На краю мерзлоты

Мы, вновь миновав два пустых лестничных пролёта, мысленно оба возликовали, оказавшись в объятиях поднявшегося ветра ледяной пустоши тундры: снаружи казалось безопаснее, хотя мой друг затравленно озирался по сторонам, как если бы ожидал, что за ним непременно должны следить тысячи пар чужих глаз.

«Смотри», – посиневшими губами пролепетал мой товарищ, ненарочно ткнув меня в бок, и указал на пустынное место в конце Четвёртой улицы, где, вероятно, проводились некие раскопки. Мы подошли ближе, решив глянуть, что же такого искали местные жители, но нам стало хуже от нового знания. Я не слышал, чтобы за всё время существования в поселении хоть кто-то умер, да и построили его чуть меньше пяти лет назад, и по большей части сюда заселялись молодые научные работники с семьями и технический персонал. Однако прорытые на несколько метров пустоты, где, вероятно, некоторое время назад хранились гробы, твердили об обратном. Едва нас обдало запахами свежеразвёрстанных могил, мой друг закрыл лицо, словно стремясь спрятать выражение подлинного ужаса на нём руками, и прошептал какие-то слова, которых уловить я не сумел, как бы ни напрягал слух, а сам он отказался комментировать своё поведение после. Единственное, что я извлёк из толщи звуков – это «Имрояр! Имрояр!»; остальное дешифровке не поддавалось.

Оставшееся время мы вдвоём молча сидели на первой попавшейся скамейке, думая каждый о своём и стараясь не глядеть лишний раз на корпуса института. Друга моего сотрясала мелкая дрожь, и я предложил ему направиться обратно в порт, хотя лично сомневался, что в этом опустошённом некой лютой напастью поселении есть безопасное место, где таинственный тлетворный дух не коснётся своим отвратным дыханием и не достанет своими загребущими незримыми руками. Только сейчас я осознал, что за всё время пути в поле зрения не попало ни единого типичного для тундры обитателя: в пронзительно чистом небе не мелькнуло белоснежных крыльев полярной совы, трава не примята копытами северного оленя, лапами песца, зайца-русака и даже лемминга. Вокруг нас не извивались кровожадные насекомые, а в реке, по которой мы проплывали, не плескалось рыбы.

Своими размышлениями я не торопился делиться с потерявшим всякий душевный покой товарищем, решив не нервировать его лишь сильнее, но постарался для себя найти логическое объяснение. Селение, казалось, прошло сквозь барьер непоколебимых законов мироздания, но, положим, животные из этих краёв ушли по причине некоего специфического воздействия всё той же субстанции. Быть может, она обладает особыми свойствами, которые явственно ощущают на себе звери, птицы и насекомые? Мой друг, как сейчас я вспомнил, упоминал некий шёпот, так что предположение звучало успокаивающе, пускай ненормально высоких и низких частот звуки, особым образом воздействующие на разум, и не приносили должного облегчения по той простой причине, что я сам мог пасть их жертвой. С другой же стороны, я желал опереться на что-то, что поддавалось моему восприятию, что обладало внутренней логикой и что вписывалось в рамки привычного мира.

Но, дойдя до разбора причин, что могли бы побудить всё население встать и уйти в ледяную пустыню, оставив вещи, я ощутил больше беспокойства, чем до того. В своей юности я прочёл немало историй о таинственных исчезновениях людей, многим из которых я мог бы подобрать рациональное объяснение, и сейчас мне вспомнился случай, произошедший в тридцатых годах прошлого века, когда в ноябре охотник Джо Лэбелл обнаружил эскимосскую рыбацкую деревушку, из которой пропали все люди. Жители покинули свои жилища совсем недавно, под слоем снега обнаружились тела мёртвых псов, а могилы на деревенском кладбище оказались вскрыты и разорены. Что же за гнездо жутких тайн мы невольно разворошили?

Спустя обещанный час появились только четверо – недоставало двоих, что направились на соседнюю Третью улицу. По рации никто не отвечал, и волнение, охватившее нас, уже мы не силился сокрыть. Возможно, они просто увлеклись поисками или обнаружили нечто занятное настолько, что позабыли сообщить о задержке?.. Или, быть может, со связью из-за поднявшихся ветров возникли некоторые неполадки?.. Однако эти мысли я мгновенно отогнал прочь и, собрав всю решимость, внёс предложение направиться на поиски: благо, все улочки, кроме Первой, коротки и не плотно застроены, а нас шестеро, что значительно упрощало, на первый взгляд, задачу.

Вскоре, после тщательнейшего осмотра каждого угла, мы отыскали Акулина, выглядевшего так, будто тот повстречался с самой смертью. Он сидел, прижав к груди колени, и его лицо было ненормально бело, а кожа отдавала лёгкой и такой знакомой желтизной; посиневшие губы двигались с трудом, и нам удалось из его беспокойного, бессвязного монолога, смахивавшего на мантру, вычленить нечто наподобие: “Он растворился в воздухе”, за чем следовал поток невнятных истерических рыданий, столь не свойственных для вечно спокойного геолога и более напоминавший какофонию звуков. Сейчас я вспоминаю их с внутренним содроганием, ибо спустя несколько часов мне предстояло осознать, что Акулин пытался голосом изобразить. Мы помогли ему подняться на ноги, но от всякого прикосновения он шарахался с таким ужасом, словно видел вместо людей жутких монстров из первозданных глубин космического кошмара.

На все бесплодные попытки расспросов Акулин безумно качал головой и указывал трясущейся, негнущейся рукой на холм, на котором, как я понял, исчез наш товарищ сразу после того, как взобрался. И меньше всего в этом холме обнадёживало то, как зловеще насмешливо за ним возвышался второй корпус НИИ.

2

Как и следовало ожидать, все три корпуса НИИ выглядели более чем опрятно, особенно в сравнении с учинёнными стараниями неизведанного кошмара разрушениями на первых линиях домов. Первый корпус являл собою строгое прямоугольное здание с тёмными квадратами окон, где размещались библиотека, столовая, кабинеты администрации и некоторые иные хозяйственные помещения, не предназначенные для опытов и исследований. Второй же— тот самый, увенчанный конусообразной крышей, предназначался для бурных научных обсуждений, и составляли его просторные лекционные залы. Наконец, третий, выглядевший не в пример более современно благодаря устойчивому даже при самых мощных северных ветрах сочетанию бетона, металла и стекла и выдержанный в бело-серых тонах, был отведён под лаборатории.

Тишина обволакивала институт не только снаружи, но и изнутри. Путешествие, которое, как мы надеялись, приоткроет завесу тайны, поглотившей безымянное поселение, началось со здания под цифрой один: я здраво предполагал, что связь с N-ским университетом наверняка поддерживалась из некоего помещения, которое было бы логично расположить именно там, и не прогадал. Более того, насколько я мог судить, этот корпус имел собственную спутниковую связь.

Мы шли сверкавшими чистотой мёртвыми коридорами с пронумерованными дверями, постоянно докладывая о своих перемещениях штабу в здании порта: после исчезновения первого человека никто не желал оставаться без пускай невыразимо далёкой и мнимой поддержки. Разговоры вести становилось сложнее с каждым шагом: внутри корпуса точно поселились ядовитые миазмы, из-за которых было сложно дышать даже через импровизированную защиту в виде натянутых на нижнюю часть лица шарфов. Обследуя кабинеты, каждое попадавшееся окно мы без зазрения совести разбивали первым подвернувшимся под руку тяжёлым предметом; пахучие запахи ничуть не выветривались, однако периодические громкие звуки, пока не поглощённые диковинной тишиной, придавали немного моральных сил до того момента, пока собственное сердцебиение и дыхание ближайшего товарища не становились невыносимыми.

До моего слуха донёсся окрик моего ближайшего товарища. Голос его боле не дрожал, и мне на миг почудилось, что он своей находкой обрёл некоторую надежду, которой было суждено спустя жалкие минуты разбиться вдребезги. Мы в молчании слушали последние переговоры N-ского университета и СГБ НИИ, и, откровенно говоря, я не смел назвать то полноценным диалогом. Неизвестный сотрудник института исступлено вопил, выкрикивая в холодящем кровь сочетании взрывов воистину демонического хохота и словно десятков разных рыданий невнятные сочетания звуков, до дрожи напомнившие исторгнутые перепуганным Акулиным выражения. В конце записи раздался омерзительный булькающий звук, о природе которого никто старался не задумываться.

Здравый смысл подсказывал одно: пора тихо возвращаться на корабль и быстро отплывать назад, на безопасные просторы человеческой цивилизации, не оставаясь боле на её ледяном отшибе, где не всажен намертво современный прогресс и где обыкновенно происходят самые невообразимые и решительно не подвластные человеческому разумению явления. Здесь случилось зло, с которым никто никогда не сталкивался, и я знал, что такое ничтожество, как несовершенное смертное создание наподобие человека, не способно противопоставить явившимся из кошмарных бездн просторов неизведанной Галактики что-либо серьёзное. Человечество сотворило огромное количество различного оружия, вот только поможет ли оно в тот момент, когда наша многострадальная планета окажется под атакой пришедших по наши территории и ресурсы иномирцев?

Однако в тот самый момент я беспокойно хмурился, и в голове моей не рождалось еретических помыслов. Всю жизнь свою я посвятил науке и давно привык искать рациональное обоснование всякому феномену, сколь бы странным и не вписывающимся в рамки известного он ни казался на первый взгляд, и потому тогда, вопреки всему, принял решение двинуться в третий корпус. НИИ докладывал, что был обнаружен новый биологический вид, и я считал, что именно это открытие повинно во всех бедах несчастного селения. Если найденные учёными мужами твари вырвались на волю, то они ещё могли остаться поблизости. Не ведаю, говорил во мне гражданин, стремившийся защитить не подозревающий мир от невероятных опасностей, таящихся на крайнем севере, или зоолог, лелеющий мечту изведать новые звенья эволюции и изловить уникального представителя фауны.

Я усмотрел краем глаза дёрнувшуюся и мгновенно пропавшую фигуру, смахивавшую на человеческую, в одном из окон третьего корпуса. Тот человек двигался весьма занимательным способом, однако те неестественные, будто рваные перемещения, могли быть игрой моего воображения и обманом уставшего разума – к тому же, я находился тогда на приличном расстоянии, чтобы со всей ответственностью иметь право уверять своего читателя, что в принципе нечто увидел.

Моё устремление поддержали далеко не все, так что дальше направились три человека: я, мой ближайший друг, за сохранность чьей юной психики я беспокоился, и ещё один мой добрый знакомый, известный своими рациональными взглядами на окружающий мир. Пусть он и высказывал явное беспокойство сложившейся ситуацией, но, в отличие от прочих, не принимал мистических настроений и не поддерживал веры в деятельность непознаваемых высших сил. Кое-какое оружие у нас с собой на случай непредвиденной ситуации было, но страх перед неизвестным соперником всё же захватывал свои позиции, и в какой-то момент я не мог сосредоточиться ни на чём, кроме невероятных фантазий о диковинных хищниках не то с океанского дна, не то из глубин мёрзлых почв.

В третьем корпусе на стенах, полу, потолке и всяком предмете обнаружился налёт желтовато-серебристой пыли, фосфоресцировавший неким своим внутренним свечением неизвестного цвета и оттенка, а вокруг сгущалась физически ощутимая эманация зла. Фантастические веяния вызвал не иначе как сумрак, царивший в опустевших коридорах средоточия ужаса, несмотря на то, что до наступления полярной ночи оставались долгие месяцы. Быть может, темнота сгущалась от отсутствия электричества и того, что стёкла окон изнутри как вымазаны всё тем же серым налётом.

Всякая лаборатория, куда мы заглядывали, как будто минуты назад стала свидетелем развернувшегося побоища. Тысячи следов на желтовато-серой пыли я всеми правдами и неправдами силился проигнорировать, занятый поисками хоть какой-то информации о произошедшем. Ступая по осколкам склянок и разбросанным измятым листам бумаг, я тешил себя спасительными иллюзиями здравого смысла, бездумно ожидая, что вот-вот откроется с рациональной стороны тайна безымянного поселения на самом севере страны; что правда будет страшной, мерзкой и кровавой, однако под ней окажется прочный фундамент торжествующей логики.

Я жаждал правды, и я её нашёл, проявив всю настойчивость, на какую только способен. Несколько, не иначе как чудом уцелевших, заметок одного из научных сотрудников НИИ, чьего имени миру не суждено узнать, насмешливо даровали нам с товарищами шанс заглянуть за плотный занавес мистических секретов, навалившийся на селение подле института и скрывший его за обволакивающим пологом первобытных страхов и опасений пред всем неясным и фантастическим.

Те заметки я способен и сейчас повторить дословно. И вот что они гласили.

«Вчера вечером извлекли бесценные экземпляры. Белоярцев [Nota bene: не забыть сказать ему, что у него на бейдже вместо имени какая-то бессмыслица – Имрояр] всю минувшую неделю убеждал меня, что искать стоит именно в том направлении, и приводил в аргументы какие-то совершенно абсурдные вещи, не иначе как порождённые его заскучавшим разумом, – именно так я считал до того момента, пока рабочие не провели раскопки между концом Четвёртой улицы и холмом, признанным в селении самой высокой точкой, и не обнаружили два образца. К величайшему моему сожалению, больше представителей уникального биологического вида не нашлось, как бы старательно мы ни копали, но зато обнаружились древние могилы – пустые. Очевидно, некие создания, здесь жившие задолго до нас, владели искусством изящного обтачивания, ибо вытащенные гробы, должен признать, поражали всех своей необыкновенной красотой.

Однако я не смею заявлять, что те гробы мастера создали из дерева. Пускай материал имел аналогичную фактуру, его свойства кардинально отличались от характеристик древесины. Я бы определил материал как некий легчайший минерал (судя по кристаллической решётке). Отколоть кусочек удалось с трудом, и одновременно с него сошла тёмно-коричневая краска, обнажив желтовато-серебристый цвет. С какой целью то было сделано, нам остаётся только гадать, ибо предположить можно великое множество вещей.

Примечательными и уникальными в своём роде являются орнаменты и рельефы, с особой тщательностью вырезанные на крышках и стенках гробов, а также внутри них. Мои коллеги уже извлекли двух представителей неизвестного биологического вида, и на данный момент существа уже покоятся в соседней лаборатории. Я полагаю их мёртвыми и стараюсь не задумываться над тем, что мы, по сути, осквернили чужие могилы, ибо в этом вопросе я всегда проявлял суеверность. Белоярцев отнёсся ко всему проще: у него бешено горят глаза, а от меня требуют немедленно проводить вскрытие. Они жаждут писать отчёты и связаться с университетом, но что-то меня настораживает, пускай и не могу определить, что именно. Откуда всё же Белоярцев узнал, где искать? Непременно расспрошу его…»

«Длина тела особи – метр шестьдесят два сантиметра, вес – двенадцать килограмм.

Тело мягкое и вязкое, легко принимает в себя инородные объекты и меняет форму, сохраняя при этом прежние объёмы. Имея в наличии два образца, я принял решение подвергнуть один из них заморозке, однако это не принесло видимых результатов. В ходе экспериментов обнаружилось, что данный вид имеет устойчивость и к воздействию экстремально высокими температурами.

Вскоре оказалось, что при помощи рентгеновских лучей единственно возможно подробно изучить внутренности неизвестного биологического вида. Не имея скелета, этот вид, по всей видимости, поддерживает форму тела и передвигается при помощи особой подвижной системы полых трубочек, пузырьков и цистерн, охватывающей всё тело. Есть предположение, что она же играет роль кровеносной и лимфатической систем. Что примечательно, это некие купированные новообразования в количестве четырёх штук, располагаются парно на диаметрально противоположных сторонах тела. Неизвестно, повреждение это или нет, так как это характерно для обоих имеющихся у нас образцов. Образование плотное и сочленено с внутренней системой подвижно.

Они способны к хемосинтезу. Насчёт возможности употребления твёрдой и жидкой пищи ничего не известно, но имеются подозрения о возможности фагоцитоза и пиноцитоза соответственно.

Дыхательных органов не имеют; следовательно, не способны к членораздельной речи. Вероятно, данный вид проживал в анаэробных условиях.

Вероятно, размножение происходит почкованием, что характерно для кишечнополостных. Отделённые от материнского организма дочерние клетки сохраняют характерную внутреннюю структуру.

Стандартных органов чувств при ближайшем осмотре тела не обнаружено. По всей видимости, зрение, осязание, обоняние, слух, чувства равновесия, температуры и боли им заменяет обилие нейронов, чья приблизительная концентрация составляет две сотни на один кубический сантиметр тела. В центре тела обнаружено плотное образование, напоминающее мозг, сообщающееся с нейронами, что позволяет говорить о развитой нервной системе. Реакции не электрический ток и инъекции не последовало.

Химический состав по-прежнему остаётся неизвестным, но я уверен: подобных если не элементов, то как минимум соединений мы ранее никогда не встречали…»

«Постарался припереть Белоярцева к стенке и добиться от него хоть какой-то правды. Этот молодой человек, позднее всех прибывший в СГБ НИИ, отличался скрытностью и самодостаточностью характера; он не заводил дружески окрашенных связей и никогда не поддерживал расспросов о себе. Достоверно я знал лишь его специализацию, а также полагал, что он окончил N-ский университет; согласно словам единственного человека, случайно побывавшего в его комнате, там великое множество необычной и даже пугающей оккультной литературы. Все мои попытки заговорить о том, откуда ему стало известно место, он с изысканной галантностью пресекал. Как понимаю, помощи от иных сотрудников не добиться: они слишком взволнованны и заняты ликованием, чтобы вспоминать, кто направил их на верный след. Чего добивается этот молодой человек? Не нравится мне и его желтоватый взгляд.

Днём позже я связался с верхами университета, решив уточнить у них данные касательно Белоярцева. Ответ меня шокировал: сотрудника с такой фамилией никто к нам не посылал. Чувствую, состоится тяжёлый разговор…»

«Это конец. Образцы мертвы, я точно уверен. Это не они повинны в развернувшемся кошмаре, не они инициировали безумие, охватившее каждого человека в НИИ. До моего слуха долетают истошные вопли, смешанные с демоническими раскатами хохота и истерических рыданий. Я забаррикадировался в своей лаборатории, и в моих силах лишь ожидать, без всякой надежды, исхода…»

Я неторопливо зачитывал обрывки заметок, написанных неровным и местами категорически нечитаемым почерком, не наблюдая реакций двух товарищей, отважившихся углубиться в гнездо подлинного, не знающего сравнений кошмара со мной. Это я привёл их обоих к смерти, и я каюсь в своём страшном прегрешении, которому нет и не будет во веки веков прощения; это с моей руки они канули в бездны неопознанного и жуткого и растворились там; это я, я убийца, а не те бестии – не иначе как космические, ибо Земля, по глубокому личному моему разумению, не способна исторгнуть из своего чрева подобных чудовищ…

На моей шее остались четыре идеально круглых шрама желтовато-металлического цвета, и если они не есть доказательство моему повествованию, то я не ведаю, что ещё могу предложить человечеству в обмен на клятву никогда не появляться боле в тех местах. В тот момент, когда с чтением заметок было покончено, я поднял взгляд и увидел в оказавшихся открытыми дверях лаборатории неописуемых монстров, какие не явятся человеку и в самых бредовых состояниях. Они напали на нас столь стремительно и незаметно для обычного человеческого взора, что я и закричать не успел, предупреждая о настигшей опасности. Обладатели отвратительных, постоянно сжимающихся губчатых тел, не имевших конкретных форм и очертаний, двигались неумолимо, и ни единый земной хищник не смог бы сравниться с ними; они вцеплялись отростками в беззащитные шеи моих товарищей и словно высасывали их изнутри, резко ускоряя процессы старения организмов. На моих глазах два человека обратились в жёлто-серую пыль, а я мог лишь наблюдать сие противное зрелище, не находя в онемевшем теле и малейшей воли двигаться. Лишь когда тварь вцепилась в меня, намереваясь обратить в ничто, в лёгкий слой налёта на полу, я воспротивился и бешено резанул по щупальцу скальпелем. Оно издало невообразимый рёв и скользнуло назад, а я, слыша одно биение сердца в ушах, выпрыгнул через разбитое ранее окно и бежал, бежал без остановки и не оглядываясь назад, бежал через затхлые улицы безымянного поселения, бежал от ядовитых миазмов, источаемых иноземными тварями, бежал от кошмара и попыток вспоминать их богомерзкий облик оживших не то губок, не то полипов, не то тошнотворной смеси неких морских организмов, названий которым не мог бы найти даже я. А в спину мне доносилось заунывное «ИМРОЯР! ИМРОЯР!».

Но самое страшное – то, что среди монстров, прибывших из космических бездн, ужасающих беззащитный и уязвимый разум, я явно различил недавних людей.

Спустя месяц я начал замечать первые преображения: четыре шрама на моей шее рассосались, оставив после себя лишь неровные покраснения; аппетит упал настолько, что я мог не есть днями и не ощущать себя скверно; во снах мне стали являться загадочные и удивительные места – несомненно прекрасные, как я был уверен, и пробуждающие псевдовоспоминания; в некоторых местах моя кожа приобрела новую фактуру, напоминая теперь губку, и серела; белки глаз пожелтели, и я больше не мог без острой рези смотреть на яркий свет.

Затем во снах я услышал голос моего погибшего лучшего друга. Он призывал меня к себе, вернуться на север, и я точно знал, что завтра же, не взяв с собой ничего, направлюсь туда.

Академик-3

Вода стояла по-предвечернему, подзимно сизая, в цвет перьев мокрого петроградского голубя, попавшего под негаданный беспощадный летний ливень, какой набежал совершенно неожиданно, когда на небе, казалось, ни единого обрывка облака, и с какими смиряешься безропотно, как с чем-то непредсказуемым и жесткосердным, будто со стихийным бедствием; и вода стояла смирная, ничуть не колыхаясь: ветер уснул, и только лёгкая качка напоминала о том, что мы ещё не сошли на берег. “Академик-3”, судно, в самом деле, скромное, особенно если сравнивать с ледяными гигантами в девять этажей на атомном сердце, приписанными к арктическому научному флоту, водоизмещением малость менее шестисот тонн, вышел из Санкт-Петербурга в Невскую губу, сделав остановку только на станции Ломоносов и пойдя дальше, во внутренний эстуарий, в направлении, минуя Репино, мыса Флотского, где предполагалась последняя крупная стоянка до выхода во внешний эстуарий и, наконец, в Финский залив. В последнее время в нём было неспокойно по многим причинам, но в планах и не значилось заглядывать инструментами в синие глубины Балтийского моря, а задача перед “Академиком-3” стояла до обыденности тривиальная, в меньшей степени научная и в большей со всех сторон стандартизированная, строго протокольная, а именно – мониторинг водных ресурсов.

Предполагалось, что команда научно-исследовательского судна оценит техногенное воздействие на прибрежную зону и изучит детальнее прогрессирующее влияние антропогенных факторов на активность микробиоты донных отложений – в первую очередь, разумеется, загрязнение тяжёлыми металлами и нефтепродуктами; а для этого – соберёт пробы верхнего слоя донных отложений и образцы макроводорослей, например, Cladophora glomerata, Ulva intestinalis и прочих представителей богатого на виды рода Ulva, и образцы донных отложений. На восточном побережье раскинулись города, атомные электростанции (в последние годы возвели ещё две), сельскохозяйственные угодья; громоздились нефтеналивные терминалы на севере и на юге, шумно дышащие серым дымом и гудящие многоголосьем кораблей – было, откуда взяться загрязнению, иными словами.

Агния Одегова, лаборантка новообразованного Санкт-Петербургского океанологического научно-исследовательского института на треть ставки, специализировалась (пыталась, вернее) на морской микрофлоре, и эта экспедиция – первая в её жизни; поступив в магистратуру сентябрём (но фактически начав работать чуть раньше, ещё в бакалавриате, ради развития научной карьеры), в ноябре она уже попала на “Академика-3” вместе с маститыми аспирантами, дожидавшимися вскорости защит диссертаций. Бесконечно уставшие, похожие на блеклые тени людей, аспиранты вызывали нечто среднее между благоговением и глубинным ужасом; и, в отличие от Агнии, их допустили до должностей научных сотрудников и до зарплат в тридцать с небольшим тысяч рублей. Ей же, как лаборантке, полагались семь тысяч (плюс-минус, на самом деле, но для ровного счёта пусть будет так) ежемесячно, капля от недавно выигранного гранты и судосутки за текущий рейс – по триста рублей в день, какие выплатить ей должны, едва “Академик-3” причалит вновь в Санкте-Петербурге. Планировалось, что на воде они пробудут четырнадцать дней и что вернутся к концу месяца, тридцатого числа.