Развод. У него была другая жизнь

Лея Вестова

Развод. У него была другая жизнь

Развод. У него была другая жизнь

Глава 1+

Я увидела их, когда мы с Катей были всего в нескольких шагах от школы. Мой мир раскололся в тот самый миг – с хрустом, с треском, подобно тонкому весеннему льду под тяжестью тела. Андрей – мой муж, человек, которому я отдала пятнадцать лет жизни, отец моего ребёнка, моя опора и моя крепость – стоял на противоположной стороне улицы у кафе с нелепо-яркой вывеской. Его фигура в деловом костюме была до боли знакомой, но всё остальное… всё остальное было чужим, невозможным, противоестественным.

Рядом с ним – молодая блондинка с идеальными чертами лица, словно сошедшая с рекламного плаката. Её округлившийся живот не скрывался даже свободным кроем бежевого пальто. Беременна. Месяц шестой, может, седьмой. Её рука – с длинными пальцами, на одном из которых сверкнуло золотое кольцо, – лежала на плече рыжеватого долговязого подростка. Его лицо, веснушчатое и угловатое, озарялось улыбкой, всегда, когда он смотрел на Андрея. На моего мужа.

А ещё час назад, стоя у окна своей спальни, я читала сообщение: «Задерживаюсь в Новосибирске до вечера. Рейс перенесли из-за тумана. Позвоню, как буду на месте». Ложь. Такая обыденная, такая будничная, словно чашка утреннего кофе. Сколько их было – этих непрошеных чашек?

– Мам, смотри, – голос Кати доносился как сквозь толщу воды, приглушённый, искажённый нереальностью происходящего. – Это же папа, да?

Я не могла вдохнуть. Воздух вокруг превратился в густое желе. Сердце колотилось где-то в горле, отдаваясь в висках оглушительным грохотом. А перед глазами плясали чёрные точки.

Пятнадцать лет брака, тысячи общих завтраков, ужинов, разговоров, планов… всё рассыпалось у меня на глазах, осколки впивались в кожу, в сердце, в душу, оставляя кровоточащие раны.

– Мама? – в голосе дочери звучала паника. Я скосила взгляд – её лицо, бледное, с расширенными глазами, исказилось от испуга.

Я смотрела, как Андрей наклонился к этой женщине и легко поцеловал её в щёку – тем самым жестом, каким ещё несколько дней назад целовал меня перед отъездом в мнимую командировку. Я видела, как его рука на мгновение задержалась на её животе – чужом животе, в котором рос чужой ребёнок. Его ребёнок. Они рассмеялись – все трое – звонким смехом счастливых людей, довольных своей жизнью. Жизнью, в которой для нас не было места.

Липкий, удушающий ужас сковал меня – ноги будто приросли к асфальту, руки онемели, сжимая детскую ладонь с такой силой, что дочь тихо вскрикнула. Я ослабила хватку, но не могла пошевелиться, парализованная этим спектаклем семейного счастья на противоположной стороне улицы.

Прошло не больше нескольких секунд, но мне казалось – целая вечность. Я увидела, как Андрей наконец заметил нас. Его лицо… Я никогда не забуду этого выражения. Всегда уверенный, немного насмешливый, иногда покровительственный, иногда нежный – сейчас он выглядел как загнанный зверь. Улыбка стекла с его лица, глаза расширились в чистом, незамутнённом страхе. А кожа на лице побледнела до синевы, как будто из него разом выкачали всю кровь.

Он сказал что-то женщине, и та медленно, как в замедленной съёмке, обернулась, проследив за его взглядом. На мгновение наши глаза встретились – ледяная голубизна против моих карих – и в этой короткой, молниеносной вспышке взаимного узнавания заключалась вся жестокая правда. Она знала, кто я. Знала всё о моём существовании. И продолжала жить с моим мужем, ждать от него ребёнка.

Ненависть полыхнула во мне раскалённым добела металлом. Я почувствовала её вкус на языке – горький, жгучий, как хинин. Кровь застучала в висках с такой силой, что заглушила все звуки улицы. Глаза затуманились красной пеленой ярости. Я хотела кричать, хотела броситься через дорогу и вцепиться в её идеальное лицо, в его предательское горло, разорвать эту картину фальшивого счастья на куски…

– Мама! Что происходит? – настойчивый голос дочери ворвался в красную пелену, разрывая кокон ненависти, в который я начала погружаться. Её голос дрожал, в глазах стояли слёзы – и это отрезвило меня, как пощёчина. Что бы ни происходило, как бы ни рушился мой мир, я не имела права втягивать в этот кошмар ребёнка.

Я сделала глубокий вдох. Мои лёгкие горели огнём, но я заставила себя дышать ровно. И мир вокруг вернулся – с пронзительными гудками машин, детским смехом во дворе школы и шелестом молодой листвы на ветру.

– Ничего, родная, – мой голос звучал странно, будто принадлежал кому-то другому – механический, бесцветный, как у автоответчика. – Просто… папа вернулся раньше, чем планировал. Иди в школу, я… я поговорю с ним.

– Но мам…

– Иди, Катя, – твёрже сказала я, не отрывая глаз от застывшей на месте троицы. Женщина уже потянула подростка прочь, торопливо отступая, но Андрей стоял, словно вкопанный, с выражением обречённости на лице человека, загнанного в угол. – Всё в порядке. Мы поговорим вечером.

Как же горько звучала эта фраза. Всё в порядке. Ничто не было в порядке – и уже никогда не будет.

Катя неохотно сделала шаг к школьным воротам, оглядываясь, но я уже не смотрела на неё. Расправив плечи и до боли сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, я медленно двинулась через дорогу. Адреналин пульсировал в венах, сердце колотилось как сумасшедшее, но внешне я была спокойна, почти монументальна. Только внутри всё кипело от смеси боли, ярости и унижения, от которой, казалось, вот-вот расплавятся внутренности…

А ведь это утро началось так обыденно, так мирно. Проснувшись от солнечного луча, я ощутила необычную лёгкость. После месяцев кошмара с болезнью матери я впервые почувствовала надежду. Жизнь налаживалась. Мама шла на поправку, Катя радовала успехами в школе. Даже зеркало показывало, что ко мне возвращается прежний вид – исчезли тёмные круги под глазами, лицо начало обретать здоровый цвет.

Больше полгода моя жизнь напоминала замкнутый круг: больница-дом-аптека-больница. Мама перенесла инсульт. «Малыми шагами», – повторял невролог на каждом осмотре. И я верила – двигаться вперёд, а не назад.

Утренняя рутина казалась такой правильной, такой надёжной: завтрак для всех, сборы Кати в школу, заботы о маме. Я даже улыбнулась своему отражению в зеркале, выходя из квартиры. «Всё налаживается», – подумала я тогда. – «Скоро всё будет хорошо».

Но теперь, пересекая дорогу навстречу мужу и его разрушительной правде, я ощущала, как трескается под ногами асфальт, как разверзается бездна, в которую падали все мои надежды, планы, вера – всё, что составляло фундамент моей жизни.

Последние десять шагов показались мне самыми длинными в жизни. С каждым из них воспоминания разной давности вспыхивали в голове болезненными молниями: участившиеся командировки, деловые ужины до полуночи, новый парфюм, странные звонки, на которые он отвечал в другой комнате, его внезапная раздражительность, когда речь заходила о планах на будущее, его нетерпение, когда мама заболела и мне пришлось всё внимание переключить на неё…

Всё складывалось в одну неприглядную картину – пока я билась как рыба об лёд, пытаясь удержать на плаву нашу семью, нашу жизнь, он выстраивал альтернативную вселенную, в которой не было места ни мне, ни моей любви.

Последний шаг. Я остановилась перед ним, чувствуя, как немеют губы, как холодеет всё внутри. В его глазах плескался страх. Страх и… что-то ещё. Облегчение? От того, что не нужно больше скрываться?

– Ольга, я…

Я подняла руку, останавливая поток оправданий, который готов был хлынуть из его рта. Слова были не нужны. Всё уже сказано – его второй семьёй, его ложью, его предательством.

– Теперь я знаю, – сказала я тихо, едва узнавая свой голос. – Теперь я всё знаю.

Светлое утро, обещавшее начало новой, спокойной полосы жизни, обернулось мгновенным мраком, поглотившим весь мой мир.

Глава 2+

Домой мы вернулись в молчании. Андрей шёл рядом – на расстоянии вытянутой руки, но в то же время словно за тысячи километров от меня. Два незнакомца, случайно оказавшиеся на одном отрезке пути. Слов не было – они застряли где-то глубоко внутри, превратившись в тяжёлый ком, царапающий горло изнутри.

Руки тряслись так сильно, что я с трудом попала ключом в замочную скважину. Дверь поддалась с тихим скрипом, впуская нас в квартиру, которую мы купили три года назад – просторную «трёшку» в новом доме. Тогда она казалась крепостью, началом новой счастливой главы нашей жизни, а теперь превратилась в декорацию – фальшивую, картонную, готовую рухнуть от малейшего дуновения ветра.

Мама дремала в своём кресле перед телевизором, где беззвучно двигались губы дикторов новостей. Я перевезла её к нам после инсульта, хотя её собственная однокомнатная квартира в старом районе так и осталась за ней – просто там она не могла справляться самостоятельно. Увидев нас, она приподняла голову:

– Вы чего так рано? А где Катюша?

– В школе, – мой голос прозвучал механически, будто из старого радиоприёмника. – Тебе нужно отдохнуть, – добавила я, касаясь её плеча. – Давай я помогу тебе лечь.

– Что-то случилось? – взгляд мамы скользнул по моему лицу, затем по напряжённой фигуре Андрея, застывшего в дверном проёме. В её глазах мелькнула тревога.

– Всё в порядке, – снова эта ложь. – Просто нам с Андреем нужно поговорить.

Уложив маму в комнате, я тихо прикрыла дверь и вернулась в гостиную. Андрей стоял у окна, напряжённый, с опущенными плечами. Солнечный свет безжалостно высвечивал каждую морщинку вокруг его глаз, каждую серебристую нить в его тёмных волосах – детали, которые раньше казались мне такими дорогими, знакомыми и родными.

– Вызвать такси для твоей мамы? – спросил он, не оборачиваясь. – Может, лучше ей побыть в своей квартире пару дней? Этот разговор…

– Нет, – я оборвала его резко. – Она никуда не поедет. Это наш общий дом, а она мой близкий человек. В отличие от тебя, она имеет полное право здесь находиться.

Он наконец повернулся ко мне. Его зрачки расширились, заполнив почти всю радужку, делая глаза почти чёрными. Таким я его не видела – загнанным, запутавшимся, со странной смесью вины и… облегчения? Да, именно облегчения, словно тяжкий груз наконец упал с его плеч.

– Оля, я…

– Полгода или больше? – слова вырвались из меня потоком чистого льда. – Я видела. Она уже на шестом месяце беременности, не меньше. И это не вчера началось, верно?

Он провёл рукой по лицу – жест усталости, который я тысячи раз наблюдала после его тяжёлых рабочих дней.

– Восемь месяцев, – подтвердил он тихо. – Алексею шестнадцать. Он сын Ирины от первого брака. А ребёнок… ему уже почти семь месяцев.

Ирина. Теперь у неё было имя. Не просто абстрактная «та женщина», а конкретный человек, с именем, с прошлым, с сыном от первого брака. Реальная, осязаемая. Внутри меня что-то оборвалось – последняя ниточка надежды, что всё это какое-то чудовищное недоразумение.

– Семь месяцев, – повторила я бесцветным голосом, вцепившись пальцами в спинку стула с такой силой, что побелели костяшки. – Значит, ты начал встречаться с ней… в августе? Когда мама только перенесла инсульт? Когда я ночевала в больнице, держа её за руку?

– Оля, пожалуйста…

– Не смей, – я выставила перед собой руку, словно щит. – Не смей просить меня о чём-то. Просто отвечай на вопросы. Я хочу знать всё. Каждую мелочь. Каждую ложь.

По моим щекам текли слёзы – горячие, обжигающие, но я не чувствовала их. Внутри меня бушевал ледяной шторм, заморозивший все прочие эмоции, кроме пронзительной, кристально чистой ярости.

Андрей тяжело опустился на диван – наш диван, купленный на первую премию, которую я получила в архитектурном бюро. Мы тогда целый месяц выбирали цвет, фактуру… Я отогнала непрошеные воспоминания.

– Да, всё началось тогда, – он говорил тихо, глядя в пол. – Мы с Ириной… мы столкнулись в кафе рядом с больницей. Я был там после посещения твоей мамы, а она – приезжала к подруге. Мы разговорились… всё вышло спонтанно.

Каждое слово вонзалось в меня, как раскалённая игла. Кафе у больницы. Я помнила его – маленькое, светлое, с запахом свежей выпечки. Я сама бывала там, когда выходила глотнуть воздуха после часов, проведённых в палате. Возможно, мы даже пересекались там с этой женщиной.

– Как банально, – я не узнавала свой голос – сухой, с металлическими нотками. – Случайная встреча, спонтанная связь. И восемь месяцев лжи?

– Я не собирался… – его голос прервался. – Это должно было остаться просто небольшим увлечением. Отдушиной. Но потом всё стало серьёзнее. Она забеременела.

Забеременела. Я обхватила себя руками, чувствуя, как новая волна боли накрывает с головой. Ребёнок. Ребёнок Андрея, которого выносила другая женщина. За время моей борьбы за жизнь мамы, моих бессонных ночей, бесед с Катей, которая тяжело переживала болезнь бабушки, он создал новую жизнь с другой.

– И ты решил остаться с ней, – это был не вопрос, а утверждение.

– Я не мог… Не мог просто уйти, когда она ждала ребёнка, – он наконец поднял глаза, и я увидела в них смесь вины и какого-то упрямства. – Но и здесь я тоже не мог… просто бросить всё. Вас. Тебя. Катю.

– Какая трогательная преданность, – сарказм в моих словах мог бы прожечь металл. – Ты не мог бросить ни одну из семей – так решил жить на две? Браво, Андрей. Просто браво.

– Ты отдалилась, – его слова упали, как камни в неподвижную воду. – После того, как заболела твоя мама, ты будто исчезла из нашей жизни. Всё время в больницах, в аптеках… Вечно усталая, измотанная. Я словно перестал для тебя существовать.

Я задохнулась от возмущения. От несправедливости. От цинизма его обвинений.

– Моя мама чуть не умерла, – процедила я сквозь зубы. – Она перенесла инсульт. А ты… ты жалуешься, что я уделяла ей внимание? Что я заботилась о женщине, которая вырастила меня? Это твоё оправдание?

– Это не оправдание, – он поднял глаза. – Это объяснение. Ты спросила – я отвечаю. Да, твоя мать нуждалась в помощи. Но ты погрузилась в эту заботу с головой. Перестала быть собой. Потеряла себя как женщина, как профессионал, как личность. Осталась только дочь и мать. Жены не стало.

Каждое его слово било наотмашь, оставляя невидимые синяки на сердце. Значит, и моя работа, которую я временно принесла в жертву ради семьи, тоже была проблемой? Значит, моя забота о матери – повод для измены?

– И для этого нужно было заводить вторую семью? – мой голос опустился до шёпота. – Нельзя было просто… поговорить со мной? Сказать, что тебе тяжело? Что ты чувствуешь себя обделённым вниманием?

Он молчал, избегая моего взгляда. И в этом молчании я прочитала ответ, который был страшнее любых слов: дело не в маме, не в моей усталости, не в отсутствии внимания. Просто он встретил другую. Просто влюбился. Просто решил начать новую жизнь. Только не нашёл в себе мужества оборвать старую.

– Оля, я не хотел, чтобы ты узнала… так, – наконец произнёс он. – Я собирался поговорить с тобой, когда твоей маме станет лучше. Я не хотел добавлять тебе проблем.

Я рассмеялась – сухим, колючим смехом, который больше походил на кашель.

– Как благородно, – холод в моём голосе мог бы заморозить океан. – Ты изменял мне, заводил вторую семью, но не хотел расстраивать. Какая трогательная забота…

В дверь позвонили – резко, требовательно. Мы оба вздрогнули, застигнутые врасплох этим вторжением из внешнего мира. Андрей поднялся, но я опередила его, рванувшись к двери, словно ища спасения от этого невыносимого разговора.

На пороге стояла она – та самая женщина. Ирина. Волосы забраны в аккуратный пучок, светлый тренч слегка распахнут, обнажая отчётливо округлившийся живот. Рядом с ней – Алексей, долговязый, напряжённый, с вызовом во взгляде.

– Вы, должно быть, Ольга, – голос Ирины звучал неожиданно мягко, почти сочувственно. – Мне жаль, что всё вышло именно так. Я думала, Андрей уже поговорил с вами.

Меня затопила новая волна ярости, такая сильная, что потемнело в глазах. Эта женщина, эта… разрушительница стояла на пороге моего дома и выражала сожаление. Сожаление!

– Убирайтесь, – я вцепилась в дверной косяк, чтобы не упасть. – Немедленно.

– Мама, – голос Алексея прозвучал нервно, с подростковым надломом. – Пошли отсюда.

– Нет, – Ирина сделала шаг вперёд, и я инстинктивно отшатнулась. – Нам нужно поговорить. Всем вместе. Цивилизованно.

Цивилизованно? Я едва сдержала истерический смех. Что может быть «цивилизованного» в ситуации, когда в твой дом вламывается любовница мужа?

– Ира, – за моей спиной появился Андрей. – Не сейчас.

– Сейчас, – она была настойчива, уверена в себе. – Я не хочу затягивать. У нас мало времени до рождения малыша, и нам нужно определиться с жильём.

Она говорила так буднично, словно мы обсуждали расписание совместного отпуска, а не крушение моей жизни. Головокружение усилилось, к горлу подкатила тошнота.

– Мне плевать на ваши планы, – процедила я, поражаясь их наглости. Они вошли – словно захватчики, вторгшиеся на чужую территорию. – Чего вы хотите? Зачем пришли?

Ирина опустилась в кресло, где ещё недавно сидела моя мама. Эта картина – чужая женщина в кресле моей матери – казалась настолько кощунственной, что я на мгновение потеряла дар речи.

– Я хочу предложить решение, – она говорила спокойно, деловито, словно на рабочем совещании. – У нас сложная ситуация, но нам нужно найти выход. Я подумала о квартирном вопросе.

Квартирный вопрос. Она говорила о недвижимости, когда речь шла о разрушенных жизнях. О квадратных метрах, когда на кону стояли разбитые сердца.

– Видите ли, – продолжала она, поглаживая живот круговыми движениями – жест, от которого меня передёрнуло, – у меня однокомнатная квартира в старом районе. Небольшая, но уютная. Нам с Лёшей её хватало, но с появлением Андрея и малыша будет тесновато. А вам с дочерью и мамой… вашей маме ведь лучше? Она сможет вернуться к себе?

Я не верила своим ушам. Эта женщина предлагала нам съехать из просторной трёхкомнатной квартиры и переехать в её однушку, чтобы она могла вселиться в мой дом со своим сыном и будущим ребёнком от моего мужа?

– Вы с ума сошли, – я покачала головой, не веря своим ушам. – Вы думаете, я просто… соберу вещи и уеду? Отдам вам нашу квартиру? Наш дом?

– Мы могли бы договориться о компенсации, – Ирина чуть наклонила голову. – Андрей сказал, что большую часть взноса за эту квартиру делал он. Юридически…

– Заткнись, – слово вырвалось с такой силой, что все застыли. – Просто заткнись. Не смей говорить со мной о юридических тонкостях. Я продала дом и дачу моей бабушки, чтобы вложиться в эту квартиру. Я каждый месяц отдавала половину своей зарплаты на этот кредит. Я ремонтировала, обставляла, превращала эти стены в дом. Я…

Голос сорвался. Перед глазами всё плыло, комната кружилась, как на карусели. Я рухнула на стул, вцепившись руками в столешницу, чтобы не упасть.

– Оля, – голос Андрея звучал где-то далеко-далеко, – тебе нехорошо? Может, воды?

– Не смей ко мне прикасаться, – прошипела я, отшатнувшись от его протянутой руки. – Ни ты, ни она. Убирайтесь из моего дома. Сейчас же.

– Послушайте, – Ирина поднялась, расправив складки плаща, – я понимаю ваши чувства. Но нам нужно решить этот вопрос. У вас дочь. У нас – сын и скоро будет ещё ребёнок. Андрей не может жить на две семьи вечно.

– Не мог бы – и не начинал, – я наконец нашла в себе силы встать, выпрямиться, встретить её взгляд. – У вас хватает наглости прийти в мой дом и говорить о «цивилизованном решении»? После того, как вы разрушили мою семью?

– Я никого не разрушала, – в её голосе впервые прорезались стальные нотки. – Ваша семья разрушилась задолго до моего появления. Андрей был несчастен. Он чувствовал себя ненужным, забытым, отвергнутым.

Я перевела взгляд на мужа, который стоял, опустив голову, не смея смотреть мне в глаза. Трус. Жалкий трус, который даже сейчас не нашёл в себе мужества прекратить этот кошмар.

– Это он тебе так сказал? – горечь в моём голосе могла бы отравить колодец. – Что я плохая жена? Что я не уделяла ему внимания? Что я виновата?

– Никто не виноват, – Ирина смягчила тон. – Так бывает. Люди меняются, чувства тоже. Нельзя цепляться за прошлое.

– Можно подумать, ты эксперт в семейных отношениях, – я не могла сдержать сарказм. – Первый брак не сложился, решила попробовать с чужим мужем?

Я увидела, как дрогнуло её лицо, как сжались губы в тонкую линию. Попала в цель. Алексей, всё это время молча стоявший у двери, шагнул вперёд, его лицо исказилось от гнева:

– Не смейте так говорить с моей мамой!

– А ты не смей повышать голос в моём доме, – огрызнулась я, чувствуя, как по телу разливается странное онемение, словно все нервные окончания одновременно отключились. – Все вон. Немедленно. Или я вызову полицию.

– Ольга, – Андрей наконец заговорил, его голос звучал устало, обречённо, – давай не будем усложнять. Подумай о Кате. О своей маме. Ты правда хочешь скандала?

Я рассмеялась – звук вышел хриплым, надломленным, похожим на карканье.

– Я? Я не хочу скандала? – истерика подступала, грозя захлестнуть меня полностью. – А чего хочешь ты, Андрей? Чтобы я тихо ушла? Уступила тебе квартиру, за которую платила? Отдала тебе дочь, которую растила? Растворилась, исчезла, перестала существовать – просто потому, что ты нашёл себе новую игрушку?

Дверь спальни тихо скрипнула. На пороге стояла мама – бледная, растерянная, с расширенными от испуга глазами.

– Что происходит? – её голос дрожал. – Оленька, кто эти люди?

Ирина поднялась, одёрнув плащ. Странное выражение скользнуло по её лицу – что-то среднее между раздражением и неловкостью.

– Простите за беспокойство, – она повернулась к Андрею. – Мы поговорим позже. Дома.

«Дома». У них был общий дом. Общий дом, общий будущий ребёнок. Осознание этого факта снова ударило, как кувалдой по голове.

Они ушли – Ирина, Алексей и Андрей, захвативший сумку с какими-то вещами. Я стояла в коридоре, вцепившись в дверной косяк, не чувствуя ни рук, ни ног. За спиной тихо плакала мама, постепенно осознавая масштаб катастрофы.

– Оленька, – её голос звучал надломленно, – что же теперь будет?

Я медленно повернулась, глядя на неё – маленькую, хрупкую, испуганную. Мою маму, которую я так боялась потерять, ради которой, если верить Андрею, «перестала быть женщиной».

– Не знаю, мам, – честно ответила я, чувствуя, как по щекам текут слёзы. – Не знаю. Но мы справимся. Как-нибудь справимся.

Я опустилась на пол, прислонившись спиной к закрытой двери. Только сейчас, когда они ушли, я почувствовала, как меня бьёт крупная дрожь, как немеют губы, как темнеет в глазах. Шок. Классический шок после психологической травмы.

«Цивилизованно решить», – звучал в голове голос Ирины. Как будто можно цивилизованно решить предательство. Как будто можно культурно оформить измену. Как будто существует элегантный способ разрушить чужую жизнь.

Я подтянула колени к груди, обхватив их руками, и позволила себе то, чего не могла позволить при них – разрыдаться, отдавшись боли полностью, без остатка. Содрогаясь всем телом от рыданий, я выплакивала нашу историю: первую встречу, предложение руки и сердца, рождение Кати, уютные вечера, семейные праздники – всё, что оказалось ложью.

А ещё я оплакивала будущее, которого теперь не будет: спокойную старость рядом с любимым человеком, совместные путешествия, когда Катя вырастет, внуков, которых мы могли бы нянчить вместе… Все эти мечты рухнули, погребены под обломками нашего брака.

Мама неловко опустилась рядом со мной на пол, обняла за плечи. От неё пахло лекарствами и лавандовым мылом – запах детства, запах безопасности. Я уткнулась лицом в её плечо, как делала в детстве, когда мир становился слишком страшным, слишком жестоким.

– Он хочет всё отнять, – прошептала я сквозь слёзы, – нашу квартиру, нашу жизнь. А я была слишком занята, слишком измотана, чтобы замечать. Неужели я правда была такой плохой женой?

– Ш-ш-ш, – мама гладила меня по голове, как маленькую. – Не говори глупостей. Ты была прекрасной женой. И остаёшься прекрасной дочерью и матерью. А он… он просто трус и предатель.

За окном сгущались сумерки. Скоро вернётся из школы Катя. Надо будет что-то ей объяснить, как-то рассказать о том, что её отец больше не будет жить с нами. Как найти правильные слова? Как не сломать её детское сердце правдой? Как самой не сломаться от необходимости быть сильной?

Я не знала ответов на эти вопросы. Знала только одно – я не сдамся. Не отдам квартиру, в которую вложила столько сил, любви и денег. Не позволю отнять у дочери её дом. Не дам себя растоптать. Если Андрей думал, что я тихо уйду в тень, освободив место для его новой семьи, он жестоко ошибался.

– Я вызову адвоката, – мой голос звучал хрипло от слёз, но твёрдо. – Завтра же. Пусть всё решает суд.