КОД: ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Весенний день. Мы лежим на лавке в тюремном дворике. Солнце скользит по лицу. Радик рядом. Я кладу руку под голову и, не размышляя больше, задаю вопрос.

– Радик, если бы у тебя была возможность за месяц достать деньги на лечение матери, ты бы согласился?

Он не открывает глаза.

– Конечно. Даже не задумываясь.

Пауза. Он приподнимается, смотрит на меня:

– Но, если это не связано с убийством или предательством. На такое не пойду. Да и откуда мне найти таких денег?

Он усмехается и снова ложится.

– А если я достану их тебе за две недели, но попрошу об одной услуге?

Он смотрит на меня с легкой иронией.

– Брат, ты не обижайся, но откуда у тебя? За три года тебя тут никто ни разу не навестил. Ни открытки, ни сигареты

– А ты знаешь, за что я сюда попал?

– Ну, разное слышал, говорили, махинации. В камере считают, ты кому-то серьезному дорогу перешел. И, честно, для меня звучит правдоподобно. Ты ведь никогда толком не рассказывал. Молчун, всегда в себе.

Ну как его не любит?! Для меня он всегда был как младший брат. Чистый. Прямой. Такие не предают. Если дали слово – держат.

– Отчасти верно. Я перешел дорогу американским политикам. До этого работал с ними. Искал и передавал им информацию – на чиновников, актеров, бизнесменов, за большие деньги. Очень большие. Я накопил столько, что мог бы обеспечить не только семью, а может, и целый город в Африке.

Радик присвистнул.

– Не, я знал, ты не обычный фрукт. А ты, выходит, экзотика! Знал бы раньше – держал бы спину ровнее. – Он смеется и толкает меня в плечо.

– Не хочешь спросить, в чем услуга?

– Спрашиваю. Что за услуга?

– Мне нужен телефон с интернетом, немного налички и острый нож.

– Хм. Это уже не одна, а три услуги. Телефон – можно. У одного есть. Нож – тоже найдем. У многих он имеется. А вот деньги… Может, мой брат подкинет. Но скажи мне – зачем тебе нож?

– Мне нужно, чтобы ты ранил меня. Глубоко. Но не смертельно. Чтобы меня увезли в городскую больницу. Если я сделаю это сам – не поверят. Должно выглядеть как драка. Что ты не хотел, что жалеешь. Может, даже срока не добавят. Максимум – пару месяцев.

Он молчит. Долго. Потом усмехается. Нервно.

– Я сделаю вид, что не слышал этот бред, и решу, что у тебя с юмором беда.

– А похоже, что я шучу?

– Нет, ты не шутишь. Но я все равно не сделаю. Я дрался то всего пару раз в жизни. А ты говоришь – ножом в живот. Это же абсурд! Ты не сможешь сбежать отсюда. Говорят, те, кто пытались, даже до ворот не добежали. Сиди спокойно. Может, скосят срок.

– Я думал, ты хочешь спасти свою мать. Ты уверен, что у нее все не хуже, чем говорят? Ты знаешь, выдержит ли она еще год? Ты не боишься выйти, когда уже будет поздно?

Он молчит. И я молчу.

Ответ уже где-то между нами.

Через неделю подошел ко мне в столовой.

– Брат сможет перевести только двадцать тысяч, – сказал он тихо. – Телефон будет завтра. И… – он замолчал, будто сомневался, стоит ли продолжать. – Нож тоже. Только не попадись, прошу. И не бросай мою мать.

Я ничего не сказал. Только кивнул.

Самой сложной частью плана было не достать нож и деньги. Самым важным было связаться с Дао.

С момента моего ареста я не предпринял ни одной попытки выйти на него.

Во-первых – стыдно. Во-вторых – небезопасно. Могли вычислить.

Но у любого уважающего себя хакера есть одна почта. Настоящая. Личная. О которой знают единицы.

Scorpion – так называлась его почта.

Если в природе известно двадцать пять видов смертельно опасных скорпионов, то Дао вполне можно было считать двадцать шестым.

Моя почта называлась просто – Wasp. Четыре крыла. Один укус. И всегда – ответ агрессии на агрессию.

Я написал короткое сообщение:

«Это Wasp.

Мне нужна твоя помощь. Я собираюсь сбежать.

20 апреля я буду в центральной больнице №1.

Нужно, чтобы ты отключил камеры 23 и 24 числа.

Это вопрос жизни».

Без подписи. Без пояснений. Отправил. И тут же удалил. Я знал, он не ответит.

Я бы тоже не ответил.

Все было готово. Пару купюр я спрятал в крошечный внутренний карман штанов.

Что касается камер – оставалось верить. Половина успеха зависела от Дао. И если он получил сообщение – он не подведет. По крайней мере, в память о прошлом. Оставался последний фактор – кто меня будет сопровождать.

Подойдет кто угодно. Только бы не Пешков.

Пешков. Человек неприятный до костей. Лицо мясистое, глаза – маленькие, злобные. Лысина – сальная. Он внушал ощущение гиены. Старший офицер. Капитан по безопасности.

Он контролировал все: от тюремных работ до коррупции в этих стенах. Все знали, что он берет взятки, издевается над заключенными. Губернатор тюрьмы знал тоже. Но такие, как Пешков, нужны системе – для устрашения.

Меня он прозвал «сироткой». Никто меня не навещал. Брать с меня было нечего. Вот и придумал себе удовольствие. Но быстро потерял интерес. Унизить беззащитного, а в ответ – тишина. Это наскучивает даже гиене. Кличка прижилась.

Я не знал, сам ли он будет меня сопровождать или приставят кого-то другого. Молился, чтобы не он. Все должно было случиться после прогулки. Одна часть заключенных – во дворе, другая – в камерах. 20 апреля.

С самого утра меня трясло. Я злился на себя. Бесстрашия во мне не было. Но я упорно его вырабатывал. В какой-то момент я сдался. Решил положиться на удачу. И как только наступил решающий момент – вдруг настигло странное спокойствие. Словно где-то внутри прозвучал голос:

«Ты уже на пороге. Не бойся. Что бы ни случилось – случится по воле чего-то большего. Не цепляйся. Просто иди».

Судьба, рок, случай – называй как хочешь. Но я ощутил: теперь все вне моего контроля. И это дало успокоение.

******

Первое, что я ощутил, приходя в себя, – сухость во рту и глухой звон в ушах. Свет больничной лампы резал глаза, словно игла. Голова гудела, будто ее зажали в тиски. Веки открывались с трудом. Я медленно начал осознавать, что нахожусь не в тюремном лазарете. Это – больница.

Палата – белая, безликая, стерильная. Кровать с аппаратурой. Маленький диван у стены. И этот неизменный запах всех больниц мира – кислый, фальшиво-стерильный, будто кто-то безуспешно пытается замаскировать вонь боли и страха. Я смотрел в потолок, как будто это был последний потолок, который я увижу в жизни. Каждая мышца болела. Боль в животе пульсировала, расползаясь горячими волнами.

Картины последних часов вспыхивали, как сполохи. Взгляд Радика – растерянный, полный ужаса. Удар ножом. Крики. Грубый голос Пешкова. Провал в темноту. Попытался нащупать время. Сколько я был без сознания? Сработал ли Дао? Отключил ли камеры? Самое главное – кто меня охраняет сейчас?

Будто по заказу, дверь открылась. В палату вошел молодой парень с кофе. Он даже не посмотрел на меня, просто плюхнулся на диван и уткнулся в журнал.

Облегчение накрыло моментально. Не Пешков. Не тот, кого я опасался. Офицер – молодой, зеленый, неопытный. Видимо, чей-то родственник. Придумали, что я спокойный, тихий заключенный. Никаких проблем. Вот и приставили к «сиротке» дилетанта.

Сейчас главное – не шевелиться. Делать вид, что я все еще в отключке. Пусть думают, что я овощ. Пусть расслабятся. Я пытался удержаться, но провалился обратно в сон.

Очнулся от ощущения чьих-то рук. Надо мной склонилась девушка. Молодая. Она что-то делала с капельницей, сосредоточенно перебирая трубки. Заметив, что я смотрю, сразу улыбнулась – та самая профессиональная, успокаивающая больничная улыбка.

– О! Вы наконец-то пришли в себя! Как вы себя чувствуете? Голова не кружится? – посыпались дежурные вопросы.

– Какое сегодня число? – хрипло выдавил я, преодолевая сухость в горле. Сейчас это было важнее всего.

– Сегодня – она на пару секунд задумалась. – Двадцать второе апреля. Вы были без сознания почти два дня. А теперь как себя чувствуете?

Двадцать второе, значит, завтра – последний шанс. Завтра до обеда. Потом – обратно в тюремный лазарет.

– Паршиво, – ответил я, откидываясь на подушку. – Можно воды? Во рту будто кто-то выжег все.

Она быстро подала стакан с трубочкой. Я сделал несколько глотков. Только сейчас заметил – правая рука прикована к кровати наручником. Ну, кто бы сомневался.

Когда медсестра вышла, я закрыл глаза. Пора было просчитывать дальнейший шаг. Варианты мелькали один за другим, но все упирались в слишком много «если».

Если Дао сработал. Если камеры мертвы. Если повезет с охраной. Если хватит сил подняться вообще.

Решил импровизировать. Но только после того, как рана хоть немного перестанет гореть. Ночью проснулся от голосов. Меняли бинты, проверяли капельницу. Слышал обрывки разговора – врач, медсестра, еще кто-то из санитаров. Ничего важного.

На следующий день – тот же молодой охранник в углу. Пил кофе, листал журнал, скучал. Абсолютно расслаблен. Его никто не учил, что заключенные тоже бывают не такими, как все. К обеду пришел врач с медсестрой. Осмотрел меня, вздохнул и сообщил:

– Пациент стабилен. Завтра к обеду можно выписывать. Дальнейшее лечение – в тюремном медпункте.

«Завтра до обеда» – эта фраза зазвенела в голове, как счетчик времени перед взрывом. И тут впервые за все это время меня захлестнуло сомнение. Смогу ли вообще подняться? Смогу ли выбраться? А выдержит ли тело после ранения? Но мысль об отступлении – уже мертва. Она не существовала. Я убил ее вчера.

Утром врач сменил повязку. Прокапали последнюю дозу. Когда медсестра вставляла иглу в вену, я аккуратно коснулся ее руки, посмотрел в глаза и мягко улыбнулся:

– Можно капельку сильнее обезболивающего? Мне же дорога обратно предстоит. А то дозировка – будто для ребенка.

Она улыбнулась в ответ, чуть смущенно.

– Могу увеличить один миллиграмм. Это максимум на сегодня.

Я молча наблюдал, как капли медленно скользят по трубке, растворяясь в крови.

Сейчас или никогда.

– Слушай – обратился я к конвоиру. – Мне нужно в туалет.

– Потом. Скоро машина будет. На месте сходишь, – лениво отмахнулся он, не отрываясь от журнала.

Нет, приятель. Не потом. Сейчас.

– Серьезно, я не дотерплю. Больно же еще. Это займет всего пару минут.

Я вложил в эти слова все: интонацию, слабость, невинность. Он долго зевал. В конце концов вздохнул, поднялся и неохотно подошел. Освободил одну руку, оставив наручник висеть на запястье. Поддержал меня под локоть, повел в уборную.

Дверь закрыл. Повернулся. Слишком медленно.

Вот она – ошибка. Единственная. И мой шанс.

Я встал. Шаг. Второй. Третий.

Он потянулся за пистолетом. Мгновенно – перехват его руки. Удар локтем в горло. Он закашлялся, согнулся. Второй удар – коленом под ребра. Падая, он попытался кричать, но я мгновенно затолкал в его рот смятый бумажный полотенец, зажав рукой голову. Пару секунд борьбы – и он уже лежит, прижатый к батарее. Быстро – наручники на руку. Вторая – к трубе отопления. Жестко. Насмерть. Сердце билось так, что в ушах гудело. Но я не бежал. Нет. Я двигался быстро, четко, без рывков.

Я уже не в больнице. Я – в решении.

Окно справа. Смотрю – задний двор. Машины скорой. Люди вдалеке. Слева – мусорные баки. Пусто. Именно туда. Прыжок. Три метра вниз. Боль от раны пронзила живот. Повязка сразу пошла красным. Но черная кофта надежно скрывала все лишнее.

Встал. Застыл. Слушал. Тихо. Чисто.

Быстрым шагом пошел влево. Голова крутилась от слабости. Плевать. Главное – двигаться. Парковка. Полупустая. Смена еще не началась. Один выезд – через шлагбаум. Охранник стоит. Своим ходом не выйти. Значит – стать пассажиром. Быстро осматриваю машины. Четыре стоят ближе всего. Пройти через выезд пешком? Даже не вариант. Уйдешь максимум на сто метров – и все.

И тут – словно подсказка судьбы. Молодая девушка с телефоном в руках открывает багажник бордовой Toyota Sienna. Кладет туда большой пакет. Дверь машины остается открытой. Я слушаю ее разговор:

– Мам, я уже несколько раз проверяла. Тихо. Мне кажется, государственная помощь – это сказки. Нам самим придется что-то решать. Да, поеду к Айзе, надо отправить посылку…

Вот он мой шанс. Последний.

Собираю на лице самую мягкую, вежливую улыбку. Сил нет, но натягиваю ее, как маску, – без права на искренность. Подхожу ближе.

– Здравствуйте. Вы не могли бы помочь? У меня колесо спустило, а запаски, к сожалению, нет. Можете подбросить до центра? Там я уже сам, на метро.

Девушка вздрогнула. В теле – мгновенное напряжение. Видно было сразу: не собиралась она никого брать. Ни сегодня, ни вообще. Руки чуть сжались, подбородок застыл. Женщины редко пускают попутчиков. Молодые – почти никогда.

Я считал по глазам. И поспешил опередить:

– Я сержант полиции, Руслан Азимов. Сейчас на больничном. Хожу сюда на перевязки. А сегодня жену внезапно вызвали на работу, а мои сорванцы остались дома – вдвоем. Честно, боюсь, как бы они не устроили потоп. Или что похуже. Мне бы только до метро – дальше сам.

Она медленно выдохнула. Глаза смягчились. Напряжение, как пар, ушло через плечи.

– Конечно, без проблем. Мне как раз по пути, – ответила она, кивнув на пассажирскую дверь

Сработало.

Девушка невольно ловит себя на мысли – голос у него какой-то необычный. Глубокий. Бархатистый. Такой голос – словно обволакивает, будто дорогая ткань, и одновременно настораживает. Всегда были мужчины, чьи голоса действовали на нее сильнее, чем внешность. А тут и голос, и внешность – слишком редкое сочетание.

Этот мужчина был странным. Такой, от которого трудно оторвать взгляд и одновременно возникает внутреннее напряжение. Неуловимое, тревожное.

Четкая линия подбородка, прямой, будто вырезанный лезвием, нос. Плотные губы – такие, в которых читается привычка молчать. Черные волосы, спадающие до линии шеи. Но главное – глаза.

Глаза. Почти черные. Глубокие, как бездонный колодец. Обрамленные густыми, идеальными, словно нарисованными бровями. Легкая небрежная щетина добавляла мужественности. А губы – обычные, чуть полноватые в центре, – сейчас почему-то были бледны. И, пожалуй, именно это выдавало его состояние больше, чем все остальное.

Про себя девушка отметила – она никогда не видела полицейских с такой внешностью. И уж точно не с такими длинными волосами. Наверное, отрастил в отпуске, мелькнула в голове рациональная мысль. Но все равно он выглядел скорее как актер, играющий роль полицейского в каком-нибудь серьезном фильме. Она поймала себя на нелепой мысли – интересно, как он выглядит без фуражки? Волосы растрепаны или уложены?

«Стоп. Женатый. С детьми. Все. Хватит. Не туда мысли, совсем не туда…» – строго одернула она себя и, встряхнув головой, завела двигатель.

Мотор загудел. Машина мягко двинулась с места. Без лишних разговоров они подъехали к шлагбауму. Офицер на посту махнул рукой – проверять ничего не стал. Обычная машина. Молодая девушка за рулем. Мужчина на пассажирском. Все как надо. Никаких подозрений.

Колеса мягко провернулись. Шлагбаум медленно пополз вверх. Секунда – и они выехали. Проехав метров двадцать, Алан мимолетно бросил взгляд в боковое зеркало. В его поле зрения – полицейские машины с включенными мигалками, что с воем неслись в сторону больницы.

Он даже не дышал. Ловил каждую мелочь. Считал машины. Смотрел на траекторию движения. Прокладывал пути отступления, хотя понимал – сейчас все зависит от скорости и удачи.

Охота началась.

Глава 11

Некоторые встречи – словно капкан.

Попал – не выберешься. Даже если капкан сделан не из стали,

а из чьих-то глаз.

К его облегчению, девушка даже не обратила внимания на полицейские машины. Они пронеслись мимо, и только когда их силуэты скрылись из виду, Алан впервые за последние часы позволил себе выдохнуть – по-настоящему.

Машина шла плавно, но слишком медленно для его вкуса. Девушка управляла уверенно, но осторожно – будто балансируя между желанием соблюдать правила и внутренним напряжением, которое с каждой секундой нарастало в салоне.

Живот ныл, а боль пульсировала все сильнее, по коже катился липкий холодный пот, будто тело предупреждало: «Эй, дружок, так долго мы не протянем». И это был тревожный сигнал. Очень тревожный.

Чтобы разрядить неловкую тишину, которая висела между ними, девушка первой заговорила:

– Кстати, меня зовут Мари. Я работаю медсестрой в той самой больнице, – сказала она, слегка приподняв уголок губ в вежливой улыбке.

Алан удивленно перевел взгляд с дороги на нее. Мягкий поворот головы, аккуратный изгиб шеи, пальцы, ловко сжимающие руль. Толстый хвост на макушке. Почему-то он не ожидал, что у нее вообще есть имя. Будто в машину впустила не девушка, а безликая функция. И тут вдруг – «работаю»?

– Всерьез? – вскинул брови он. – Честно сказать, вы больше похожи на… максимум на студентку первого курса.

Она засмеялась – легко, без защиты.

– Ага, это я слышу почти каждый день. Мини-комплектация, – ответила она с полуиронией. – Иногда говорят, что меня легко потерять в супермаркете между рядами.

Ее смех – легкий, теплый – неожиданно пробрал его куда-то под ребра. Взгляд задержался на ней чуть дольше, чем позволено правилами приличия. Зеленые глаза. Почти янтарные. Какой же он дурак! Даже не заметил, что на ней медицинская одежда.

– Сколько вам лет? – спросил он, прежде чем успел отловить этот вопрос на подлете. И тут же мысленно выругался.

Но девушка не обиделась. Наоборот – хитро улыбнулась, чуть покосившись в его сторону:

– Целых двадцать четыре. Уже официально.

– Ни хрена себе – выдохнул Алан и тут же отвернулся к окну. Кажется, на воле ему продеться заново учиться разговаривать с девушками, если, конечно, до этого его не поймают. – То есть, простите. Я хотел сказать – вы выглядите младше. Намного младше.

Она снова легко рассмеялась.

– Прощаю. Но замечу: «намного младше» – это почти как «девочка». Между прочим, я умею завязывать бинты, ставить капельницы и даже выслушивать нытье пациентов без нервных срывов. Так что да. Осознанные двадцать четыре.

Алан качнул головой, делая мысленную пометку: осознанные. С характером.

– Убедительно, – кивнул он. – Осознанные двадцать четыре.

– А вам сколько? – спросила она в ответ, мельком взглянув.

Он хмыкнул, чуть сощурившись:

– На вид? После вчерашнего – все сорок.

– Вы многослойный, – улыбнулась она, будто читает его между строк. – Знаете, есть такие люди – внешне простые, но как луковица. Слой за слоем. И неизвестно, что там в середине.

Ее голос был странно теплым. Почти как будто они ехали не два незнакомца, а старые друзья. Или – кто знает – кто-то больше.

И вдруг телефон. Резкий, пронзительный звонок разрезал уютную тишину.

******

– Да, слушаю, Ирина Дмитриевна, – ответила она.

– Мариш, ты уже ушла? Ты даже не представляешь, что тут творится! – заведующая говорила на вздохе, почти в панике.

– Уже в пути. Что случилось? – голос ее был мягким, но с осторожностью. Внутри проскользнуло нехорошее предчувствие.

– Случилось?! Помнишь того уголовника с ножевым ранением из экстренного отделения? Так вот – он сбежал! Прямо из палаты, представляешь? Всех подняли на уши. В больнице паника.

Сердце Мари застучало громче. Глаза сами почему-то скользнули вбок – на пассажирское сиденье. На него. На руку, сжимающую бок. На кровь.

– А камеры? Должны же были что-то зафиксировать? – машинально спросила она.

– Вот в том-то и беда! Камеры два дня как не работают! Ни одна. Даже уличные. Никто не понимает, что случилось. Как будто, как будто кто-то намеренно все отключил. А ведь этот тип был в здании! И надо было этому в нашей больнице случиться!

– Сколько прошло с момента побега? – голос Мари стал ровным. Слишком ровным. Ложная стабильность.

– Пятнадцать, может, двадцать минут. Но с такой раной он далеко не уйдет. Альберт Германович говорит – физически нереально. Но факт – его нет. Исчез! – заведующая почти срывалась.

Каждое ее слово било током. Пятнадцать-двадцать минут. Именно столько он сидел рядом. На расстоянии вытянутой руки.

– А какая рана? – тихо выдохнула она, почти не слыша свой голос.

– Ножевая. В живот вроде.

Холод. Настоящий. Ледяной. Непробиваемый. По позвоночнику, по коже, по венам. В голове металось: «Нет, это не он. Не может быть. Не может быть».

Она поворачивает голову. Медленно. Очень медленно. На него. На его руки. На его бок. На темное пятно, расплывающееся под ладонью. На его лицо. И понимает: все. Ошибки быть не может.

Сначала – онемение. Даже не страх, нет. Что-то глухое, похожее на удар изнутри. Как будто кто-то выдернул воздух из машины, оставив только ее и тишину, натянутую как струна. Спокойствие, которое раньше казалось привлекательным. Уверенным. А теперь – странным, пугающе хладнокровным.

«Беглый преступник».

– Я бы на твоем месте не дергался, – спокойно говорит он, направляя пистолет в области таза.

Она застывает. Глаза – огромные, блестящие. Подбородок дрожит. Слезы подступают, но еще не падают. Губы чуть раскрыты. Пытается дышать. Пытается думать. Но мир резко сужается – до его лица и холодного ствола.

– Пожалуйста… возьмите машину… деньги… что угодно… только отпустите меня, – выдавливает она. Голос почти не ее. Тонкий, стеклянный.

Алан опускает глаза. Сжимает зубы. Говорит ровно, почти безэмоционально:

– Избавь меня от своего нытья. Я не собираюсь причинять тебе вред. Не собирался и раньше. Просто ты оказалась не в то время и не в том месте. Мне нужно выбраться. И ты мне поможешь.

Мари дрожит. Но слушает. Слушает – значит, есть шанс. Он тянется к ее телефону, забирает. Контроль. Нужно дать понять: ситуация под контролем.

– Ты просто едешь. Поняла? До определенного момента. Потом – свободна. Расход. Все просто, ты и твоя машина – только средство. Пара часов – и я исчезну. Все, что от тебя требуется: вести машину и не паниковать. Я скажу тебе, когда остановиться.

Мы едем около двадцати минут, ей страшно. Я вижу, как она старается держаться. А еще – пытается тянуть время. Сбавляет, потом резко жмет газ. Будто мотор глохнет. Но нет. Это она играет. Специально водит так, чтоб кто-то обратил внимание. А все-таки из всех, кто мне мог попасться, она не самый плохой выбор, думаю про себя. Но, как говорится, не спеши с выводами.

– Не делай глупостей. Пожалей себя, просто дай газу – предупреждаю. Спокойно. Но с нажимом.

Она кивает. Но он видит, как плечи дрожат. Видит, как сжаты ее пальцы на руле – до белых костяшек. Видит, как борются в ней страх и бешенство.

А потом, потом она ломается.

– Я просто ехала домой! – срывается она. – Я просто хотела позавтракать, выспаться! А теперь я здесь! С твоими чертовыми угрозами!

– Угрозы перестанут ими быть, как только ты дашь газу.

Гнев. Чистый. Обжигающий. Он сильнее страха.

Машина срывается. Скорость сто. Сто двадцать. Сто сорок. Алан хватается за поручень.

– Сбавь скорость! Сейчас же!

– Хотел быстро?! Получай! – она срывается. С плеча скидывает его руку. – Ты же этого хотел! Быстрее моя старушка не может! Наслаждайся заказом!

Впереди – мост. Мокрый асфальт блестит, как зеркало.

– Тормози! Лужи! Дура! – кричит.

Поздно. Машину подбрасывает. Скользит. Несет. Поворот. Звук. Падение.

Мы оба летим в воду.

Глава 12

В будущем мы обязательно будем спрошены за собственную трусость.

За поиск всеобщего одобрения.

С самого детства мне казалось, что я – особенная.

Это ощущение не было навязано родителями, друзьями или окружением. Оно пришло изнутри. Не из-за самовлюбленности или завышенной самооценки – просто так.

Разумеется, я делала шаги, прикладывала усилия, вкладывала душу, как и многие из нас. Мне нравится чувство собственной ценности. Но оно не досталось мне даром. Его не прививают с рождения, его не передают по наследству. Его не подарит ни один человек. К нему приходят сами. Тихо. Без логики. Люди годами собирают себя, как мозаики. Кто-то – гадает на таро, кто-то – блуждает в чужих мирах, зависимостях. Но, я уверена: любовь к себе приходит лишь тогда, когда тебе по-настоящему комфортно наедине с собой. Когда ты находишь себя – в моменте. Или теряешь в моменте. Все зависит от точки входа.

Но со временем жизнь неизбежно окунает тебя в холодную воду. Ледяную, шокирующую. Смывает пыль с твоей уверенности. Человечество научилось многому: создало атомную бомбу, интернет, отправило спутники в космос, – но никто так и не разгадал душу человека. Этот великий вопрос требует слишком глубокого погружения. А погружение – дело нелегкое. Пусть этим и занимаются философы.