На краю мерзлоты

– Приятно видеть здесь новые лица, – Алексей улыбнулся, едва мы оба пристегнулись. – Надеюсь, тебе тут у нас понравится. Холодновато, конечно, и ветра сильные, но привыкаешь… Ты сама откуда родом?

– Из Сыктывкара.

– К морозам, получается, привычна?

Я повела плечами:

– Да, вполне.

Новоакадемсеверск являл собой всё то, что может представить себе обыватель, услышав слова наподобие “академгородок”, “северный” и “серый”. Выстроенный точно по линейке, Новоакадемсеверск состоял из серо-бетонных коробчатых зданий, по большей степени – научно-исследовательских институтов; местами угадывались и жилые дома, на первых этажах тускнели вывески, обещавшие и продукты, и почту, и стоматологию, и банкоматы, и крохотное кафе, и парикмахерскую, и даже бар – впрочем, не думаю, что там отыщется лавандовый сидр или бананово-клубничный смузи-стаут, скорее уж светлое и тёмное на розлив. Остановились мы у приземистой, коренастой коробки, готовой противостоять всем лютым ветрам с океана, – точно такой же, как и все дома в округе; надпись над крыльцом гласила: “Общежитие”, и, по всей видимости, жить мне предстояло здесь, но после шести лет скитаний по университетам и городам это не то, что могло бы стать проблемой.

Неужели правда целый город на пустом месте построили? Посреди пустоши, около холодной реки, в какую даже в августе не сунешься без страха схватить паралич какого-нибудь там лицевого нерва?

– А сколько здесь людей живёт, кстати?

– Ну, не очень много… – протянул Алексей, вытащив ключи и кивнув мне, мол, пора на выход. – Преимущественно научные сотрудники, есть обслуживающий персонал, но едва больше тысячи наберётся.

– И живут тут в основном? – я кивнула в сторону общежития, пока вытаскивала сумку.

– Да, но в основном студенты, практиканты, всевозможные стажёры, визитёры, младшие научные сотрудники и аспиранты… Старшие, профессора и остальные привилегированные живут в хатах от государства. Но, говорят, скоро каждому официальному работнику дадут по квартире. Маленькой, правда, но своей. А уж если перевезти семью…

Подхватывать разговор я не стала – только обернулась вдруг, поддавшись порыву. Там, за домами, насколько хватало глаз, вальяжно раскинулась припорошенная снегом равнина; и ни горы, ни холма, ни возвышенности – неприхотливая плоскость, открытая всем океаническим ветрам, под чьим натиском жались к земле карликовые берёзы, не смея поднять голов и смирившись с участью едва ли не травянистого покрова, такого же, как пестротканное полотно мхов, лишайников и живущих только летом трав, хватающихся за краткие мгновения, когда ещё можно расцвести пышным цветом, отплодоносить и вновь закопаться в снег, до следующего тепла.

Общежитие встретило молчанием – тяжело ожидать чего-то подобного от обыкновенных студенческих дормиториев; обыкновенно по утрам, чуть после начала пар первой смены, уже стояла тишина: подавляющее большинство разбежалось по занятиям и по работам (особенные счастливчики сидели за мониторами), а здесь же – здесь тишина казалась совсем другой, как будто и вовсе никто не жил – только мрачные уставшие тени сновали по углам и вжимались в стены, бормоча неведомые тайны себе под нос. Впрочем, администратор встретила тепло и сопроводила до комнатушки на четвёртом этаже, четыреста восьмую; кровать, стол, шкаф, свой санузел – мне доводилось жить и в худших условиях, так что жаловаться оказалось решительно не на что.

А на утро мы с будущим научным руководителем назначили встречу.

Человек торопливый и деятельный, Михаил Сергеевич казался мне отличным вариантом: как минимум на его счету значились уже три кандидата наук, с двумя из которых я водила знакомство, так что, как надеялась, бездарно в Новоакадемсеверске время я не потрачу, не выйдя в итоге с приличной диссертацией, за какую не станет ужасно стыдно в приличном научном обществе. Кроме того, чтобы иметь какой-никакой индекс Хирша и успешных аспирантов, Михаил Сергеевич ещё оказался заядлым любителем бумажных распечаток, поэтому из его кабинета после полуторачасового обсуждения я вышла с весомой пачкой макулатуры – и я обещалась, что прочитаю до конца недели.

Грибы в донных грунтах Баренцева и Карского морей; Почвообитающие микроскопические грибы в экосистемах Арктики и Антарктики; Комплексное исследование бентосной микобиоты арктических морей и оценка её трансформации при нефтяном загрязнении;Первые сведения о грибах арктических морей Сибири;Новые для Белого моря виды морских грибов;Грибы в донных грунтах Чукотского моря; Распространение терригенных микромицетов в водах Арктических морей;Грибы в песчаных грунтах прибрежной зоны Балтийского, Белого и Баренцева морей;Почвенные микроскопические грибы прибрежного района Баренцева моря (окрестности поселка Варандей); Разнообразие мицелиальных грибов в грунтах литорали и сублиторали Баренцева моря (окрестности поселка Дальние Зеленцы); Культуральные свойства и таксономическое положение изолятов Helminthosporium-подобных грибов из Белого моря; Грибы в донных грунтах Охотского моря; Распространение терригенных микромицетов в водах Таймырского залива… Старые и новые, прочитанные ранее и впервые увиденные, статьи и диссертации, монографии и тезисы – под грузом знаний я согнулась и пожалела, что не приехала на самосвале.

Поездка до приморской биостанции же намечалась через полторы недели. Помнится, в прошлой вылазке в тундру, в какой мне довелось поучаствовать ещё будучи магистранткой, один из наших энтомологов на Чукотке наловил килограмма два комаров, не успев толком выйти за лагеря, так что лето в отдельных островках тундры – такое себе удовольствие. Вот только тундра очень неоднородна: в арктической зоне комаров уже или нет, или почти нет.

Из кабинета Михаила Сергеевича я направилась в аспирантскую комнату: планировала разобраться с талмудами; и та оказалась открыта. За столов у окна сидел Алексей; он посмотрел на меня, когда я вошла.

– Не помешаю?

– Нет, садись.

Аспирантская представляла собой небольшое помещение с тремя письменными столами, одним громоздким книжным шкафом, продавленным диваном (вероятно, поспать, если придётся задержаться) и окном, из которого открывался чудесный вид на приземистый и серый Новоакадемсеверск – на общежитие в частности. В аспирантской – всего три посадочных места; и третье пустовало. Кажется, в этом году Михаил Сергеевич мог позволить себе только одного аспиранта, так что остались у него только двое в услужении; и, помнится, сколько-то магистров, чтобы раскидать их на совсем неблагодарные лаборантские работы.

Миленько и совершенно ничего необычного.

– А ты когда-нибудь бывала в экспедициях в тундре?

Я отвлеклась от ровных строк слов в распечатках статьей и перевела взгляд на Алексея, устроившегося за соседним столом и что-то печатающего на ноутбуке.

– Ты же читал мои статьи, – не то спросила, не то утвердила я.

– Да, но…

На миг мне сделалось стыдно: человек поговорить пытается, в конце-то концов, а я только и делаю, что огрызаюсь.

– Да, была, – попыталась я разрядить атмосферу. – В крайний раз, в прошлом году, служила штатным микробиологом на борту “Академика-2”. За одну навигацию прошли от Питера до Чукотки и обратно, сделали аж двадцать остановок на берегу, и материала набрала столько, что статьи последние вышли вот только в апреле… Специалистов по леммингам и северным оленям было очень много, но это ожидаемо, наверное. Больше разве что тех, кто называл себя экологами всех мастей.

– С таким опытом – и в нашу глушь? – недоверчиво уточнил Алексей.

– Не глушь, – я покачала головой. – Я вижу в этом месте потенциал. Да и давно хотела куда-нибудь…

– На край света?

– Именно.

Мы замолчали.

– Знаешь, – нарушил рабочую тишину Алексей, откинувшись на стуле и оторвавшись от печатанья, – что раньше на месте Новоакадемсеверска был научно-исследовательский институт? Даже вроде не просто институт, а крохотный городок подле него, на улиц пять максимум.

А вот это уже интересно.

– Серьёзно?

– Абсолютно, – он кивнул. – Северный геолого-биологический научно-исследовательский институт перестал существовать аж в пятнадцатом году. Городок, вероятно, тоже. Про него вообще мало что известно.

– Я ничего такого в интернете не находила…

– А ты верь интернету побольше.

[…]

Тундра неоднородна.

Она, как лоскутное одеяло, будто соткана из множества разных В каменистой тундре цветут, окружённые вьющимися лишайниками, белые дриады и розовые рододендроны; в заболоченной тундре можно найти пушицу Шейхцера, которая при цветении напоминает лёгкие комочки ваты; или же можно наткнуться на утонувшую в отмёрзшей мерзлоте забытую давным-давно узкоколейку. Травянистый покров, быстрый и эфемерный, летом прогревался так, что на нем можно лежать, а за гулом ветра слышалось утробное дыхание ледяного моря. Плодоносили шикши и брусники, мягко прогибался под ногами плотный толстый ковёр из мхов, но мне больше были понятны грибы: Stereocaulon alpinum, Flavocetraria cucullata, Peltigera aphthosa, Cetraria islandica – уже, к сожалению, описанные не мной.

Мы выехали утром двадцать седьмого июля. Типичная мохово-осоковая тундра, поросшая змеевиками, копеечниками, грушанками, незабудками, овсяницами, арктополевицами, мятликами, брусниками и дриадами, менялась, чем ближе мы подбирались к морю. В одной из статей я прочитала, что местность, в которую мы следовали, охарактеризовывается как низкие верхнечетвертичные и современные сильно заболоченные заторфованные и заозеренные аккумулятивные плоские морские и аллювиально-морские равнины, сложенные преимущественно песчаными толщами с плоскобугристыми торфяниками.