Эльфские бредни

Дмитрий Золотарев

Эльфские бредни

Прелюдия

Дементир вглядывался в пляшущие огоньки в кронах деревьев. Как обычно, он пришёл первым – задолго до остальных. Молодой эльф был из тех, кто раз за разом берёт на себя лишнее, даже не задумываясь. Не потому, что был глуп – вовсе нет. Просто он пока не умел иначе. Его родители, простые лесные эльфы, всю жизнь приносили себя в жертву ради других, и он невольно перенял их привычку.

Он уже успел смастерить кострище, предварительно исписав толстые ветки рунами – чтобы не прогорели. Собрал хвороста с запасом, поправил брёвна, на которых позднее должны будут уместиться ещё девять участников неглавного клуба любителей страшных историй.

Перед тем как обложить костёр кругом камней, Дементир опустился на одно из брёвен. Времени было в избытке. Где-то вдали звенел смех – он сливался с шелестом листвы и становился частью лесной мелодии, знакомой лишь тем, кто здесь вырос.

Позади раздались неуверенные шаги, нарушая устоявшуюся тишину.

Патриция, – догадался Дементир. Если бы он был хоть немного эгоистом, она без труда заняла бы его место – место негласного страдальца.

– Я слышу, – бросил он сухо, не оборачиваясь.

– Болван, – раздалось раздражённо.

Девушка перешагнула через бревно и села рядом.

– Красиво, правда? – кивнула она на мерцающие огоньки вдалеке.

– Ага. Пока не вьются возле ушей и не едят.

– Умеешь ты всё испортить.

– Я – погонщик, – ответил Дементир, поднимаясь. – Моя задача – кормить их и следить, чтобы были сыты. Ни то, ни другое приятным не назовёшь.

– Знаю, – тихо сказала Патриция. – Чем помочь?

– Разложи камни, – кивнул он. – А я займусь едой.

– Много принёс?

– На пару ночей хватит.

Девушка ловко взялась за дело. Дементир достал из сумки деревянную шкатулку, отошёл немного в сторону. Взял длинную палку и ткнул в замок. Безрезультатно. Попробовал снова. Потом ещё. Замок никак не поддавался.

Он шагнул ближе. Очередная попытка – и шкатулка хрустнула, начала расти, покрываться трещинами… и наконец распалась на сотни осколков. Внутри лежали несколько уже разделанных кабаньих туш – свежих, готовых к готовке.

– А я вовремя, – послышался знакомый голос, сопровождаемый металлическим звоном.

Рикор. Озорной мальчишка, сын алхимика. Он притащил казан и тюк добротной травы – из неё обычно варили сладкий напиток, напоминающий людской чай. Особенно его любила Патриция.

– Чем помочь? – спросил он, обращаясь сразу к обоим.

– Я уже закончила, – отозвалась девушка.

– Я тоже, – отозвался Дементир.

– А водную сферу кто-нибудь прихватил? – Рикор хлопал себя по карманам, но при этом смотрел только на Дементира. Патриция, как обычно, пришла налегке из-за долгой дороги.

– Посмотри в сумке. Кажется, я брал.

– Ах ты мой спаситель! – рассмеялся Рикор. Порывшись в сумке, он вытащил бледно-синюю сферу, ударил ею о край казана, и та раскрылась, словно яйцо. Вода хлынула внутрь. Наполнив котёл, Рикор закрыл сферу, и трещина на ней мгновенно затянулась.

Вода уже начала закипать, когда к ним присоединились двое: Дзирт и Рагот – близнецы, будущие солдаты королевского полка, а пока – два беззаботных бездельника.

– Белор Ат, – поприветствовал Дзирт.

– И тебе доброго вечера, – отозвалась Патриция.

– Давно вы тут? – поинтересовался Рагот, заглядывая в казан.

– Пару часов, – ответил Дементир, протягивая Рикору кусок сочного мяса.

За деревьями послышался весёлый гам – это были Дэк и Суфа, помолвленные с младенчества. К счастью, они действительно подходили друг другу – на радость и себе, и родителям.

Вслед за ними пришёл Гарет – сын охотника из людской деревни. За спиной он нёс мешок с овощами. Все оживились, когда он скинул его на землю и стал выкладывать содержимое.

Почти сразу за ним из-за дерева выскочила Грида и повисла у него на шее.

Когда все заняли свои места, и костёр разгорелся, в дыму от сытной пищи и под светом полной луны оставалось лишь дождаться последнего.

Или… нет.

Дементир заметил неестественно примятую траву на пустующем месте. Он слегка повернул голову, сунул руку в мешок с овощами, нащупал помидор – и метнул в пустоту. Овощ расплющился и повис в воздухе.

– Ну можно же было просто попросить, – раздался жалобный голос.

Из невидимой завесы вышел Тифон – сын потомственного убийцы и будущий глава своего рода.

– Новый камзол, – проворчал он, стряхивая остатки снаряда.

– Эй, Дементир, – позвал его Дэк. – Дементир! – повторил он, заметив, что тот не отзывается.

Молодой эльф смотрел куда-то вдаль. Остальные переглянулись, пытаясь понять, на что он уставился. И тогда увидели: над деревьями к ним приближался огонёк.

Он летел всё ближе, пока не пронёсся прямо над кострищем, описал круг и замер в воздухе. Звонкий смех нарушил тишину. Маленькое существо зависло, хлопая крылышками и прикрывая рот, словно сдерживая смех.

Пикси. Она приземлилась на плечо Дементира. Остальные с удивлением переглянулись.

– Всё в порядке, – заверил их юный эльф.

– Я знаю правила, – отозвалась малышка. – Уважать рассказчика. Не мешать. Не спать. И никому не говорить о встрече.

– Ну раз так, – сказал Дэк, – кто начнёт?

Все замялись. Кто-то уставился в костёр, кто-то – в небо.

– Давайте как обычно, – улыбнулся Дементир. – Первым рассказывает тот, кто пришёл последним.

История первая: Бледный

Было за полночь, и Анрил почти проиграл в схватке со сном.

Сторожка тонула в душной тишине, факел чадил, лениво потрескивая, вонзая в сумрак слабые язычки коптящего света. За воротами раскинулась тьма – густая, вязкая, как смола. Бездонная, как пасть забытого богами чудовища.

Ночь шла своим чередом: усталость, сон на посту, ничем не примечательная смена, которая…

…раз и навсегда перечеркнулась одним звуком.

Глухой, тяжёлый удар. Так стучат, когда не просят, а требуют. Когда уверены в своём праве. Анрил вздрогнул. Сердце рванулось, как зверёк в ловушке.

– Промолчу… – прошептал он, сглатывая, – может, уйдёт.

Второй удар. Сильнее.

Гул прокатился по дереву, как раскат грома, напоминая колокольный звон по усопшему. Он медлил. Внутренний голос – резкий, дрожащий – молил: не подходи. Но ноги уже не слушались.

Он шагнул к створке, но не открыл смотровую. Слишком хорошо помнил, чем это закончилось для Дорса: тот даже не успел вскрикнуть, когда из такой щели ему вогнали болт прямо в лоб. Без слов. Без предупреждения.

– Кто там? – спросил он, прижимаясь ухом к тёсаному дереву.

Тишина. Вязкая, давящая. В которой что-то затаилось. Ждёт. Слушает.

– Кто?! – голос сорвался, прозвучал грубее, чем он хотел. Громче. Почти вызов. Почти мольба.

Ответ раздался негромко, но слова будто прошли сквозь толщу веков, будто говорил не человек, а нечто чуждое, отдалённое – без возраста, без эмоций:

– Я Кисар. Погонщик из ордена Бледных. По воле короля я и братья мои имеем право прохода в любой город и деревню. Открой. Или я выбью ворота.

Анрил почувствовал, как во рту пересохло, язык стал шероховатым, как песок.

– Бледный… – выдохнул он.

В памяти всплыли слухи. Жёлтые глаза – у обычных. Алые – у мастеров. А если темнее… то уж лучше не знать.

Он сглотнул страх, вдохнул глубже, как перед прыжком в ледяную воду. Сам просился в ночную смену – «тише будет». Вот и тишина. Вот и спокойствие.

Он поднял руку. Потянулся к засову. Дерево отозвалось скрипом. Щель между створками расползлась, будто разверзлась рана. И в ней – глаза. Два алых угля. Без век. Без сострадания. Без всякого живого света.

Анрил отшатнулся, резко захлопнул створку и бросился к маховику. Пальцы едва не соскользнули – рычаг поддался, с неохотой заскрежетал.

Механизм внутри ворчал, как зверь в клетке. Засов – толстая сердцевина железного дерева – поднялся. Он толкнул воротину. Та открылась с усилием, словно и сама не хотела.

Перед ним стоял всадник. Высокий. Неподвижный. На нём был плащ, капюшон скрывал лицо. Но глаза… глаза не скрывались. Взгляд – как игла, как яд. Пронзал насквозь.

– На коне не пройдёте, – прохрипел Анрил, едва заставив себя говорить.

Всадник ничего не ответил. Молча спешился. Провёл рукой по холке лошади – легко, как будто сдирал покрывало. Лошадь всхрапнула. Встала на дыбы. И – исчезла. Как мимолётный сон. Как иллюзия. Как призрак.

В руке у него остался лошадиный череп. Цельнометаллический. Он сверкнул в свете факела, будто усмехнулся.

– За рычаг, – бросил всадник. Анрил подчинился.

Они закрыли ворота вместе. Скрежет. Удар. Щелчок. Механизм лёг на место.

Сердце у Анрила колотилось в горле – он чувствовал каждый его удар в висках.

– Если… если ищете, где остановиться… – начал он, дрожащим голосом, – таверна прямо по тропе. Её… слышно… там ещё гуляют.

– Спасибо, – сказал Кисар. Сухо. Без выражения. Как будто слова – лишь вежливость, не нужная никому, кроме людей.

Он направился вглубь деревни. Пыль цеплялась за сапоги и низ плаща.

Она была везде – в складках ткани, в шрамах земли. Дожди обходили эти края стороной, будто сами сторонились мёртвого леса, а ветер только поднимал из земли мутные облака праха и уносил их вдаль.

С обеих сторон дороги темнел лес – уродливый, как ожог.

Обугленные деревья тянулись вверх, словно вырванные из земли руки, голые, скрюченные, – будто сама земля пыталась изгнать их наружу, не выдерживая этой гнили. Но деревня жила.

Дальше, у самой реки, стояла лесопилка. Бревна сплавляли по течению, и, несмотря на чёрный лес, река оставалась чистой – светлой жилой среди гнили. Этого хватало. Чтобы жить. Чтобы не умереть.

А тем, кого такая жизнь не устраивала… куда идти?

«За лучшей долей?»

Туда, где гниют на арене, в борделях, в доках? Где раны не заживают, где каждый второй – калека, а каждый первый – труп в ожидании? Где тебя не ждут. Никогда не ждали.

Кисар услышал гомон задолго до света. Смех, глотки, брань, звон кружек – всё это лезло в уши, сбивало размеренный ритм его шагов. Флюгер скрипел где-то на крыше, ставни хлопали в такт ветру. Плащ шуршал по дороге, но всё это терялось в нарастающем гуле.

Когда он подошёл ближе, стало ясно: праздновали, будто завтра не наступит. Громко, бездумно. С отчаянной лёгкостью, присущей тем, кто давно уже не верит в будущее.

Из толпы выплыла женщина. Молодая, с пышной грудью, губы ярко накрашены, взгляд – выученный, но тёплый. На ней был короткий жилет, специально тонкий для такой ночи – в меру вульгарный, в меру вызывающий. Её рука мягко скользнула по его плечу – уверенно, почти машинально.

– Путник – редкость для наших краёв, – сказала она с улыбкой. – Может, ищешь компанию на вечер?

Он улыбнулся в ответ. Чуть. Только уголком губ. Улыбка была не от желания, а от вежливой привычки.

– Отказаться было бы грешно, – сказал он.

– А если девушка предложит тёплую постель? – её голос стал ниже, интимнее. – Найдётся ли монетка, чтобы её угостить?

– Если пригласишь меня в таверну, – произнёс он, – я угощу тебя с удовольствием.

Она рассмеялась – коротко, отработанно, как по сценарию. Обернулась, вильнула бёдрами – походка, отполированная, как клинок.

Он пошёл следом.

У дверей она приостановилась. Наклонилась чуть ниже, чем было нужно. Театральный реверанс. Кисар заметил – и запомнил. Но ничего не сказал.

– Добро пожаловать, – прошептала она.

Он прошёл мимо. Его рука почти невзначай коснулась её волос. Что-то тонкое, как игла, скользнуло из его рукава. Прошло между пальцами и нырнуло в её пряди. Девушка машинально почесала затылок, нахмурилась… но тут же вошла за ним.

Внутри было жарко. Тело к телу. Крики, смех, жар от очага, капли пива на полу. Воздух густой, как похмелье.

Кисар остановился у входа. Словно бы что-то искал. Или кого-то. Но все эти лица, шум, запахи – были для него, как шелуха. Он направился к стойке, ни на ком не задерживая взгляд.

Трактирщик – пузатый, с лысиной, блестящей от пота – хлопнул по плечу мальчишку, что слонялся рядом:

– Два стула! Быстро!

Малец заскрипел по полу, волоча тяжёлые стулья. Но не успел. Кисар перехватил их. Один взмах – и оба стула уже стояли у стойки, чётко, симметрично.

С плеча он снял лошадиный череп – металлический, потемневший – и положил его рядом. Следом на дерево лег мешочек. Мягко, с глухим звоном. Он развязал его, вынул золотую монету и метнул парнишке.

Тот не успел поймать – монета щёлкнула по полу и закатилась. Мальчишка нырнул за ней, неуклюже, как лентяй, вспоминающий, что голоден.

– Что есть приличного? – спросил Кисар. Его голос был ровным, без нажима. Но в нём слышалась власть. Трактирщик сморгнул.

– Вино. Красное. В погребе десять лет. Лучше не найдёшь.

– Кувшин. Для начала.

– А даме?

– А дама будет то же, – вмешалась она, усаживаясь рядом. Локоть – на стойку, спина – прогнута. Улыбка всё ещё играла на губах. Но в глазах – уже не игра. Там поселилось что-то иное. Внимание. Интерес. И капля – страха.

Кисар снял капюшон. Под ним оказалось молодое, гладко выбритое лицо – но иссечённое сетью узких, будто нарисованных лезвием шрамов. Копна чёрных волос была стянута в тугой хвост. Уши – длинные, рваные по краям, словно серьги срывали вместе с мясом.

Девушка всмотрелась в него чуть пристальнее.

– Ты что, совсем на солнце не бываешь? – спросила она, пока трактирщик гремел под полом, возясь в подвале.

Тот, вернувшись с кувшином, замер, увидев лицо гостя. На долю секунды – будто в памяти вспыхнуло что-то до боли знакомое. Но тут же собрался. Платит – значит, всё в порядке.

– Работа не позволяет, – отозвался Кисар. Он, ловко разлил вино, поднял кружку.

Девушка сделала то же, но тяжёлый бокал чуть не выскользнул – она сжала его крепче, обеими руками.

– А здесь ты чего ищешь?

– Священник обратился в Орден. Я здесь по его зову.

– Николай? – переспросила она, чуть прищурившись и обернувшись. – Так он, кажется, вон идёт…

Из открытой двери за его спиной, выходил мужчина. Помятая ряса, взъерошенные волосы, лицо цвета мокрого пепла. Он старательно стирал последние следы помады со щеки. Пьяным он не выглядел, скорее – опустошённым. Как будто дни кричал, а теперь остался один среди глухих стен.

Девушка помахала ему – он кивнул с задержкой, словно узнал её только на второй взгляд.

– Вот, – сказала она, указывая на Кисара. – Говорит, к тебе.

– Вы… инквизитор? – пробормотал священник, лихорадочно шаря взглядом по стойке.

Кисар протянул кружку. Тот взял и осушил почти до дна одним жадным, униженным глотком.

– Прибыл по вашей просьбе.

Настоятель обвёл зал мутным взглядом, двинулся ближе и заговорил уже шёпотом:

– Если можно… я бы хотел показать вам проблему немедленно.

Кисар кивнул. Встал.

Девушка тут же перехватила его за руку.

– А как же я?

– Я оставлю тебе это, – он подвинул к ней мешочек. – Трать, сколько потребуется. Я скоро вернусь.

Она обвилась вокруг его шеи, губы почти коснулись щеки:

– Только не долго, слышишь? Обещай.

– Обещаю, – сказал он.

И, накинув капюшон, шагнул за священником – словно исчезая в его тени.

Она допила вино. Поставила кружку, заглянула в мешочек. Золото. Не меньше пятнадцати монет. Настоящие. Тяжёлые. Приятно холодные. Сердце кольнуло – остро, радостно, почти по-детски.

Она затянула мешочек, спрятала за поясом и, скользнув со стула, уже собиралась подняться…

…и замерла.

Что-то зашевелилось в волосах. Нечто едва уловимое. Как комар. Как щекотка…

Пальцы метнулись к затылку – пусто. Но в тот же миг по позвоночнику скользнуло нечто тонкое. Живое. Кожа на спине вспухла. Прожглась, как от кислоты. Рубаха потемнела от крови. Девушка выдохнула. Пошатнулась.

Пальцы дёрнулись. Хруст. Руки вывернулись наружу, как у куклы, сломанной в спешке.

Она хотела закричать. Но не смогла. Челюсть сжало. Губы слиплись. Язык упёрся во что-то острое.

Во рту что-то двигалось. Она сглотнула – и на языке остался зуб. Собственный. Следом – ещё один.

Она захлебнулась. То ли кровью, то ли ужасом. Мир мутнел. Свет будто расплавился, стал вялым, липким. Звук – словно через вату. Всё тускло, глухо.

И вдруг – тишина. Как обрыв. Как щёлк – и нет ничего.

Боль… исчезла. Тело обмякло. Не рухнуло – освободилось.

Лёгкость.

Как в полусне. Как в чьей-то доброй лжи. Такой, какую она никогда не знала. Голос внутри прошептал – не словами, но ощущением: Вот. Теперь ты настоящая. Теперь – ты.

Она распрямилась. Спина болела, но тело уже слушалось. В груди билось новое сердце. Тихо. Настойчиво. В голове жила жажда. Не голод. Не желание. Глубинная жадность. Жгучая. Древняя. Как тоска, которой не было имени. И теперь она знала. День пришёл. И она утолит её.

Девушка вернулась за стойку.

– Что-то забыла? – спросил трактирщик, не отрывая взгляда от её движений.

– Вспомнила кое-что, – сказала она. И улыбнулась.

Новая, острая, неестественная улыбка разрезала её лицо, как тонкий клинок.

Она чуть подалась вперёд – ровно настолько, чтобы его взгляд скользнул туда, куда надо.

– Подойди, – прошептала она.

Голос – тихий, почти ласковый, но прозвучал, как приказ. И он подчинился.

Трактирщик даже не понял, когда очутился рядом. Открыл рот, как будто хотел сказать что-то… или просто задыхался от предвкушения.

Она легко перепрыгнула стойку. Оказалась перед ним. Его руки сомкнулись на её спине, скользнули ниже. Она запрокинула голову. Он коснулся губами её шеи – робко, нетерпеливо. Она отстранилась. Положила ладонь ему на грудь.

– Тише, – сказала она, и её пальцы вонзились прямо в кожу. Словно в масло. Рёбра треснули, как прутики. Он не успел понять – его уже сердце было у неё в руке.

Тёплое, живое. Бьющееся.

Мужчина выпучил глаза. Изо рта хлынула тонкая струйка крови.

– Тварь… – хрипло выдавил он, силясь удержаться о стойку.

Тело вяло осело на пол, как мешок с отбросами. Трактир затих. Гомон, смех, шорох кружек – исчезли. Всё, что было привычным, обратилось в кошмарный маскарад.

Она стояла, держа сердце, как диковинный фрукт. Повернулась к залу. И откусила. С хрустом. Как от яблока.

– Голоден? – спросила она.

Никто не ответил. Только череп, всё ещё лежавший на стойке, дрогнул. Звякнул по дереву. Вцепился зубами в воздух. Заёрзал – в нетерпении.

– Тогда… они твои, – прошептала она и, запрокинув голову, проглотила остаток диковинного фрукта. Затем взяла череп за ноздри и бросила в толпу.

Вспышка паники.

Кто-то кинулся к двери. Другие – к стойке, к ножам, к любому острому предмету. Кто-то – к окнам. Но никто не успел.

Тварь одним прыжком оказалась у окна. Мужчина, уже размахнувшийся стулом, не успел понять – её рука ударила в грудь, отбросив его, как тряпку.

Череп взвился в воздух. Укус. Один. Голова исчезла.

А на её месте – выросла новая. С вытянутой мордой. С клыками. С гривой вдоль хребта.

Существо ожило. Оно вцепилось в следующего. И следующего. С каждым – росло. Менялось. Деформировалось.

Кто-то пытался спрятаться под столом – существо перевернуло его. Кто-то пытался умолять – оно не слышало. А она… Просто смотрела. Без страха. Без злобы. Только живое любопытство. Как будто наблюдала за кукольным спектаклем, где все роли уже распределены.

Когда всё было кончено, и пол был залит, и на столах валялись части тел, она подошла к двери. Положила ладонь. Та открылась легко. Она вытянулась в грациозном поклоне. Улыбка вернулась на её лицо – теперь безжалостная, чужая.

– Прошу…

… Господин, входите, – прохрипел настоятель, едва удерживая массивную створку храма.

Кисар вдохнул. В воздухе витал тонкий запах свежего железа, и он едва не усмехнулся. Развернувшись к священнику, он слегка склонил голову, а затем шагнул внутрь.

Храм встретил его непривычной пустотой. Слишком просторным, слишком гулким казалось это место. Лавки были сдвинуты к стенам, а пол покрывало людское месиво. Десятки тел – измождённых, дрожащих, корчащихся в мучении. Их дыхание, тяжёлое, сиплое, наполняло пространство вязкой агонией.

Позади гулко захлопнулась дверь. Николай встал рядом, прикрыв нос платком.

– Вы додумались превратить храм в лазарет? – холодно спросил Кисар.

Пастырь опустил глаза и покачал головой.

– Не я… староста велел. Сказал, бог убережёт больных.

– И какой именно бог? – Кисар приподнял бровь.

Николай замер, с удивлением глядя на него.

– Скажи, преподобный, – продолжил Кисар, – кому молишься именно ты?

– Я… – настоятель запнулся. – Я никогда не называл его имени. Писания учат, что бог един. Что имена – всего лишь слабость человеческого незнания.

– Вам лгут, – отрезал Кисар. – Богов много. Они реальны, осязаемы. А молчание их объясняется просто: вы всё это время взывали в пустоту.

– Но как же священные тексты?.. – голос священника дрогнул.

– Те, что написаны людьми?

– А кем же ещё?

– Богами, – усмехнулся Кисар. – Разве твоя книга открывается сама, когда ищешь ответ? Меняется ли её содержание для каждого, кто заглядывает в неё? Я не о толкователях – о самой книге. Дает ли она пророчества? Истину, неподвластную времени? Разве способна предсказать будущее тому, кто осмелится узнать его цену?

Николай тяжело вздохнул.

– Нет. Это просто книга. Их множество. Переписывали десятки раз, слова искажались. Иногда я и сам сомневаюсь, сохранился ли язык. Но… послания от самих богов?

– Они существуют, – Кисар склонил голову. – Но лишь в единственном экземпляре. Потому и идут паломники, год за годом, туда, где хранится их дар. Ты слышал о Заветах Дагона, вырезанных на чешуе? Или о железных таблицах Сарасфати?

– Нет… – Николай качнул головой. – Никогда.

– Именно, – голос Кисара стал жёстким. – Это знание. Еретическое, запретное, потому что оно живо. А ваши книги – лишь сказки, что каждый трактует по-своему.

– Тогда… какому богу служите вы?

Кисар рассмеялся. Смех его был полон силы, и он отозвался под сводами храма, заставив больных притихнуть. Их дыхание оборвалось, сердца словно застопорились, и на мгновение храм замер.

– Я безбожник, – сказал он наконец. – В этом мире я полагаюсь только…

… На себя! – рявкнул Кариф, и десяток верёвок натянулись. Ворота рухнули на землю с тяжёлым грохотом.

Они опоздали.

Камелия уже плясала. В её руках перекатывалась отрубленная голова Анрила. Девушка смеялась, закидывая её то влево, то вправо, как игрушку. За воротами её ждали новые забавы.

Ещё пару минут назад стражник, что дремал у стены, вздрогнул от живого стука.

– Кто там?! – крикнул он, сам поражаясь, что голос прозвучал не страхом, а раздражением.

– Я Кариф, алхимик из ордена Бледных, – донеслось в ответ. – По воле короля мне и братьям моим дано право прохода в любой город и деревню. Открой. Или я вышибу ворота.

– Очень смешно! – буркнул Анрил.

– Открой засов, глупец. Посмотри мне в глаза.

И стражник послушался. Его взгляд встретился с чужим – и тот прожёг его ненавистью. Но Анрил уже ничего не понимал: что-то острое коснулось его спины, и в следующую секунду его поглотила тьма.

Камелия, оттолкнув его тело, лениво прислонилась к воротам, заглянула в смотровое окошко и рассмеялась:

– Хозяин занят. Зайдите позже.

Щеколда звякнула. Девушка склонилась над трупом, упёрлась ногой ему в спину и потянула за шею. Хрустнули позвонки, кожа лопнула, плоть рвалась под её пальцами. Камелия выпрямилась, играя ещё тёплой головой, словно марионеткой.

Её и хозяина объединяло одно: жадный восторг, с которым они держали волосы своих жертв.

Кисар бросил Николая к подножию каменной статуи.

– Молись, святоша.

– Я… – прошептал тот, – я не знаю кому.

– Тому, кто всегда был глух. Тому, чьими словами ты кормил свою паству.

Священник сжался, склонил голову и сложил руки. Губы зашевелились в бессвязном бормотании. Кисар ждал.

Ночь неторопливо струилась сквозь витражи. Лучи играли на стенах – зелёный, багровый, золотой. На одном из окон Кисар заметил чудовище: жирный, чешуйчатый монстр восседал на груде трупов.

– Мефитис, – прошептал он.

Николай вздрогнул. Кисар подошёл ближе к окну.

– Мефитис, владыка миазмов и гнойных нарывов, услышь меня. Даруй этим несчастным исцеление, чтобы они встали и примкнули к твоему ядовитому шествию. Пусть их тела будут гнилыми трубами для твоей славы.

Глаза каменной статуи вспыхнули. Камень начал плавиться, стекать, как воск, и из-под его основания сочилась едкая жидкость. Она растекалась по полу и впитывалась в покрывала, под которыми стонали больные.