Тень цепного пса

– Я не знаю, о чём ты, – сказал я, но голос опять дрогнул.

– Ой, не прикидывайся! – Яр махнул рукой, как будто отогнал муху, и подошёл ближе. Его рубаха шевелилась, как живая, и я почувствовал холод, как от сквозняка. – Ты спас волка. Раны затянул. Это не просто так.

Он наклонился, его глаза блеснули, как у ребёнка, который нашёл игрушку, и он внимательно меня рассматривал, склонив голову будто кот:

– Слушай! А давай дружить! Я помогу тебе. Ну, с этим… – он оглядел подвал, сморщил нос, – ну в училище. Будем шататься по лесу, пугать коменданта, искать приключения! А то мне скучно!

Я посмотрел на него, не поверив ушам. Дружить? С духом?

– Ты спятил? – вырвалось у меня. – Я в подвале, потому что сбежал с урока, а ты про приключения?

Яр надул щёки, как капризный ребёнок.

– Ну и что! Я же не предлагаю сейчас коменданта до смерти запугать! Хотя… – он хихикнул, но тут же сказал серьёзно. – Вот правда, Роман. Ты мне нравишься. Ты не как эти… – он кивнул наверх, где над нашими головами стояло училище. – Я могу помочь. Я знаю кучу секретов. Про подвал. Про лес. Про твой дар.

– Дар? – я сжал фонарь сильнее. – Я не…

– Ой, не начинай! – Яр топнул ногой, и пыль взлетела, как туман, но звука всё равно не было. – Не хочешь дружить – ладно, но хоть приходи иногда!

В его голосе появились просящие нотки. А ведь ему и правда, здесь, наверное, ужасно одиноко. Я задумался, а Яр тем временем продолжил:

– А то я тут сижу один, как дурак, с крысами болтаю! – Он отвернулся, скрестив руки, и пробормотал: – Никому я не нужен…

Я моргнул. Он что, правда, обиделся? Дух, которому сотни лет, дулся, как дитё, когда его не брали в игрушку? Я не знал, смеяться или убежать, пока не поздно. Вот же манипулятор малолетний… или многолетний? Но что-то в его голосе – тоска, одиночество – зацепило.

– Ладно, – хмыкнул я, глядя в пол. – Приду. Может быть. Если в карцер не загремлю.

Яр развернулся, его лицо вспыхнуло, и слегка засветилось зелёным.

– Правда? Поклянись! – Он подпрыгнул и тут же добавил, серьёзно:

– Если что, я тебя вытащу. Из карцера. Или откуда угодно. Я умею.

Я покачал головой, но уголки губ дёрнулись. Улыбка? Сейчас? Здесь? Серьёзно?

– Посмотрим, – сказал я, подняв веник. – А теперь вали, мне убираться надо.

Яр хихикнул, отступил в тень, и его фигура растаяла, как дым.

– До встречи, Озеров! Не скучай! – Прозвенел его голос.

А потом тишина. Только капли воды стучали, и фонарь мигал. Я стоял посреди подвала, всё ещё сжимая веник. Яр. Скрад. Друг? Я не знал, что думать. Но в груди – стало тепло, как тогда, с волчонком. И тени вокруг уже не казались такими страшными.

Следующие две недели тянулись словно вечность.

Училище – это машина, которая перемолола все дни в серую пыль, сделав их совершенно одинаковыми.

Утро начиналось с горна, более мерзкий звук для будильника – сложно придумать! Потом построение, где комендант с красным лицом и жутким перегаром выискал, кого бы наказать. Затем уроки: алгебра, геометрия, алхимия, астрономия, начертание, физика и три разные истории – слились в один сплошной кошмар. Немного радовала литература с Еленой Павловной, чей голос – единственное, что разорвало эту паутину однообразия.

Физкультура – три часа ада, где мышцы горели, а каждый вздох – благословение. Строевая подготовка, или как тут принято говорить муштра – бесконечные команды, «равняйсь», «смирно», «шагом марш». Мне вот интересно, если мы попадем в прорыв с Изнанки, и на нас нападут твари? Мы должны будем замаршировать их до смерти? Оружие нам даже не показали, молчу уже об обучении стрелять или хотя бы фехтовать. Нас не воинам учили быть, а каким-то пушечным мясом… Хотя, можно будет убежать! Это единственный полезный навык, который нам тут привили.

Мне выдали новый мундир, старый так и не отстирался от грязи, и пару чистых простыней. Правда пообещали в следующий раз при порче имущества выдать оплеух и карцер.

В комнате стало тише. Лисицын не вернулся. Слышал, его перевели в другую комнату, в соседнем крыле. В классе он сидел в дальнем углу и бросал косые взгляды то на меня, то на Волкова.

Пару дней в училище ходили сплетни, что клану Лисицыных сильно досталось от клана Волкова. Они как компенсацию за поступок нерадивого отпрыска, передали Волковым какое-то прибыльное предприятие. Но сам Волков молчал. Он больше не издевался надо мной, не хмыкал, не звал «барончиком». Но и не разговаривал. Молча учил уроки, молча готовил форму, молча точил карандаши. Н-да! Соколов – как всегда, тень. Читал свои книги, возился с уроками, молчал. Трус. Иногда я ловил его взгляд, но он тут же отвернулся, будто боялся, что я заговорю. Я и не пытался.

Яр не появлялся. После той ночи в подвале – ни звука, ни шороха. Иногда я смотрел в углы, ждал его зелёных глаз, его саркастичного хихиканья, но ничего. Только тени.

Сегодня первым уроком была алгебра. Пётр Иванович стоял у доски, скрипнул мелом. Ну почему в этом училище все звуки такие мерзкие? Его борода-мочалка дрожала при каждом сказанном слове.

Я сидел, уткнувшись в чистый лист тетради. Две недели я честно пытался вникнуть и понять, но уравнения – это ад, хуже физкультуры. Пётр Иванович заметил мою пустую страницу и процедил:

– Озеров, опять мечтаешь? Или твоя пустая голова всё ещё не вмещает простейшие формулы?

Класс хихикнул. Лисицын бросил на меня косой взгляд, его губы скривились в ухмылке. Я сжал перо, ногти впились в ладонь. Только бы промолчать, только бы промолчать…

– Завтра контрольная, – объявил Пётр Иванович, и его глаза недобро блеснули. – На пройденную тему. Кто не сдаст – будет подметать плац! До Нового года!

Мой желудок сжался. Контрольная? Вот же гадство! Я не справлюсь. Цифры, формулы, графики – всё это для меня, как заклинания на мёртвом языке. Сердце заколотилось, пот охладил шею. Я провалюсь. И тут я услышал его. Шёпот. Тихий, насмешливый, как будто кто-то хихикнул мне в ухо.

– Ох, Роман, ну и видок у тебя! Боиииишься? – в голосе Яра слышится издевательский смешок.

Я вздрогнул, оглянулся. Никто. Кадеты писали, Пётр Иванович тыкал указкой в доску, будто хотел заколоть этот несчастный икс в квадрате. Но шёпот продолжался, из-под парты, где тень гуще, чем должна быть.

– Это я, Яр, – голос звенит, как колокольчик, но с сарказмом. – Не дёргайся, никто меня не видит и не слышит. Только ты. Скучно тут, знаешь? Решил заглянуть.

Я наклонился, будто уронил перо, и посмотрел под парту. Там действительно сидел Яр, подтянув колени к самому носу и хитро улыбался.

– Ты что тут делаешь? – шепнул я, стараясь не шевелить губами.

– Спасаю тебя, лекарь волков и гроза лисиц! – он весело хихикает и подмигивает. – Контрольная, да? Я помогу. Я, знаешь ли, в циферках разбираюсь. За сотни лет всё выучишь от скуки.

Сказал он с умным видом и поправил, непонятно откуда взявшиеся очки на носу.

Я несколько раз быстро моргнул. Дух, который знает алгебру? Серьёзно?

– Почему ты мне помогаешь? – шепнул я, косясь на Пётра Ивановича. Яр пожал плечами, но его глаза задорно блеснули.

– Потому что ты мне нравишься. И потому что мне ску-у-учно! – Он протянул слово, как капризный малыш, и добавляет: – Ну и… ты спас волка. Это круто. Давай, соглашайся, или я начну петь под партой, и тебя точно в карцер посадят!

– Тебя все равно никто кроме меня не слышит! – Я недовольно ворчу.

– Так это кадеты не слышат, – он хитро улыбнулся и подмигнул, – а маги очень даже… может быть.

Я не смог сдержать улыбки:

– Ладно, – шепнул я. – Но если я провалюсь, ты будешь мести подвал и в карцер со мной пойдешь.

– Зачем это? – Яр непонимающе захлопал глазами.

– Алгебру вместе учить будем, и сказки мне на ночь будешь рассказывать. – Ехидно проворчал я.

Яр хихикнул, и тень под партой зашевелилась, как живая.

– Договорились, Озеров. Завтра я тут. Не облажаемся! Не бойся!

Я выпрямился, Пётр Иванович бросил на меня взгляд, но, кажется, ничего не заметил. Я выдохнул. Пронесло.

Утро перед контрольной. Мне показалось, я знаю, что чувствует приговорённый к казни. Я натянул мундир, который за ночь отсырел и теперь пахнул плесенью, хотя он новый. В зеркале – бледное лицо, тёмные круги под глазами, щёки впалые. Я стал похож на Яра.

Кошмары не отпустили: чёрная вода, тени, шёпот. Прошлой ночью я опять видел волчонка, но не в лесу – в воде, он тонул, его жёлтые глаза стремительно скрывались в толще воды, а я не мог дотянуться. Проснулся в поту, сжав кулаки. В комнате тихо. Волков сидел за столом, наверное, повторил перед контрольной.

В столовой – тот же гул голосов, запах еды и хлеба. Я быстро затолкал в себя завтрак, постарался не думать о вкусе. Все мои мысли о предстоящей контрольной. Я пытался вчера зубрить, но из этого ничего не вышло. Нельзя запомнить то, что не понимаешь.

***

Класс алгебры сегодня превратился для меня в клетку. Пётр Иванович – наш гений математики – медленно обошёл ряды, и его борода, жёсткая, как проволочная мочалка, вздрогнула при каждом шаге. Глаза – узкие, жёлтые, безжалостные – высматривали жертву.

Он положил передо мной листок. Бумага зашуршала, будто змеиная кожа, и этот звук заполз под кожу, защекотал позвонки.

– Да начнутся твои страдания, Озеров! – пробормотал он, и уголки губ поползли вверх.

Доска оказалась испещрена цифрами. Воздух пах мелом и страхом кадетов. Тиканье часов стало единственным звуком в этом аду.

Я сидел в середине, между Волковым и каким-то первокурсником, не помню как его фамилия. Лисицын опять в дальнем углу, его глаза скрывала рыжая чёлка, но я почувствовал его взгляд – острый, злой. Соколов уткнулся в парту, активно попытался стать невидимкой.

– Время на выполнение – час, – рявкнул Пётр Иванович, стукнув указкой по столу. – Без шпаргалок. Без разговоров. Кто не сдаст, того ждет строгое наказание. Озеров, это к тебе относится.

Класс хихикнул. Я опустил глаза на лист. Уравнения, графики, формулы. Я, кажется, не только формулы забыл, но и цифры.

И тут – шёпот. Тихий, насмешливый, раздался из-под парты:

– Ой, Ромка, да ты прям святая жертва алгебры! Хоть сейчас на костёр! – голос Яра, звонкий, насмешливый, задорный. – Не паникуй! Я тут.

Я наклонился, будто завязал шнурок, и увидел его. Яр свернулся калачиком в тени под партой, его яркие зелёные глаза насмешливо искрились.

– Ты где был? – шепнул я, краем глаза следя за Петром Ивановичем. Учитель, сгорбившись, вывел мелом какие-то закорючки.

– Ску-у-у-чал! – Заунывно тянет Яр, как капризный ребёнок. – Думаешь, легко бродить по теням, пока вы тут с уравнениями сражаетесь? Но я же обещал!

Его палец прошёл сквозь парту и лист с заданиями, как раз в месте первого задания:

– Первое. Пиши: два икс плюс три равно семь. Икс равно два.

Серьёзно? Ну как в такое можно поверить? Дух, который шарит в алгебре? Или я сошёл с ума, или с миром что-то не то… Н-да! Я взял перо, написал.

– А если ты ошибаешься? – шепнул я.

– Ой, не ной! – Яр закатил глаза, но его голос тёплый, как будто он правда хочет помочь. – Я в этих стенах дольше, чем все ваши учебники вместе взятые. Пиши, что говорю, я из тебя еще гения всех математик сделаю.

Он также сквозь парту ткнул в задание пальцем, и мне почему-то показалось, что даже цифры на листке слегка съёжились от его прикосновения.

Я старательно написал, постарался не отвлекаться. Второе задание. Третье. Яр шептал ответы, иногда хихикал, когда я путал знаки, и бормотал:

– Ну, ты и тормоз, Озеров!

Но в его тоне не было злобы, только сарказм и что-то… дружеское? Я почти улыбнулся, меня уже не страшила контрольная и даже Пётр Иванович.

Лисицын вдруг кашлянул, громко, демонстративно. Я поднял глаза – он смотрел на меня, его губы скривились в ухмылке, как будто он знал, что я списываю. Пётр Иванович обернулся, но я уже уткнулся в лист. Яр шепнул:

– Не ведись ты на эту рыжую шавку, пиши дальше.

Я стиснул зубы, писал. Время текло медленно и уныло. Я закончил последнюю задачу, когда Пётр Иванович рявкнул:

– Сдавайте!

Я отдал лист, сердце колотилось. Яр всё ещё был под партой, я услышал его хихиканье:

– Неплохо, Озеров! – шепнул он. – Может, ты не совсем безнадёжен. Приходи в подвал, поболтаем!

Я кивнул, едва заметно, и тень под партой растаяла, как дым.

Контрольная осталась позади, Слава богам прародителям. Я вышел из класса, впереди были ещё уроки, но у меня почему-то появилась какая-то странная уверенность в своих силах…

Столовая залилась жёлтым светом, от которого щи казались ядовитыми. Они расползлись по тарелке, как болотная тина, а каша – серая, липкая – будто шептала: «Съешь меня, если сможешь». Какая же мерзость! Ну, или так, или голод… Я проглотил еду, не различая вкуса. Не смотрел по сторонам, но кожей почувствовал – на меня смотрят.

Тихий шёпот. Сдавленный смешок.

Лисицын… Волков…

Их имена носились в воздухе, сплетни всё никак не улеглись. Но я не вслушивался. Пусть говорят. Пусть смотрят. Плевать!

Я вспомнил, что обещал Яру прийти в подвал. И я пошёл. Не потому, что хотел. Или хотел? Я не знал. Я ещё не решил.

Глава 5

Подвал, как и в первый раз, встретил меня сыростью и холодом. Здесь ничего не изменилось. Вот только мусора, показалось, стало больше.

– О, герой контрольных явился! Будущий гений математики! – голос Яра раздался из угла, звонкий, с насмешкой, но без злобы, похоже, он и правда, был рад меня видеть.

Я повернул фонарь. Он сидел на ящике, болтая ногами, как ребёнок. Он ухмыльнулся, но в его взгляде – любопытство.

– Ты что, всё время тут сидишь? – буркнул я, поставив фонарь на пол. – С крысами болтаешь?

– Угу! – Яр хмыкнул, скрестил руки, будто я его оскорбил. – Крысы – скучные! Только пищат и жрут. А ты, Озеров, – он наклонился вперёд, глаза блеснули и с любопытством рассмотрели меня, – ты интересный.

Я закатил глаза, но уголки губ улыбнулись.

– Спасибо, что ли, – сказал я, опёршись на ящик. – Но если Пётр Иванович проверит и найдёт ошибки, меня накажут. А ты, – я ткнул в его сторону пальцем, – будешь терпеть со мной!

Яр хихикнул, спрыгнул с ящика, приземлился легко, беззвучно, как тень.

– Ошибки? Я, между прочим, сотни лет, каждый год слушаю одно и то же! Тут даже крыса запомнила бы, если бы прожила столько!

Он подошёл ближе, его рубаха шевельнулась, и я увидел, как тени вокруг него задрожали, будто живые.

– Но знаешь, Ромка, тут есть кое-что поинтереснее твоих уроков и контрольных.

Я напрягся. Его тон, впервые, стал серьёзным.

– Что? – спросил я, почувствовав, как сердце ускорилось. Яр оглянулся, будто проверил, не подслушивают ли кто-то. Потом наклонился, его глаза вспыхнули:

– Душевые. На втором этаже. Там… – он сделал драматическую паузу и очень драматические глаза, – там что-то странное творится.

– Странное? – я нахмурился. – Это как?

– Ну-у, – Яр протянул слово, как капризный малыш, и закатил глаза. – Вода там… не просто вода. Шепчет. Течёт не туда, куда должна. И тени… – он понизил голос, – они там шевелятся. Не как я, а… по-другому.

Я сглотнул. Вода. Шёпот. Как в моих кошмарах.

– Может тебе показалось? – сказал я, но голос дрогнул.

– Показалось? – Яр прижал руку к груди, будто смертельно обижен. – Я, между прочим, скрад! Я чую такое, что вам, смертным, и не снилось! – Он фыркнул, отвернулся, но тут же обернулся, глаза загорелись:

– Пошли, проверим? Или боишься?

– Я не боюсь, – процедил я, хотя сердце заколотилось. Вода. Тени. Где-то я это уже видел…

– Ну и отлично! – Яр хлопнул в ладоши и подпрыгнул на одном месте. – Вот и первое приключение! Пошли сейчас?

Он подпрыгнул, но, увидев мой хмурый взгляд, надул губы.

– Ну и ладно, не хочешь – не надо. Но ты бы сам не ходил… если что, я всегда тут. Или там. – Он махнул рукой в сторону теней. – И приходи почаще, Озеров. А то мне ску-у-учно!

Я покачал головой, улыбка появилась на лице, а тепло в груди разгорелось.

– Договорились, – буркнул я, подняв фонарь. – А теперь я пошёл, скоро отбой, мне спать надо.

Яр хихикнул, его фигура растаяла в тенях, как дым.

– До встречи, герой! И молчи про душевые, а то в карцер загремишь или в дурку! – Он исчез, но голос его продолжал звенеть, переливаясь.

Только капли воды стучали, и фонарь мигал, будто подмигивал. Я стоял, сжав фонарь. Яр знал многое из того, что не знал я. Но в глубине, где-то рядом с теплом в груди, я почувствовал что-то другое. Любопытство? Нетерпение?

Сегодня утро началось не с горна, а с душераздирающих криков. Женский визг, топот, громкие голоса в коридоре. Я вскочил с койки, схватил мундир со стула, он зацепился за гвоздь, порвался. Чёрт. Волков уже оказался на ногах, хмурый, зачем-то держал нож в руках. Соколов, как всегда, повозился с сапогами, глаза круглые, как у совы. Трус.

Я выбежал в коридор, где кадеты толпились, шептались, оглядывались.

– Что за шум? – спросил я, протолкнувшись к лестнице. Кто-то из первокурсников, прыщавый, с дрожащим голосом, прошептал:

– Девчонки… в левом крыле… плачут. Говорят, кто-то пытался их утопить!

Я замер. Утопить? Вода. Яр говорил о душевых на втором этаже: «Вода там… не просто вода». Надо было ещё вчера сходить. Коридор загудел, как улей, кадеты побежали к левому крылу, но комендант уже оказался там, и по коридорам разлетелся его крик:

– Разойтись! К построению, щенки! Нечего тут глазеть!

Я увидел их – девочек из старших курсов, их волосы промокли, лица побледнели, глаза покраснели от слёз и испугались. Одна, с толстой русой косой, дрожала, закутавшись в одеяло. Елена Павловна, единственная женщина-преподаватель, обняла её, прошептала что-то. Но преподаватель сама, похоже, испугалась, её лицо побледнело, напряглось.

Я отвернулся, сердце заколотилось. Вода. Тени. Яр знал. А я не послушал, хорошо никто не пострадал…

На построении комендант опять орал про дисциплину, про послушание, но никто не слушал. Все шептались.

– Кто-то держал её под водой, – донеслось от второкурсника.

– В душевой, ночью, – прошипел другой.

– Говорят, вода сама потекла, как живая.

День тянулся, как резина. Уроки – алгебра, физика, астрономия – прошли в тумане. Пётр Иванович не объявил результаты контрольной, но его взгляд слишком часто останавливался на мне. К добру? К худу?

Лисицын сидел в углу, бросал злобные взгляды, но молчал, даже в коридорах проходил мимо молча. Я пытался слушать, что говорили учителя, но все мои мысли сосредоточились на происшествии. О Яре. О том, что он знает.

Вечер. Столовая – тот же запах, гул голосов, тот же шёпот о девчонках.

Крик.

Громкий. Режущий.

Не женский, мужской, хриплый, полный ужаса.

Кадеты вскочили, подносы упали, кружки разбились. Кто-то заорал:

– В душевой! Мальчишки! Быстрее!

Я побежал с толпой, ноги понесли сами. Второй этаж, правое крыло, мужские душевые. Запах сырости, хлорки, железа.

У входа толпа кадетов, на их лицах застыла смесь страха и любопытства. Я протолкнулся, увидел: на полу, весь мокрый, лежал кадет. Третьекурсник, здоровый, как бык, но сейчас он кашлял, хрипел, вода текла изо рта, как из крана. В его глазах ужас и паника.

Обер-инспектор, Семён Арсеньевич, стоял над ним, в его глазах разгорелись голубые искры. Он поднял руки, и я увидел, как вода вокруг кадета шевельнулась, поднялась, как в фонтане, выходила из его рта, носа, лёгких. Она на мгновение зависла в воздухе, как живая. Инспектор прошептал что-то, похоже, какое-то заклинание. Вода упала на пол, растеклась, исчезла.

Кадет надрывно закашлял, тяжело задышал, его лицо из синего медленно приобрело нормальный цвет. Жив. Это хорошо.

– Разойтись! – рявкнул комендант, стоявший за спиной инспектора, и начал расталкивать кадетов. – Нечего тут пялиться!

Я стоял, замер, сердце потихоньку успокоилось. Инспектор использовал магию. Вода послушалась его. Это было красиво. И что уж тут… Результативно.

Я обвёл душевую взглядом и заметил Яра. В углу, куда свет от светильников не доставал. Он не ухмылялся, как обычно, – его лицо было серьезным, почти испуганным. Он поймал мой взгляд, поднял руку, показал на лестницу вниз. Подвал. Потом приложил палец к губам. Я кивнул, едва заметно. Кадеты разошлись, продолжая шептаться, комендант продолжал орать, инспектор увёл третьекурсника.

Подвал. Опять! Может предложить Яру переехать куда-то в менее депрессивное место?

– Яр! – прошептал я, оглянувшись. – Вылезай!

– И чё орать? Крыс распугаешь, кому я свои мемуары рассказывать буду? – его голос насмешливо звенел из-за ящика. Он вышел, сел на ящик и начал болтать ногами.

– Я же говорил, что в душевых что-то странное! А ты не верил!

– Что там творится? – спросил я, подойдя ближе. – Вода… она чуть не утопила того парня. И девчонок. Она была как живая. Это… это как в моих снах.

Яр перестал ухмыляться. Его зелёные глаза потемнели, как болото перед бурей.

– Это не просто вода, Озеров, – сказал он, и его голос стал тише, почти шёпот. – Это… что-то старое. Злое. Я почуял. Оно в душевых, в тенях, в стенах. – Он наклонился, глаза блеснули совсем близко. – И оно знает про тебя.

– Про меня? – я даже почувствовал, как у меня глаза увеличились. – Что про меня можно знать? Я сам о себе ничего не знаю…

Яр пожал плечами, но его лицо осталось напряжённым:

– Ты пахнешь вилами. Твой дар. Вода тебя чует. – Он вдруг фыркнул, как капризный ребёнок. – Я же говорил, сходи, проверь! А ты всё со своими уроками носишься!

– Уроки это важно! Во-первых, я не хочу остаться тупицей, во-вторых… – огрызнулся я, но тут до меня дошло:

– Что ты сказал? Чем я пахну?

Яр издевательски хихикнул, болтая ногами:

– Ну… вилы это такие феи. В озере живут, – он задумчиво протянул каждое слово, словно не хотел говорить. – Они старше… старше ваших городов, ваших домов… дорог. Живут в озёрах, реках, даже в колодцах. Красивые… очень! Но если разозлить, костей не соберешь, – его голос внезапно стал серьёзным, – и не найдёшь!

Он внезапно схватил меня за запястье, его холодные пальцы с силой сжали мою руку. Странно, я думал, его пальцы пройдут насквозь.

– А ты… Ты пахнешь ивовой корой и тиной. Прямо как они. И дар в тебе просыпается. Ты слышишь, как вода тебя зовёт, да? Слышишь, как она шепчет?

Я замер. В ушах действительно раздался шум…

– Вилы рождаются сразу с силой, – продолжал Яр, прищурившись и внимательно меня рассмотрев. – Им не нужно ждать восемнадцати лет, как вам, людям, чтобы дар проснулся. Они с рождения могут топить корабли или лечить раны. А если в роду была вила… – он ткнул мне в грудь, – то и человеческий детёныш может получить её силу. Только кусочками. И сила дара будет зависеть от того, как сильна кровь вилы в вашем роду. – Он замолчал, ухмыльнувшись. Яр отпустил мою руку и откинулся назад, его зелёные глаза сверкнули.

– Вот только предупреждаю – вилы не любят, когда их дар просыпается в людях. Рано или поздно они придут проверить, на что годится их кровь. И тогда… – он сделал жест, будто перерезал горло. – Будет весело.

На секунду повисла тишина, даже вода капать перестала. У меня по спине пробежали мурашки. Вот только таких закидонов судьбы мне и не хватало! И кто это у нас в роду так повеселился? Это получается… какая-то из прабабок в молодости накуролесила, а мне теперь нужно думать, что с просыпающимся даром в четырнадцать лет делать? Да если узнают, что я такой молодой да ранний, меня же на опыты запрут. И изучать будут как зверушку! Вот же гадство!!!

Тем временем Яр резко вскочил, его глаза весело вспыхнули, как два зелёных фонаря.

– Ладно, хватит пугать тебя! – он хлопнул меня по плечу, и от его прикосновения по коже побежали мурашки. – Раз уж ты у нас, похоже, такой особенный, давай проверим твои способности на деле.

Его ухмылка стала почти до ушей.

– Пойдём со мной. В душевые. Ночью. – Он подмигнул, и в его голосе снова появился тот самый задор, будто он предлагал не рискованную авантюру, а весёлую шалость. – Разберёмся, что там за тварь шуршит.

– Ты офигел? – взорвался я, но где-то на задворках сознания я понял, что сам хочу сходить и всё увидеть. Я схожу с ума! Вывод очевиден! Уроки, муштра по полдня, мерзкая еда – не прошли бесследно для организма! Меня пора лечить!

Все боги мира, как же хорошо было в те времена, когда единственное, чего мне хотелось, это рисовать. Не прошло и месяца, а меня потянуло на какие-то не внушающие доверия приключения. Это Яр во всём виноват! Он на меня плохо влияет. Вот если я умру, я так всем и скажу! В моей смерти виноват скрад!

– Чего это я офигел? – Яр надул щёки, будто обиделся. – Я, между прочим, твой друг! Правда, ведь? Пойдём, Озеров, а? Будет весело!

Я покачал головой, но не смог сдержать улыбки. Я с его подачи точно когда-нибудь нарвусь на карцер или того хуже – смерть, зато одному ужасно обидчивому духу будет весело: