Восьмой

Клим Руднев

Восьмой

Глава 1. Холодный гул

Я открыл глаза, когда ощутил вкус ржавчины во рту и гулкий, будто чужой, стук сердца в груди. Металл под щекой был холоден, мокр от конденсата и прилипал к коже, как ледяной компресс. Воздух казался плотным, насыщенным чем‑то неприятно сладким.

Где я? Черт… где я? А… кажется, что-то припоминаю…

«Odyssey».

Корабль класса дальнего следования. Грузовой отсек, капсулы, шесть лет лета на половинном приводе. Слишком долго, чтобы бодрствовать. Вот почему анабиоз. Вот почему холод в костях.

Ты инженер, Эван. Системы. Циклы. Проверка жизнеобеспечения.

Но эти воспоминания отзывались гулкими ударами, как по пустому металлу.

Я попытался сглотнуть – во рту сухо, язык шершавый, будто его обмазали мелкой пылью. Каждый вдох резал горло. Легкие еще сопротивлялись первому вдоху после гибернации. Я знал, что должен быть в капсуле, но вокруг – неоновые отсветы аварийного освещения и длинный, давящий коридор.

В голове стучало: зачем я здесь? «Восход-17»… Миссия простая – первичная колонизация. Мы должны были доставить оборудование и контейнеры с биообразцами на Kepler-174f, планету для терраформирования. Все – строго по плану. Техническая группа, настройка куполов, запуск систем жизнеобеспечения, подготовка базы для основной волны поселенцев. Мы завершили работу, вышли с орбиты, передали телеметрию и результаты исследований. Оставался только стандартный полет домой. Таков был план.

Голова раскалывалась, как будто кто‑то сверлил ее изнутри. Пульс глухо отдавался в висках, ритм сбивался, и я не мог понять – это мое сердце так бьется или что? Я приподнялся на локтях, но мир поплыл перед глазами, стены коридора изгибались, как под напором воды.

Синдром пробуждения. Джон предупреждал: шесть лет заморозки – и мозг еще неделю будет со скрипом запускать данные. Но тогда… почему я не в капсуле? Наверняка я выбрался оттуда и просто потерял сознание. Конечно, как не потерять от такого…

Я обвел взглядом узкий коридор. Металл на стенах покрыт тонкой коркой инея. Лампы вдоль потолка мигали вяло, выбрасывая пятна бледно‑голубого света на ребра кабелей и труб. На полу кое‑где виднелись лужицы воды: «кап-кап» – срывалось с потолка.

Двигаться тяжело. Руки не слушаются, ноги онемели. Я оперся о холодную стену и, пошатываясь, поднялся на ноги. Пальцы прилипли к влажному металлу. Я сжал их, проверяя – работают ли они вообще.

Гул.

Низкий, глухой, с равномерными вибрациями. Сначала я подумал, что так гудела кровь в ушах. Но звук был слишком ровным, слишком… незнакомым. Волна звука катилась по полу, отдавала в ступни, поднималась по костям. Казалось, корабль «Odyssey» живет собственной жизнью, бормочет что‑то себе под нос.

– Черт, – прошептал я, но звук утонул в тишине коридора.

Я попробовал вспомнить последние минуты перед сном. Как лег в капсулу, как ждал успокоительного шипения газа, как закрывались створки… Но ничего. Пустота. Черная, липкая. Память будто стерли.

Скрип. Щелчок.

Я вздрогнул. Звук доносился из‑за угла – резкий, металлический, слишком громкий для пустого корабля.

Я сделал шаг, но ноги предательски подкосились, и я упал на одно колено. Изо рта вырвался пар – теплый, белый. Глоток воздуха дался с трудом, грудь сжалась. Синдром пробуждения, блядь… Конечно. Это пройдет. Должно пройти.

Снова скрип. Длиннее, будто кто‑то медленно пытался открыть ржавую дверь. Или… кто-то тянул за крышку капсулы.

Капсулы. Остальные… Остальные просыпаются.

Я вытянулся, заставляя ноги подчиниться. Сердце колотилось, с каждым ударом пульс бил в висках. Или это не сердце? Внутри все вибрировало, как если бы под кожей что‑то пыталось шевельнуться, чтобы найти удобное положение.

Не думай. Двигайся.

Я шел, цепляясь пальцами за прохладные стены, оставляя за собой темные пятна от влаги. С каждым шагом гул в ушах крепчал, превращаясь в тяжелое ворчание, будто корабль сам затаил дыхание и следил за мной изнутри. Из-за поворота снова донеслось резкое шипение, металлические щелчки. Я ускорил шаг, но странное ощущение под кожей не оставляло меня. Словно что-то внутри медленно, неохотно, но неуклонно просыпалось вместе со мной.

Гибернационный отсек встретил меня стенами покрытыми инеем и тишиной, прерываемой редкими щелчками и тяжелым дыханием системы жизнеобеспечения. Запах здесь был другой. Сладковато‑терпкий, почти как в холодильной камере, но с оттенком чего‑то более… живого. Я втянул воздух через нос и ощутил в ноздрях неприятное покалывание, какое бывает на морозе. Сердце в груди продолжало стучать слишком громко, и я снова поймал себя на странной мысли: а мое ли это сердце?

Гул «Odyssey» нарастал. Теперь он был не просто низким фоном – он пульсировал, в такт миганию аварийного освещения. Шум напоминал дыхание. Прерывистое, тяжелое. Я почти мог представить себе огромную грудную клетку, вздымающуюся где‑то в недрах корабля.

Капсулы, выстроенные полукругом, шипели, как живые, дышащие существа. Их купола покрывал тонкий слой инея, словно морозный налет на стекле. Я стоял на пороге, наблюдая, как первая крышка с глухим хлопком поднимается. Изнутри вырвался пар, и вместе с ним – силуэт Марты Веги. Она выглядела так, как и положено командиру: прямая спина, сдержанная мимика, но в глазах мелькала растерянность. Она явно еще не до конца проснулась. Она выбралась изнутри, опираясь рукой о край капсулы. Кожа на ее лице поблескивала испариной. На секунду ее взгляд метнулся в мою сторону – четкий, холодный, но затем она моргнула и опустила глаза на панель рядом с капсулой.

– Надеюсь все живы… – выдохнула она так тихо, что я едва расслышал. Ее голос звучал хрипло, как будто пересохшее горло только училось снова говорить.

Вторая капсула издала знакомый щелчок. Еще одна порция пара. Изнутри, корчась и жмурясь, выбирался доктор Льюис. Его лицо было серовато‑бледным, и он сразу прикрыл глаза рукой, словно свет резал ему сетчатку.

– Черт… – пробормотал он. – Что за отвратительный момент?

За ним – Саманта Рид. Ее длинные пальцы дрожали, когда она цеплялась за край капсулы, пытаясь вытянуть себя наружу. Она моргала слишком часто, губы двигались беззвучно, как будто она молилась.

Я сделал пару шагов в сторону, почти машинально прижимаясь к стене. Тело слушалось плохо, суставы ныли, как после долгой болезни. И все же в движениях был странный автоматизм. Мне было сложно объяснить природу своих странных ощущений. Наверное, так было бы с любым, кто пролежал в капсуле столько лет.

Третья капсула открылась. Из нее с глухим стоном поднялся Кэмерон Стюарт. Он не удержался на ногах, сполз на пол и усмехнулся, глядя на Марту:

– Ну вот мы и проснулись, ребята. Космический гроб и восемь придурков внутри.

Никто не засмеялся. Только звук капель с потолка и редкое дыхание заполняли отсек.

Следом из своих холодных гробов вылезли Дрейк Харпер, Бишоп Картер и Хоанг Нгуен. Каждый по‑своему переносил пробуждение: Дрейк стоял молча и неподвижно, словно камень, Бишоп сдержанно проверял пульс на запястье, а Хоанг скользил взглядом по пульту, будто сразу начал искать неполадки.

Я задержался у стены, затаив дыхание и позволяя им самим выбираться из капсул и обмениваться первыми фразами – шутками, нервными вздохами, осторожным прощупыванием почвы после долгого сна. Мои пальцы все еще дрожали, но я пытался скрыть это за небрежной позой. В глубине черепа настойчиво стучало: я знаю их всех… но… Каждое лицо вызывало странный отклик – как будто я помнил их имена, голоса, истории, но не помнил самого момента, когда закрывал глаза и ложился в свою капсулу. А я ведь должен был… верно?

– Стоп. – Голос Хоанга прозвучал почти безэмоционально, но с той тонкой вибрацией, которая выдавала напряжение. Он стоял, уставившись в планшет, пальцы быстро постукивали по экрану. – Тут же всего семь…

В отсеке воцарилась тишина. Только капли конденсата продолжали медленно срываться с труб и падать на пол с глухим «кап‑кап». Я чувствовал, как взгляды один за другим поворачиваются, чтобы пересчитать нас. На корабле всего 10 капсул, но система показывает, что работали и были использованы по назначению за последние шесть лет только семь из них. Но… нас восемь. Восемь дыханий. Восемь пар глаз. Я ощутил будто мой желудок сжался ледяным кулаком.

Я стоял чуть позади остальных, облокотившись на стену, стараясь не дышать слишком громко. В голове глухо стучало, кровь пульсировала в ушах. «Семь рабочих капсул». Эти слова застряли где‑то в горле, как инородное тело, которое невозможно ни проглотить, ни выкашлять.

– Семь чего? – пробормотал Дрейк, протирая глаза костяшками пальцев. Его голос был хрипловатым после сна.

– Капсул, которые были подключены, – коротко ответил Хоанг, не отрываясь от экрана. – Но восемь биосигнатур в системе.

Тишина стала ощутимой, как вязкая, холодная жидкость, в которую нас всех опустили по шею. Я слышал только дыхание Саманты – короткое, прерывистое, как у испуганного зверька. И капли, что срывались с потолка, с одинаковыми интервалами, как счетчик времени.

Кэмерон выпрямился и усмехнулся, хотя уголки его губ дрогнули неуверенно.

– Что, с нами призрак, получается? Восьмой пассажир? Серьезно? – Его слова попытались разрядить атмосферу, но отразились от стен пустым эхом.

– Заткнись, – резко бросила Вега. Ее глаза блестели, как сталь. Она шагнула к панели управления капсулами, скользя пальцем по экрану. Щелчок за щелчком – имена тех, у кого был доступ на корабль до вылета, высветились на экране: Марта Вега, Джон Льюис, Саманта Рид, Кэмерон Стюарт, Дрейк Харпер, Бишоп Картер, Хоанг Нгуен и я… Эван Холт. Но, черт возьми, рабочих капсул все равно семь.

Я сделал шаг вперед, желая увидеть экран ближе, но ноги казались ватными. В голове раздался странный, низкий звук – не то стон, не то рык. Сердце подпрыгнуло к горлу. Это не в отсеке. Это внутри меня.

– Кто-то объяснит, какого черта нас тогда восемь? – Вега повернулась к нам, и в ее голосе впервые за все время пробудился страх, едва различимый, как трещина на идеально гладком металле.

Бишоп заговорил спокойным тоном психолога, как будто уговаривал не нас, а себя:

– Возможно, ошибка системы. Это… нормально.

– Чертова ошибка, – отрезала Вега, глядя на Бишопа так, что он сразу замолк. – Но мы разберемся.

Мой взгляд упал на руки. Дрожат. Я сжал кулаки, чтобы остановить их, но пальцы все равно подрагивали, как у человека, сидящего слишком долго на холоде. Почему это я разнервничался, в самом деле? Разве я… я же помню их всех, правда? Их лица, голоса, привычки. Я… помню.

За спиной кто-то зашептал. Я дернулся, но обернувшись увидел только пустую стену. Звук исчез так же внезапно, как возник. Наверное, вентиляция. Или… нет?

Мы вышли в коридор под команду Веги: «В главный отсек. Проверим логи». Слова звучали как приговор. Свет ламп мигал лениво, с каждой вспышкой выхватывая из темноты чьи‑то настороженные лица, спины, напряженные силуэты тел. Каждый шаг эхом отражался от стен.

Вега шла впереди ровной, почти механической походкой. Остальные тянулись за ней в молчании, будто связанные невидимой нитью. Никто не проронил ни слова. Их дыхание вырывалось паром, а сапоги глухо стучали по металлическому полу. Этот стук, отдавшийся в стенах и трубах, казался слишком громким.

Я шел в хвосте, и каждый мой шаг сопровождался ощущением, что за спиной кто‑то идет в такт. Едва слышный шелест – может, все-таки вентиляция? Или… чье-то дыхание? Я стиснул челюсти и заставил себя смотреть только на тусклую спину Дрейка впереди.

Где‑то в глубине корабля что‑то простонало. Длинный, затяжной звук, похожий на дыхание существа, которое слишком долго спало. Хоанг дернул головой, как будто хотел что‑то сказать, но передумал.

Свет ламп то гас, то вспыхивал снова. На мгновения коридор тонул в кромешной тьме, и в эти короткие провалы мне казалось, что я вижу на стенах тени. Они ползли, перекатывались в разные стороны и будто наблюдали за мной.

Кэмерон вдруг выдохнул сквозь зубы:

– Черт… я что-то слышал. – Он обернулся, глаза дико блестели в мигающем свете.

– Никто за нами не идет, – рявкнула Вега, даже не замедлив шаг. – Сосредоточься.

Я хотел сказать, что тоже слышал – тягучее, влажное дыхание, как у больного, чьи легкие сдаются. Но губы не слушались. Они только чуть шевельнулись.

Зуд под кожей стал сильнее. Он шел от груди к шее, к плечам, полз по спине, как живая дрожь. Я машинально сжал грудь ладонями, будто мог раздавить это ощущение. Ничего. Только глухой, тяжелый ритм сердца, или… нет?

Мы шли медленно, как будто каждый шаг давался кораблю с усилием. Металл пола чуть вибрировал. Был ли это старый «Odyssey» или нечто новое, просыпающееся под нашими ногами?

Я ловил взгляд Бишопа – спокойный, сдержанный, но его пальцы слегка дрожали, когда он поправлял воротник. Саманта шла, обхватив себя руками, шепча что‑то слишком тихо, чтобы разобрать слова.

Впереди Вега махнула рукой, указывая на поворот к лестнице.

– Быстрее.

Но ноги не слушались. Каждое движение требовало усилия, как во сне, когда бежишь и будто вязнешь в густом геле.

Когда мы подошли к повороту на лестницу, где‑то в глубине корабля что‑то скрипнуло – металлически, протяжно, как дыхание умирающего. Мы все замерли. Мигающий свет выхватил пустой коридор за нашими спинами. Пустой… но мое сердце билось слишком быстро, и зуд под кожей усилился, словно вены чесались изнутри. Я сжал зубы и заставил себя идти дальше, за всеми, пытаясь не оглядываться.

Воздух в главном отсеке пропитался сыростью и пылью. Панель капсул светилась ровным, почти издевательски спокойным светом. Вега провела пальцем по списку имен, проговаривая их вслух.

Вега стояла у панели неподвижно, как высеченная из того же металла, что и стены «Odyssey». Палец скользил по экрану с мучительной медлительностью. Имена всплывали одно за другим – ровные строки светились на фоне тьмы: Вега, Льюис, Рид, Стюарт, Харпер, Картер, Нгуен, Холт.

Я задержал дыхание. Мое имя было там. Я… там.

И все же…

А я помню это?

Где тот момент, когда я залез в капсулу? Когда ощутил холод геля, уколы электродов, запах фильтров? Память отвечала пустотой. Будто файл с этими воспоминаниями был совсем пуст.

– Семь рабочих капсул, восемь биосигнатур, – проговорил Хоанг. Голос у него был достаточно ровный, но все равно в нем едва улавливалась нервная дрожь.

– И кто же из нас… – начал Кэмерон, но Вега обрубила его взглядом.

– Никто пока. Это может быть системная ошибка. – Она нажала на клавишу, вызывая новые данные. – Проверим логи.

Панель выдала список активаций. Семь капсул. Семь протоколов выхода из анабиоза. Но восьмой строки не было. Пустота.

– Ну и что? – Кэмерон нервно рассмеялся. – Может, восьмого нам, блядь, доставили бонусом? Новый сервис от компании: «возьмите себе тайного пассажира в дорогу».

– Стюарт, рот закрой, – бросил Дрейк сухим тоном.

Я снова посмотрел на экран. Мое имя… было там. Но в голове шел другой отчет: а если я правда не просыпался в капсуле?

Если я и правда встал на ноги в коридоре, когда остальные еще спали?

Картина вернулась обрывками – холодный металл под щекой, конденсат на трубах, пустой коридор… И ни одного образа капсулы. Ни шипения, ни звука открывающегося купола. Только я и гулкий, чужой стук в груди. Но я мог забыть этот момент. Просто мог забыть.

– Что, если кто‑то проснулся не в капсуле? – тихо сказала Саманта. Голос ее дрожал, как натянутая струна.

Тишина повисла густо, сжимая воздух между нами. Даже гул «Odyssey» будто затих на секунду, чтобы услышать ответ.

– Ты о чем? – Дрейк посмотрел на нее исподлобья. Его голос звучал глухо, напряженно. – Ты думаешь, кто‑то просто мог разгуливать по кораблю, пока все спали?

– А почему нет? – Саманта судорожно втянула воздух. – Я… я почти не помню, как мы ложились в капсулы. Только… какие‑то образы. Створки. Шум системы. И все. Остальное – как туман.

– У всех так, – резко сказал Бишоп. – Синдром пробуждения. Дезориентация, провалы в памяти. Это нормально.

– Нормально? – усмехнулся Кэмерон. Смех его прозвучал хрипло, ломко. – Да у нас тут целый отряд потерявших память зомби. Никто не помнит, как заснул, никто – как проснулся. Каждый быть под подозрением.

Мельком я почувствовал на себе его взгляд.

– Я проснулся в капсуле, – тихо сказал Джон. Но его рука сжала подлокотник кресла так, что суставы побелели. – Я помню холод. Вкус геля во рту.

– И все? – спросил Дрейк. – Только это?

– Это главное, – отрезал Джон, но в его голосе звучала неуверенность.

– Я тоже помню… капсулу, – выдавил Бишоп. Он говорил, как человек, читающий текст с экрана. – Гул жизнеобеспечения. Мрак. И… все.

– Черт возьми. – Кэмерон потер лицо ладонью. – Может, мы вообще не люди?

– Заткнись, Стюарт, – сказала Вега. Ее голос звенел от напряжения, как тонкая сталь. – Не разводи паранойю.

– Паранойю? – Дрейк шагнул к ней. Его челюсти сжались так, что я услышал скрип зубов. – Тогда скажи мне, Марта, что ты помнишь? Как закрывались створки? Как в легкие ворвался первый вдох после анабиоза? Или тоже – ничего?

Вега молчала. Она смотрела прямо на него, но ее пальцы дрожали, едва заметно.

– Я… помню свет, – наконец сказала она. – Свет аварийного режима. Но дальше – нет.

Гул «Odyssey» снова стал громче, перекатываясь по отсекам. На секунду я ощутил странную пульсацию внутри себя.

А если это я?

Картина в голове: пустой коридор. Влажный металл. Тьма, заползающая под кожу. Я же проснулся там. Я не видел капсулы. Я не помню вкус геля. Не было шипения открывающихся створок. Только холодный пол под щекой и странный сладковатый запах.

Я хотел сказать им. Рассказать. Но язык прилип к небу. Я будто чувствовал их подозрительные взгляды, хотя все здесь теперь с недоверием смотрели друг на друга.

– Если это все-таки сбой системы… – начал Бишоп осторожно. – Может быть, одна из капсул просто не зарегистрировала цикл пробуждения. Это не редкость на таких кораблях.

– Сбой? – Дрейк фыркнул. – А если нет? Если кто‑то здесь… лишний?

– Хватит, – рявкнула Вега. – Слишком много «если». Действуем по протоколу. Считаем это системной ошибкой, пока не будет доказано иное.

– Но мы все равно должны быть осторожны, – вставил Джон. Голос его дрогнул.

– Холт, на связь с Землей. Сейчас, – бросила Марта заметно напряженнее.

Я кивнул машинально, будто вбив себе в голову единственный возможный приказ. Перешел к консоли, включил основной терминал, ввел свой пароль и запросил соединение. Экран мигнул, интерфейс отозвался, но на следующем этапе система выдала ошибку: «Доступ к внешнему каналу заблокирован. Администраторский протокол. Нет сигнала». Я попытался обойти защиту, сменил маршрут, проверил ручной передатчик – результат оставался тем же: любые попытки выйти во внешний эфир обрывались мгновенно, вся сеть была под жесткой блокировкой.

– Связи нет, – произнес я и повернулся к Марте. – Все каналы заблокированы. Система не дает даже экстренный запрос. Кто-то поставил блокировку на все, что идет с «Odyssey» наружу.

Марта посмотрела на меня, сузив глаза:

– Что за черт?

Я покачал головой.

– Я… я не знаю. Надо разобраться. Может, это с Земли… или кто-то сделал это еще перед гибернацией.

– Проверь все еще раз, – приказала она. – Нам нужен контакт, слышишь?

– Уже не пускает, – повторил я, глядя на строки на экране. – Все попытки отклоняются.

– Черт, – бросила Марта. Ее голос стал жестче. – С этого момента – стараемся не оставаться по одному. В ближайшее время выясним и устраним причину неполадок, – сказала Вега.

Саманта кивнула так резко, что ее волосы прилипли ко лбу, чуть влажному от пота. Дрейк только хмыкнул. Кэмерон провел рукой по лицу и пробормотал:

– Чудесное начало. Прямо как в фильмах, где всех перерезают по очереди.

– Замолчи уже, Стюарт, – бросила Вега.

Я отступил к стене, прислонившись спиной к холодному металлу. Я ощутил под ладонью едва уловимую вибрацию. Пульс. Мне казалось, что «Odyssey» слушал нас. И, может быть, чего-то выжидал.

– Расходимся, – сказала Вега. – Отдыхайте. Через час – диагностика.

И все из команды стали медленно расходиться по отсекам. Только я задержался у панели. Мой взгляд упал на экран с биосигнатурами. Семь точек. Потом – восьмая. Она вдруг мигнула, как вспышка, и исчезла.

Они все думают. Думают, мог ли кто-то из нас не ложился в капсулу. И я тоже.

Все понимали, что этим кем-то мог быть любой из нас.

А вдруг это я?

Глава 2. Первые сбои

Коридоры «Odyssey» были темными и холодными. Только узкие полосы дежурного освещения тянулись вдоль потолка, вырывая из тьмы свисающие с потолка пучки кабелей. Где-то выше едва слышно шумела вентиляция – сипло, прерывисто, словно чьи-то легкие с хрипом гоняли воздух по шахтам.

Воздух пах рециркуляцией: сухой, с металлическим привкусом и тонким налетом горячего пластика, как от разогретых фильтров углеродной очистки.

Из отсека подачи питания доносился характерный гул. Громче, чем обычно. Генераторы держали «Odyssey» на курсе, но в их ритме было что-то не так – короткие перебои, словно мотор задыхался.

Я проснулся слишком рано. Если это можно было назвать сном. Снова тот же кошмар: давящий металл, стук сердца, но не моего. Он гремел глубже, где-то в костях «Odyssey». Я ощущал, будто корабль живет под кожей – холодный, вибрирующий, как организм с тысячами вен.

В каюте пахло озоном от перегрева блока питания и сгоревшей изоляцией. На дисплее у двери мигали тревожные уведомления: «Режим энергосбережения. Сбои в вентиляции: код 32-4».

Я потер лицо ладонями, пытаясь согнать липкий сон. Зуд в груди усилился – как будто под ребрами ползали тонкие горячие щупальца.

Я вышел в коридор. Металл пола дрожал под ногами от работы двигателей, и каждый шаг отдавался пустым эхом, словно «Odyssey» слушал меня. На развилке к техническим отсекам я увидел слабый мигающий свет – похоже, одна из панелей снова отрубилась. Я шагнул ближе и вдруг остановился. В темной нише за кабелями мне показалось, что кто-то стоит. Длинная тень, слегка шевелящаяся, как будто голова медленно поворачивалась в мою сторону.

Я замер. Сердце забилось в горле. Тень двинулась.

Моргнул свет. Пусто. Только развязанные пучки проводов, болтающиеся от слабой вибрации.

– Холт? – Голос за спиной заставил меня дернуться.

Я резко обернулся. На фоне тусклого освещения стоял Хоанг, его лицо казалось вырезанным из воска. В глазах читалась усталость и тревога.

– Ты чего шастаешь в одиночку? – спросил он глухо. – Марта сказала, что нам лучше держаться вместе.

– Не спалось, – ответил я, чувствуя, как изо рта вырывается пар. Воздух в коридоре был холоднее, чем должен. – Системы снова шалят.

Хоанг кивнул, проведя рукой по затылку.

– Вентиляция бьется в циклах. То ли фильтры, то ли датчики с ума сошли. Но есть еще кое-что… – Он понизил голос. – Биосканеры ночью зафиксировали движение. Метр за метром, через техотсек. Но там никого.

– Ложный сигнал?

– Может. Или что-то большее. – Он посмотрел мне в глаза. – Если увидишь что-то… странное, докладывай сразу. Вега психует, но она права: нельзя недооценивать такие мелочи.

Я хотел кивнуть, но так и застыл без движения. В груди все еще зудело. И было чувство, что за моей спиной все еще кто-то стоит.

А корабль тем временем жил своей жизнью. Глухо гудели реакторы, ритмично постукивали насосы в отсеках подачи воды, вентиляция вздыхала каждые пару минут, словно корабль сам набирал и выпускал воздух. Снаружи, тем не менее, была бесконечная тьма.

Я продолжил движение по коридору, пока пол дрожал под ногами от работы стабилизаторов. В системах снова обнаружили сбои. На каждом втором дисплее мигал код ошибки, как раздражающее напоминание о том, что старый корабль давно устал от этой миссии.

В главном отсеке я заметил Бишопа. Он сидел за терминалом и перебирал записи экипажа – стандартная психологическая процедура после анабиоза. Его глаза скользнули на меня:

– Спишь плохо?

– А ты? – отрезал я.

Он чуть усмехнулся.

– Здесь, наверное, никто не спит хорошо. Шесть лет льда не проходят даром. Даже у командиров бывают кошмары.

В дальней части отсека Кэмерон и Дрейк о чем-то спорили у панели диагностики. Стюарт вертел в руках планшет и говорил громче, чем следовало:

– Я говорю тебе, это гребаный бактериальный налет. В шахтах давно никто не чистил фильтры, вот и завелась гадость.

– А я говорю, – Дрейк сплюнул на пол, – что бактериальный налет не ползает и не дышит. Если дышит, это уже что-то живое.