Эльфские бредни

Через пару дней начались сны.

В первом я был в чужой квартире – тёплой, старомодной, с узким коридором и абажуром над круглым столом. Я пил кофе из фарфоровой чашки с золотой каёмкой. Мелкий узор царапал губы. За окном шёл дождь, и в отражении стекла я видел женщину, проходящую за моей спиной. Я не оборачивался. Не нужно было. Я знал, как она любит, как пахнут её волосы, как звучит её смех, когда я щекочу её под рёбрами. Я чувствовал – это моя женщина. Только я никогда её не встречал.

Я проснулся в слезах. Не от страха – от чувства утраты, слишком осязаемого, чтобы быть просто сном. Это не было похоже на воспоминание. Это и было воспоминание. Моё тело скучало. Кожа, нос, нёбо – всё знало её. Только разум – нет.

Утром я снова посмотрел на ноготь. Он подрос. Миллиметра на два. Кожа вокруг стала светлее, натянулась. Я почти записался к дерматологу, но отложил. Не из-за сомнений в ногте. В себе. Всё происходящее вызывало не панику, а другое – стыд. Как будто я обнаружил в себе чужую вещь, которой пользовался раньше, но забыл, что она моя.

Через неделю я всё-таки пошёл в клинику. Запах антисептика, стеклянные глаза пациентов, очередь, в которой каждый пытался избежать чужого взгляда. Молодой врач, с кожей, которая ещё не знает усталости, слушала молча. Я спустил штаны. Показал.

Она молчала слишком долго. Потом спросила:

– Вы когда-нибудь замечали это раньше?

– Нет. Появилось недели две назад.

– И… вы уверены, что раньше его не было?

– Уверен.

Она улыбнулась сухо, записала что-то в карточку.

– Это может быть врождённой структурой. Эмбриональный рецидив. Иногда при сильном стрессе такие вещи активизируются.

– Но он выглядит…

– Старо? – она кивнула. – Да. Именно поэтому нужна биопсия. И генетический анализ.

Уже по дороге домой мне стало не по себе. Это был не страх. Странное понимание: я не хочу, чтобы он исчез. Этот ноготь. Этот знак. Я привык к нему, как к старому, едва заметному шраму, который трогаешь в минуты тревоги. Как к тихому указателю на что-то забытое.

Вечером зуд вернулся. Я лёг и закрыл глаза. И вдруг понял, что жду – жду, что этой ночью я снова увижу её. А утром… возможно, найду на своём теле что-то ещё.

Часть 2

Результаты пришли на девятый день. Электронный конверт, сухой, безучастный, как всё, что исходит от медицинских протоколов.

Сначала я листал глазами по диагонали – термины, проценты, структура тканей. Пока взгляд не зацепился за строку, выделенную синим:

«Аномальные включения в микротканевом генофонде.

Обнаружены фрагментарные ДНК-структуры, не соответствующие основному генотипу пациента»

Я перечитал ещё раз. Потом ещё. Смысл ускользал, как вода сквозь пальцы. Но сквозь пелену непонимания проступала одна мысль: во мне есть что-то. Что-то чужое.

Я позвонил врачу. Попал не сразу – в трубке щёлкали соединения, чужие голоса. Наконец заговорил мужчина с ровным, уставшим тембром.

– Это ошибка? – спросил я.

Он замолчал на вдохе, словно примеряя ответ.

– Нет. Мы проверили трижды. У вас присутствуют следы микрогенетических включений. Мы называем это… теневой химеризм. Это редкое явление. Иногда встречается у женщин после родов или у людей с трансплантатами. Но в вашей истории болезни этого нет.

– И это значит?..

– Формально: ваш организм носит в себе генетические следы другого человека. Не в крови и не в коже. В глубже. В памяти клеток. Понимаете? Как будто ваше тело когда-то было частью другого тела, а потом… забыло. Но не до конца.

Я отключился, так и держа телефон в руке. Экран потух.

Тишина в комнате отдавала пустотой. Как в куске времени, отрезанном от всего остального, где ничему не положено происходить. Я дышал, но не чувствовал дыхания. Воздух проходил сквозь меня – не мой, не для меня. Просто работа лёгких.

В ту ночь я не спал. Лежал, слушая, как за стеной часы мерно отсчитывают чужое время. И мне казалось, что с каждым ударом стрелок во мне шевелится что-то… вспоминая.

Я помню, как стоял на кухне, заваривал чай – и вдруг понял, что держу ложку не той рукой.

Я всегда был левшой. Всегда. Но правая двигалась уверенно, без неловкости, будто делала это всю жизнь. Ложка размешивала чай по часовой стрелке, легко и ритмично, как будто в запястье был встроен невидимый метроном.

Потом стало хуже.

Я вышел на улицу – и ноги сами выбрали направление. Не туда, куда я шёл обычно. Я даже не пытался остановиться – тело двигалось так целенаправленно, что сопротивляться казалось… глупо.

Поворот, ещё поворот, шаги до пешеходного перехода – я знал их количество заранее. Я знал, что за углом будет магазин с зелёной вывеской. И он был.

Внутри я шёл к прилавку, не глядя по сторонам, точно помня, где лежат сигареты. И – знал кассира. Женщину лет шестидесяти, с морщинами, похожими на тонкие карандашные штрихи. Она подняла глаза, и в них мелькнуло что-то вроде знакомое. Она узнала меня.

– Привет, Ларс, – сказала она. Имя ударило меня, как электрический разряд.

Я не ответил. Просто смотрел на неё, и чувствовал, как холод расползается по затылку, к шее, к плечам.

Ларс. Меня зовут не так. Никогда не звали так. Но тело – отозвалось. Где-то глубоко под кожей, в мышцах, словно открылась дверь, и внутрь впрыснули тепло. Не ласковое – щемящее. Имя, знакомое не разуму, а сухожилиям, позвоночнику, положению кистей в покое.

Я вышел из магазина, ничего не купив. Сердце колотилось так, будто я только что бежал, скрываясь от погони. Я сел на скамейку, закрыл глаза.

И тогда – вспышка. Не сон, не фантазия, не игра воображения.

Она кладёт ладонь мне на шею, чуть ниже уха. Другая рука медленно, почти ритуально, гладит мои волосы. Лёгкое, но уверенное движение – так успокаивают ребёнка, которого укачивали уже тысячу раз.

Я знал этот запах: корица и табак. Я знал, как она теребит цепочку на шее, когда волнуется. Я знал, что эта женщина была моей матерью. И при этом я знал, что никогда в жизни её не видел.

Часть 3

В тот вечер я поймал себя на том, что стою у зеркала и не узнаю своё лицо.

Черты – мои. Щетина, волосы, морщина у левого глаза – всё, как всегда. Но взгляд… взгляд был другим. Не испуганным, не грустным, не пустым. Он был уверенным.

А я – нет.

Я напряг мышцы, будто пытался заставить лицо откликнуться, но оно не слушалось. Каждое движение казалось заимствованным. Я говорил, двигался, моргал – а отражение… опережало меня. Легкий, едва уловимый разрыв во времени: моргнул я – моргнуло оно; до меня. На долю секунды. Достаточно, чтобы я почувствовал, что зеркальное «я» живет своим ритмом, своей памятью.

Я резко отшатнулся. Спина ударилась о косяк, вдох резанул лёгкие. Пот стекал по рёбрам, и комната будто дышала вместе со мной – слишком громко, слишком глубоко, с оттенком чужой силы. Каждое эхо дыхания отдавалось в груди, словно кто-то внутри меня повторял его точь-в-точь, только старше, опытнее.

На кухне раздался щелчок. Закипел чайник. Я не включал его.

Позже, уже ночью, я спустился в подвал – курить. Я не курю уже десять лет. Но сегодня рука сама потянулась к карману старого пиджака, что висел на вешалке с тех пор, как умер отец. Там лежала пачка. Не новая, пожелтевшая, чуть влажная. Marlboro.

Я закурил. Вкус разорвал память на части – не мою, но живую во мне. Горький, тёплый, знакомый до боли. В глаза потемнело. Никотин, воспоминание, чужое и родное одновременно, прожигающее внутренние стены. Я затягивался снова. Слёзы жгли щёки.

Я не знал, чьи они.

Я проснулся посреди ночи в полном недоумении.

Всё было моё – кровать, окно, щель в шторе, трещина на потолке. Но я лежал, как постоялец в гостинице: ровно, аккуратно, в чужом теле.

Я пошевелил пальцами – они двигались. Встал – ноги слушались. Но когда пошёл в ванную, каждое движение казалось… воспоминанием. Не сделанным, а повторённым по инструкции, оставленной кем-то ещё.

В зеркале я увидел себя. Слишком себя.

Не просто знакомо – точно. Так, как бывает в старых фотографиях, где смотришь на себя и знаешь, что это ты, но чувствуешь: это был другой человек.

И вдруг я заговорил:

– Где ты был?

Голос – мой. Слова – мои.

Интонация – чужая. Густая, с паузой после «где», как у человека, который часто произносил это в ссоре.

Я замер. Попробовал ещё раз:

– Где ты был?

Та же пауза. Та же тяжесть на «был». В слове был металлический привкус упрёка, и мне было ясно: смысл мне не принадлежал. Я повторял чужую привычку.

Я стал читать вслух всё подряд – буклет из аптеки, магнит с меню пиццерии. Голос звучал быстрее, резче, с ударениями, которые были не моими. Язык, губы, горло – всё двигалось по чужим маршрутам.

Позже, в метро, я поймал себя на том, что читаю газету задом наперёд. Не слова – смыслы. Сначала последняя строка, потом вверх, потом середина. И я всё понимал. Мозг выстраивал новый порядок. Или возвращал старый.

Я возвращался не домой – а в место, которое когда-то было моим. Я ел еду, вкус которой был в теле, но не в памяти. Каждый шаг казался пройденным уже однажды.

Я заметил новые шрамы утром, вытираясь после душа.

Один – над ключицей, как след от укола, но глубже. Второй – на животе, тонкий, полумесяцем, как от старого ножа. Оба выглядели так, будто им лет двадцать. Не свежие. Не воспалённые. Уместные.

Я смотрел на них без удивления. Чувствовал только странное облегчение – словно картина наконец стала полной. Эти шрамы завершали тело. Доделывали его до того, кем оно было до меня.

Я набрал номер бывшей. Не знаю, зачем. Просто… хотел услышать голос, напомнить себе, что я всё ещё здесь, что я всё ещё я.

Она сняла трубку.

– Алло?

Я не узнал её. Ни тембра, ни ритма, ни дыхания. Будто язык у неё был другой. Или это у меня изменилась настройка слуха.

– Это я, – сказал я. – Я, наверное, не должен был звонить…

– Кто это?

– Не узнала?

Пауза. Холодная, как лезвие.

– Извините, вы ошиблись номером.

Гудки. Я проверил – номер верный. Я знал его наизусть, как таблицу умножения. Звонил сотни раз. Но она меня не узнала. Не потому что хотела забыть. Потому что я действительно – уже не тот.

Я пытался отвлечься. Работать, смотреть сериалы, листать телефон. Но лица расплывались, а сюжеты были… слишком знакомыми. Я знал, кто умрёт в следующей серии, когда герой поднимет руку, на какой секунде фонарный столб появится в кадре. Не потому что читал спойлеры. Потому что уже видел. Это был не дар. Это была память.Не моя.

Я перестал есть. Не специально. Просто тело больше не просило. Вода ещё шла, но еда казалась лишней.

Я вдохнул запах лука – и по позвоночнику пробежала детская дрожь. Я был мальчишкой лет пяти, выгребал кусочки лука из супа, прятал под скатерть, а мать – не моя, другая, но абсолютно реальная – ругала меня. Я ненавидел лук. И только сейчас узнал, что ненавижу.

Часть 4

Я терял слова. Не путал, не забывал – именно терял.

Они уходили, как люди, которые выходят из комнаты и больше не возвращаются. Я тянулся за ними в пустоту, а там – только тишина. В разговоре вдруг понимал: я не знаю, как называется этот предмет. Или цвет. Или чувство. Вместо «неприятно» хотелось сказать… остро, будто это можно уколоть. Вместо «страшно» – коротко, как обрезанный провод. Я чувствовал, как язык ищет привычные синонимы, но находит какие-то другие категории, чужую систему координат. Я больше не думал словами. Я думал ощущениями, вспышками вкусов, температурой воздуха, весом взгляда. Как будто учился говорить заново – или, наоборот, возвращался к забытому способу речи, старше всех моих жизней.

Однажды утром я проснулся и не мог вспомнить, как зовут отца.

Я видел его лицо, знал запах его пены для бритья, помнил, как он щурился, когда читал, и его любимую фразу про лентяев. Но имя – исчезло. На его месте в голове всплыло другое: Харальд. Я никогда не знал никого по имени Харальд. Но вместе с этим именем пришло ощущение, тёплое и плотное, как шерстяное одеяло. Безопасность. Уверенность. Как будто этот человек читал мне книги перед сном, укрывал, закрывая окно, когда задувал ветер. Я знал, что он носил очки. Я слышал его акцент. И он называл меня… Ларс. Не вслух – внутри. Как имя, которое он повторял много лет, пока оно не стало частью дыхания.

Вечером я открыл шкаф и нащупал пальто, которого, казалось, никогда там не было. Грубая военная ткань, пуговицы с потёртыми краями. Оно висело на плечиках, как на посту. Я не помнил, чтобы покупал его. Оно было велико – и всё же, когда я надел его, оно село так, будто помнило моё тело лучше, чем я сам. Внутренний карман был тёплым, согретым, как ладонь. В нём – пожелтевшая фотография с трещинами по углам. Мужчина. Женщина. Девочка лет шести. Все улыбаются. Мужчина – это я. Только старше. С другим взглядом – тяжёлым, уставшим, с оттенком человека, который уже прожил не одну жизнь.

В субботу я начал разбирать шкаф. Это было не нужно – просто руки, как-то сами полезли в старый отсек под одеждой, туда, где вещи годами лежали неподвижным грузом. Я отодвинул стопку книг и нашёл папку. Плотную, с замком. Не мою. Я никогда не держал документы в шкафу, не пользовался скобами, не копил лишние папки. Я педант. А эта – чужая. Но пыль на ней казалась… родной, как если бы я сам её оставил.

Внутри лежало удостоверение личности. Пластик выцвел, края чуть растрескались, как у старых фотографий.

Имя: Ларс Хеннинг.

Год рождения – 1948.

Место рождения – Фленсбург, Германия.

Я сидел с документом в руках и чувствовал дрожь в пальцах. Я знал Фленсбург. Помнил вокзал и короткую лестницу у выхода. Знал запах мокрого камня и сырого металла поручней. Мог вспомнить автобусную остановку возле киоска, где продавали дешёвый табак. Я знал, каким там бывает воздух в ноябре – вязким, с привкусом соли от Балтийского моря.

Под удостоверением лежала ещё одна фотография. Та же семья, что на снимке из пальто. Та же девочка. Та же женщина. И письмо.

Пожелтевшая бумага, машинописный текст, буквы чуть смазаны, как от старой ленты:

Ларс, ты оставил нам всё. Мы не знали, где тебя искать. Мы не уверены, кем ты стал. Но если ты это читаешь – ты вернулся. Мы прощаем. Но мы не ждём.

Подпись: Аделин.

Я не знал, кто она. Но сердце сжалось, как при встрече с человеком, которого потерял, когда был слишком мал, чтобы понимать, что такое потеря. Это чувство было не моим – но жгло, как старый ожог.

Часть 5

Я нашёл дом через неделю.

В официальных списках недвижимости он значился как снесённый много лет назад. Но координаты в письме говорили иное.

Я ехал туда не по карте – по памяти, впаянной в кости. Я знал, когда повернуть, где на мостовой треснувшая плитка, за которую цепляется каблук, и какой запах встречает в подворотне возле аптеки – смесь йода и сырости.