На краю мерзлоты

На палубу падал мелкой рассыпчатой крошкой редкий снег, и море утопало в багрянце заката, переходившего из наливистого ало-оранжевого, пламенного, в прохладную фиолетовую дымку, готовую вот-вот налиться чернотой и усыпаться бриллиантами звёзд, прихотливо разбросанными по бархату небосклона; Агния зябко поёжилась, но не уходила в каюту, напоминавшую одновременно каморку в общежитии (и как в столь крохотном пространстве умещались койки на двоих человек и письменные столы с большим шкафом, навсегда останется загадкой) и монашескую келью – ту самую каменную клетку, без окна, но с дверью, через которую передавали еду и огарок свечи, чтобы продолжать читать Библию. В их случае, правда, более актуальными стали бы справочники по морской биологии, экологии и бактериологии.

Собравшись было уходить к скромному ужину, представленному гречкой и варёной сосиской с крепким чёрным чаем без сахара, Агния остановилась: что-то привлекло её внимание. Что-то, чего быть не должно – уж точно не здесь: до берега добраться капитан планировал только утром, но впереди настойчиво маячила тёмная громада земли с покошенным маяком.

– Земля! – крикнула она первое, что пришло на ум. – Осторожно, земля! Остров! Маяк!

И пусть мораль двадцать первого века изменилась, нравы стали много свободнее, а на книгах появилась пометка “18+” за нецензурную брань, но Агния не стала бы записывать в дневнике те слова, которыми отозвались товарищи по несчастью.

“Академик-3” резко сбросил скорость, дал разворот – и Агния, держась до боли и судороги в пальцах за планширь, ударившись коленом о металлический фланец, уперевшись ногами в палубу, смотрела, распахнув глаза, на остров, взявшийся, будто ниоткуда. Она смотрела карты перед экспедицией, до дотошности всматривалась в маршрут и мелкие островки, какие они непременно должны были пройти, но ничего такого здесь не помнила. Маяк Сескар – где-то там, в километрах по воде отсюда; а этот маяк, разрушенный и ветхий, выкрашенный в красный и с выбитым слепым глазом фонаря, совершенно точно не он.

– Какого чёрта… – донеслось откуда-то слева.

– Вот-те на, – вторило первому голову.

Почти на расстоянии вытянутой руки проскользили гнилые, покрытые охристо-жёлтой в дрожащей ручье света ржавчиной (а бывает ли она совсем такого странного, будто нездешнего, жёлто-металлического, почти как золото, оттенка?) борта корабля, и Агния сквозь налёт разглядела его название, включив фонарик на телефоне.

“Академик-4”, значилось на нем.

Всё бы ничего, но “Академик-3” – новейший из НИСов, последний в своей серии, и четвёртого брата-близнеца ещё не построили.

***

“Академик-3” совершил внеплановую остановку (из-за подозрения на повреждения) у безымянного острова, не отмеченного на картах; и пускай экипажу, особенно всевозможным лаборантам и МНСам, в число которых входила Агния, настоятельно рекомендовали не приближаться к сомнительным объектам и по возможности не сходить с палубы, надо понимать, что строгость законом всегда компенсировалась их неисполнением, а потому, утомлённые качкой, люди высыпали на берег. Дело не в каком-то здравом смысле: тяжело, знаете ли, ожидать подвоха от пусть и не отмеченного на картах, но ничем не примечательного островка, пусть и с выброшенным на берег кораблём; Агния сообщила незамедлительно, что называется, о только главе экспедиции и капитану корабля, но те отмахнулись от неё, не поверив: фотография получилась размытой, да и не до того им оказалось, чтобы бегать вокруг ржавой посудины.

Сойдя на берег, Агния потянулась. Ей по-прежнему чудилось, что земля под ногами ходила, гудела, дышала в такт волнам, но это как с поездом – надо немного потерпеть, и ощущения вернутся в норму. Под неровными шагами перекатывалась с шорохом галька, сменяющаяся по-осеннему чёрной, промозглой и пошедшей комьями голой землёй; и постепенно вдали смолкали голоса человеческие голоса коллег по экспедиции и несчастью; и тьма навалилась со всех сторон; и стало прохладно настолько, что Агния, шмыгнув носом, пожалела, что не надела сверху ещё одну ветровку; и над головой зажигались одна за другой звёзды – Агния остановилась, чуть-чуть не дойдя до выброшенного на берег, точно мёртвого кита, корабля, и задрала голову вверх. Великолепное полотно подлинного мастера, пожелавшего остаться безымянным, вдали от искусственного света огромных городов, никогда не смыкавших глаз, представилось её глазам; стоя под небосводом, богато расшитом сверкучими драгоценными камнями, Агния ощутила себя незначительной в той же мере, в какой, должно быть, первый человек с первым проблеском разума задрал голову ночью наверх и ужаснулся, и убоялся того, что предстало перед ним. Льющееся серебро, лиловые тени, синие отблески – она стояла и смотрела, не в силах оторваться, как если бы что-то принуждало её; и такой страх разлился в её душе, что только судорожный скрип-вздох мёртвого корабля привёл в чувство, принудив убояться пуще прежнего. Агния моргнула, отгоняя негу наваждения, обернулась – в отдалении грел огнями “Академик-3”, никуда не исчез.

Фонарик (на этот раз не на телефоне) лезвием, будто сказочный меч, рассёк ночь, и даже дышать стало проще. Ступая аккуратно, по обломкам корабельной обшивки, боясь оступиться и пораниться, Агния подобралась к телу левиафана ближе, не борясь с любопытством и подчинившись ему. “Академик-4” – или как бы его ни звали – не подавал признаков жизни, невзирая на мельтешения вокруг себя; Агния подошла ближе к обшивке – и всмотрелась. То, что показалось ей поначалу ржавчиной, при внимательном рассмотрении выглядело странноватой субстанцией нездорового желтовато-металлического оттенка, и первая мысль, про золото, вновь возникла в голове сама собой; жижа, напоминающая по консистенции феррожидкость, в белесом свете фонарика отсвечивала серебром, и Агния на миг порадовалась, что, работая бактериологом, имела привычкой таскать с собой базовый инструментарий. В детстве ей безумно нравилось собирать шишки многовековых кедров (не в Ленинградской области, разумеется: Агния в Санкт-Петербурге была приезжей), подбирать особо красивые осенние листья, прихотливо расписанные, как акварелью, ксантофилом и антоцианом, коллекционировать раковины, сброшенные предыдущими владельцами-улитками, искала косточки (и однажды летом отыскала практически целый скелет змеи), так что в рюкзаке и в карманах у неё всегда нашлись бы как минимум пинцет и сколько-то пластиковых пробирок, а как максимум – целая биологическая станция.

Агния прихватила жижу пинцетом, потянула на себя и с трудом оторвала кусочек, а едва оторвала, то чуть не задохнулась: разорванная, она источала запах настолько мерзкий и дурной, что лаборатории, где обитали органические химики и где вечно летали тухлояичные миазмы сероводорода, почудились ей сейчас летним садом, где заботливая хозяйка посадила розовые кусты. Она закашлялась, отшатнулась, едва закупорила пробирку, и слёзы градом потекли из глаз. Тошнота подступила к горлу моментально, стянув мучительным спазмом, но Агния удержалась: запах постепенно выветривался, заменяясь морским духом, и она тяжело отдышалась.

Жижа в пробирке намертво, как будто клеем намазано, пристала к стенкам и, кажется, увеличилась немного в размере – Агнии, по крайней мере, помнилось, что захватила и оторвала она кусочек поменьше; а на месте, где она поковырялась пинцетом, появилась морщинистая корочка, напоминающая накипной лишайник… или, если сравнивать с человеческой кожей, коллагеновый рубец-шрам.

Никто пока не хватился Агнии, никто не выследил её, так что она, как вор, терзаемый подозрениями, что кто-то вот-вот непременно застанет его за непригляднейшими занятиями, не подобающими достойному человеку, поискала фонариком хоть какой-то намёк на проход. Забраться у неё бы не получилось: корабль встал на мель без крена, и для неё такая высота (без лестницы особенно, какую никто снаружи не приделал, разумеется) оказалась большевата, чтобы без подготовки и легко так залезть; возвращаться обратно за помощью ей как-то не захотелось, иначе бы точно привлекла лишнее внимание, и её исследовательское уединение бы нарушили; разве что искать пробоину – Агния обошла корабль справа, вновь выхватив имя “Академик-4” (и на этот раз сделала качественный снимок со вспышкой), но справа – ничего.

Зато по левому борту, стоило ей зайти на шаг в воду, внутренне обрадовавшись, что надела перед сходом с палубы резиновые сапоги, виднелся пролом, почти по центру.

“Академик-4” изнутри затхло и прело пах сыростью, и Агния, стряхнув жёлто-серую пыль с ботинок, вошла на нижнюю палубу.

***

10 апреля 2032 года, вечер. Это немного странно, если честно – писать на бумаге, как будто мы снова в десятых годах, но я не доверяю теперь электронным устройствам: боюсь, что потеряю всё написанное снова, как это случилось только что. Так… Наверное, надо обрисовать ситуацию, да? Я видел старые фильмы, в которых люди пишут в дневниках и общаются с ними, как с друзьями или вроде того. И во всевозможных эпистолярных произведениях такое тоже случалось регулярно, и в них (в эпистолярных памятниках литературы, вот) всегда было что-то такое, что на каждом занятии неизменно будоражило (слово-то какое!) моё сознание – ощущение всякий раз такое, точно бы разговаривают со мной, мне открывают страждущую душу. В общем, теперь я тоже буду вести заметки: компьютеры сильно барахлят, и мой судовой журнал (если это можно так назвать: я всё-таки фиксировал не скорость ветра и направление хода “Академика-4”, а рабочие будни, чтобы потом, когда снова появится связь, выложить на канале) снесло из-за ошибки, так что придётся начинать всё заново. Интернет и вовсе пропал утром, хотя по идее эта часть залива богато покрыта интернет-спутниками. Одегова говорит, что такое случается: в водах Финского залива бывает неспокойно.

11 апреля 2032 года, утро. Посреди ночи я проснулся от натужного, оглушительного, стального скрипа. Звук так, словно “Академик-4” решил издать мучительный стон, как если бы его бок кто-то протаранил, но техническая команда не нашла никаких проблем. А вдруг плохо искали? На завтрак давали йогурт, кабачковую икру, кусок хлеба и чёрный чай (без сахара) – набор откровенно нестандартный, но причалить и пополнить запасы мы должны были ещё вчера вечером, однако берега не оказалось там, где он должен быть. Одегова предположила, что приборы дают неверные показания. Я не понимаю, что происходит. Жутко хочется домой.

11 апреля 2032 года, день. Собрали образцы. Анализировал воду. Сфотографировать микроскопическую фауну сложно из-за качки, но, похоже, мне попался некий новый вид – я пока никому не сообщил о находке, хочу вечером на собрании показать фотографии и видео. Что касается внешнего вида, то на соседней странице дневника я сделал рисунок, раз распечатать фотографию пока нет возможности.

11 апреля 2032 года, вечер. Одегова ожидаемо в восторге, как и все прочие. Надеюсь, после экспедиции она повысит меня с младшего научного сотрудника до научного сотрудника. Было бы славно.

12 апреля 2032 года, утро. Пробирки заросли чем-то жёлто-оранжевым, с золотистым отливом, похожим на накипной лишайник, но по свойствам – некое подобие неоньютоновской жидкости, так что вводить пинцеты и иные посторонние предметы приходится плавно и осторожно, почти деликатно. В лаборатории у нас есть ИК-спектрометр (прибор размером с большой принтер: всё-таки на корабль, который по шкале от “Титаника до байдарки” ближе к байдарке, никакой ЯМР не протащишь, но для скрининга должно хватить), так что решил поставить образцы на него – получить бы хоть какие-то первичные результаты до того, как причалим и сможем полноценно изучить уже в стационарной лаборатории. Поскорее бы уже вернуться.

12 апреля 2032 года, день. Похоже, оранжевая жижа – это какая-то кремнийорганика (верно, с некоторым количеством макроциклов), точнее сказать не смогу: ИК-спектрометр, увы, не выдаёт конкретных формул, особенно когда вовсе не знаешь, что ищешь, а слепо тыкаешься котёнком в тёмной комнате, надеясь, что хоть что-то заподозришь. Одегова несколько раз уточнила, уверен ли я, но я уверен. “Антон, будь внимательнее и аккуратнее”, – попросила она, на что я ответил, что и так достаточно внимателен и аккуратен. И что с ней не так? И что с её глазами? У неё какая-то болезнь печени? Надо будет спросить, но потом.

12 апреля 2032 года, вечер. Пробирки с образцами жижи оказались открыты: заметил случайно, когда зашёл перед сном в лабораторию. Или это я их не закрыл? Закупорил обратно.

13 апреля 2032 года, утро. Как обычно, после завтрака (он стал совсем уж скудным) побежал в лабораторию, по пути столкнулся с Одеговой. Она спросила, как продвигается работа, и я изложил ей вкратце результаты ИК-спектрометрии; сказал, что планирую поработать ещё и, возможно, просчитать какие-то спектры квантовохимическими методами, раз уж компьютеры (пусть и не навигационные приборы) снова работают (но отказываться от рукописных заметок я не стану – и все результаты ИК-спектрометрии, как ретроград, переносил на бумагу от греха подальше), пришедших мне в голову вариантов, а потом сравнить с имеющимися экспериментальными результатами, на что она отстранённо покивала и попросила держать в курсе. А ещё – снова сказала быть аккуратнее.

13 апреля 2032 года, день. Пока я работал, кто-то настойчиво стучался, но, открыв, я никого не увидел. И что это было? Пожертвовал обедом (Одегова зашла спросить, куда я делся; обычно она днём занималась другими делами и не приходила к простым МНСам – и что это на неё нашло?), чтобы поработать, теперь болит живот от голода. Из интересного (и, чего уж скрывать, слегка тревожного): оранжевая жижа увеличилась в размерах. Я могу бы списать это на разбухание от влажности, конечно, или то, что мне “кажется”, но образцы в самом деле увеличились в массе, судя по показаниям аналитических весов.

13 апреля 2032 года, вечер. Сходил на ужин, давали пюре из пакета. Невкусно. Почистил зубы и лёг спать, много думал о спектрах. Кремниевые макроциклы? Откуда бы им взяться?

14 апреля 2032 года, утро. На завтрак дали яблочное пюре из тюбика (много), крекеры (пачку на сутки) и воду. Ушёл в лабораторию. Обнаружил, что ИК-спектрометр зарос оранжевой жижей.

14 апреля 2032 года, день. Заходила Одегова, только смотрела, как я работаю. Под её взглядом было странно. Спросила, почему я не на обеде – сказал, что поем крекеров, сэкономлю порцию. Кажется, она недовольна.

14 апреля 2032 года, вечер. Мы так и не вышли к берегу, хотя по всем расчётам уже должны были если не врезаться, то по крайней мере заметить землю. Приборы и правда сбоят, так что пришлось воспользоваться старым методом – навигацией на звёздам; и всё бы ничего, вот только на небе не оказалось ни одной знакомой звезды. Команда в ужасе и панике, я тайком пригубил настойки на травах. Не знаю, что делать: заперся в лаборатории подальше ото всех и не открываю дверь.

14 апреля 2032 года, ночь. Я проснулся от того, что упал со стула. На полу густо росла оранжевая жижа. Сообщил о ЧП Одеговой по внутренней связи, но она не пришла. Убежал в свою каюту и заперся. Не нравится мне такая тишина. Дверь не открываю, подпёр тумбой (пришлось открутить её от пола подручной скрепкой). Не открываю никому, экономлю крекеры и воду.

15 апреля 2032 года, утро. Звуки снаружи мне тоже не нравятся. Не открываю дверь. Вода кончается. Не пойду сегодня в лабораторию. Одегова не появлялась.

15 апреля 2032 года, вечер. Стало тихо, стуки и стоны прекратились. Уснул, проснулся от удара: “Академик-4” сел на мель. Звонил по внутренней связи: тишина на линии. Открывать дверь не стал, пытался выбить иллюминатор – не получилось. Воды не осталось. Попробую выйти при свете дня завтра.

***

Агния закрыла маленькую записную книжку с оранжевыми разводами на страницах, не то принадлежавшую, не то принадлежащую, не то… какую? как в будущем времени? некому Антону из тридцать второго года. По спине пробежал холодок; Агния обернулась, нервически вглядываясь в темноту, но никого не увидела; ни шороха, ни вздоха, ни скрипа – молчал корабль, молчало и всё то, что могло скрываться в его недрах, затаившись в ожидании. На глазах сами собой выступили слёзы, и сердце забилось в груди, норовя пробить кости, и руки стали липкими от пота, и ноги подкосились, но Агния устояла – и вместо всего на свете побежала прочь, не разбирая дороги, спотыкаясь, ударяясь о вывернутые двери, запинаясь о хлам и мусор, как если бы за ней гнались твари, монстры, чудовища, инопланетяне, маньяки, но она не оборачивалась и не кричала, только дышала, хрипло и тяжело, разрывая лёгкие. Надо уплывать отсюда, любой ценой. Будь проклято дрянное любопытство. Агния поскользнулась на гальке и упала, разорвав джинсы и колени; встала и снова побежала, спотыкаясь.

– Надо уплывать! – крикнула она. – Надо уплывать!

– Одегова? Одегова, что случилось? – остановил её истерический бег капитан Коваль, схватив за плечи так крепко, что Агния пискнула от боли. – Ты где была?

– Там корабль… – пробормотала она. – Корабль с плесенью.

Да, плесень. Другого объяснения быть не могло.

– Корабль с плесенью, – повторил за ней Коваль. – Какой?

Агния достала телефон, готовый вот-вот разрядиться, и открыла галерею, но вместо надписи “Академик-4” обнаружила смазанный чёрный фрагмент.

– Был там, – жалобно проговорила Агния. – Академик. Четвёртый. Он был там, на мель сел. И там оранжевая плесень.

Вокруг собирался экипаж “Академика-3”, и посматривали на Агнию со смесью жалости, усталости и тревоги – за её психическое здоровье, не иначе.

Коваль нарушил тишину:

– Астрова, Афанасенко – можете сходить посмотреть, что там за корабль?

– Не надо! – взвизгнула Агния. – Только не туда! Там…

Но договорить она не успела: Коваль плеснул ей в лицо холодной водой.

– Вернись в каюту, пожалуйста. Немедленно. Это приказ.

Коллега по цеху, Евгения, прихватила свою соседку за плечо и увела на борт.

Оставшись в одиночестве, Агния, вдруг пошарила руками по куртке и извлекла из внутреннего кармана пухлую книжицу, записки Антона. Она ведь не дочитала: там что-то было на следующих страницах, пропитанных сыростью.

***

тишина была обманом я так и знал господи боже мой я так и знал что это обман не надо было выходить надо было выбить любой ценой окно

его можно было как-то выжать давлением я не знаю хоть чем-то только не выходить туда а воду можно было взять из пожарной системы это было лучше чем выйти а там бы я что-нибудь да придумал

я не знаю смогу ли выбраться но сейчас стало тихо так что я решил спрятавшись на кухне она вся в какой-то жёлто-серой пыли от бесконечных пищевых порошков что ли и заперевшись кое-что дописать вдруг кто-то станет нас искать или найдёт и поймёт что сюда нельзя надо бы найти какую-то чёрную тряпку так люди отмечали что корабль заразен чтобы никто не подплывал и не разносил заразу как же я хочу к маме и домой пожалуйста я разве много прошу

может показаться что они люди

но они не

серогубчатой кожи не бывает у людей

имрояр имрояр имрояр имрояр заунывно шепчут они как будто молятся может так зовут их бога который должен забрать их страдающие души из этого мира с не нашими звёздами

я выглядывал из иллюминатора и это не нормально когда звёзды составляют ровные квадраты как на контурной карте так не бывает у нас

надо что-то решить что-то сделать

они скребутся и нудят имрояр имрояр

одегова если ты это прочтёшь

да даже если нет

умри

П̷̵̲͍͎̘͍̟̭̹̎ͤͮͤ̄̊ͫ͒͟͜͟͡͠͠о̏͒̆̏̄̉ͥ̃̀́͜͟͏̶̶̼̪̥̦̮̯̞̤͟м̷̵̸̧̭̺̩̯̻̪͖̽ͬ̅̓̿ͮ̒̍̕͘͞͠ͅо̵̶̧̢̨̘̺̱̤͔͍͖̥̔ͯ́̈̊̆͛ͬ́̕͞г̸̨̛͂ͬ̌ͯͤ̓̓͆͟͡͠͏̱̪̬̘͓̺̙̝̀и̾ͪ̂̌ͭͬͩͤ̕͟͢͠͡҉̨͉͖̦̫̱̳͈̫͝т̷̴̶ͣ̾͐͂ͧ͑̔͋̀͠҉̭̦̻͇͉̖͖̞̕͡е̵̨̢̡̢̦͔̘̦̱̣̺͎̓̔̌ͮͦ͆̅͐͢͢͡,̧̛̪̩̬̖̱̭̝͓̆́ͧ͊ͦ̉ͣ̀̀̀͘̕͠͡ ̵̵̵̧̡͎̤̬͔̟̲̥̰̑ͪͪ̌́̓ͫ̚̕͜͟п̴̨̛͙̤̭͈̭̯͚̂ͮ̀́ͮ̾ͤ̅̕͘͢͟͠ͅо̔̊ͧ͗̒̑̎ͣ͠͏̴̷́͠͡͏̮͍͚̹̼̟͈̦ж̸̴̧͙̥̰͔̰̘̣̟͛ͦ̍̈͒̈̓ͥ́͘͢͜͝а̴̵̨̢̛̤͉͓̜̣̯͇̪ͪ̃̊͌ͯ͐̾̀̚̕͠л̴̸̡̧̛̠̬̱͍͉̥͔̔ͧͥ̊̓͗̒ͤ̀͡͡ͅу̷̨̃̔̀͛ͫ̅ͩ͗͘͏̴̘͎̭̲̼͓̩͎͘͘͜й̸̧̽ͣ̀ͩ͑͑ͨ̉̕͟͠͡҉̷͈͇͙̤̦̯̘͖с̴̵̷̸̴͈͇͔̪͇̺̱͕̍ͫ̔͌̓ͮ̔̽̀͢͠т̧ͣͬ̃͊ͯͯ̌̈̀͢͜͟͞҉͔͖̦̫͎͉̹͚̀а̸̢̨̛̛͎̞͍̙̻̘̼̽ͯ̆̆̈̽͗̚͜͡͠ͅ

***

– Значит, Ситаев у вас – лучший студент?

– Всё верно, – кивнул Сергей Васильевич. – Очень достойный молодой человек, всегда желавший войти в состав морской экспедиции, и я думаю, что он в Вашей команде достойно себя проявит, Агния Владимировна.

Одегова кивнула:

– Я сегодня же пришлю ему приглашение в таком случае.

– Почта у Вас есть?

– Да, она была указана в резюме. Спасибо, Сергей Васильевич!

– Всегда пожалуйста, Агния Владимировна… Вы, кажется, выглядите немного больной. Давно были у окулиста?

– Кое-что с печенью, Сергей Васильевич, – улыбнулась она. – Я пью лекарства, не волнуйтесь так за меня.

– За здоровьем следить надо, – закивал он. – Ну, выздоравливайте!

Она моргнула и вежливо улыбнулась. Утром белки её глаз окрасились в бледно-жёлтый, а кожа на спине и ступнях мучительно посерела, став похожей на старую губку; а значит, отправляться в плаванье надо незамедлительно. Шёпот во снах становился настойчивее, а звёзды в её снах вставали на небе ровными квадратами.

Имрояр не любит ждать.

Пикниды

[СИСТЕМНОЕ СООБЩЕНИЕ: Обнаружено, что текущее время – 23:02. Это совпадает с временем первого контакта на “Взморье-9”. Не волнуйтесь. Это совпадение. Возможно.]

Кто бы что ни говорил, а таилась в плацкартных поездах некая едва уловимая романтика, познать которую можно только, пожалуй, по крайней мере спустя сутки путешествия под прерывистый стук колёс, уставшее гудение проходящих встречных составов, суетливый отдалённый гул крохотных городков, где поезд останавливается будто мимоходом, всего минуты на две-три, и бесконечное множество звуков, издаваемых соседями по вагону. По ночам иные из них храпели особенно злачно, точно желали разорвать как можно больше барабанных перепонок; разговаривали – преимущественно днём и вечером; ударяли то и дело дверями, переходя из тамбура в вагон и обратно; кряхтели, взбираясь на скрипучие верхние полки; топали в разношенных тапочках по узкому лазу между лежанками; шуршали фольгой, газетами, журналами, судоку, кроссвордами, комиксами, книгами; хрустели сочно огурцами; зевали рано утром, стоя в очереди к умывальнику; в общем, вели себя как совершенно обыкновенные люди, за которыми я, притаившись на верхней полке сбоку, украдкой наблюдала.

Поезд следовал за Северный полярный круг, к одному из новейших академгородков, основанному в рамках многочисленных программ по освоению крайнего севера и названному Новоакадемсеверском – и веяло от этого названия песочно скрипящим на зубах канцеляритом; я же направлялась в Институт проблем освоения Севера как новая аспирантка – изучать морское микологическое биоразнообразие. Аэропорт в Новоакадемсеверске ещё не воздвигли – даже по-чумикански крохотную взлётно-посадочную полосу метров в восемьсот, куда приземлялись бы разве что спецрейсы по строгому согласованию, не выровняли, но зато, как ни странно (и мне действительно интересно, окупилась ли железка), провели железную дорогу. Строго говоря, ничто не мешало мне и сесть на пафосный атомоход в Санкт-Петербурге, однако билет обошёлся бы на него чрезмерно дорого: и пусть ИПОС обещался всенепременно возместить траты, но на моём частном счету не оказалось нужной суммы. Поэтому – поезд и плацкарт, чтобы сэкономить.

Чем севернее становилась широта, тем меньше остановок делал поезд; и тем меньше людей садилось в вагон, и тем светлее становилось небо, а в какой-то момент и вовсе перестало краситься в ночной мрак, обернувшись полярным днём. Обманываться, впрочем, не стоило: насколько я помнила, уже после двадцать шестого сентября должна начаться полярная ночь. Но и до двадцать шестого сентября – ещё долго; на дворе – конец июля, и по согласованию с будущим научным руководителем, Михаилом Сергеевичем, я приезжала значительно раньше срока.

Когда часы на телефоне показывали ровно восемь вечера, я уснула; а ранним утром следующего дня поезд остановился. Конечная – малолюдная шестьдесят девятая широта, где меня встретил будущий коллега, аспирант второго года, представившийся Алексеем. Он порывался перехватить мою дорожную сумку, набитую вещами, но я вежливо отказалась, и он не стал настаивать – только помог загрузить в багажник.