Неупокоенные кости

Она прикрепила к доске еще одно фото, на котором был изображен облепленный глиной сапог с торчащими из голенища костями.

– А вот женский сапог седьмого размера…

– На высокой танкетке, – прокомментировала Юсра.

Джейн прикрепила новый снимок – на нем было хорошо видно отверстие или, точнее, пролом в черепе.

– Доктор Квинн сказала, что эта травма, скорее всего, была получена при жизни. Велика вероятность, что именно из-за нее и погибла наша неизвестная.

– Если она скончалась от травмы головы, – сказал Тэнк, – то тут два варианта. Либо причиной травмы стал несчастный случай, либо она – следствие удара. В этом случае мы имеем дело с убийством. Есть ли какие-то записи о легальном захоронении под часовней?

– Я пытаюсь это выяснить, но пока ничего, – подала голос Мелисса, не выпускавшая из рук ноутбука. – Сразу после нашего совещания я зайду в интернет-сообщество Христианского объединения любителей лыжного спорта, узнаю, кто там вертит всеми делами, и выясню подробную историю часовни. Не исключено, что место, где она построена, имеет какое-то историческое, традиционное или, возможно, даже легендарно-мифологическое значение, которое объясняет, почему там решено было кого-то похоронить.

Джейн тем временем прикрепила к доске несколько фотографий маленькой часовни, сделанных в разные десятилетия. Она нашла их прошлой ночью в интернете, когда – в который уже раз – ее разбудил кошмар: Мэтт, застрявший с переломанными ногами в каком-то узком ущелье, тщетно взывает к ней о спасении. Снимки она разместила в хронологическом порядке. На одном из них была запечатлена свадьба хиппи: у входа в часовню стояла толпа длинноволосых, бородатых молодых людей босиком или в сандалиях на ремешках и с гирляндами цветов в руках. Кожаные жилеты, развевающиеся юбки, прямые длинные платья с вышивкой, дети на руках и младенцы в колясках. На другом снимке была рождественская служба: закутанные в куртки и пальто люди с горящими свечами в руках выходили из дверей часовни под снегопад. Третий снимок явно претендовал на художественность. Он запечатлел, как солнечные лучи проходят сквозь витражное окно с изображением Богоматери с младенцем на руках и цветными пятнами ложатся на выскобленный пол часовни. Еще один снимок был сделан, скорее всего, под Новый год: почти полностью погребенная под снегом часовенка едва светилась крохотными окошками, а на заднем плане неслись вниз по горному склону лыжники, каждый из которых держал в руках по паре красных фальшфейеров. Их пламя освещало заснеженный склон недобрым багрово-малиновым светом, на фоне которого четко выделялся крест на крыше часовни.

На других снимках была свадьба (по случаю зимы невеста облачена в белые меха) и лыжники, кормившие каких-то птиц арахисом. Судя по покрою их спортивных костюмов и пластиковым лыжам, воткнутым в сугроб у входа в часовню, этот снимок относился уже к середине восьмидесятых. Последняя фотография запечатлела торжественно-мрачную поминальную службу. Если судить по одежде присутствующих, снимок сделали в конце девяностых.

– Я надеюсь, что в самое ближайшее время останки доставят в лабораторию Криминалистического института Сеймур-хиллз, – сказала Джейн, машинально бросив взгляд на часы. – Утром мне звонила доктор Элла Квинн. Она и ее студенты работали всю ночь. По ее словам, не могли позволить себе прерваться, поскольку чем глубже они копали, тем быстрее прибывали грунтовые воды, и им не хотелось повредить улики. Как только останки окажутся в институте, мы получим более точное представление о времени, прошедшем с момента смерти. Пока нам известно только, что бетонный пол в техническом подвале устроили спустя несколько лет после сооружения часовни в шестьдесят шестом – изначально пол там был земляным. Вскоре после того, как бетон схватился, в подвале установили дренажный насос. Фред Дювалье, бригадир строителей, занимавшихся демонтажем фундамента, не заметил в подвале никаких следов того, что бетонный пол был взломан, а затем снова отремонтирован. Следовательно, жертву похоронили в мягком грунте еще до того, как земляной пол залили бетоном.

– А когда именно это было сделано, неизвестно? – спросил Тэнк.

– Пока нет. Возможно, с поиском соответствующих документов возникнут проблемы из-за пожара, уничтожившего административное крыло лыжной базы, где хранилась документация Общества лыжников, относящаяся к периоду шестидесятых-семидесятых годов.

– Этот сапог, в который была обута жертва… – нерешительно начала Юсра, сосредоточенно грызя карандаш. – На мой взгляд, он относится, скорее, к семидесятым. В те времена сапоги на платформе носили буквально все – начиная от школьниц и заканчивая рок-певцами.

Дункан подошел поближе к стенду и встал, внимательно разглядывая фотографии часовни.

– Дренажный насос… он ведь работает от электричества? – спросил он наконец.

– Разумеется, – кивнул Тэнк. – И что нам это дает?

– А вот что… – Дункан показал на ранние снимки. – Эти фото сделаны ночью. На них хорошо видно, что часовня освещена только свечами.

– Это не означает, что там не было электричества, – возразила Мелисса. – Свечи создают романтическую атмосферу, и они могли…

– Верно, – согласился Дункан. – Но вот другие снимки. Судя по ним, с начала восьмидесятых в часовне уже было электрическое освещение. – Он постучал по одному из снимков кончиком пальца. – Я почти уверен, что бетонный пол и водяной насос появились, когда в часовню провели электричество. Ну или чуть позже. Без надежного подключения к электросети дренажный насос бесполезен.

– Прихожане могли использовать генератор, – сказала Мелисса.

– Могли. Но если бы я был азартным человеком, я бы побился об заклад, что нашу Джейн Доу зарыли в подвале до того, как в начале восьмидесятых были сделаны эти фото.

– Итак, – прервала Джейн. – Давайте начнем с поиска участников Христианского общества лыжников. Быть может, кто-то из них хранит записи, из которых можно узнать, когда именно часовню подключили к энергоснабжению и когда забетонировали подвал и поставили насос. В случае удачи мы можем хоть немного сузить временной интервал, в который было произведено захоронение. Нужно также связаться с руководством лыжного курорта – у них могли сохраниться какие-то документы с интересующей нас информацией. В частности, я хочу знать, кто осуществлял бетонные работы в подвале. Кроме того, Фред Дювалье сказал мне, что раньше на лыжной базе работал ночным сторожем некто по имени, предположительно, Гуго Глюклих. Его контактные данные также могут быть у руководства базы. И еще…

Засигналил ее телефон, и Джейн бросила быстрый взгляд на экран. Звонила доктор Элла Квинн, и Джейн подняла вверх ладонь в знак того, что ей нужно принять этот вызов.

– Мунро слушает.

– Сержант? Говорит Элла Квинн. Мы забрали тело в лабораторию.

Джейн почувствовала прилив адреналина.

– Хорошо. Выезжаю.

Она дала отбой и повернулась к своим людям.

– Нашу Джейн Доу перевезли в лабораторию Криминалистического института Сеймур-хиллз, – сказала она. – Я сейчас еду туда. Дункан, ты со мной. Поедем каждый в своей машине, чтобы не зависеть друг от друга. Мелисса, займись Обществом лыжников и сведениями, касающимися часовни. Тэнк, на тебе руководство курортом. Постарайся выяснить у них, где искать этого Глюклиха. Ну а ты, Юсра, начинай работу с базами данных пропавших без вести.

– Вы хоть представляете, сколько там имен в этих базах? Каждый год в стране пропадает несколько тысяч человек, а мне придется просмотреть данные за несколько десятилетий. Да проще отыскать иголку в стоге сена! Я…

Она резко замолчала, и в рабочем зале воцарилась напряженная тишина. Все взгляды были устремлены на Джейн.

– Я представляю, – спокойно сказала та.

– Извините, шеф.

– Начни с середины шестидесятых, – распорядилась Джейн. – Я позвоню, если появится какая-то информация, которая позволит уточнить период поиска.

Она немного помолчала, по очереди глядя в глаза каждому члену своей команды.

– Ну, за дело. Давайте поскорее узнаем настоящее имя нашей Джейн Доу, найдем родных и вернем ее домой, потому что кто-то, быть может, до сих пор ее ждет.

Фейт

Возвращаясь домой с занятий инь-йогой[13], Фейт Блекберн включила в машине радио, чтобы послушать новости. Йогу она терпеть не могла, но это было все же лучше, чем пилатес и потогонные кардиотренировки. Физические упражнения прописал ей врач. Он сказал, что Фейт нужно следить за собой как следует, иначе ее ждет беда.

В этом году ей исполнилось пятьдесят шесть. Несколько десятилетий она провела, сгорбившись перед компьютером, и это не могло не сказаться на ее здоровье. Потом была пандемия (что само по себе стало довольно сильным стрессом), работа на удаленке и развод с грубым, привыкшим распускать руки мужем (с последующей продажей их общей квартиры). Когда же пандемия закончилась и все работники начали понемногу возвращаться с удаленки в офисы, Фейт неожиданно уволили, и ей пришлось, как ни унизительно это было, переехать к пожилым родителям в дом, где прошло ее детство. Теперь Фейт страдала от избыточного веса, который отравлял ей жизнь. Кровяное давление у нее то и дело подскакивало до потолка, а выглядела она чуть не на двадцать лет старше, чем было на самом деле. Какого черта, не раз думала Фейт, окружающие советуют ей зарегистрироваться на сайте знакомств? У них что, совсем нет глаз? Да ей и за тысячу лет не найти себе партнера. Не теперь. Она уже отработанный материал.

Воспользовавшись знакомым съездом с шоссе, Фейт поехала по сравнительно свободным улочкам Северного Ванкувера, где в самом конце тупиковой Линден-стрит, на границе парка и леса, стоял дом ее родителей.

Диктор внезапно объявил о выпуске срочных новостей, и Фейт, заинтересовавшись, сделала звук погромче.

«…Человеческие останки, найденные в неглубокой могиле под старой часовней на горе Хемлок, скорее всего, принадлежат молодой женщине. Об этой страшной находке впервые сообщила вчера вечером корреспондентка КТКС-ТВ Анжела Шелдрик. На данный момент известно, что останки были извлечены из земли группой криминалистов-антропологов из Криминалистического института при Университете Сеймур-хиллз. Расследование возглавляет детектив отдела по расследованию убийств Королевской канадской конной полиции. До сих пор, однако, ни полиция, ни коронерская служба не опубликовали никакого официального заявления, касающегося личности жертвы, которая остается неизвестной. По сведениям источника, близкого к расследованию, на ноге погибшей женщины был высокий сапог на платформе».

Сердце Фейт рванулось и замерло, а грудь стиснуло с такой силой, что она едва могла дышать. Казалось, ее придавило к земле тяжелой наковальней. Напрягая все силы, Фейт ткнула пальцем в клавишу «Выкл.». В салоне сразу стало тихо, и она крепче стиснула руль внезапно вспотевшими ладонями.

Нечто подобное она испытывала всякий раз, когда где-нибудь находили неопознанное тело, и неважно, где это было – здесь, в Британской Колумбии, в соседних провинциях, в Канаде или по другую сторону границы, в Штатах. Стоило сообщению об очередной находке прозвучать по радио, мать Фейт срывалась в штопор и снова начинала пить. А пить ей было, мягко говоря, не полезно. С тех пор как в начале сентября семьдесят шестого года старшая сестра Фейт неожиданно исчезла неизвестно куда, прошло без малого пятьдесят лет, и все это время – каждый день каждого проходящего года – ее мать тосковала, и мучилась, и ждала, что ее дочь найдется. Ее нервы были расшатаны десятилетиями бесплодного ожидания, сосуды никуда не годились, печень пошаливала, да и возраст давал о себе знать. Теперь малейшее потрясение могло стать для нее фатальным. К счастью, на отца Фейт подобные новости больше не действовали – так, во всяком случае, ей казалось. После инсульта у него развился синдром изоляции (некоторые врачи, впрочем, диагностировали бодрствующую кому, но Фейт так и не смогла взять в толк, в чем тут разница), и он почти перестал реагировать на внешние раздражители, а прогрессирующее старческое слабоумие понемногу разрывало и без того призрачную связь с окружающей действительностью. Отцу Фейт почти завидовала. Ей и самой хотелось ничего не чувствовать, не замечать, а главное – ни о чем не думать.

Когда пропала ее старшая сестра, Фейт было всего девять, но этот случай изменил все – ее детство, юность, взрослую жизнь. Изменил кардинально и навсегда, и такие новости, как сегодняшнее сообщение по радио, могли только разбередить старые раны и сделать острее боль потери, определившей жизнь их маленькой семьи после исчезновения сестры, обрекшего их на неопределенность, незавершенность, неразрешимость, неизвестность. Как ни назови – таков их жребий, от которого не избавиться никакими силами. И даже сегодняшние новости не сулили облегчения. Напротив, они могли сделать их положение еще хуже, еще безнадежней. Хотя куда уж хуже…

Больше всего Фейт не нравилось упоминание о женском сапоге на танкетке. Именно такие сапоги были на ее сестре в день исчезновения. Она купила их за считаные дни до начала учебного года на деньги, которые принесла ей подработка в пончиковой на Марин-драйв.

Свернув на Линден-стрит, Фейт медленно ехала к своему дому, молясь, чтобы мать пропустила это сообщение. Заехав на подъездную дорожку, она остановила машину и, выключив мотор, долго смотрела на крошечный, жалкий домишко, остро нуждавшийся в ремонте, покраске, уходе; казалось, он так и остался в семидесятых, тогда как все вокруг изменилось, обновилось, стало другим.

«Нужно с этим покончить, – подумала Фейт. – Но как?!»

Она выбралась из машины и, стараясь производить как можно меньше шума, вошла в дом. В прихожей поставила на пол свою сумку с одеждой для йоги, сняла куртку и повесила на крючок, потом стащила с ног кроссовки. В одних носках Фейт прошла в гостиную. Отец, как обычно, спал в кресле перед телевизором: из открытого рта доносится тихий храп, в уголках губ скопилась блестящая, вязкая слюна. Здесь все спокойно, и Фейт направилась в кухню, где мать пекла кексы. При ее появлении та подняла голову. Вид у нее был усталым.

– Привет, детка. Как прошло занятие?

– Хорошо, – солгала Фейт. – Как у тебя дела? Все в порядке?

«Ты видела новости?» – вот что подразумевали ее слова.

– Твой отец сегодня чувствует себя хуже. Кроме того, он ошпарил руку, когда открыл в ванной кран с горячей водой вместо холодной. Я смазала ему кожу мазью от ожогов и дала аспирин. Теперь он спит.

Хорошо, они ничего не видели. Пока. А потом, быть может, все как-нибудь обойдется – смертельная пуля пролетит мимо, и они не пострадают.

– Я сейчас спущусь к себе – мне нужно проверить электронную почту и принять душ. А потом помогу тебе вымыть посуду, ладно?

– Спасибо, милая.

Мать слабо улыбнулась и добавила:

– Все-таки хорошо, что ты вернулась к нам.

Через силу ответив на ее улыбку, Фейт поцеловала мать в сухую, словно пергаментную щеку. Выйдя из кухни, она решительно пошла к себе, но у лестницы в подвал заколебалась. Не в силах справиться с искушением, Фейт беззвучно двинулась дальше по коридору, в конце которого была дверь в комнату сестры.

Тот, кто никогда не терял близких, вряд ли понял бы мать Фейт, которая превратила спальню пропавшей дочери в музей, памятник прошлому, святилище. Все здесь оставалось точно таким же, как в роковом сентябре семьдесят шестого. Казалось, комната терпеливо ждет возвращения молодой девушки, которая бесследно пропала сорок семь лет тому назад.

Стоило Фейт перешагнуть порог, и она как будто переместилась во времени. Со стен на нее глядели постеры с изображением шотландской поп-группы «Бэй Сити Роллерз», гремевшей в первой половине семидесятых, – их еще называли «клетчатой сенсацией» за то, что музыканты использовали в своих костюмах шотландские традиционные мотивы. Над кроватью висел постер юного Шона Кэссиди – длинноволосого, улыбающегося, бесконечно очаровательного. С внутренней стороны на входной двери болтался пожелтевший, потрепанный постер с лицом двадцатиоднолетнего Джона Траволты, сделавшегося кумиром подростков, когда начал выходить ситком «Добро пожаловать назад, Коттер!».

В изголовье кровати, прислоненная к подушке, сидела Тряпичная Энни[14], которую сшила для старшей дочери мать. Фейт тоже хотела такую куклу, но матери, похоже, хватило сил только на одну. Вообще, в их семье старшей из дочерей доставалось все – подарки, внимание, даже небольшие карманные деньги, хотя они всегда жили небогато. Фейт «доставалось, что осталось», а это было очень мало – почти ничего. Когда сестра исчезла, девятилетняя Фейт и вовсе превратилась в невидимку: родители глубоко погрузились в свое горе и почти не замечали, что у них есть еще один ребенок. Когда же Фейт вступила в подростковый возраст, она стала настолько похожа на свою старшую сестру, что родители просто боялись на нее смотреть. Натянутость в отношениях, которую испытывали все трое, угнетала настолько, что о проявлении каких-либо нормальных чувств нечего было и мечтать. Это почти сверхъестественное сходство пугало даже прежних одноклассников ее сестры – в особенности тех, кто входил в тесно спаянную группу ее ближайших друзей, которых пресса окрестила «шестеркой из Шорвью», поскольку все они учились в старшей школе Шорвью. После исчезновения сестры всех шестерых допрашивала полиция, и далеко не все их знакомые были уверены, что они говорят одну только правду.

Несколько выцветших полароидов, где сестру сфотографировали с ее шестерыми друзьями, были заткнуты за раму зеркала на туалетном столике, и Фейт, подавшись вперед, пристально вгляделась чуть близорукими глазами в их молодые улыбающиеся лица. Вот Робби – высокий, гибкий, загорелый, с густыми темными волосами. Его ярко-голубые глаза сверкают, точно алмазы, из-за сработавшей вспышки. Вот грудастая Кара с ее жесткими обесцвеченными волосами. Вот Джилл в полосатом топике улыбается фотографу, и на ее щеках проступают симпатичные ямочки. Мэри – крупная, громоздкая, с непослушными кудрями – напротив, насупилась и глядит исподлобья. Рядом с ней – Клод, типичный мачо и лучший в школе хоккеист. Жилистый, длинноволосый, со впалыми щеками Рокко одет в черную майку, которая только подчеркивает его худобу. А вот и сестра – самая красивая из всех – широко улыбается в объектив, демонстрируя превосходные белые зубы, и светлые блестящие волосы волной падают ей на плечи. Фотографии были сделаны всего за пару недель до ее исчезновения.

За прошедшие годы Фейт не раз предлагала матери вынести из комнаты старые вещи, может быть, даже продать дом, чтобы попробовать начать все сначала в другом месте. Тщетно.

«Что, если она вернется? – спрашивала мать. – Что, если она вернется и не найдет нас на прежнем месте? Ключ от дома у нее есть, она может войти в любой момент».

Кажется, мать сама в это верила. Во всяком случае, она не разрешала выключать свет в прихожей, и тот горел день и ночь, пока в конце концов не закоротило проводку, которую потом пришлось менять.

Как бы там ни было, они никуда не переехали, ничего не начали сначала. Они остались в своем старом доме на Линден-стрит и только смотрели, как продают, перестраивают и сносят соседние дома, как город, перешагнув пролив, наступает на горы Норт-Шор шеренгами высотных стекляшек, как лес в конце улицы становится все выше, гуще и непроходимее и как бледнеют и исчезают воспоминания о прошлом – у всех, кроме них. Забытая семья пропавшей девушки, они затерялись в сутолоке неумолимого прогресса.

Но теперь все могло измениться. Если найденное под часовней тело действительно принадлежит ее сестре, кошмар начнется сначала. Расследование, назойливое внимание прессы, боль, – все повторится. И вопросы… Бесчисленные вопросы. Неужели того горя, от которого они так и не избавились, было слишком мало?

Фейт тихо прикрыла дверь и пошла наконец в свою комнату в подвале. Там она опустилась на четвереньки возле кровати и вытащила из-под нее картонную коробку. Усевшись рядом на полу и открыв крышку, достала оттуда сделанную из шерстяного носка потрепанную обезьянку и небольшой красный рюкзачок. В рюкзаке хранилась тетрадь в плотном переплете, и, положив ее на колени, Фейт ласково погладила гладкую пластиковую обложку.

Секретный дневник – 1976

Она наугад открыла тетрадь. Страницы были исписаны сильно наклоненным почерком сестры – довольно затейливым, но аккуратным: буквы и слова выведены точно по линовке. Записи велись нерегулярно – иногда целые недели и даже месяцы проходили без единой строчки, но потом в жизни сестры происходило что-то интересное, и тогда она возвращалась к дневнику почти каждый день. Устроившись поудобнее, Фейт начала читать. Делала она это уже не в первый раз, так что в памяти ее сохранились довольно большие отрывки текста, и при необходимости она могла воспроизвести их слово в слово. Как и всегда, чтение вызывало в ней нарастающее напряжение, которое овладевало ею все полнее, и Фейт всякий раз вздрагивала, когда порыв ветра раскачивал снаружи ветки кустов, и их сучки и колючки начинали скрести и стучать по стеклу подвального окна. Сестра любила давать своим друзьям и знакомым прозвища, но Фейт, читая дневник, сумела расшифровать большинство из них. «Сиська» – это, конечно, Кара. «Патлатый» – длинноволосый Рокко. «Смурф» – это Робби, потому что «смурф» похоже на «серф», а Роб раньше жил в Южной Калифорнии и хорошо катался на доске. Клод получил прозвище «Гретцки» из-за его увлечения хоккеем. «Все-Наоборот» – Мэри. Для Фейт остался загадкой лишь некто, скрывавшийся за инициалами ГШ.

* * *

Сегодня ГШ снова пришел к нам в «Пончики» после смены. За неделю это уже пятый раз подряд! Между прочим, на два раза больше, чем на прошлой неделе. Он говорит, что любит пончики. (Ха-ха!) Я рассказала об этом Все-Наоборот, и она спросила, уж не заигрывает ли со мной ГШ. Я только засмеялась в ответ, но на самом деле, думаю, я ему нравлюсь. Еще Все-Наоборот спросила, красивый ли он, и я сказала – не знаю, еще не решила. На самом деле ГШ скорее привлекательный, чем красивый. И сексуальный! Даже если не глядишь на него, его присутствие все равно ощущается, если вы понимаете, что́ я имею в виду. То, как он ходит слегка враскачку, как жестикулирует… в этом чувствуется что-то опасное. Или, может быть, запретное. В нем есть какая-то тайна. Да-да, именно так. Например, он носит на пальце обручальное кольцо, но никогда про это не говорит. И он не рассказывает, где работает, чем занимается. Совсем!.. Я, конечно, не спрашивала (нам это запрещено), но другие мужчины всегда рассказывают, когда хотят произвести впечатление. Он, в общем, совсем немногословный, но мне это даже нравится. Еще мне нравится, как сверкают его глаза. Они буквально вспыхивают, когда он смотрит на меня, и тогда я чувствую, как мое сердце начинает биться быстрее. Я просто таю внутри!.. Ошизительное чувство! Теперь, когда вижу в окно, как он подъезжает к нашей пончиковой, я начинаю внутренне дрожать, да. Правда, пытаюсь этого не показывать (надеюсь, что не показываю), но… В общем, я стараюсь держаться как можно спокойнее, когда принимаю у него заказ, но ведь ГШ тоже не бесчувственный чурбан. Наверняка он что-то видит, о чем-то догадывается, хотя, конечно, не говорит, и тоже старается ничего не показывать.

Заказывает он, кстати, всегда одно и то же: пончики в медовом сиропе (и это так мило, потому что сам он такой большой и сильный – настоящий суровый мужчина, который должен заказывать только бифштекс с кровью или на худой конец двойной бургер). А к пончикам берет огромную чашку кофе, и я приношу ему дополнительную порцию сливок в этих маленьких восьмиугольных пакетиках.

Однажды я сказала ему, что он пьет очень много кофе, а он ответил, что ему нравится заказывать кофе у меня, и поэтому он готов пить его столько, сколько потребуется. «Потребуется для чего?» – спросила я, но он только улыбнулся и пропел строчку из одной популярной песни, где говорится о «сексуальной штучке» и «вере в чудеса».

* * *

За дверью комнаты Фейт послышался какой-то шорох, и она замерла. Негромко хлопнула дверца сушилки – это мать забрала белье. Слушая, как она поднимается со своей ношей наверх шаркающей артритной походкой, Фейт почувствовала себя виноватой.

Потом она закрыла тетрадь и сунула ее в рюкзак. Убрала его обратно в коробку, положила туда же потрепанную обезьянку и, снова встав на четвереньки, задвинула коробку как можно дальше под кровать. Она сожжет дневник, непременно сожжет… Нужно только дождаться очередного визита отца к врачу. Фейт отвезет родителей в больницу – это недалеко, а потом вернется домой, разожжет огонь в камине, разорвет тетрадь на страницы и побросает в огонь. Все должно закончиться, закончиться раз и навсегда. Достаточно ее мама страдала! Как и все они.

«Шестерка из Шорвью»

Кара

Кара негромко напевала себе под нос, готовя поздний завтрак для мужа, который поехал осматривать виноградники. Ей очень нравились эти новые ритуалы и традиции, подтверждавшие лишний раз: в их жизни начался спокойный этап. Много лет и она, и Боб работали, не щадя сил, и вот наконец получили награду – более чем заслуженную.