Закулисье тоже жизнь!

Гостиница приняла нас в свои объятия, два дня акклиматизации пролетели как один миг, и вот она – постановка на английском! В день Х наша дива стояла за кулисами, бледная как полотно. Еще бы! На кону – международное признание! Главное – не дрогнуть, держать марку и сделать всё, как она просила.

Внезапно вихрем ворвавшись за кулисы, она одарила всех объятиями, словно мать родная, и растворилась в зрительном зале.

– Я на балконе, – прошептала она в телефон, и её голос потонул в предвкушающей гуще зрителей. Как ниндзя, она исчезла в толпе. Что ж, игра началась! Посмотрим, кто кого!

Зал оказался теплым, словно объятия старого друга, принимали нас хорошо, с искренней теплотой в глазах. В конце, когда затихли последние ноты, зал взорвался овациями. Аплодисменты, словно волны, накатывали одна за другой, смывая все тревоги и сомнения. И занавес закрылся, словно ставя точку в прекрасном сне.

Она сияла на интервью, словно маяк в ночи, рассказывая об актерской игре с таким трепетом и любовью, что невозможно было не заразиться её энтузиазмом. И вот я вижу английских звезд театра и кино, этих небожителей, снизошедших до нашей скромной сцены.

И вот один привлек мое внимание. Он открыто её рассматривал, не скрывая восхищения, широко улыбался, словно дитя, увидевшее чудо. В его глазах читалось нечто большее, чем просто интерес, там была искра, предчувствие чего-то важного. Он явно намеревался подойти к ней, чтобы познакомиться, и я чувствовал, как зарождается новая история, полная надежд и, возможно, разочарований. История, которая только начинается. И я, скромный наблюдатель, завороженно слежу за развитием событий, предчувствуя бурю эмоций и переживаний. Я опередил его на два шага. Подошел к ней.

– Александра Кирилловна, разрешите сопроводить вас до ресторана, – сказал я, преграждая дорогу этому английскому выскочке.

– Вы были сегодня великолепны, – я даже поверила в ваш английский, – сказала она, переложив цветы на мои руки. Мы пошли к выходу. Этот выскочка подошел к ней, когда я забирал ее пальто из гардероба.

– Я впечатлен, что вы автор столь удивительной постановки. Меня зовут Том Банрен, – сказал он, протянув ей руку. Почему во мне что-то закипает? Это что, блин, ревность! Саша положила руку в его ладонь, он поцеловал ее пальцы.

– Спасибо, – сказала она в ответ на комплимент. Я подошел к ним. Блять, что со мной? Я женат, у меня есть дочь, работа, почему я так переживаю за эту пигалицу?

– Разрешите, дама устала, и ей стоит отдохнуть, – сказал я.

– Конечно, – доброй ночи, приятно было познакомиться, – сказал англичанин и оставил нас.

Внутри меня бушевал ураган противоречивых чувств. С одной стороны, я, взрослый мужчина, глава семьи, должен был пресечь эту нелепую вспышку ревности. С другой – не мог отвести глаз от Саши, этой юной музы, чье присутствие пробудило во мне давно забытые эмоции. Ее красота, ее талант – все это словно магнитом притягивало меня, заставляя забыть о разуме и долге. Что-то внутри меня боролось, разрывалось между привычным и новым, между стабильностью и риском. Я чувствовал себя потерянным в этом вихре страстей, не зная, как поступить, чтобы не разрушить свою жизнь и не причинить боль другим.

Две недели мы успешно показывали постановку, и каждый раз этот выскачка англичанин ее поджидал, чтобы преподнести подарки, цветы, предложение прогуляться. Я блюстил честь русской женщины на чужой земле. Сегодня мы направились в ресторан после закрытия сезона русской культуры в Англии.

– Вы что, блюстите мою честь? – сказала она, когда усаживалась за стол. В ее глазах плескалось удивление, но я уловил и отблеск благодарности.

– Конечно, ваш батенька, как военный, будет против подобных отношений. Хочу избавить вас от домашнего скандала, – говорил я чушь, лишь бы прикрыть то, что рвалось наружу. Ревность терзала меня, словно дикий зверь, и я готов был на все, лишь бы оградить ее от чужого внимания. Я видел, как она сияет, как расцветает под его ухаживаниями, и это жгло мне сердце нестерпимой болью.

Но разве мог я признаться ей в этом? Разве имел право? Я всего лишь скромный коллега, тень, сопровождающая ее в этом блистательном путешествии. А она – звезда, недосягаемая и прекрасная. И все же, в глубине души я лелеял надежду, что она почувствует мою заботу, увидит мою преданность. Что однажды, пусть и на мгновение, наши взгляды встретятся, и она поймет, как сильно к ней привязался. Как сильно боюсь потерять.

Ранний подъем, и мы вылетали в столицу, домой. Александра была на удивление спокойна при взлете самолета. И каких-то четыре часа, и мы были дома, в России-матушке. Она дала нам отдохнуть почти три дня, а потом мы снова все сошлись и принялись за работу нового сезона театра. Я приехал домой, где ждала моя жена, чем-то снова недовольна.

– Сейчас что? – вроде я сделал все, чтобы поехать на эти гастроли, – сказал я, крепко ее обняв.

– Ты с ней практически все время проводил, – прозвучало в ответ, глухо и обиженно.

– Это слухи, – вздохнул я. – Да, у нас отличный рабочий тандем, и иногда бывают слухи. Я работаю, чтобы у тебя все было. Ты сама выбрала, что не хочешь работать… Или что? Подожди, моя популярность стала выше твоей? – спросил я, чувствуя, как в груди нарастает какая-то тоска.

Повисла тишина, тяжелая и давящая. Я ощутил, как между нами образуется пропасть, холодная и бездонная. Словно все тепло, что когда-то связывало нас, испарилось, оставив лишь горький осадок непонимания. Я ушел в душ, надеясь, что вода смоет не только усталость, но и эту внезапно возникшую стену отчуждения. Но знал, глубоко внутри, что корни этой проблемы уходят гораздо глубже.

Я пришел на работу в театр раздраженный, новая постановка никак не клеилась. В голове кавардак, образы не складывались, слова казались чужими. Чувствовал себя выжатым лимоном, бессильным что-либо изменить.

– Так, стоп! – сказала она громко, словно выдернула меня из омута собственных мыслей.

– Андрей Олегович, что происходит? У вас какие-то проблемы? Я могу помочь вам их решить? – спросила она с искренней тревогой в голосе. В ее глазах читалось сочувствие, желание поддержать.

– Нет, все нормально, – пробормотал я, стараясь скрыть смятение.

– Ну, может, вы тогда с нами будете, а не где-то витать в облаках? Мы же на вас ставки делаем, – сказала она, и в ее словах прозвучала надежда, вера в меня.

– А не нужно все яйца ложить в одну карзину, – выдал я, чувствуя себя полным идиотом. Зачем я это сказал? Александра замолчала, как будто в голове прогнала эту мысль.

– В корзину? – переспросила она, рассматривая меня с неподдельным интересом, немного затупив.

– Согласен, глупость ляпнул, но надо было как-то вас отвлечь. Что вы ко мне цепляетесь? Я же делаю свою работу, – сказал я, чувствуя, как стыд заливает лицо. Она была просто обескуражена такой наглостью.

– Вам отдохнуть надо, – сказала она, и я открыл рот, чтобы возразить.

– Это не предложение, нет, это уверенное высказывание, – прервала она меня.

– Вы меня выгоняете? – спросил я, чувствуя, как надежда покидает меня.

– Нет, вы идете отдыхать. Остальные, у кого-то еще корзинка с яйцами? – сказала она, и в ее словах прозвучала мягкость, забота. Я спускался со сцены, думая лишь о том, зачем я вообще что-то ляпнул. Зачем я ранил ее, когда она хотела помочь?

Я приехал домой раньше обычного, чем растроил жену.

– Что сегодня? – спросила она с тревогой в голосе, будто ожидала худшего.

– Отпустили отдохнуть… – чето я вскипел, сорвалось у меня, и я поспешно ушел в комнату.

Я лег на кровать, ощущая, как волна усталости накрывает меня с головой. Каждый вдох и выдох давались с трудом. Жена зашла следом за мной, ее взгляд был полон беспокойства.

– Она тебя выгнала? – прошептала она, словно боялась услышать правду.

– Я отдохнуть приехал… дай мне, пожалуйста, отдохнуть, – взмолился я, отворачиваясь и закрывая глаза.

Глава 9

Но отдохнуть не получалось. В голове пульсировал образ Александры Кирилловны, моей начальницы. Молодая, энергичная, она вызывала во мне странные чувства. Я всегда старался оберегать ее, словно она была хрупким цветком. Но было ли это лишь отцовское чувство, или что-то большее? Неужели я начинал влюбляться? Эта мысль жгла меня изнутри, причиняя боль и смятение. Как я мог допустить такое? И как это все объяснить жене, женщине, которую я когда-то любил всем сердцем?

Провалился в сон. Во сне я видел ее испуганное лицо в самолете. В тот момент она была слаба, беззащитна и искала выход своим эмоциям. Я открыл глаза, за окном стемнело. Я встал и вышел на кухню, на столе записка: «У меня вечерние съемки, ужин на кухне». Я посмотрел на телефон. Ни звонка, ни сообщения. Я позвонил коллеге по сцене, он еще был в театре.

– Как репетиция? – спросил я.

– Нормально, закончили сегодня. Вместо тебя выходил сам режиссер. Ты сам как? – спросил он.

– Нормально, отоспался, – сказал я. Александра Кирилловна, начальница театра… Она справляется. И как мне понять, что я все еще у нее в фаворитах? Ведь она пришла, выделила меня среди всех и тащила вверх, пока я дома решал проблемы с женой. Эта мысль гложет меня, как заноза, не дает покоя. Страх потерять ее расположение – это страх потерять саму надежду, мечту, ради которой я живу. Я чувствую себя преданным своей слабостью, своими семейными обстоятельствами, которые отрывают меня от того, что действительно важно, от моей страсти. И теперь я боюсь, что это отчуждение станет необратимым, что я останусь один на один со своей потерянностью и нереализованностью.

Я же понимал, что просто моего выступления про яйца и корзину она будет подевать меня. Я явился на другой день. Шла репетиция спектакля. Она пришла ко второму акту. Закончилась репетиция, и все стали расходиться. Я остался, чтобы поговорить с ней.

– Добрый вечер, – сказал я, подойдя к ней.

– О, здравствуйте, – сказала она, подняв голову. – Как ваше здоровье? – сказала она, улыбнувшись.

– Спасибо, отоспался, – сказал я, присев с ней рядом.

– Ну, как, сегодня будет что новенькое по пословицам? – сказала она, рассмеявшись. – Ой, извините, – сказала она, похлопав меня по коленке.

Сердце мое забилось, как пойманная птица. В ее смехе я услышал не насмешку, а тепло, словно луч солнца пробился сквозь тучи моей вины. Я ощутил жгучее желание исправить вчерашнюю ошибку, вернуть ее доверие, которое я так глупо чуть не потерял.

– Я хотел извиниться, – проговорил я, чувствуя, как к горлу подступает комок. – Что вчера вспылил. Я не хочу твою веру потерять, – признался я, вложив в эти слова всю искренность своей души. Мне было страшно, что моя глупость могла разрушить нечто важное между нами. Я надеялся, что она увидит в моих глазах раскаяние, почувствует глубину моих переживаний. Я молил про себя, чтобы она простила меня и дала шанс все исправить. Ведь ее мнение значило для меня гораздо больше, чем она могла себе представить.

Она улыбнулась. В ее улыбке читалась не просто вежливость, а что-то большее – надежда, вера в меня.

– Я в вас верю, – произнесла она мягко, – я правда считаю, что ваш потенциал не раскрыт. Но вас что-то беспокоит, – в ее голосе звучало искреннее сочувствие, словно она чувствовала мою боль.

– Проблемы дома, – выдохнул я, словно выпустил из груди тяжелый груз.

– Все плохо? – спросила она с тревогой, в ее глазах отражалось искреннее беспокойство. Я лишь помотал головой, не в силах подобрать слова, чтобы описать ту бездну отчаяния, что разверзлась у меня в душе.

Внезапно зазвонил ее телефон. Она взглянула на экран, и в ее взгляде промелькнула какая-то странная, почти зловещая искра.

– Скажите, когда все пойдет прахом – явный признак к повышению, – она произнесла это почти шепотом, с каким-то странным, отстраненным выражением лица. – Простите, мне пора, – она быстро встала с кресла, ответила на звонок и тут же перешла на английский. В ее голосе звучала деловитость и холод, словно она вмиг превратилась в совершенно другого человека. Я сидел, оглушенный и опустошенный, не понимая, что только что произошло. Какая бездна скрывалась за этой улыбкой, за этими словами поддержки? И что теперь будет со мной, с моими проблемами, когда даже малейшая надежда на помощь растаяла, словно дым?

Вечером с женой мы ужинали, и она завела разговор о том, что я стал слишком отстраненным от нее. Мы как муж и жена нигде не появлялись. Что я всегда появляюсь только с автором постановки, Александрой.

– Я же стараюсь работать, чтобы у тебя все было, – сказал я, чувствуя, как ком подступает к горлу.

– Мне нужно, чтобы мой муж ко мне вернулся, – выкрикнула она, и в ее голосе сквозила такая отчаянная тоска, что мое сердце болезненно сжалось.

– Да, тебе нужно, чтобы я по-прежнему торчал в этом театре, а ты блистала на телевидении? – Мой голос дрогнул. – Все, хватит, я задолбался, – выпалил я и ушел в спальню.

Каждый ее упрек бил по мне, словно молотом, разрушая последние остатки уверенности. Но, уходя, я знал, что есть в мире человек, который верит в меня. Александра. Ее вера – это хрупкий луч надежды в этом темном царстве сомнений. И я готов попробовать сделать то, что она меня просит, попробовать взлететь, даже если мои крылья сломаны. Ведь, может быть, именно в этом полете я смогу найти дорогу обратно к себе и, возможно, к ней.

Эта была репетиция, и я видел ее сегодня на сцене вместе со всеми. Она что-то печатала в телефоне, рассматривая рампы света. Я подошел к ней со спины.

– Чем заняты? – спросил я, как она двинула мне локтем. А потом оглянулась.

– Бля, бля, бля, прости, прости, – говорила она, рассматривая мое лицо.

– Вы что, не знали, что ко мне подходить сзади нельзя? – сказала она. – Быстрее лед! – крикнула она.

– Ну, удар у тебя поставлен, – сказал я, понимая, что голова кружится и периодически темнеет в глазах. Боль пронзала виски, отзываясь глухим эхом в каждой клетке тела.

– Спасибо, – сказала она, сев на корточки. И в ее руках соскользнул лед, и она весь пакет уронила мне на лицо. Холод обжег кожу, словно тысяча игл вонзились в нее.

– Бляяяя! – заорал я.

– Про… прости, – говорила она, запнувшись о штанину. Она упала локтем мне между ног. Я клянусь, она ходячая катастрофа. В глазах потемнело окончательно.

– Я не выживу около тебя, – едва мог произнести я, чувствуя, как жизнь медленно покидает меня. В горле пересохло, и каждый вздох давался с трудом. Хотелось просто закрыть глаза и забыться, уйти от этой нелепой, мучительной реальности.

– Я сегодня творческая личность, потому как не особо могу контролировать свое везение, – сказала она и помогла мне сесть на стул. В ее глазах плясали искорки безумия, но в то же время сквозило нечто хрупкое, ранимое, словно она боялась, что ее дар вот-вот отнимут.

– Да, творческая ты более опасна, чем руководитель, – сказал я, все еще ощущая отголоски боли между ног и ноющую пульсацию в носу. Она была безумной, спонтанной, творила что-то гениальное на ходу, как будто черпала вдохновение из самой души мира. Но когда от нее требовалось быть руководителем… вот тогда всплывала эта нервозность, неуверенность, эта отчаянная борьба с собой, чтобы стоять до конца.

Я видел, как тяжело ей дается эта двойственность, как она разрывается между потребностью в свободе творчества и необходимостью соответствовать ожиданиям. В ее глазах читалась усталость, глубокая, вселенская усталость от того, что ей постоянно приходилось выбирать между тем, кем она была на самом деле, и тем, кем ее хотели видеть другие.

Я протянул руку и взял ее ладонь в свою. Она была холодной и дрожала.

– Тебе не нужно быть тем, кем ты не являешься, – прошептал я, стараясь вложить в эти слова поддержку. – Ты прекрасна такая, какая есть.

– Вы че подкатываете ко мне? – спросила она настороженно. Повисло молчание. Мы оба хлопали глазами. В моих словах я хотел ее поддержать, а она увидела в этом что-то больше. Я не стал спорить и просто прижал лед к своему носу.

– Давайте я вас с другой стороны ударю, чтобы вот эти глупые мысли из вашей головы вышли, – предложила она. Я отпустил ее руку.

– Не надо, – сказал я, понимая, что она действительно может втащить.

– Вам может врача? – спросила она.

– Нет, нет, спасибо. Занимайся чем хотела, – сказал я. – Я немного посижу и займусь работой.

– Ну и чудненько, – сказала она и ушла со сцены. И вот тут я понял, насколько болит у меня между ног от ее падения на меня, и насколько сильно она втащила мне с локтя. Боль пронзила меня, как тысяча игл, напоминая о хрупкости моментов и невысказанных чувствах. Я сидел, сжимая зубы, и чувствовал, как внутри зарождается не то обида, не то сожаление о том, что не смог донести до нее свои искренние намерения. В голове звучал лишь один вопрос: почему так сложно просто понять друг друга?

Она читала книгу в коридоре, что-то из разряда «Управление для чайников». Она смотрелась забавно в очках со стаканчиком кофе. Я подсел к ней, но решительно не хотел ее пугать. Внутри меня клубился рой невысказанных слов, надежд, и страхов. Я боялся разрушить ту тонкую нить хрупкого момента.

– Доброе утро, – сказал я. Мой голос дрогнул, словно отголосок внутреннего волнения. Она подняла на меня свои обворожительные глаза. В их глубине я увидел отражение собственной неуверенности, но и проблеск понимания.

– Доброе утро, – отлично выглядите, – вот тут номер телефона, хороший проект, правда роль только эпизодическая, – сказала она. В её словах чувствовалась скрытая забота, желание помочь, но и легкая ирония, словно она видела меня насквозь.

– Спасибо, – сказал я и открыл рот, чтобы спросить, утонуть в водовороте вопросов, которые терзали меня изнутри.

– Нет, – нет, – я за вами не бегаю, – и да, я считаю вас талантливым, но вам бы пинка хорошего, – сказала она. Её слова прозвучали как нежный укор, как толчок, который я так отчаянно ждал. Я улыбнулся. В её глазах я увидел не просто знание, а сочувствие, принятие. Она как будто знала наперед, что будет, и уже знала ответ. В этот момент я почувствовал нечто большее, чем просто симпатию. Я почувствовал родство душ, понимание, которое не нуждалось в словах. Её слова стали моим компасом, указывающим путь сквозь туман неуверенности.

– Хотите с вами съезжу, – сказала она.

– Зачем, че маленький что ли, – выдал я.

– Буду вашим пинком, знаю, что когда вы работаете, я вас раздражаю, и вы это выплескиваете, – сказала она. Ее слова кольнули меня, как ледяной ветер. Я почувствовал укол вины за то, что причинял ей неудобства.

–Да нет, – попытался оправдаться я, смутившись. Голос дрогнул, выдавая мое смятение.

– Да не переживайте вы так, я вас всегда поддержу, – сказала она. В ее голосе звучала искренняя забота, словно она видела мою душу насквозь. Я улыбнулся, думая, что выгляжу обворожительно. Но в глубине души я чувствовал себя маленьким и беззащитным. Она рассмеялась.

– Вы сейчас как котенок из Шрека, так хочется вам в глаза песка сыпануть, – сказала она. Эти ее сравнения были нечто странное. Но в них была какая-то правда, какая-то игривость, которая заставляла меня улыбаться. – Ладно, пошла, у меня сегодня приемный день, опять будет много вопросов, – сказала она и, закрыв книгу, выдохнула. В ее глазах читалась усталость, но и решимость.

– Ну звоните, если что, – сказала она и отправилась в свой кабинет. Я смотрел ей вслед, чувствуя, как тепло ее присутствия медленно покидает комнату, оставляя меня наедине со своими мыслями.

Она зачастую спорила с основным руководством о том, что надо быть на шаг впереди, а не ориентироваться на массы. Я стал свидетелем одного такого спора, и сердце мое сжалось от предчувствия перемен.

– Да нам надо развиваться, давайте наберем молодежь, – говорила она, а я уже переживал за себя, ощущая, как зыбко становится мое положение.У нас полный состав труппы, – сухо ответил директор, словно отрезая всякую надежду.

– Я про подростковые спектакли! – воскликнула она с такой страстью, будто достучаться до них было делом жизни и смерти. – Ну, у нас нет ни одной ведущей актрисы!

– А Светлана Викторовна? – возразил директор, пытаясь удержать старый порядок.

– Да она молодец, не спорю, но не в подростковых постановках! Она там маму играть может, но не влюбленную Азозель! Детям же партнера жалко, – с горечью говорила она, представляя, как тускнеют глаза юных зрителей от фальши.

– Что вы хотите? – наконец выдал директор, и в его голосе звучало раздражение.

– Наконец-то вопросы по существу! Давайте наберем экспериментальную группу молодых актеров, поставим постановку, проведем мониторинг и увидим, что получится, – предложила она, вкладывая в каждое слово свою душу.

– Ну, и кто этим займется? – спросил директор, испытывая ее решимость.

– Вот это да, вот это правильный вопрос, – сказала она, оглядев присутствующих, словно ища поддержки. – Что, никто не хочет поработать с молодежью?

– Разрешаем тебе этим заняться, – неожиданно сдался директор, и в его словах чувствовалась ирония.

– Не думала, что вот так все вывернется, – прошептала она, словно очнувшись от транса. – Ну, и отлично! Да уж, правда, инициатива наказуема, – с этими словами она вышла из кабинета, оставив меня наедине со своими тревогами и смутной надеждой.

Глава 10

В один из дней меня пригласили сняться в фильме. Александра, конечно же, меня отпустила, понимая, что в своих постановках она теряет главного героя. Но так же понимала, что мне, как актеру, нужно вернуться в индустрию кино, а не досиживать в театре до пенсии, до которой мне было еще лет двадцать. Она как-то грустно улыбнулась, зная, что это важно для меня.

– Вам скоро понадобится агент, – сказала она, посмотрев на меня поверх листка бумаги, где было официальное приглашение в кино как актера. – Ладно, отпущу вас, – но место пока придержим за вами, – сказала она.

Я чуть не подпрыгнул от радости! Агент? Да я мечтал об этом с тех пор, как впервые увидел себя на экране в школьной постановке «Репки». Кажется, моя звезда снова зажигается! Я уже представлял себя, раздающим автографы, позирующим для обложек журналов и, конечно же, получающим гонорары, которых хватит на покупку небольшого острова.

«Главное, не зазнаться», – промелькнуло в голове. Но тут же было заглушено мыслями о том, как я буду блистать в новом фильме, покоряя сердца миллионов зрителей. В общем, скромность – это не про меня, когда дело касается кино! Вперед, к новым вершинам и роли, которая затмит всех!

Мои съемки закончились, Александра была в театре, и в доме наконец-то воцарился покой и мир. Я работал над фильмом почти девять месяцев. И вот, спустя десять месяцев, я вернулся в свой театр. Зал был открыт, шла репетиция. Она стояла внизу сцены и что-то эмоционально объясняла молодому актеру. Он был чем-то похож на меня, эдакий юный бунтарь с горящими глазами!

«Соберись, пожалуйста! Я в тебя не верю, но сделай так, чтобы поверила! Продави персонажа, продай мне его, сделай так, чтобы я вернулась и посмотрела еще раз!» – говорила она, как всегда, громко и четко. Молодой актер что-то буркнул себе под нос, наверное, проклятия шептал.

«А если ты ничего не можешь, то что тебе здесь делать? Незаменимых у нас нет! На твое место уже готовы попробовать 25 человек!» – отрезала она. Как руководитель труппы, она была требовательна и жестока. Ей некогда было проникать в ранимые души молодых, амбициозных актеров. Она требовала выработки и четкого исполнения указаний. Воспитание отца-военного сказывалось на ней в ее манере руководить и выполнять поставленные задачи. Она словно генерал на поле битвы, только вместо танков – декорации, а вместо солдат – актеры, готовые отдать все ради искусства… или хотя бы не быть уволенными!

Я не стал прерывать репетицию, она этого не любила. Я улыбнулся, вспомнив, как два года назад она пришла к власти и так же меня заставляла делать то, что нужно было ей. И теперь я снимался в кино! Она сильно подняла меня как актера, о котором, казалось бы, забыла киноиндустрия. Я ждал окончания репетиции. Когда она вышла:

– Добрый вечер, – сказал я, не подходя ближе, помня еще, как она зарядила мне в нос, просто испугавшись, что я сзади. Она расплылась в улыбке.

– Привет! – Ну, как вы? – стала расспрашивать она. Я открыл рот, хотел начать говорить.

– Слушайте, а давайте поужинаем, и вы мне все-все расскажете? Я капец как есть хочу, эти молодые таланты пьют мою кровь! – говорила она, держа мою руку и таща меня в буфет. Конечно, это увидели и донесли моей жене, что я за ручку по театру, да с молодой писательницей, шел в буфет. Ну что тут скажешь? Держись, старина! Впереди ужин, полный откровений, и, возможно, гроза дома. Но разве жизнь актера – это не вечный спектакль? Занавес поднимается!

Она слушала мои рассказы о съемочных днях, поедая салат, и в ней как будто работало записывающее устройство. Она хотела знать до малейших деталей о съемках фильма. После ужина в театре я пришел домой, где меня ждал скандал: вместо того, чтобы сразу после съемок явиться домой, я, видите ли, поехал в театр! Близился день премьеры фильма. Закрытый показ для селебрити, и, конечно, я послал приглашение ей, Александре, начальнице театра, которая, в принципе, и втолкнула меня в этот фильм.