Кулайский клад

– Да-да – охотно кивнула Светлана.

– Под руку не дадакайте! Вот этта могила, – трясущейся рукой указал он на холм и, узрев свистопляску конечности, с ужасом, перехватил ее, как добрый муж хватает свою Кармен на чужой свадьбе – Она свежая, – устаканил Платон – А лежит в ней недавно почивший кулаец, обернутый в бересту. Простите, я не пойду его разглядывать, чтобы доказать вам, что это действительно кулаец. А осколки керамики, которые нашли в наше время на кургане, вы видели полчаса назад, только в виде целого горшка! Его ставили умершим в ноги.

Светлана сглотнула. Даже ей, далекой от науки, гипотеза Платона показалась правдоподобной. Но как там поступает научное сообщество? Опровергает слабые места выдвинутой теории, пока ответчик не предоставит железо-бетонно-монолитные доказательства? По крайней мере Светлана собиралась просить именно такие.

– В позднем голоцене – опередил ее Платон – Началась перестройка климата, стало влажно и холодно – он обернулся на сопки – Все, где мы стоим сейчас, в нашем времени занято болотами. А здесь лес и реки, уверен, полные рыбы. Потом заболачивание стало влиять даже на гидросеть, в болотной воде недостаточно кислорода для рыбного промысла. Вы видите? Взгляните на карту.

Платон подсунул Светлане свою картонку. Ему доказательств не требовалось, ошибки быть не могло, факты в виде природы были у них перед глазами.

– Люди и животные больше не могли прокормиться, и они начали мигрировать на юг, а это означает…

– Означает? – Светлана оторвала голову от карты, клей, который разливался до этого по ее телу, начал добираться до лица, скулы затачивались друг об друга, она яростно шевелила ими от раздражения, что Платон продолжает говорить загадками.

Он посмотрел на нее смешанным взглядом, пытаясь скрыть тревогу и любопытство.

– Это означает, Светлана, – загадочно посмотрел он на нее своими призрачно-голубыми глазами – Что кулайцы все еще здесь.

Лицо у Светланы онемело.

– Вы шутите? – попробовала крутануть сектор приз она.

– Нет – Платон был предельно серьезен.

В силу своих знаний, он быстрее Светланы понимал, чем грозит встреча с древним недружелюбным народом, так что внимательно озирался, проверяя верхушки деревьев, стволы, камни, но вокруг распростерлась одна лишь безликая пустынная степь, и от этого Платон в два раза сильнее ощущал себя мишенью.

Светлана обнесла грудь крестом.

– Зря креститесь – бросил ей Платон, закидывая рюкзак – Не поможет.

– Почему? – тишком раздался вопрос.

– Здесь слово не родилось еще – понизил голос Платон – Не поможет – он обернулся бобылем на холодные леса, вцепившись в парусиновые лямки рюкзака и вспоминая марь прошлого, накинувшуюся на него над трупом – Здесь поступок важен. Жертва.

Светлана кивнула, едва ли понимая, чему, засеменила следом, хаотично перебирая полы пиджака. Закричать или пока не кричать, проносилось у нее в голове. Конечно же не кричать, дура, одернула она себя, медведь прибежит или кто похуже. Местные жители, любители жертвоприношений почему-то пугали ее больше, хотя ни медведь, ни они на самом то деле бы не спросили, вас в шею или в живот, куда лучше убивать?

– Давайте до поселка дойдем, помощи попросим! – запричитала Светлана – Чремушки должны быть рядом, я на карте видела!

– Если мы с вами в пятом веке застряли – грубо оборвал ее Платон – Там вместо поселка такие же кулайские городища. Да может и сейчас там Черемушек ваших нет! Пропадают деревни, зарастают дороги, и там теряются люди.

– Природа их выживает – всхлипнула Светлана.

– Не природа, а прогресс – просвистел Платон, скатывая карту – К горе пойдем, если там граница межвременная, там и домой вернемся.

– А мне кажется, вы не будете домой, Платон, торопиться – с упреком заметила Светлана, переступая следом – Вы же сейчас воочию кулайские жертвоприношения можете увидеть!

Светлана сказала и сама себя обругала. Платон посмотрел с интересом.

– Могу – загадочно улыбнулся он.

Светлана зашлась от растерянности и от Платоновской тупости. Вот уже упрямый, соображала она. Разделяться нельзя, глупо и неправильно, а тащиться за Платоном послушно на поводке тоже ей не хотелось. Хотелось домой, в свою крохотную конуру, в старый плед на продавленном диване, оттирать золотой ободок на кружке с росписью в виде сливы и малины. И от малины она бы тоже не отказалась, хотя бы в виде варенья. Пригласила бы вот Платона в гости на чаек, на что ему эта керамика умерших народов сдалась, когда есть вот, объединяющий всех людей, Полонский фарфор. Светлана прикрыла на секундочку глаза, представляя себе эту картину, любимую чашку, вкус варенья, а потом, отмерев от воцарившейся тишины, вернулась в действительность. Долговязая фигура Платона, вышиной землекопов в пять, уже шагала дальше по берегу, стремительно от нее удаляясь. “Платонский фарфор!”, топнула от досады Светлана, ускоряясь.

– Платон, а вы знания ищите, – подскакивала она следом – А знания – это власть. Кто вас в детстве обидел?! – выкрикнула она – Кто вас до сих пор обижает, что вы хотите это древнее знание ему в лицо пустить?

– Мир – почти со смехом ответил Платон – Он всех нас обижает.

– И вы ни в чем, ни в чем сами не виноваты?!

– В том, что родился – посмотрел Платон внимательно на Светлану – Вот нас тут с вами в жертву принесут, а никто и не заметит.

– Да разве ж никто? – сердито удивилась Светлана, остановившись.

– Пока раскапывать не придут. Археологи. Будем значительной находкой, – посмотрел Платон на небо – Если время тут течет в одном направлении, без искажений.

– Моя мама заметит – обиженно надула губы Светлана.

Платон обернулся к заводи, обвел приток свербящим взглядом, прикидывая, не кинуться ли в поисках на дно. По верованиям потомков кулайцев, в реке был нижний мир, если через эту триаду прыгнуть, может через небо на землю можно свалиться?

Не оборачиваясь он бросил Светлане:

– Повезло – а потом добавил, криво улыбаясь – Момент, конечно, исторический, но не переживайте, соваться к кулайцам мы не будем. Во-первых, не нужно игнорировать законы времени, вдруг мы сейчас тут что-то изменим, и весь наш мир по нужде пойдет. Хотя куда уж больше – пробормотал он себе – А во-вторых, как бы нам с вами не стать участниками этих жертвоприношений. Современный человек против человека железного века – прокричал он, возобновляя ход – Все равно что рагу из кролика против волка! Больно томленые мы с вами, как черничный, прыгающий желатином джем – Платон, представив такую вазочку, чуть слюной не поперхнулся – А сибирские народы оттого и угрюмые, потому что внутри у них все лицевые мышцы натянуты в тетиву. Чтобы врасплох не застали.

– Ну и тяжело же им жилось – вздохнула Светлана, переставляя ботильоны по холму, сыпучий пригорок все время хотел уползти из-под нее.

– В каждом веке жить тяжело – философски заметил Платон, взбираясь – И только грядущий кажется легче. Надежда на чаше весов Анубиса, как перышко Маат, перевешивает горечь сердец. А жить то надо здесь и сейчас, а не когда в загробный мир будущих лет будешь стучаться со словами «Пустите, я жил праведно, но без всякого счастия и без всякой пользы».

– Да как же? Грешить что ли ради счастья своего? – не поняла Светлана.

– Все, Светлана, грешат, только счастья от этого тоже нету. Перефразируя Толстого, все счастливые времена похожи друг на друга, каждое несчастливое время несчастно по-своему. Потому что счастье для всех нас в одном, в одинаковом, а горе переживается в одиночку, всеми покинутое. Вы разгадали мою загадку о влиянии прошлого на будущее с обратной стороны?

– Нет, Платон, знаете, как-то не до этого было.

– Вопрос, в общем-то, был риторический – смутился Платон – Вот представьте, закольцованную железную дорогу, и на ней прорву поездов. Куда покатятся начальные поезда?

– Обратно.

– А впереди них что?

– Другие поезда – снова не поняла Светлана.

– Именно. А так как рельсы одни, деваться им некуда. Поезда из прошлого будут давить на поезда будущего, а те, в свою очередь, сминать поезда настоящего.

– Но, Платон, – возразила Светлана – Время, оно ведь так не закольцовано.

– А откуда вы знаете? – поднял очки Платон, близоруко уставившись и протирая переносицу – По крайне мере в одном измерении оно так и устроено. В наших мозгах – постучал он для наглядности – Опыт ошибок прошлого давит на восприятие будущего, и пока мы страшимся этого потенциального краха, страх отравляет наше настоящее состояние.

– А, по-моему, вы всё-таки не правы – не хотела сдаваться этой пессимистичной теории Светлана.

– Ну вы задумайтесь – усмехнулся Платон – Сколько раз в день вы прогнозируете цены на хлеб, а потом слышите подобные прогнозы от продавцов и коллег? Вы человек будущего Светлана, в каком-то из вариантов его развития. Поздравляю с открытием путешествий во времени, вы уже успели закрасить все три галочки. Будущее, настоящее и прошлое! Четвёртого времени пока не существует, но и то, что свершили вы, недоступно было многим до вас!

– Вам бы только издеваться!

– Ну разве это издевка? – усмехнулся Платон – Просто приправленный иронией факт. И вы подумайте, сколько раз все возвращается по кругу. Государства, мода, культура, финансы. Это просто настоящие поезда отъезжают в прошлое и поддавливают нас оттуда.

– А как в таком случае увидеть будущее?

– Глобально, Светлана, нам с вами можно только взглядом зацепить уходящий поезд.

– А этот Анубис – негромко спросила Светлана – Он ведь, как кулайские культовые фигурки, зооморфно-антропофорный или как это…С головой зверя и телом человека.

– Ну а что вы, Светлана, думаете, есть какой-то уникальный мотив культуры? Манера изображать животных рентгеновским способом, прорисовывая внутренности, была присуща также индейцам пуэбло – начал занудное перечисление Платон – Оджибве, эскимосам с Аляски и папуасам Новой Гвинеи. Потому что все они были охотниками. Культ животных восходит из тесного сожительства животного с человеком. В Древнем Египте шакалы выкапывали тела людей в неглубоких песчаных могилах и съедали их, а египтяне создали из этого образ и стали молиться, чтобы Анубис не приходил осквернять тела их родственников. Вы думаете, что мы чем-то отличаемся? Люди мыслят одинаково, параллельно развитию. Плюс-минус. Разница только в воплощении. Можно сказать, мы с вами разгадали тайну кулайских кладов – ритуальное эволюционирование в заданных условиях времени.

– То есть никаких загадок нет?

– Есть – Платон улыбнулся хитро и хищно – Нулевой пациент. Тот, кто первым духа метафорически увидел. А может и не метафорически. Представляете, как легко внести вирус в человеческую культуру? Просто выйти один раз из-за завесы и подарить человечеству идею, дать уголек, научить рисовать рисунок. И все. Наскальная ритуальная корова начнет пожирать сама себя. И вопрос, сколько ее крови готов пролить человек, чтобы приблизиться к богу и получить все, что он захочет?

– Бог или человек? – уточнила Светлана.

– Если бог внутри нас – с улыбкой пожал плечами Платон – То мы то, чего он хочет. А он хочет то, что внутри нас.

Глава 4. Семь частей

– Доброго утра, сынки – засуетился Иван Макарыч, заходя в дом с бидоном набранной холодной воды – А чего ж такие хмурые? – хитро рассмеялся он – Огурцового рассольчика, может, хотите? Остался еще.

Андрей, потянувшись, сполз с табуретки и перехватил бидон.

– Да ну, дед Иван, бодрые мы, да, Николай? – подтолкнул он брата, тот угрюмо размешивал сахар в кружке, притапливая ложку раз за разом по кругу.

– Что-то Николаша не весел – покачал головой Иван Макарыч, нагревая чайник – Ну, сейчас чайку испьем, и тепло на душе станет.

– Все со мной хорошо – наигранно бодро ответил Николай – Просто снилось всякое на новом месте.

– А, всякое – подхихикнул Иван Макарыч – Да как не приснится? Бывает такое. Настойка-то на вытяжке мухоморов. Вам городским с непривычки небывальщина чудится.

– На мухоморах? – тяжело обернулся Николай – Ты что же, дядя, отравить нас хочешь?

– Э-э нет – согнул по-птичьи голову Иван Макарыч – Что в природе зло, то в малых количествах польза. Уж мы с Савельичем сколько лет настой пьем – ухнул он – Крепчает здоровье только.

Андрей и Николай переглянулись.

– Ладно, дядь Иван, – ответил Андрей – Позавтракаем и за работу надо браться, поможем тебе двор убрать, воды наносить.

– А где Игорь? – Николай заозирался.

– Во дворе он – ответил Иван Макарыч – Играет с Савельичем.

– С Савельичем? – Николай шумно отодвинул табуретку и направился к двери.

Распахнулись сколоченные доски, Николай вышел во двор, за ним по следу шел с растерянным видом Андрей.

– Чего это, ты, Николаша? – вопрошал он, забыв про нагретый кипяток.

Игорь сидел в высокой траве и играл с серой птичкой. Птичка подскакивала к нему на колени, а потом упархивала подальше, Игорь пытался поймать ее за оперение.

– Кыш – накинулся Николай.

Птичка зыркнула черным глазом и взлетела на забор. Иван Макарыч бросился, размахивая руками, на Николая.

– Нельзя, нельзя! Священная птица – кукушка – загородил он пернатую – Только в особом, одном случае вред ей принести можно.

Игорь выглядел расстроенным. Лицо его сжалось обратно в невыразительный блин. Николай растерянно провел рукой по затылку, успокаиваясь.

– Действительно, чего это я – пробормотал он, обернувшись к птице – Иди сюда, кукушка, не бойся.

Птица покрутила головой и улетела.

– А где Савельич то? – посмотрел по сторонам Андрей.

– Упорхнул – засмеялся Иван Макарыч – Ну, пошли в дом – зашаркал он по земле – Чайник стынет.

В рамке утреннего натюрморта картина деревни предстает совсем в ином виде. Блестит стеклышком роса, рдеет заря, туманы умывают дома и кажется, что нет больше этого пыльного плена старины и разрухи. Нет запаха сгнивших огородов и слипшихся поленниц, подточенных жуками.

Николай после завтрака пошел в дедовскую баню, нашел там бритву и помазок, и в тишине сырых досок отсек свои усы от корня, вырывая из чужих уст «Усы бы свои к щекам подтянул, Николаша». Хотелось улыбаться этой живописной пасторали за окном. Николай с утра долго сидел на крылечке, наблюдал, как искрятся капли росы, ел свежий деревенский воздух. Вот его бы в банки то на зиму закатывать. Он рассмотрел осколок лица в треснутое зеркало. Говорят, что в деревне наступает переизбыток кислорода и может вызвать эйфорию. Мелькал то зеленый глаз, то половина уса, то снова глаз, безжизненный, как цвет линялого забора, то голые уста, светлее ставшие и моложе. Вот и надо этот кислород закатывать, чтобы настоялся, выдержался, окислился. Обезопасился. Николай попробовал улыбнуться, и по амальгаме кривым зигзагом потянулась зубатая улыбка. В окне послышался стук, из ладони Николая выпал, в ответ смотрящий, осколок.

В мутный переплет окна его изучала кукушка. По куску приземлившегося на пол зеркала побежали трещины-пауки. Николай прикрикнул на птицу, и она вновь ускользнула, бросив пристальный, по-человечьи осуждающий взгляд. Николай выругался и посмотрел себе под ноги, туда где трельяжем в ответ на него глядело незнакомое, безусое лицо, заблудившееся в коридорах отражений. Он всмотрелся в обломки, а потом отошел на шаг назад, затаив дыхание, остались в зеркале видны только потолочные деревянные балки, из угла одной отражалось нацарапанное лицо, скупой лик с рогами, выцветший и почерневший от времени. Николай его не видел. Он застыл в шаге от окончательно разбившегося отражения. Он понимал, что нужно собрать его и выбросить, но смотреться было больше не во что, а Николаю очень хотелось увидеть то, во что превратила его бритва. Увидеть и понять, так ли легко стереть несуразность прошедшего дня, как он это сделал впервые в шестнадцать лет, перестав быть собой и начав быть кем-то.

За двор принялись с городской удалью. Косили траву так, будто не вырастет она еще больше после дождя. Катали тяжелые пеньки, а потом Николай по-хозяйски точил топор, а Андрей размашисто колол ссохшиеся чурбаны. Иван Макарыч расположился на крыльце и починял старую, болотной окраски сеть из крапивы, что-то объяснял рядом сидящему Игорю. Николай, заметив сына, улыбнулся ему слегка, устремляясь взглядом по расчищенному двору, как будто проверяя, вписывается ли во двор Игорь.

– Эй, Андрей – крикнул Николай – А не сходить ли нам в лес еще за дровами?

– Дак, Коля, поленница до облачной гряды. Деду до зимы не стопить.

– А все же – с непринужденной улыбкой повторил Николай – Запасы впрок – от голода зарок.

– А почему бы и нет! – махнул рукой Андрей, молодецки поднимаясь и отряхивая штаны – Иван Макарыч, не скучайте тут, к обеду вернемся.

– А мы не заскучаем – подмигнул дед – Вот-с распутаем сеть и к рыбалке готовы. Щучку пойдем удить.

– А вы без меня не ходите! – крикнул Андрей, засовывая топор за пояс – Я щуку тоже ловить хочу. Вот такую – раскинул он с метр руки – И желаний еще у нее попрошу – рассмеялся он – С короб!

– Тогда не задерживайтесь – Иван Макарыч поднял голову, блеснув белой бородой, глаза его сощурились от невидимого знания, которое он увидел в вышине, пока не налегла ему на лицо темная тень от крыльев. Кукушка закрывала солнце – К обеду надо успеть – пробормотал в никуда Иван Макарыч, обращаясь, должно быть, к Андрею – День хороший сегодня, ясный… Жаль упускать ласку солнца – он протянул костистую руку и потрепал Игоря по голове – Не задерживайся, Андрей. Голод просит.

Андрей кивнул с улыбкой, пятясь спиной к забору и подставив ладонь козырьком, закрываясь от слепящего солнца. Белое сияние прятало от него Ивана Макарыча и Игорька. Он махнул им ещё раз наугад и вышел спиной за калитку.