цикл готических историй о доме, который помнил и о тех, кто рискнул заглянуть внутрь себя

Дом

Цикл готических историй о доме, который помнил и о тех, кто рискнул заглянуть внутрь себя

Anna Eva Andre

© Anna Eva Andre, 2025

ISBN 978-5-0067-8740-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1 «Чёрное Зеркало Мираэль»

«Каждое зеркало хранит не отражение – а выбор.

И всякий, кто заглянет в него – увидит то, что

боится забыть… или осмелится стать тем, кем

мог бы быть.»

– из Магической Книги Мираэль

О зеркалах, домах и тенях.

Что ты видишь, когда смотришь в зеркало?

Ответ кажется простым. Отражение. Лицо. Чёрточки времени, застывшие под глазами. Но правда – глубже. Отражение никогда не было просто стеклом. Оно – проход. Щель между мирами, в которую можно заглянуть… но нельзя заглядываться слишком долго.

Каждое зеркало – это вопрос.

И каждый, кто в него смотрит, становится ответом.

Люди живут, не замечая трещин в собственной душе. Они называют это взрослением, защитой, опытом. А на деле – это просто забвение. Память стирается не потому, что мы не способны помнить, а потому что мы боимся. Страх – сильнее любви. Сильнее истины. Сильнее даже самой боли. И именно он создаёт Тени.

Те самые, что остаются за нашими спинами, шепчут, когда мы одни, и касаются плеча в тишине.

Они не враги. Они – мы. Только забытые.

Есть дома, которых нет на карте.

Они появляются тогда, когда душа слишком устала, чтобы лгать. Когда сердце больше не способно прятать трещины. Когда всё, что ты оттолкнул, вдруг возвращается.

Эти дома живут своей волей. Они не прощают, но и не осуждают.

Они предлагают – выбор.

Пройти. Заглянуть. Принять.

Мираэль – один из таких.

Это история не про призраков.

Это история о том, как мы сами становимся ими, если слишком долго убегаем.

И лишь заглянув в тьму – можно вспомнить свет.

Только войдя в зеркало – можно выбрать: кем ты будешь теперь.

И если ты читаешь это…

Возможно, Дом уже ждёт тебя.

История Элирии

…до того, как она вернулась.

В каждом доме есть места, куда не стоит заходить ночью.

Шкаф, издающий странный скрип, когда ты уже лежишь в постели. Зеркало в коридоре, в котором уголки отражения будто запаздывают. Комната на чердаке, дверь которой всегда чуть приоткрыта, даже если ты точно помнишь, что закрывал её.

Иногда это просто воображение. А иногда – нет.

Мираэль никогда не был просто домом. Он помнил.

Он собирал воспоминания, как старые часы собирают пыль – неторопливо, неизбежно. Здесь время текло иначе, а память была материальна. Забытая кукла могла прошептать имя своего прежнего хозяина. Портреты сменяли выражение лиц. Двери вели не туда, куда вело пространство, а туда, куда вела боль.

Те, кто попадали в Мираэль, редко приходили случайно. Они шли, ведомые чем-то смутным – запахом дыма из прошлого, эхом забытых голосов, зовом, которому не было названия. Дом знал, кого ждал. И выбирал.

Но однажды он ошибся.

И теперь тени в его залах – не только эхо. Это бывшие люди. Те, кто не вынес собственного отражения.

***

Когда Элирия вернулась, она не знала ещё, что Дом всё помнит. Не знала, что каждый её шаг будет отмерен с точностью до страха. Она вернулась – не по своей воле, а по чужому зову. А может, звал не кто-то, а само зеркало. Она думала, что приходит за наследством. Но Дом готовил ей испытание. И не только ей – а каждому, кто ещё осмелится войти. Ибо Дом не отпускает. Ибо каждое зеркало – это дверь. Ибо в каждом из нас живёт Тень.

Глава 1

Дом зовет

Дом Мираэль был не просто стенами и крышей. Он был живым, дышащим существом, и его пульс я чувствовала еще в детстве, задолго до того, как его тайны стали моей болью.

Тогда, в свои невинные девять, десять, одиннадцать лет, я воспринимала его не как зловещее обиталище, а как огромный, пыльный, но бесконечно увлекательный лабиринт. Мой отец, высокий, немного рассеянный, с вечно испачканными в краске руками, был для меня целым миром. Его мастерская пахла деревом, скипидаром и каким-то особенным, только ему присущим запахом тепла и спокойствия. Он часто напевал себе под нос фальшивым, но таким родным голосом, вырезая свои фигурки из дерева или рисуя пейзажи, где деревья были зеленее, а небо – необъятнее.

Свои первые смутные предчувствия о необычности зеркал я ощутила именно тогда. Их было много в доме, особенно после того, как появилась Лидия, моя мачеха. Она вешала их везде – в холле, в коридорах, даже в кладовке, где их быть не должно. «Чтобы всё отражалось правдой», – говорила она с улыбкой, которая никогда не дотягивала до глаз.

Я помню, как однажды, пробегая мимо зеркала в гостиной, я на мгновение увидела в нём не свое отражение, а себя же, но чуть старше, с испуганным выражением на лице, которое совсем не соответствовало моим детским ощущениям. Или как тени в зеркале двигались с едва заметным опозданием, словно там, за стеклом, был свой, отдельный мир, живущий по своим законам.

Это было не страшно, скорее… странно. Как будто дом пытался шепнуть мне что-то, но я, ребенок, не могла еще понять его языка. Я инстинктивно избегала пристально всматриваться в них, предпочитая рассматривать причудливые узоры на старинных обоях или следить за солнечными зайчиками на полу.

Мираэль был полон загадок, но тогда они казались мне просто частью большой, волшебной игры.

Но потом всё рухнуло. Отец… его кровь на старинном паркете. Исчезновение Лидии, такое же внезапное и необъяснимое.

В один миг мой мир, состоявший из запаха дерева и тепла камина, превратился в ледяную пустоту. И меня, шестнадцатилетнюю, совсем одну, отправили в приют.

Приют… Это было место, где время остановилось.

Не как в Доме, где оно текло тягучим мёдом, а замерло в ожидании. Семь лет. Это было не просто здание, а серое, безликое существо, вытягивающее из тебя краски. Там всегда пахло дешевым мылом, хлоркой и застарелым отчаянием.

Утро начиналось с монотонного звона колокола, который отмерял каждый шаг, каждое действие. Подъем, молитва, завтрак – овсянка, всегда одинаковая, безвкусая, как сама жизнь. Потом – работа.

Сначала я была просто подопечной, еще дрожащей, потерянной девочкой. Мои детские воспоминания о Мираэле были слишком яркими, чтобы их можно было легко забыть, но приют с его унылым однообразием медленно, но верно стирал их, заменяя серыми буднями.

Со временем я стала помощницей. Вытирала чужие слезы, когда маленькие девочки плакали по ночам, вспоминая дома, которые потеряли. Я была библиотекарем, проводя дни среди пыльных книг, которые, казалось, знали больше, чем люди. Медсестрой, меняя бинты и слушая хриплое дыхание стариков. Работала в прачечной, где пар и запах пота смешивались с горечью безнадежности. Брала ночные дежурства, лишь бы остаться под крышей, лишь бы не думать.

Тишина ночью была оглушительной, прерываемой лишь скрипом старых кроватей или тихими всхлипами из соседних комнат. Я прятала свои страхи глубоко внутри, под жесткой, выкованной годами маской безразличия. Они называли это домом, но ни на секунду я не забывала: мой настоящий дом – другой.

Тот, который я покинула, когда мне было всего шестнадцать. Тот, который теперь звал меня обратно, словно эхо далёкой грозы.

Я не желала возвращаться. Моё прошлое казалось мне надёжно запертым за той самой дверью приюта, откуда не было выхода.

Но приют закрыли – навсегда.

И, будто в насмешку судьбы, мне пришло письмо. С опозданием. С выцветшими чернилами, словно его писали много лет назад.

Трясущимися пальцами я распечатала его, ожидая увидеть фамилии незнакомых наследников или требование явиться в суд.

Но внутри было лишь одно, краткое предложение:

«Элирия Ноар, является полноправной наследницей поместья „Мираэль“».

Без объяснений. Без условий. Просто факт. Наследство.

Я смотрела на эти слова, и разум отказывался верить. Разве поместье не принадлежало Лидии? Мачехе, которая исчезла так же внезапно, как произошла смерть отца. Разве не было двоюродных тётушек, дядей по отцовской линии, которые могли бы претендовать на это? Видимо, нет. Видимо, осталась только я.

Магия совпадений? Или чья-то злая воля? Я не знала. Но выбора у меня не было.

Поездка в деревню Мирэйн была долгой, тягучей, как сон. Автобус высадил меня на пыльной обочине главной дороги, и дальше я пошла пешком. Узкая дорога, заросшая папоротником и чертополохом, будто сама отказывалась вести меня к дому. Пахло сыростью и поздней осенью, прелой листвой и дымом редких костров. Сапоги вязли в липкой грязи, трава щекотала подол пальто. Каждый порыв ветра нес в себе отголосок старого дома – как будто он дышал сквозь пространство, зовя меня.

Деревня Мирэйн… Она была не такой, какой я её помнила.

Когда-то это было место, полное жизни и ярких красок. Деревенские домики, выкрашенные в пастельные тона, стояли крепко, из их труб вился дым, пахнущий свежей выпечкой и дровами. По утрам слышался звонкий смех детей, бегающих по улочкам, и дружелюбные голоса соседей, обменивающихся новостями. Мужчины работали в полях, их песни разносились над пшеницей, женщины собирались у колодцев, делясь сплетнями и рецептами.

Лидия еще не приехала тогда. Не нарушила тот тонкий баланс деревенского счастья, которое было таким простым и искренним.

Я помню бабушку Марилью, всегда угощавшую меня карамельками, и её мужа, деда Ивона, который вырезал из дерева чудесные игрушки. Их дом всегда был открыт, полон тепла и запаха свежеиспеченного хлеба.

Сейчас же деревня была пуста. Местные дома выглядели запертыми, как раковины – усталыми и опустевшими. Окна были либо закрыты ставнями, либо смотрели на меня пустыми глазницами. Нигде не было видно детей. Редкие прохожие отворачивались, едва увидев меня, ускоряя шаг. Я чувствовала на себе взгляды, полные суеверного страха или отвращения, но никто не поздоровался, никто не остановился, чтобы помочь или спросить.

Было ощущение, будто я – призрак, вернувшийся туда, где его не ждали, и чьё появление предвещает лишь беду. Деревня будто затаилась, боясь выдохнуть. Она была жива, но её жизнь была искажена, приглушена, словно чья-то тень накрыла её. Тени, которые, как я теперь понимала, принесла в этот мир Лидия, пытаясь подчинить себе Зеркало и нарушив древний баланс.

Когда показался дом – моё сердце дрогнуло, пропустив удар. Он стал выше, чем я помнила. Или это небо опустилось ниже, придавив его тяжёлой свинцовой крышкой? Башни прорезали рваные облака, как острые когти хищной птицы.

Ворота были распахнуты настежь, приглашая или заманивая. Ветер колыхал цепи, что висели на них – пустые, оборванные, словно освобождённые от чего-то. Как будто дом тоже ждал. Или выжидал. Я сделала шаг внутрь, пересекая невидимую границу.

И с этого всё началось.

Глава 2

Голоса зеркал

Ветер рвётся сквозь щели в деревянных стенах. Дом кажется живым – он дышит, стонет и ждёт.

Дверь с трудом поддаётся.

Я вошла. И будто шагнула в чужую, но до боли знакомую память.

Воздух здесь был тяжёлым, настоянным на десятилетиях забвения: пыль, свечная копоть и тот самый, ни с чем не сравнимый, прогорклый запах застывшей печали. Он пропитал каждую щель, каждую складку выцветшей ткани, словно эмоции могли обретать вес и оседать. Дом встретил меня не просто молчанием, а вязкой, густой тишиной, которая обволакивала со всех сторон, проникая в уши и заглушая даже биение моего собственного сердца.

Я всё ещё стояла у порога, переступив лишь одной ногой в холл, словно это была невидимая граница, которую я боялась пересечь полностью. Свет из-за распахнутых входных дверей лишь робко проникал внутрь, теряясь в густых тенях, которые плясали в углах, будто давно забытые танцоры.

Семь лет назад, в детстве, я бежала сюда по той самой аллее – под ногами хрустел иней, в окнах плясал тёплый свет от камина, а отец пел в своей мастерской фальшивым, но таким родным голосом. Теперь окна были мертвы, словно глаза выжженной куклы, а каминная труба зияла чёрной пустотой.

Половицы стонали под ногами, как старые женщины в молитве, их скрип эхом отдавался в опустевших залах, поднимаясь по изгибам винтовой лестницы, которая, казалось, тянулась в самую толщу ночного неба. Я ступила на первую ступень, и дерево под ногой застонало громче, словно предупреждая:

«Не иди».

Прямо напротив входа, у стены, затянутое плотной, выцветшей тканью, стояло огромное зеркало. Я чувствовала его присутствие, его холодное, ждущее дыхание, даже сквозь покрывало. Оно было сердцем этого дома, его самым тёмным и самым светлым секретом. Я не рискнула снять ткань, предчувствуя, что за ней скрывается нечто большее, чем просто моё отражение.

Люстра в холле висела на одной цепи, как повешенная, её разбитые осколки стекла под ней – как застывшие крики, осыпавшиеся на пыльный пол.

Всё здесь дышало прошлым, тяжёлым и неизбежным.

– А может быть, это я сама дышу в прошлое… Говорят, если долго смотреть в бездну, она начинает разглядывать тебя.

Я огляделась, и каждый предмет казался знакомым, но одновременно чужим.

Старинный комод из тёмного дерева, на котором когда-то стояла ваза со свежими цветами, теперь был усыпан сухими лепестками, разнесенными ветром из перевёрнутой вазы. Они лежали причудливыми узорами, словно кто-то невидимый пытался оставить здесь свои послания.

Я провела пальцем по пыльной раме старого зеркала – пальцы тут же стали серыми, словно покрытые слоем пепла. Дом как будто оживал под моими касаниями, медленно выходя из своего оцепенения.

– Нужно найти хоть маленькую комнату, где можно жить, – голос, отвыкший говорить за весь долгий путь сюда, подвёл, и слышен был лишь шёпот, который разносился эхом в полуразрушенном помещении, – Надеюсь, моя старая не развалилась окончательно.

Усталость сквозила в каждом движении, отягощая плечи.

Скрип половиц уже не пугал – он раздражал, словно назойливый старик, жалующийся на жизнь. Удивительно, но в воздухе ещё оставался мой запах – будто дом помнит меня. Или то, кем я когда-то была.

Я сделала несколько шагов вглубь холла, и внезапно, словно из ниоткуда, на раме затянутого зеркала появился ворон.

Он был абсолютно черным, как уголь, и его глаза, казалось, поглощали весь свет, отражая лишь бесконечную тьму. Он не двигался, просто смотрел. Прямо на меня. Беззвучно. Его присутствие было почти сюрреалистичным, словно он был вырезан из самой тени. Я почувствовала, как по спине пробегает холодок – не от страха, а от осознания того, что в этом доме я не одна. Ворон не каркал – он просто смотрел.

За занавесками, в глубине холла, я заметила камин. Большой, массивный, такой же, как в моих детских воспоминаниях. Я подошла к нему, надеясь найти хоть немного тепла. Протянула руку к застывшей золе, пытаясь разжечь огонь. Он закашлял пеплом, выбросив в воздух удушливое облако. Огонь не разгорелся – только искры, как сухие слезы, вспыхнули и погасли, лишь на мгновение осветив мрак.

Ворон бесшумно вспорхнул с зеркала и сел на люстру, которая висела над моей головой, покачиваясь от лёгкого сквозняка. Молча.

Продолжая смотреть прямо на меня. Его глаза – как осколки разбитого стекла, что видят всё и ничего не забывают.

Он взлетел вновь, растворяясь в сумраке, а я, словно подчиняясь невидимому зову, пошла осматривать дом дальше.

Я проходила по комнатам – они узнавались по очертаниям, но не отзывались теплом. Кресло у окна, где я когда-то слушала истории отца. Комната мачехи, Лидии… она была заперта, дверь словно запечатана невидимой силой.

Я поднималась наверх, по скрипящей лестнице, где меня ждала моя старая комната… и моё прошлое. Каждый шаг был погружением глубже в паутину воспоминаний, и я понимала: этот дом не просто ждал меня – он требовал.

Требовал вспомнить. Требовал принять. И, возможно, требовал ответа.

Глава 3

Он пришел до Рассвета

Спальня почти не изменилась, кроме плотного, мертвенного слоя пыли, что покрывал каждую поверхность, словно саван, и паутины трещин, рассыпавшихся по потолку, как древняя, неведомая карта.

Время здесь остановилось семь лет назад, и каждое утро, казалось, оно пыталось наверстать упущенное, но безуспешно. Воздух в комнате был тяжёлым, душным, настоянным на забытых снах и детских страхах.

Я подошла к окну, затянутому толстыми, выцветшими шторами, и с усилием распахнула его. В комнату ворвался вечерний воздух – прохладный, влажный, пахнущий лавандой, дождём и сыростью.

В этом запахе было что-то успокаивающее, знакомое до слёз, словно Дом дышал вместе со мной, пытаясь вспомнить. Ветерок шевелил лёгкие занавески, и в его мягком дуновении я почувствовала первое облегчение за весь долгий день.

Кровать, к счастью, не была сломана. Она чуть скрипнула, как старый корабль в шторм, но выдержала мой вес.

Я разгребла с неё пыльное покрывало, отряхнула его, насколько это было возможно, и попробовала аккуратно натянуть простынь, которая оказалась чистой, словно кто-то заботился о ней в моём отсутствии.

«Вот и быт, как никуда не девалась», – прошептала я, чувствуя на губах привкус пыли и горечи.

Подмяла под подбородок подушку, обтянутую выцветшей тканью, и подумала, не провалится ли матрас под моим весом. На полке над кроватью, под слоем пыли, стояла забытая чашка с засохшей пылью внутри. Я смахнула её рукавом и усмехнулась:

«Будто я вчера вышла, а не семь лет назад».

Где-то послышался шёпот, будто в самой стене, тихий, едва различимый:

«Не исчезай – вспоминай».

Сердце заколотилось быстрее. Я резко вздрогнула и инстинктивно отдёрнула плотную ткань, закрывающую высокое, старинное зеркало, стоящее у окна. Да. Зеркала в этом доме были повсюду.

Как только ткань упала, поверхность зеркала пошла рябью, словно вода, в которую бросили камень. Тени зашевелились внутри. Моё отражение в зеркале улыбнулось первым – искажённой, жуткой улыбкой, которая совершенно не принадлежала мне. А потом появились ОНИ.

Семь силуэтов – смазанные, будто вылепленные из копоти, они двигались, проявляясь то в углах комнаты, то на лестнице, то у дверей. Каждая из них была воплощением чего-то, что я чувствовала, но отказывалась признавать.

Одна – дрожала, как лист на ветру, её контуры были расплывчаты, а плечи сгорблены – Бессилие.

Другая – сжата в кулак, с угольным отблеском глаз, что горели холодным огнём – Злость.

Третья – сгорбленная, с вывернутыми, неестественно изогнутыми руками, она казалась почти сломленной – Вина.

Ещё одна – детский силуэт с пустыми, глубокими глазами, в которых отражалось что-то давно забытое – Память.

Пятая – совсем рядом, с раскрытыми ладонями, будто что-то потеряла, или пыталась удержать – Потеря.

Шестая – похожая на меня, но искажённая, как в кривом зеркале, её черты были изуродованы искажением – Отрицание.

И последняя – седьмая, безликая, как пустая маска, но с пульсом в груди, отдающим невыносимой, фантомной болью – Страх.

Они не нападали. Просто были. Двигались медленно, словно плавали в густом воздухе, их движения были синхронны с моими, но с едва заметной задержкой, словно эхо. И этого было достаточно, чтобы сердце сжалось в ледяной комок.

Я хотела закричать, но голос застрял в горле. Это не были призраки. Это были части меня, спрятанные, вытесненные.

Ворон, которого я видела в холле, бесшумно сел на подоконник. Он не улетел. Теперь он молча наблюдал за мной, его блестящие глаза были устремлены прямо в мои. Ветер снаружи вздымал пыль, заставляя её кружиться в танце вокруг Теней. Они прятались в углах, ожидая чего-то, чего я не могла понять.

Я судорожно нашла спички и зажгла свечу. Её тусклое пламя трепетало, бросая причудливые тени на стены, которые, казалось, дышали вместе со мной. Дом дышал. Не в унисон – а назло, будто он тоже пытался вспомнить, кем я была, когда ушла… и кем вернулась теперь.

Я легла в холодную постель, зарываясь в старое покрывало, и уставилась в потолок. Силуэты бесшумно перемещались по углам комнаты, словно невидимые стражи. Они не говорили. Но я чувствовала: это не призраки. Это я. Все мои чувства, спрятанные за годы, всё, что не было прожито, – теперь бродило по коридорам дома… и искало меня. Ворон не улетал из комнаты, он молча наблюдал за мной с карниза, его силуэт сливался с темнотой.

Внезапно я почувствовала под рукой что-то твердое и холодное. Под старым покрывалом, прямо на подушке, лежала небольшая чёрная книга. Я не помнила, чтобы она там была.

Обложка была из толстой, потемневшей кожи, без названия. Она была тяжёлой, и от неё веяло древностью.

Когда я прикоснулась к ней, по коже пробежали мурашки. Книга была теплой, словно живой, и она вибрировала, словно сердце, бьющееся в руках.

Я осторожно открыла её. Страницы были пусты, девственно чисты. Но в тот же миг, едва я её открыла, где-то вдалеке послышался тихий, почти неразличимый шелест, похожий на шепот ветра.

Перо, привязанное к корешку книги тонкой кожаной нитью, само собой выскользнуло из петли. Оно задрожало в воздухе, а затем медленно, словно невидимая рука вела его, опустилось на первую чистую страницу. И на ней, медленно, с легким скрипом, стали проявляться слова:

«Первая Тень – узнана. Имя её – Страх. Он был ближе, чем дыхание. Ибо он – и есть твоё дыхание, когда ты боишься жить.»

Я в ужасе посмотрела на книгу. Она писала сама! Мои руки задрожали, но я не могла оторвать взгляда от проявляющихся строк. Слова были написаны моим собственным почерком, но я точно знала, что не писала их. Это было слишком… слишком реально. Тени в углах комнаты замерли, словно прислушиваясь к этому невидимому процессу. Или, быть может, они тоже читали? Я закрыла книгу, чувствуя, как пульс стучит в висках. Что это за книга? И почему она знает о моих Тенях? Я крепко прижала её к груди, как единственного живого свидетеля происходящего, и попыталась уснуть, но сон не шёл. Я чувствовала, как Дом дышит, как Тени ждут, как книга хранит свои тайны. И понимала, что это только начало.

Глава 4

Зал портретов.

Утро пришло неспешно, нехотя. Солнце робко пробивалось сквозь витражные стёкла огромного окна в холле, рисуя на пыльном полу призрачные фигуры, что медленно танцевали в такт утреннему бризу.

Дом в этот час казался менее враждебным, но не менее живым.

Он был как старик, проснувшийся после долгого, беспокойного сна, – скрипел суставами половиц, шептал углами, делясь своими древними тайнами, едва уловимыми для слуха.

Этим утром Элирия снова обходила дом, ступая босиком по прохладному полу, который, казалось, дышал под её стопами, отзываясь на каждый шаг.

В руке она крепко сжимала ту самую чёрную книгу, что проявилась на её подушке. Она не знала, что с ней делать, но расстаться с ней не могла. Каждый шаг был как диалог с памятью, открывающий новые, давно забытые главы.

Она открыла двери в большую гостиную, расположенную сразу за холлом. Зал Портретов. Здесь, как и везде, пахло пылью, старой тканью и… чем-то ещё. Сладким, почти приторным, как увядшие цветы, запах прошлого, застывший в воздухе, словно бальзамированный.

– «Даже пыль здесь будто дежурит, а не просто лежит», – прошептала Элирия, оглядываясь.

Утренний свет, хоть и тусклый, заливал углы, где раньше прятались «призраки», теперь казавшиеся менее угрожающими в свете дня. Тени, что так пугали ночью, при свете дня прятались в складках бархатных штор и за массивными креслами, лишь изредка мелькая на периферии зрения, напоминая о своём присутствии.