КотоБратия

– А я помню, – мечтательно вздохнул Сосиска, – что когда я дошёл до слов “…и тогда кот понял, что важнее всего – спать 16 часов в сутки…”, то обнаружил, что весь МяуДом уже спит. Я ещё улыбнулся и подтвердил: “Всё так и должно быть. Кото-сказка работает”.

Пельмешек продолжил читать:

– «Сосиска гордится тем, что его кото-сказки никто не дослушивает до конца – потому что все под них засыпают. Он называет себя “единственным рассказчиком, который гарантирует счастливый сон”.

Если потереть нос Сосиске – той же ночью может присниться сказочный кото-сон. Не обычный, а особенный: про рыжие облака, которые мурчат; про тапки, умеющие танцевать, и про одинокую подушку, которая наконец-то нашла своего кота. В этих снах ветер сладкий, а сосиски растут как цветы на деревьях, и никто не спешит их съесть – только нюхают и лайкают.

Говорят, Сосиска выбирает сны по запаху: если твои лапы добрые и тёплые – он подарит тебе сон, который закончится вкусно. А если у тебя в сердце есть сомнения – потри его нос ещё раз. На всякий случай».

– Все согласны?

– Согласны, – протянула Пышка, зевая. – И, кажется, я уже готова проверить его сказку не деле…

– Сначала потри ему нос! – напомнил Карман.

– Ага, а то вдруг приснится сон без сосисок, – хмыкнул Хвастун.

Сосиска гордо поднял голову и подтвердил:

– Занимайте очередь за снами у моей миски. Кто первый положит туда сосиску, тот и будет спать вкуснее.

– Попрошу внимания, внимания. Осталось уже совсем немного. Соберитесь! – Пельмешек поднял лапу и показал, что в ней зажата всего пара листов бумаги. – «Вжик. Синий хвост и чёрная как уголь морда. Соткан из искр, ветра и намерения что-то срочно узнать. Он не ходит – он появляется. Он не ест – он перехватывает еду на поворотах. Быстрее него – только свет, и то не всегда. Там, где тапки вдруг встали носами в разные стороны, а на потолке заметили след лапы, значит, здесь точно был Вжик.

Но однажды он остановился. Сидел у миски и смотрел, как по её стенке медленно скатывается капля воды. “Хотел понять, что я пропускаю, пока бегаю”, – сказал он тогда. Это было его открытие: в тишине тоже можно мурлыкать.

Теперь он снова носится по МяуДому со скоростью космического мяука, но иногда замирает – чтобы послушать, как солнечный зайчик шепчет что-то солнечной лягушке.

Вжик – это скорость, которая умеет думать. И настоящий вихрь. Не тот, кто всё сносит, а тот, кто умеет остановиться и сказать: “Муррр” – себе, миру и капле воды».

В комнате опять повисла почтительная тишина.

– Это… так красиво, – первой сказала Иголка, тихо, будто боялась спугнуть каплю из рассказа.

– А главное, правдиво, – кивнула Пышка. – Вжик, ты ведь и правда иногда замираешь у окна.

– Я… наблюдаю, – пропищал Вжик, вытягивая шею. – Это моя стратегическая пауза в движении.

– Ага, – хмыкнул Карман. – Стратегическая, как у меня возле миски.

– Но у тебя пауза всегда возле еды, – заметил Сосиска. – А у Вжика – возле солнечного зайчика.

Хвастун поднял хвост:

– Всё-таки, это звучит круто: скорость, которая умеет думать. Прямо как я, только со скоростью.

Пельмешек усмехнулся и отложил лист в сторону:

– Отлично. Читаем дальше или пойдём разглядывать ту каплю воды?

Вжик хитро прищурился:

– Не трогайте. Это моя капля. Она мне ещё целый мир не досказала.

– «Жужа – пушистая хозяйка МяуДома. В её взгляде всегда есть немного упрёка: “Мы что, теперь будем жить как собаки?”

Ей не нужно командовать – порядок наводится сам собой. Если она проходит мимо, подушки выравниваются. Шторы ложатся под правильным углом, а миски выстраиваются в одну линию. Все – на своих местах.

В МяуДоме все отлично помнят тот случай, когда случилась Ночь Перепутанных Снов.

Жужа тогда проявила себя как ответственный, строгий и бесконечно заботливый хранитель порядка.

Она не поддалась всеобщей растерянности, не стала жаловаться на странные сны и чужие воспоминания, а тихо и решительно взяла дело в свои умелые лапы.

Кото-учёные говорят, что такое случается раз в сто лет, когда все звёзды на небе вдруг решаются вздремнуть, и ни одна из них не следит за тем, чтобы сон попадал по адресу к своему коту. Тогда они путаются, сбиваются в клубки, забегают не туда, куда нужно и начинают жить своей собственной жизнью. Безобразничают!

Она почувствовала неладное раньше других – прямо в воздухе витало тихое, пушистое происшествие».

– Да, – оживился Сосиска, – мне всю ночь снилось, что я летаю в какой-то старой облезлой шапке, а потом бегу вверх по бесконечной лестнице из сосисок. И самое ужасное – я так никуда и не добежал!

– А мне, – вздохнула Иголка, – что я – то ли Карман, то ли какой-то Воротник… Сижу как ворона на мешке с апельсинами и на всех каркаю. И всё время раздавались какие-то непонятные разговоры подушек с пылесосом…

– Ха! – фыркнул Хвастун. – А я в эту ночь оказался Пышкой! И всё утро грелся на солнце… Чуть не схватил солнечный удар, а потом на меня упала штора!

– Мне было хуже всех, – покачал головой Карман. – Я спал, и мне снилось, что я Вжик. Я бегал так быстро, что обогнал сам себя. Поэтому, я не смог найти мою любимою монетку. И всё время пытался понять – где же я?

– А я, – тихо призналась Пышка, – летала в дырявом в тапке, а потом приземлилась на целую гору таких же тапков на свалке и закипела как самовар. И знаете что? Это было так страшно… потому что мой тапок был совсем без подошвы.

Коты переглянулись, поёжились от нахлынувших воспоминаний и благодарно взглянули на Жужу.

– Хорошо, что ты тогда всё вернула на место, – усмехнулся Пельмешек. – А то, я бы так и остался во сне, где я был… снеговиком.

Пельмешек продолжил:

– «Она взяла мягкую подушку, свою расчёску, шерстяной колокольчик и пошла по дому. Одним взглядом она распутывала чужие сны, словно нитки, запутавшиеся в клубке. Тихо вычесала усы Пельмешка – и его сон вернулся в своё старое кресло. Прошептала что-то над миской Кармана – и он снова увидел, как монетка звякнула о его миску. Подложила подушку под морду Вжику – и он вновь во сне начинал бежать, догоняя солнечный зайчик.

Иногда сон-чужак упрямился, цеплялся за усы, притворяясь «воспоминанием» или «тёплой мыслью». Тогда Жужа вздыхала, прищуривалась и тихо, но грозно произносила:

– Последний раз предупреждаю. Вылезай, негодник!

И сон вздыхал, морщился и уходил – через нос, сквозь плед и даже, один раз, нырнув в мыльницу и став мыльным пузырём.

Под утро каждый кот получил свой настоящий сон – ровно в ту кото-голову, куда он и был задуман. И в МяуДоме всё снова встало на свои места: подушки ровные, шторы на месте, миски полные.

С тех пор в все знают: если во сне ты вдруг стал тигром, говорящим фикусом или подушкой, на которой все спят, – срочно беги к Жуже. Она по запаху отличит твой сон от чужого и вернёт его на место. И сделает это с ласковым мурчанием».

– Ну всё, осталась последняя – моя, – устало вздохнул Пельмешек.

Иголка подняла лапу:

– Пельмешек, я тут про тебя кое-что написала. Можно я зачитаю?

Пельмешек одобрительно кивнул головой.

– «Круглый, добрый и всегда спящий. Как подушка с сердцем мудреца. Никогда никуда не торопится, говорит редко, но, если уж сказал – слушают даже мухи. В МяуДоме —он главный.

Не потому, что мяукает громче всех, а потому, что все знают: на него можно положиться. Он может убаюкать взглядом и пристыдить молчанием. Если он даёт лизнуть свою лапу – это знак великой дружбы и глубокого доверия. А тот, кто однажды лизнул лапу Пельмешку, уже не может предать – не позволит кото-совесть, да и страшновато будет, однако.

Обладает той самой непробиваемой уверенностью, которую имеют только очень особенные коты.

Как-то раз, давным-давно, когда Пельмешек был своевременно молод, тонок и романтичен, он шёл по двору, никуда не торопясь, и ни от кого не шифруясь. Как будто бы этот двор принадлежал только ему. И вдруг из-за угла выскочила стая. Собаки! Нет, не злые, а просто глупые. Молодые, шумные и невоспитанные. Им показалось, что этого кота можно напугать. Поиграть. Погонять. Ну а дальше —как пойдёт.

Они окружили его и залаяли. Одна прыгнула прямо перед ним. Вторая обошла сзади. Кто-то уже готовился схватить за шею. Но Пельмешек не убежал. Он сел. Прямо посредине этого круга. Спокойно. И даже флегматично зевнул. А потом… громко, коротко, очень по-котовьи – зарычал. И прыгнул. Его лапы сверкали как молнии. Раз! Два! Три! Он катался по земле. Уворачивался и нападал. Сжимался как пружинка и взлетал в воздух, как кузнечик.

Удар – цап по носу! И одна собака взвизгнула и отбежала подальше. Удар когтём! И другая собака, жалобно скуля кубарем отлетела в угол.

Когда испуганная стая отступила, он выпрямился, отряхнулся, и, как ни в чём не бывало, прошёл мимо них. Только левое ухо было порвано – совсем немного. Как зазубрина на медали.

С тех пор его никогда никто не трогал. Он стал хозяином двора, в который иногда позволял заходить собакам, если у него было в тот день хорошее настроение.

В МяуДоме говорят: Пельмешек не спешит, но всегда приходит вовремя. Он – как кото-колокол в тумане – не видно, но слышно, что он рядом, и от этого всем спокойно.

Если он сказал: “Мурр” – значит, всё будет так, как и должно быть. Даже если для этого ему придётся порвать ещё одно ухо или потратить весь день на то, чтобы просто пролежать на солнышке.

И, может быть, именно поэтому, когда он засыпает, МяуДом засыпает вместе с ним – уверенный, что пока Пельмешек дышит тихо и ровно, в кото-мире всё будет кот-ок».

По комнате разлилась тёплая пауза.

– Мм-да… – первым отозвался Сосиска, – а ты, ведь и правда, как подушка с сердцем. Правда, вес у тебя прижимистый – как у пары кирпичей.

– Это комплимент? – приподнял бровь Пельмешек.

– Ну да! – поспешно подтвердил Сосиска. – С тобой всё мягче, но и двигать тебя трудно.

– Красиво написала, – сказала Пышка, с ревностью посмотрев на Иголку. – Прямо слышу, как Пельмешек дышит.

– А ещё как-то страшно, – иронически добавил Карман, – потому что теперь все будут знать, что у него боевое прошлое. Собаки пронюхают – и начнут приглашать его в свои стаи.

Пельмешек хмыкнул:

– Главное, чтобы никто не лизал мне лапу без моего разрешения. А-то залижут ведь до блеска.

– Всё! – громко сказала Пышка. – Характеристики готовы!

– Осталось переписать их начисто и сдать в «Общество Дальних Прогулок Котов», – важно заявил Хвастун, будто бы это именно он и был главным секретарём кото-собрания.

– И что, там нам выдадут медали? – оживился Вжик.

– Нет, – сказала Жужа, – но там нам дадут приветственное печенье, если, конечно, примут нас в члены Общества.

Коты зашуршали когтями, переписывая записи. Миски позвякивали, чернила оставляли кото-следы на бумаге.

– Ну, кото-бандиты, – торжественно произнёс Пельмешек, поднимаясь. – Готово – справились. Понесли!

И вся кото-банда отправилась в «Общество Дальних Прогулок Котов» – не спеша, но с важным видом, как настоящие писатели, у которых в кото-портфелях лежали целые кото-жизни.

Дорога к зданию Общества оказалась длиннее, чем ожидалось, ведь по пути приходилось останавливаться у каждого интересного куста и лавочки. Вжик трижды заскакивал в подворотни – «проверить, не потерял ли кто-нибудь случайно приветственное печенье».

Здание Общества стояло на тихой улочке и выглядело солидно: высокое крыльцо, зелёная дверь и вывеска с золотыми буквами «Общество Дальних Прогулок Котов». Под ней висел небольшой колокольчик, в который нужно было позвонить, чтобы войти.

– Я звоню! – вызвался Сосиска и так размахнулся лапой, что колокольчик зазвенел, будто кто-то устроил колокольный кошачий концерт.

Дверь распахнулась, и на пороге появился кот в жилете и с серьёзными усами.

– Вы по какому вопросу? – спросил он, оглядывая разношёрстную компанию.

– По дальнему, – серьёзно ответил Пельмешек, протягивая свёрток с характеристиками. – Вот, просим рассмотреть заявки от новых членов.

Кот в жилете развернул бумаги и, прищурившись, стал читать. На словах про «Шторный Штопор» он едва не прыснул, но сдержался.

– Интересно… необычно… – протянул он. – Но, по уставу, вам предстоит пройти испытание на умение действовать за пределами МяуДома.

– То есть… прямо сейчас? – уточнила Жужа.

– Прямо сейчас, – кивнул кот в жилете и показал лапой на дверь вглубине здания. – Прошу, за мной.

Кото-банда переглянулась. Лёгкая прогулка пыталась превратиться в начало чего-то непредсказуемого…

Они вошли в просторный зал, где вместо мебели стояли странные конструкции: высокий стеллаж, канат, натянутый между двумя подставками, миска с чем-то пахнущим очень заманчиво, но стоящая за прозрачной перегородкой.

– Это и есть… испытание? – осторожно спросила Пышка.

– Да, – торжественно объявил кот в жилете. – Три задания: достать лакомство из миски, пройти по канату, не упав, и спрыгнуть со стеллажа точно на метку. Всё вместе – проверка ваших навыков для дальних прогулок.

– Ну всё, – хмыкнул Хвастун, – на канате я король.

– А я достану лакомство, – самоуверенно заявил Карман, уже оценивая перегородку.

– А я… – начал Сосиска, но Пельмешек его перебил. – Ты, Сосиска, будешь страховкой. Если кто-то свалится, ты подхватишь.

Испытание пошло не так, как планировалось. Карман, решив, что перегородку можно просто обойти, застрял в её дверце и долго ворчал, пока Вжик не подал ему палочку, чтобы подтянуть миску к себе.

Хвастун на канате демонстрировал чудеса равновесия… ровно до середины, где его отвлёк собственный хвост. Итог – эффектное сальто и мягкое приземление на Пышку.

Пельмешек даже не полез на стеллаж, а просто лёг на нижнюю полку.

– Моя метка – здесь, – заявил он, закрывая глаза.

В итоге миску с лакомством всё-таки достали, канат был пройден (правда, ползком), а метка на полу оказалась занята дремлющим Пельмешком.

Кот в жилете, едва скрывая улыбку, подвёл итог:

– По отдельности – сомнительно. Но как кото-банда – сдали. Добро пожаловать в высшее Общество!

Кото-страхи: сквозняк так не мяукает

Это случилось вечером.

Холодным, мокрым, бездомным. Таким, про который обычно говорят:

«В такую погоду кот прячет свой хвост в шкаф.»

Сырой туман полз к толстым стенам Мяу Дома, цеплялся за подоконники и щели, будто искал дорогу внутрь. Ветер гонял по улице охапки листьев, как стаю бездомных мышей, то завывая в подворотнях, то старательно скрипя в водостоках. А порой он настойчиво скребся в дверь, словно хотел убедиться: все ли уже дома…, и никто ли не собирается выходить.

За окном вдруг что-то громко хрустнуло. Все вздрогнули и обернулись на этот странный звук.

– Страшно, – поёжилась Иголка, прячась под плед.

– Страшно, это когда… – вдруг заговорил Карман и опустил голос до шёпота, – …под раковиной в кухне лежит старая тряпка. Днём – она просто тряпка. Серая, мокрая тряпка. Никого не трогает.

– Фу, вонючая, – зевнула Пышка.

– А ночью, – Карман сделал паузу, чтобы все посмотрели на него, – она осторожно выползает из-под раковины. Медленно. Шлёп… шлёп… шлёп. Оставляя мокрый след. И ползёт к котам.

Пельмешек приоткрыл один глаз, а Жужа перестала приглаживать плед.

– И зачем она ползёт к котам? – недоверчиво спросил Хвастун сверху.

– Лапы вытирать, – мрачно ответил Карман. – Даже если они сухие. Даже если ты спишь.

Просыпаешься – а твои лапы… уже не пахнут тобой.

Сосиска фыркнул, но незаметно поджал под себя лапы.

– Брехня, – сказал он. – Запах кота ни за что не украдёшь.

– Можно, – протянул Карман, чуть наклонясь вперёд, – если тряпка вытрет их три ночи подряд, тогда твой запах пропадёт. И Мяу Дом перестанет узнавать тебя по следу. А без следа… ты кто? , Вроде бы, ты есть, но для МяуДома – ты чужой. Подходишь к двери, а она не открывается, как бы сильно ты не мяукал и не тёрся о дверной косяк.

Тишина в комнате стала пурпурно-тяжёлой, как предгрозовое небо

– Ерунда, – сказала Жужа, но аккуратно подогнула хвост под себя, чтобы, на всякий случай, тряпке было труднее дотянуться до её лап.

Сосиска вывернулся из шторы, встряхнул ушами и хитро прищурился:

– А я знаю, что страшнее этой тряпки.

Он обвёл всех взглядом и понизил голос:

– У нас между шкафом и стеной в кладовке есть щель. Такая узкая, что в неё может протиснуться только хвост.

– Ну и что? – Хвастун даже не приподнял морду с подушки.

– А то, что однажды я там увидел… Хвост!… Не мой. И не похожий на чей-то из ваших хвостов. – Сосиска говорил медленно, будто пробуя каждое слово на вкус. – Серый. С кончиком, как кисточка. Он просто лежал… а потом… медленно втянулся вглубь щели.

Пышка чуть подалась вперёд:

– И?

Сосиска прижал усы и почти прошептал:

– А потом из щели тихо-тихо позвали: «Ки-ис, Ки-ис»

Иголка передёрнула плечами и спряталась с головой под плед.

– Бррр…

Пельмешек приоткрыл один глаз:

– А ты туда заглядывал?

– Я? – Сосиска фыркнул. – Ещё чего! Кто заглядывает в такие щели, тот потом туда и уходит.

На секунду все притихли, прислушиваясь, как ветер за окном старательно вылизывал подоконник.

Жужа по привычке пригладила плед, но взгляд у неё теперь был очень настороженный.

Пышка сидела вытянувшись в струнку и старательно прикрыв для безопасности лапы хвостом, и вдруг тихо сказала:

– А вы знаете… иногда миска на кухне смотрит на нас.

– Это ты о чём? – Сосиска приподнял ухо.

– Ну вот… пошла я как-то ночью попить, – Пышка обвела всех взглядом. – Наклонилась. Пью… и вижу в воде мои глаза. Я моргнула – они тоже моргнули. Всё как обычно.

Хвастун мяукнул сверху:

– И где страшно?

– Я отошла, – она на секунду замолчала, так что стало слышно, как дождь наотмашь бьёт по подоконнику, – а глаза… остались. Смотрят на меня снизу. Не мои. И цвет у них – жёлтый, а у моих – зелёный.

Иголка втянула голову в плечи.

– Хотела отвернуться, – Пышка понизила голос. – А они вдруг: «хлоп, хлоп»… и уставились на меня

– Бррр…, – Сосиска поджал лапы. – Теперь ночью пью только из-под крана.

Хвастун зевнул, потянулся и произнёс, глядя куда-то в сторону окна:

– Ладно, слушайте. У меня тоже есть история. Про батарею.

Жужа сразу насторожилась – её место было прямо у батареи:

– Надеюсь, не про мою?

– Ночью, – начал Хвастун, не обращая внимания на её вопрос, – я забрался на любимую батарею у окна. Хотел погреться… а она – ледяная. Не просто прохладная, а такая, что шерсть вмиг встаёт дыбом.

Пышка шевельнула ушами:

– Может, просто отключили тепло?

– Может… – Хвастун слегка прищурился, будто пытаясь вспомнить всё в мельчайших деталях. – Но тогда почему изнутри шёл этот звук?

Он замолчал на пару секунд, будто к чему-то прислушиваясь, а потом тихо протянул:

– Скрё-ёп…, скрё-ёп…

Иголка втянула лапы под плед.

– Я прислонил к батарее ухо, – продолжал Хвастун, – а оттуда… шёпотом мой голос: «Хва-астун…, Хва-астун…»

Сосиска замер, распутываясь из шторы:

– И что ты сделал?

– Слез, – Хвастун пожал плечами. – А батарея ещё долго меня потом звала.

Жужа незаметно отодвинулась на пару сантиметров от своей батареи.

Пельмешек медленно поднялся с подушки, слегка встряхнул головой и заговорил так тихо, что стало слышно, как в чьём-то животе шевелится и урчит кото-страх.

– Проснулся я как-то ночью. Слышу – в соседней комнате кто-то ходит. Лапы. Мягкие. Точно – кошачьи лапы. Топ… топ… топ… С паузами, как будто бы кто-то прислушивается – все ли спят.

Сосиска перестал ковырять штору и замер, уставившись на дверь в кухню.

Иголка чуть высунула из-под пледа нос, чтобы ничего не пропустить.

– Думаю: может быть, это Жужа? Зову её, зову… Никто не отвечает.

А шаги… Идут, идут. Медленно. Осторожно. И всё ближе к двери.

Хвастун свесился сверху:

– И что?

– Я подошёл к двери, – Пельмешек говорил всё тише, – и шаги… тоже остановились. Стало так неуютно тихо, и воздух… воздух сгустился как сливочная пенка.

Заглядываю. Никого. Пусто.

На секунду все замерли.

– Вижу: следы на полу. Очень свежие. И ещё тёплые.

Я прикоснулся носом к одному из них, и они как мыши разбежались в разные стороны.

Пышка втянула морду в плечи.

Жужа незаметно придвинулась назад к батарее, а Иголка опять спряталась под плед.

Ветер в подворотне пронёсся так, словно прямо мимо окна пробежала огромная мокрая собака.

Пышка заговорила почти шёпотом:

– Во дворе есть старая калитка. Днём она скрипит от ветра, а ночью… дышит.

Жужа нахмурилась:

– Калитки не дышат.

– Эта дышит, – Пышка прижала уши. – И дыхание у неё тяжёлое, свистящее… как у очень большой собаки. Если пройти мимо, усы сразу стынут, будто их тронуло что-то холодное и невидимое.

Сосиска перестал жевать штору:

– И?

– А если задержаться, – Пышка сделала паузу, – в щели между досками появляется огромный, мокрый нос. Он втягивает в себя твой запах… медленно, как будто бы пробует тебя на вкус.

А потом… уже никогда тебя не забудет…

Карман прищурился:

– И что, прям везде найдёт?

– Найдёт, – Пышка едва заметно улыбнулась. – Хоть спрячься под диван, хоть залезь на крышу. Он всё равно придёт за своим запахом.

Карман задумчиво почесал за ухом и спросил:

– А вы слышали про Мышиного короля?

Пышка фыркнула:

– Сказки это.

– Сказки… – Карман ухмыльнулся. – Только почему тогда у нас в подвале дыра в стене, которой раньше не было?

Он придвинулся ближе к батарее и понизил голос:

– Говорят, он огромный. Лапа – как моя голова, хвост – толще крысиных в десять раз.

А на голове – корона из кошачьих когтей.

Иголка вытянула шею из-под пледа:

– Чьих когтей?

– Тех, кто пытался его поймать, – ответил Карман. – Он выходит оттуда одтн раз в год. И всегда заходит в дом, где пахнет котами. Если посмотрит на тебя – всё. Ты пропал. Ты уже навсегда в его свите.

Пельмешек прищурился:

– И что, прям все мыши ему служат?

– И не только мыши, – Карман глянул на Пельмешка. – В подвале полно кошачьих следов, которые уходят в эту дыру. И ни один из них не возвращается обратно.

В комнате замолчали, будто чужая тишина заползла под диван и свила себе там гнездо.

Где-то в глубине дома едва слышно скрипнула доска – и замерла. Даже луна за окном уже казалась чужой и холодной, как глаз кото-циклопа, смотрящий прямо в комнату.

Пышка сидела у окна, высматривая что-то подозрительное во дворе, и вдруг сказала:

– Видите? Лунная дорога.

Сосиска отодвинул штору и выглянул в окно:

– Фу, напугала. Это просто свет на мокром асфальте.

– Просто свет? Если бы… – Пышка тихо усмехнулась. – Говорят, если пойти по ней в полнолуние, то она придёт не к забору, а гораздо дальше. За двор, за улицу… и пока ты по ней идёшь, всё тихо. Даже ветер не дышит.

Но это – не дорога. Это молоко, которое пролила Звёздная Корова.

Жужа скривилась:

– Опять сказки?

– Не такие уж и сказки. Это молоко течёт с Луны на Землю. Оно сладкое по запаху… но только для тех, кто встал на него лапами. А если ступишь – дорога сама поведёт тебя вверх. Мягко, но назад уже не отпустит.

Иголка осторожно подала голос:

– А куда поведёт?

– К той, кто его пролила, – Пышка опустила голос до едва слышного. – К Звёздной Корове. У неё глаза, как две луны, и копыта – ярче Солнца. Она будет бежать за тобой… пока не догонит.

Сосиска нахмурился:

– И что тогда?

Пышка слегка наклонила морду:

– Тогда она скажет тебе: «Пей моё молоко!» Ты пьёшь молоко… и становишься белым-белым, как свет. А утром тебя все ищут… и не находят.

– Эй, Пельмешек, ты спишь? – Сосиска наклонился к нему и легонько тронул лапой его подушку.

Пельмешек лежал, свернувшись клубком. Его шерсть в свете луны казалась светлее обычного, почти белой.

– Ой, что это с ним… – прошептала Пышка.