Закулисье тоже жизнь!

Я не знаю, как моя жена перехватила это приглашение, но наутро Александра узнала, что премьера моего фильма прошла без нее. Она решила, что я больше не нуждаюсь в её мудром руководстве и, как следствие, решил, что я ей не послал приглашение. Наше общение прекратилось в момент. Да, я не был уволен из театра, но в трех постановках меня заменили, а если нам с ней приходилось идти мимо друг друга, она предпочитала молчать и, поднимая руку вверх, показывала, что говорить со мной она не хочет! Ирония судьбы, знаете ли. Кажется, моя карьера в театре, благодаря одной ревнивой жене и одной обиженной начальнице, летит в тартарары со скоростью света! Ну что ж, по крайней мере, кино еще есть. Пока что…

Я целенаправленно пришел к ее кабинету. Меня не пустили, я ждал ее на парковке, окоченел ее ждать, она вышла, заметив меня, выдохнула, медленно подошла.

– Замерзли? – спросила она. Я лишь помотал головой, соглашаясь.

– Пойдемте – согрею вас какао, – сказала она, и мы с ней вернулись в театр, в буфет, который готовился к закрытию. Но по ее просьбе нам сварили какао. Боги, этот напиток был словно жидкое золото, возвращающее к жизни!

– Что-то хотели? – спросила она, словно я пришел просто поглазеть на ее чарующий лик.

– Ну не можем мы с тобой вот так оставить все, – выпалил я, словно провинившийся школьник. – Мне важно твое мнение.

– Я не обиделась, правда – все нормально, – заверила она, как опытный дипломат, улаживающий международный конфликт. – Ну а то, что вас заменили в трех постановках – вам нужно больше отдыхать, чаще бывать дома, – сказала она, как будто все пыталась выдать за то, что это нормально. – А не общаемся мы с вами, потому что мне кажется, я начинаю к вам привязываться, мне это не нужно, – открылась она, словно сбросила с плеч неподъемный груз. Она боялась чувств! Боялась этой всепоглощающей театральной магии, которая так легко связывает сердца. Ну что ж, вызов принят! Посмотрим, кто кого перебоится!

Она овдовела три года назад, казалось бы, уже должен кончиться траур. Она все еще молода, активна, но так боялась снова погрузиться в чувства, что старательно оберегала себя. Она не хотела снова в этот омут с головой и снова остаться ни с чем. Сердце у нее было, знаете, как хрустальная ваза – один раз уронишь, вроде и склеишь, а трещины-то все равно видны!

Я стал для нее чем-то вроде защиты от внешнего мира, эдаким рыцарем в сияющих доспехах, правда, вместо меча – блокнот с ручкой. И когда оставил театр ради съемок в фильме, она осознала, что справляется без меня. Меня это, признаюсь, взбесило! Я был привязан к ней, к ее творчеству… Да и потом, звездой, которой я сейчас являюсь, сделала она меня! Отказаться от такого талисмана? Да ни за какие гонорары!

Это было похоже на зависимость от лучшего в мире эспрессо – горько, крепко, бодрит, но без него день – не день! И вот я, не много в возрасте, перспективный, почти что голливудский (ну, ладно, пока только на подступах), стою перед ее дверью, готовый доказать, что без меня она – ну, как минимум, не такая гениальная! Операция «Вернуть Талисман» началась!

– Вам пора, – сказала она, посмотрев на часы. – А то дома скандал будет, – и улыбнулась.Давай я довезу тебя, – сказал я, как джентльмен, в котором внезапно проснулся рыцарь без страха и упрёка. Ну, почти без страха. И упрёков тоже поменьше.

– Я справлюсь, – сказала она, явно недооценивая мои рыцарские порывы.

– Я как джентльмен – не могу оставить даму одну в столь поздний час, – парировал я, чувствуя себя героем голливудского блокбастера. Только вместо взрывающихся вертолётов – тикающие часы и потенциальный скандал. Она улыбнулась и вручила ключи от машины. Видимо, риск скандала был выше риска доверить мне руль.

Я привез ее домой, филигранно лавируя между спящими котами и припаркованными «Жигулями». Она вышла из машины, словно сошла с обложки журнала.

– Спасибо, – сказала она, и этот короткий миг, казалось, остановил время. Я откланялся, как истинный аристократ, и пошел искать такси, чтобы добраться до дома. Потому что, как известно, у рыцарей тоже есть свои дела и личные границы, даже если они временно прикидываются таксистами.

Глава 11

Утро ворвалось в мою жизнь вихрем! Съемки промо не ждали, камера, мотор, начали! После обеда – бегом, сломя голову, в театр! Репетиция последних спектаклей со мной – финишная прямая! И тут – о, чудо! Она! Проходя мимо, удостоила меня кивком! Маленький, робкий, но кивок! Вернуть ее веру – вот моя сверхзадача! Шекспир, Достоевский, подвиньтесь!

Она теперь королева авангарда! Экспериментальные молодежные постановки – ее стихия! Взрыв мозга, фейерверк идей! А мои репетиции… ну, что я, как маленький, чтобы за мной следить? Больше нет ее царственного взгляда, контролирующего каждый мой жест! Больше не она – главная фея моих постановок! Что ж, вызов принят!

Теперь я докажу, что порох в пороховницах еще есть! Что талант никуда не делся, а только расцвел пышным цветом! Я зажгу сцену так, что искры полетят до самых верхних ярусов! И тогда, может быть, в ее глазах снова вспыхнет тот самый огонек… Огонек веры! Ведь, как говорится, надежда умирает последней! И кто знает, может, однажды мы снова будем творить вместе, плечом к плечу, в одном сумасшедшем, гениальном спектакле! Эх, мечты, мечты… Но мечтать, как известно, не вредно! Особенно, когда впереди репетиция и шанс доказать, что ты еще ого-го!

Я заглянул в репетиционный зал где работала, гремела музыка, молодые актеры что то танцевали, она в ритм притопывала, это смотрелось изящно. Вот пара взмахов вверх и танец окончен. Я подошел ближе улыбнувшись.

– Хотите увидеть, что это? – спросила она. Я улыбнулся и махнул головой.

– И так, акт первый – начни с извинений, – сказала она громко. Молодой артист пытался выдавить из себя реплику и эмоцию, чем сильно раздражал ее. Казалось, что даже люстра над ними сочувственно покачивалась.

– Андрей Олегович, покажите молодому поколению, как нужно, пожалуйста, – сказала она, повернувшись ко мне, как будто силы ее оставляли и заканчивались реплики без мата. В глазах читалась мольба, такая, знаете, «спаси меня от этих мук!», а я, как настоящий герой, не мог отказать даме в беде. Внутренний голос заорал «Звезда моя, настало твое время блистать!», и я, с видом бывалого ловеласа и знатока человеческих душ, шагнул вперед. Сейчас я им покажу мастер-класс извинений, такой, что у них челюсти отвиснут! Готовьтесь, юнцы, сейчас вас научат плакать по-настоящему!

Перечитав реплику несколько раз, зная ее способности как автора, выдал то, что она просила:

– Вот! Вот, видишь! Вот оно, то, что я из тебя выбить пытаюсь! – сказала она, торжествуя, словно Колумб, открывший Америку.

– Андрей Олегович, может, вы выделите время и дадите нам мастер-класс? – проворковала одна из молодых актрис. Ох, эти молодые актрисы! Чувствую, сейчас в ход пойдет весь арсенал обаяния. Но я, как старый лис, знаю эти приемы!

– Хорошая идея, – сказала она, явно польщенная вниманием к моей скромной персоне.

– Ну, если ваш руководитель согласится. Александра Кирилловна, как вам идея? – спросил я, хитро прищурившись.

– Хорошая идея. Уточните время, – ответила она, даже не отрываясь от своего телефона. Видимо, в мире больших боссов свои драмы и интриги. Что ж, время – деньги, как говорится! Но я-то знаю, что мастер-класс будет бомба! Такой шанс упускать нельзя! Готовьтесь, юные дарования, сейчас я вас научу, как надо жечь глаголом сердца людей! Будет весело, обещаю!

Александра Кирилловна была моей музой, и мне жизненно важно было маячить у нее перед глазами! Ведь эта женщина обладала каким-то шестым чувством на публику, чуяла тренды, словно ищейка трюфели, и все ее постановки взрывались успехом, словно шампанское на Новый год! Самое смешное, я, матерый волк театральной сцены, готов был в этой юной труппе плясать под любую дудку, лишь бы чаще ловить ее взгляд. Готов был выслушивать ворчание жены, словно симфонию раздраженного комара, лишь бы эта богиня вдохновения сияла, а я, скромный поклонник, грелся в лучах ее славы, как кот на солнышке.

И плевать, что в гримерке надо мной посмеивались, мол, старый ловелас влюбился! Пусть шепчутся! Я-то знал: Александра Кирилловна – мой талисман, мой счастливый билетик в мир высокого искусства. Без нее я – как рояль без клавиш, как кисть без красок, как… ну, вы поняли! И я готов был на все, чтобы этот творческий симбиоз продолжался вечно! Ведь, в конце концов, разве не ради этого безумства, этой страсти, этой… музы мы все живем и творим?

Я стал все чаще находиться на репетициях рядом с ней, словно примагниченный невидимой силой. И, знаете, я видел, что это ее успокаивало! Как будто мое присутствие было своеобразной палочкой-выручалочкой, тихой гаванью в бушующем море театральных страстей. Она, словно капитан огромного корабля, руководила проектом с молодыми, но амбициозными актерами.

Я репетировал в соседнем зале, и иногда до меня доносился ее зычный голос – эх, если бы вы знали, как она умеет приструнить зарвавшегося юнца, решившего, что он круче Станиславского! Это было целое представление, порой даже более захватывающее, чем моя собственная репетиция.

Иногда, признаюсь, я не выдерживал и врывался в их репетиционный процесс, словно супергерой, готовый спасти мир от надвигающейся катастрофы. Подкидывал пару реплик, давал дельный совет (ну, мне так казалось, по крайней мере!), и, вуаля, напряжение спадало, а актеры смотрели на меня с нескрываемым обожанием. Чем Александра Кирилловна была безмерно благодарна. Ее глаза, обычно искрящиеся требовательностью, наполнялись теплом и… кажется, даже намеком на легкую иронию. В такие моменты я чувствовал себя настоящим волшебником, способным одним своим появлением превратить хаос в гармонию!

Все знали, что она вдова, и пара молодых актеров пытались ее приручить, чтобы заполучить ее как трофей. Я же с огромным любопытством наблюдал, как обламывались их зубы об ее невозмутимость. Когда они пытали ее угостить чем-то типа шоколада, она смотрела на них, приподняв бровь.

Я не склонна доверять людям, – говорила она и удалялась, оставляя за собой шлейф загадочности и легкое ощущение унижения у несостоявшихся «укротителей».

О, эта женщина! Она была как неприступная крепость, как джекпот, который вот-вот сорвется, но никак не хочет сдаваться! Молодые, самоуверенные актеры кружили вокруг нее, как мотыльки вокруг лампы, уверенные в своей неотразимости, но она парировала их ухаживания с грацией опытного фехтовальщика.

Однажды один из них, набравшись смелости, решил сыграть на ее слабости к искусству. Он пригласил ее на премьеру авангардного спектакля, полного метафор и недосказанности. Думал, пронял! Но после спектакля она лишь задумчиво произнесла: «Интересно. Но в жизни больше абсурда и драмы, чем на этой сцене». И оставила его в полном замешательстве, бормочущего что-то о глубине режиссерской задумки. А я? Я просто наслаждался этим захватывающим спектаклем, поглощая каждый ее жест и реплику, зная, что настоящая драма разворачивается не на сцене, а вокруг этой удивительной женщины.

Она восседала на троне театра, словно королева, и молодые актеры, ослепленные собственным отражением в зеркале сцены, наивно полагали, что их харизма – пропуск в ее ближний круг! Я же, обремененный узами брака, был для нее всего лишь… мебелью? Инструментом? Шутка ли, Александра даже не пыталась заигрывать, будто я – невидимый!

Дома меня встречали громы и молнии. Молодые дарования, словно стая назойливых комаров, жужжали сплетнями о моем несуществующем романе с Александрой. Господи, да она смотрела на меня, как на старый реквизит! Но Александре было плевать! Слухи для нее – пыль под ногами. Но, о, берегись тот, кто осмелится их распространять! Она превращала жизнь сплетника в кромешный ад! Увольнение? Это слишком просто! Александра умела выжигать карьеру дотла, превращая вчерашних звезд в жалких статистов на задворках театральной жизни. После ее «воспитательной работы» бедолагам оставалось только мечтать о тихой жизни библиотекаря в глухой провинции! Вот такая она, наша Александра! Женщина-театр! Женщина-легенда!

Она иногда обнимала меня, и в эти моменты, клянусь, я чувствовал, как моя собственная нервозность растворяется в ее объятиях, словно сахар в горячем чае! Она говорила, что отдает ее мне, и я, наивный романтик, верил в каждое слово. Хотя, давайте будем честными, возможно, я просто отчаянно хотел, чтобы она обнимала меня, чтобы нуждалась во мне, в моей… ну, скажем, «супер-способности» быть рядом.

Она – стена, неприступная крепость. Но даже у самых крепких стен бывают трещины, моменты, когда им нужна поддержка, чтобы не рухнуть под тяжестью собственного веса. И вот тут-то появляюсь я, готовый подставить плечо (или, в данном случае, объятия).

Я до сих пор не могу понять, волновала ли она меня по-настоящему, или же я просто чувствовал, что она – мой личный энергетический напиток, тот самый, что позволял мне двигаться вперед, когда все вокруг твердили «сдавайся!». Знаете, как будто она была моей батарейкой Duracell в мире разряженных гаджетов. И, честно говоря, мне было все равно, какая из этих версий правдива, лишь бы она продолжала меня «подзаряжать». Ведь без этой энергии, я бы точно застрял где-нибудь на обочине жизни, пытаясь понять, как работает этот чертов GPS!

Но я не буду врать, за этой внешней силой и независимостью, за маской строгого руководителя, я видел ее одиночество. Чувствовал, как она тоскует по теплу, по простому человеческому счастью. Мы много говорили ночами, после репетиций, за чашкой крепкого чая, и я видел, как в ее глазах проскальзывает печаль, как она прячет за улыбкой боль утраты.

Она была для меня не просто наставником, она была другом, почти матерью. Она верила в меня, когда я сам в себя не верил. Она давала мне шанс, когда другие отворачивались. И я всегда буду помнить ее доброту, ее поддержку, ее веру в меня.

Когда я уходил в кино, она смотрела мне вслед с грустной улыбкой. Я знаю, она понимала, что я должен идти своим путем, что мне нужно развиваться, но я также знаю, что ей было больно отпускать меня. Театр был ее жизнью, ее семьей, и я был частью этой семьи.

Александра Кирилловна в день премьеры была сама не своя. Она переживала, потому что эксперимент музыкальный, я был гостем на этой премьере. Я зашел за кулисы, она стояла за всеми актерами и грызла ногти. Я осторожно убрал ее руку от ее рта. Она крепко обняла меня.

– Все провалится, – сказала она, и я чувствовал, как она дрожала.

– Все будет супер – ты же это делала, – сказал я, погладив ее волосы. Она сейчас была слаба, испугана и так нуждалась в поддержке. В ее глазах плескался океан неуверенности, и я всем сердцем хотел развеять эту тьму.

– Соберись и иди и скажи им, что все будет хорошо, – сказал я и толкнул ее к актерам, которые сейчас в ней нуждались больше. Я видел, как она, словно раненая птица, расправляет крылья, как в ее взгляде просыпается искра надежды.

Она сделала глубокий вдох, и в этот момент я понял, что ее талант, ее страсть – это то, что сейчас нужно этим молодым артистам. Она – их маяк, их проводник в мир музыки и эмоций. И я верил, что, несмотря на ее страх, она сможет их вдохновить. Ведь за этой хрупкой внешностью скрывалась невероятная сила воли и любовь к своему делу, способная творить чудеса.

Премьера прошла на ура. Ее актеры влетели за кулисы, облепили ее крепкими объятиями. Я был в зале, и я знал, что там сейчас происходит. Как же мне хотелось вернуться в это время, когда ты – молодой, начинающий артист – горишь верой в свои силы, и как же бесконечно важно, когда там, за кулисами, тебя поддерживают, когда рядом есть кто-то вроде мамы. Александра Кирилловна для них и была той самой мамой для молодой труппы. Она вложила в них душу, сердце, все свои знания и опыт. Видеть их триумф – это видеть продолжение себя, своей мечты.

Я сидел в зале рядом с женой, пока Александра успокаивала труппу, заботливо выталкивая их на поклон. Овации длились почти пять минут. Они стояли и кланялись, а в их глазах читалась такая искренняя благодарность. Сегодня был тот день, когда они, наконец, вывели ее, как автора, на сцену. Она стояла, скромно улыбаясь, озаренная светом софитов. В этот момент она казалась не просто талантливым писателем, а настоящим маяком надежды для этих ребят. В ее глазах я видел отражение их горящих сердец, их веры в чудо, в искусство, в себя. И я понял, что этот момент они запомнят навсегда. Это был момент рождения настоящей, большой любви – любви к театру, к творчеству, друг к другу.

Да, сегодня я с женой поехал домой вместо вечеринки с актерами. Мы оба молчали.

– Как тебе постановка? – спросил я у жены. Она пожала плечами. Это ее обычный жест, когда слова не могут передать всего, что она чувствует. Я знал, что за этим молчанием скрывается целый мир невысказанных мыслей.

– Ты сиял как самовар, – сказала она. Я усмехнулся. В ее голосе слышалась нежность, но и какая-то грусть. Я давно не слышал подобного. Общаясь с Александрой и ее молодой труппой, я стал отвыкать от взрослых присказок, от этой теплоты, которая связывала нас годами.

– Самовар, – пробормотал я. Это слово, как старый якорь, вытащило меня из бурного моря новых впечатлений обратно в тихую гавань нашей совместной истории. Они вывели ее на сцену, – продолжала жена. – Талантлива, красива, ей заглядывают в рот. Он руководит театром. Я почувствовал, как в груди что-то сжалось. Не ревность, нет. Скорее, острая тоска по времени, когда мы были единым целым, когда ее глаза светились только для меня. Сейчас же в них читалась усталость и какое-то смирение. Я понял, что, увлекаясь новыми проектами и людьми, я упустил что-то важное, что-то, что нужно было беречь. Что-то, что, возможно, уже не вернуть.

Глава 12

Утром новости пестрели об успехе молодого руководителя театра. Ее лицо красовалось на обложках газет, журналов и новостей по телевизору. Моей жене начинало надоедать, что я слежу за жизнью Александры, но она была моей начальницей в театре, и иногда выступала в качестве моего агента, когда пропихивала меня в разные проекты. И как я мог не следить за ней? За женщиной, которая разглядела во мне то, что другие не видели, которая дала мне шанс, когда я уже почти потерял веру в себя. Каждый ее успех отдавался во мне теплом, как будто это и моя маленькая победа. Я видел, как она уставала, как переживала за каждую постановку, за каждого актера. Она горела своим делом, и это пламя зажигало и меня. Но я понимал, что моя жена ревнует. Она видела, как я смотрю на Александру, с какой благодарностью и восхищением.

Я пытался объяснить, что это не любовь, а скорее глубокое уважение и признательность. Что Александра стала для меня не просто начальницей, а наставником, другом, человеком, который вернул мне надежду. Но слова часто бессильны против глубоко укоренившейся ревности. И я боялся, что это непонимание когда-нибудь разрушит то, что мне так дорого – мою семью.й

Я приехал на репетицию в театр. В театре была тишина. Почему-то были отменены репетиции. Я поднялся в кабинет, где работала она.

– Привет, можно войти? – спросил я, стараясь скрыть волнение в голосе.

– Привет, да, конечно, – сказала она, подняв взгляд.

– А что тишина такая? – спросил я, ощущая неловкость момента.

– Да нет, репетиции идут, просто молодых сегодня отпустила, потому кажется, что тихо, – ответила она, и в её голосе я уловил отголоски усталости.

– Ты… будешь… на моей репетиции? – сказал я как-то несмело, словно боясь услышать отказ.

– Да, да, я зайду, – сказала она, снова погружаясь в документы.

– Ты вчера была великолепна, и постановка прошла на ура. Сильно переживала? – пытался я вернуть её в наш разговор, зацепиться за нить вчерашнего триумфа. Она подняла на меня голову, и я увидел усталые глаза, в которых отражалось бремя ответственности и страсть к своему делу.

– Спасибо, вы меня сильно поддержали, – сказала она и слабо улыбнулась. В этой улыбке я увидел благодарность и одновременно скрытую боль.

– Тебе бы отдохнуть, – сказал я, чувствуя, как сердце сжимается от сочувствия.

– Спасибо, я подумаю, – ответила она, её взгляд блуждал где-то вдали.

– Мы начинаем через полчаса, – сказал я, указав на дверь, и в моём голосе звучала надежда на её присутствие, на её поддержку.

– Я подойду, – сказала она, и я почувствовал облегчение, как будто её слова стали обещанием света в надвигающейся тьме.

Это была опасная история, которая могла поставить крест на моем браке и на ее карьере. Одна из молодых актрис принесла шоколад, сказав, что сильно восхищается моей игрой и хотела бы сыграть со мной в одном спектакле. Она была молода, амбициозна и хотела замуж за меня, как за звезду. Александра после репетиции зашла в мою гримерку, рассказывала о предстоящих планах на сезон.

–тШоколадку? – сказал я, открыв красивую коробку. Она сначала посмотрела с подозрением.

– Ну, ты знаешь меня три года, я хоть раз попытался тебя отравить? – сказал я. Она улыбнулась и осторожно протянула руку.

– Не хочу вес набрать, – сказала она и убрала руку.

– Хорошо, давай вместе, – сказал я, открыв блестящую обертку, отломил себе, положил в рот. Она, посмотрев на меня, взяла второй кусочек и так же положила в рот.

– Оу, вкусно, – сказала она. В ее глазах я увидел нечто большее, чем просто признание вкуса шоколада. Там была надежда, легкий намек на возможность, на ту связь, которую она, возможно, уже построила в своем воображении. Я чувствовал себя предателем, даже просто позволяя этому взгляду задержаться. Мое сердце сжалось от вины перед женой, перед той любовью, которую мы строили годами, кирпичик за кирпичиком. Этот маленький кусочек шоколада стал символом искушения, темной тропинкой, ведущей в неизвестность, где ставки были непомерно высоки. Мы просто обсуждали сезон, ели шоколад, который мне подарила одна из актрис, когда вдруг по мне прокатилась волна возбуждения. Я посмотрел на Александру – она чувствовала то же, что и я. Это было видно по ее покрасневшим щекам и прерывистому дыханию.

«Что происходит?» – вдруг сказала она и просто впилась в мои губы. Я не смог ее оттолкнуть, а просто прижал к себе. Она тяжело дышала и крепко сжимала мои плечи в поцелуе. Потом она вдруг осознала, что желает этого со мной, с женатым человеком. Я был для нее другом, человеком, который взял ее под свое крыло, когда она только начинала работать. Она знала, что я женат, и никогда не давала даже повода думать, что когда-то она посягнет на это. В ее глазах отразилась буря противоречивых чувств – страсть, раскаяние, удивление перед самой собой. Я видел, как борьба разрывает ее изнутри. Желание и долг, влечение и мораль – все смешалось в этом мимолетном, но таком сильном порыве. И я понимал, что сейчас в ее руках не только моя судьба, но и ее собственная.

– Простите, – прошептала она и попыталась отстраниться, но в глазах обоих читалось непреодолимое желание. Сил сопротивляться этому сладкому безумию не было. Все произошло здесь, в моей гримерной, в этом маленьком, уютном мирке, который внезапно стал эпицентром страсти. Она казалась куклой в моих руках, податливой и трепетной. Я кружил ее в вихре поцелуев и прикосновений, и каждый ее стон отдавался во мне волной вины и восторга. Когда все закончилось, она, дрожащими руками, поправила свой костюм, украдкой вытерла губы. Я слышал, как бешено колотится ее сердце, словно пойманная в клетку птица.

– Извините пожалуйста, – вновь прошептала она, с трудом выговаривая слова, и поспешно покинула мою гримерную, оставив меня наедине с бушующим ураганом чувств. И тогда меня осенило – шоколад! В нем определенно что-то было. Но что? Что эта молодая актриса хотела получить, вручив мне этот проклятый шоколад? Неужели она знала? Или это была просто случайность?

Но главное, я понял, что совершил непоправимое. С начальницей театра, с этой молодой особой, которая три года была для меня недосягаемой звездой. И вот теперь эта звезда упала ко мне в руки, опалив своим жаром мою душу и оставив после себя лишь пепел раскаяния и страха. Что ждет меня теперь? Как жить дальше с этим грузом на сердце?

Я, конечно, дома промолчал, словно камень проглотил, чтобы не выдать бурю, бушующую внутри. Жена, почувствовав неладное, словно раненую птицу, не стала клевать вопросами, давая мне молчаливую передышку. Утром, переступив порог театра, я горел желанием выплеснуть все Александре, взмолить о забвении этой греховной ночи, чтобы она осталась похороненной между нами, как страшная тайна.

Глава 13

Но Александра исчезла, словно растворилась в утреннем тумане. Весть о её внезапном отъезде на повышение квалификации обрушилась на меня, как обухом по голове. "Повышение квалификации…"– шептал я, словно заклинание, пытаясь ухватиться за эту соломинку. Может быть, это дар свыше, шанс осмыслить содеянное, время зализать раны и похоронить этот позор под толстым слоем театральной пыли.