Домик для человека. Сборник историй

Так и случилось. Реши он притвориться, наверняка бы дёрнулся хоть на сантиметр, но ничего. Тогда Женя достала кроссовки из галошные, тихо поставила их на пол, обулась. Двигалась скрытно, хотя пыталась сделать вид, что не осторожничает, не прячется.

По спине пробежали мурашки, когда в комнате скрипнул стул. Женя напрягла мышцы, захотела в два прыжка оказаться в комнате на кровати. Но вместо этого лишь стояла декорацией. Обошлось. В коридоре не показался защитник людей в униформе с десятком вопросов за зубами. Она вышла в подъезд, тихо закрыла дверь. Была человеком, но притворялась мышкой.

Возле машин в слабом свете Дима больше походил на угонщика или грабителя, чем на собеседника. Фонарь подсветил разросшиеся плечи и живот Димы – точно тот старался соблюсти баланс: стал где-то красивее, где-то некрасивее. Жене не удавалось разглядеть в деталях его лица, вдруг и там что-то новое?

– Привет, – поздоровался он, точно торопился или стеснялся.

– Привет. Чего тебе нужно?

– А ты всё ещё с ним? Он дома? Чего с собой не взяла? Зассал?

– Не сказала ему. Чего пришёл?

– Да просто так, соскучился, – Дима подшагнул, открыл лицо свету фонаря. Там красовалась улыбка, каменное напряжение. И никаких новых черт.

Он как никогда прежде подходил для кино о подпольных боях – большой, словно медведь, одетый в чёрное и прятавший лицо, как загадочный новичок.

– Скучай всю жизнь, для того мы и расстались, – холодно, насколько хватило холода в горячей крови, ответила Женя. Захотела отступить на шаг, но нечто незамеченное упёрлось в спину и не хотело её пропускать.

– Я добьюсь тебя. Я верну, – Дима махнул рукой от груди в сторону, подтверждая серьёзность своих слов. Голос важный, движения резкие.

В тот же момент из рукава выпал длинный нож. Даже не нож, а настоящий меч, как показалось Жене, подходивший только для прорубания дороги в джунглях или расчленения бывших на мелкие кусочки с целью дальнейшей упаковки в чёрные пакеты и выбрасывания в реку.

Металл пропел короткую песню, ударившись об асфальт, и замер. Под тёмным небом лезвие выглядело чёрным, а обмотанная синей изолентой рукоять добавляла оружию усталости. Фантазия Жени кричала: "Этим ножом он убил всех своих бывших!"

А бывших у Димы было много. Его маскулинность редко оставляла кого-либо равнодушной.

Преграда, пару секунд назад подпиравшая только сзади, оказалась и по бокам, и спереди. Женя попала в ловушку, которую даже не видела. Челюсть и язык парализовало. Целую вечность она могла только шевелить глазами, хотя и они едва двигались, боялись потерять Диму из виду.

Он дёрнулся к ножу, она приготовилась. Ещё раз захотела сбежать, вновь упёрлась в стену.

– А ну стоять! Не трожь его! Два шага назад! – спаситель подоспел как раз вовремя. Женя не могла посмотреть на него, только слышала. И голос звучал убедительно, потому Дима замер.

В поле зрения попали полицейские. Наверняка, это один из них запретил поднимать нож. Женя наблюдала, как силачи в форме преградили Диме путь, забрали оружие. Один из них надел наручники на возможного серийного маньяка, пока второй интересовался здоровьем Жени. Она прекрасно слышала его, но не могла ответить; верхние зубы магнитом притянулись к нижним, язык присох к нёбу.

Сможет ли она когда-нибудь говорить? Адреналин превращал глупые мысли в страхи, казавшиеся разумными.

– Мужики, вы чего?! Я ж просто свой нож поднять хотел! Я ж не угрожал никому! Даже не собирался! – Дима не сопротивлялся, но громко возмущался. Полицейский что-то ответил ему, однако возмущения перебили всё.

Девушка вспомнила о шраме на груди. Некрасивый, взбухший, точно к коже прилеплен кусок раскатанного розового пластилина. Из-за него левая грудь Димы казалась склеенной из двух кусочков. И появился шрам неслучайно. Она помнила, с какой сладостью на губах Дима рассказывал, как резал свою кожу. Так зачем нож? Угрожать Жене или угрожать Жене, что порежет себя на глазах у неё и отныне будет у него четыре необычных груди вместо трёх?

Уже неважно. Дима со схваченными за спиной руками шёл впереди полицейского, точно сам показывал ему дорогу. Хотя угадать вектор их движения было совсем нетрудно – в соседнем доме расположился полицейский отдел. Судьба распорядилась так, чтобы Женя спаслась: или от резанных ран где-нибудь на лице, которые поставили бы крест на карьере, или от наблюдения за самоистязанием, после которого о спокойном сне пришлось бы забыть.

– Может, вам скорую вызвать? – не унимался полицейский. Пару раз махнул рукой в воздухе перед Женей, точно проверял, не ослепла ли она от страха. Но она ответила движением глаз вслед за кистью, тогда он прекратил проверку. – Точно помощь не нужна?

– Точно, – смогла, наконец, прошептать Женя. – Я в порядке.

Ей удался первый шаг, только назад. Почувствовала, как невидимая крепкая стена стала мягкой, точно зефир, и требовала меньше усилий для преодоления. Её сил хватило. Ещё один маленький шажок.

Не без паники в глазах она встретилась взглядом с полицейским. Паника адресовалась не ему, но он стоял почти в том же месте, где Дима превратился из человека брошенного в человека опасного.

Развернулась. Медленными скованными рывочками пошла к подъезду. Хотела бежать, да боялась привлечь внимание кого-либо. Хотела плакать, но боялась не увидеть ничего впереди, а ясное зрение требовалось ей как никогда прежде. Вдруг Дима вырвется и сбежит, и окажется прямо перед ней?! Она должна видеть!

Стоило дверным магнитам сомкнуться за спиной, Женя почувствовала себя в безопасности. На всякий случай обернулась, задержала дыхание, прислушалась и, только убедившись в своём одиночестве, подошла к лифту. Тот шумно заскрипел, желая проверить, как страшно ей будет, как сильно она будет вздрагивать от каждого звука. И Женя попалась на крючок – не пропустила ни единого скрипа. Про себя молила, чтобы приехал быстрее, но он издевался, дважды замер. Если бы не слабость в ногах, помчала бы по лестнице. На двадцатый, на пятидесятый этаж, лишь бы сбежать от этого страха, похожего на медленно поедающую забытый хлеб плесень.

Двери открылись со ржавым смехом, медленно, прерывисто. Не было у машины сердца, чтобы чувствовать стыд. Белый свет, усиливаемый зеркалом, ударил по неподготовленным глазам. Сравнение со смертью и светом в конце пути само забралось в голову и паразитом впилось во все доли сразу, чтобы Женя ни о чём больше думать не могла.

Она вошла с лифт с предположением, что туннель с белым светом являлся частью рая и чистилища, потому там нет опасностей. Значит, и Диме настичь её не удастся. И оказалась права. Никто не показался через щель между сходившихся дверей, провожая взглядом и пытаясь протиснуть руку или лезвие ножа для расчленения бывших.

Теперь у неё появилось право поплакать. Она сама так решила. И заплакала с силой. Зрение сразу просело, мир превратился в большие пятна, хотя в лифте и без того смотреть было не на что. За открывшимися дверьми также не нашлось ничего интересного, к счастью. Женя шагала почти по памяти, и сюрпризы в виде раскиданных вещей ей пришлись бы некстати.

Она уже забыла, как тихо пыталась уйти. Сейчас не до осторожности, не до скрытности. Захлопнув дверь, Женя стекла по ней на пол, ноги уже не могли держать тело. Слёзный кран открылся на максимум, а всхлипы и прижатые к лицу ладони помогли уединиться от всего мира – ни звуков, ни картинки. Даже не задумалась, что Паша не мог её не услышать. Он оказался в коридоре уже через секунду после хлопка дверью.

Не знавший основной причины слёз он стоял, ссутулившись от неуверенности, и считал себя виноватым. И удивлялся, что его поведение смогло так её подкосить.

– Где ты был? – сквозь слёзы, сплющив и глаза, и губы в три полулунные щели, выдавила Женя.

– В комнате, – растерялся Паша, поднял руки и обеими показал в сторону, где всё это время сидел за компьютером.

А Женя хотела поругаться, хотела даже обвинить его во всей ситуации, но пока не могла, беспокойная диафрагма мешала говорить и дышать.

Сквозь поток слёз Паша казался вытянутой злой куклой, злодеем из фильма ужасов. Он не должен был говорить, но говорил; он не должен был защищать, но и не нападал. И, самое важное, из его рукава не выпадал нож. Женя, всё ещё прижимавшаяся спиной к двери, вытянула руки. Кукольный человек уловил требование, подошёл, поднял, взвалил на себя и понёс её прочь, чувствуя, как намокает плечо от слёз и трясётся вся она в моменты всхлипов.

Усадив на стул, Паша предложил чай. Женя ответила, но ему ответ не особо требовался. То был формальный вопрос. Усевшись рядом, поставив перед ней чашку, от которой едва шёл пар, Паша выдохнул.

– Я не хотел тебя расстроить. Извини. Но я не мог иначе, я хотел это сказать.

– Да причём здесь ты?! – с надрывом, почти подпрыгнув на стуле, взвизгнула Женя намного выше обычного.

У неё осталась примерно половина секунды на размышления: что она могла сказать Паше и какими могли быть последствия её опрометчивости? Но вот она истекла. Что делать? Паша окаменел, то ли потому, что время замедлилось, то ли потому, что ждал её слов, как ждали религиозные фанатики правды пророка. Где же то самое откровение последней секунды, о котором столько говорили в красивых историях?!

– Я, – начала Женя. Слёзы чуть отступили, но голос всё равно дрожал, теперь от неуверенности. – Я выходила к Диме.

Камень тела Паши размяк, стал пластичным. Он снова начал двигаться. И Жене стало страшно, ведь Паша мог взбеситься, мог обидеться или, ещё хуже, мог взяться за нотации. К сожалению, случилось последнее.

– Ну мы же это обсуждали! Решили же, что глупая идея – вестись на его провокации! Каждый раз одно и то же. Что он вычудил в этот раз?

Слова застряли. Настоящий засор где-то в районе голосовых складок. Женя даже открыла рот, но молчала. Чем не рыбье сердце?

– Он на улице? – пока она медлила, активизировался Паша.

Женя отрицательно кивнула, опустила глаза, затем всю голову.

– Полиция забрала, – выплеснула она из-под носа.

– Кто бы удивился. Что он такого натворил?

Пока Женя в очередной раз медлила, Паша накинул кофту, обулся и выпрыгнул из квартиры. Не столько желание разыскать Диму двигало им, сколько потребность проветрить голову. Он нужен был Жене и даже понимал это, но нужен был остывшим, не агрессивным, а пламя в нём только-только разгоралось.

На лестнице зазвонил телефон. Паша сразу подумал о Жене, но нет – звонил отец. И без того трясущиеся от адреналина руки затряслись сильнее. Не стоило отвечать, даже в светлые минуты их разговоры не заканчивались позитивно, а сейчас всё могло обернуться катастрофой. Здоровяк спрятал телефон в карман, пытаясь не обращать внимания на вибрацию.

Летний вечерний ветер ударил по лицу. В комбинации с фонарями он ассоциировался у Паши с южным, точно удалось сбежать из большой пыльной точки на удалённое тёплое побережье. Но и этой ассоциации не хватало, чтобы укротить пламя, как бы человек ни фантазировал шум кисломордых волн.

Он нагнулся, сжался и резко выгнулся, вытянулся и закричал. Руки разошлись в стороны, ладони сжались в кулаки. Похоже выглядел Горец в фильмах, когда его била молния. Смотрелось глупо, казалось глупым, стеснительно, но помогло. Паша опустил руки, вернул спину в привычное положение, вдохнул и шумно выдохнул всем телом.

Точно, отпустило. Бесконтрольное напряжение, блуждавшее по телу и заставлявшее отдельные части дёргаться и трястись, ослабло. Паша пошёл к участку. Он был бы не против, сбеги Дима и попадись ему прямо тут. Но удачи не случилось.

В свете фонарей, точно мотыльки, суетились люди: мчались почти бегом в участок, медленно выходили, безрадостно думая о чём-то, даже сопротивлялись полицейским, тащившим некоторых за наручники, но все они не были нужным Паше ублюдком.

Тогда он побрёл домой, пропитанный желанием подраться или напиться. Шагая по ступеням и ощущая сбивающееся дыхание, он задумал добежать до верхнего этажа и вернуться на первый в надежде хоть так сжечь адреналин, но бросил затею – вдруг потом не заснёт.

Женя свернулась клубочком на кровати и спала или делала вид, что спала. И Паше стоило бы. Завтра очередной рабочий день. Да сердце не хотело успокаиваться. Оно всё так же билось горячо и пыталось передать остальным мышцам желание биться в такт с ним, точно эффект от дыхательной гимнастики по методу Горца уже истощился.

Лёг, уставился в потолок. Когда глаза привыкли к темноте, начал разглядывать углы и контуры. По привычке дёрнулся к телефону, когда заскучал, но вспомнил слова сомнолога и остановился. Помощник Морфея авторитетно заверял, что нельзя клацать по клавишам или экрану, если хочешь заснуть, только телевизор или книга. Но телевизора в комнате не было, а включать свет и читать книгу Паша не решился, не хотел разбудить Женю. Да и книг под рукой не было. Потому лежал. Снова разглядывал черты комнаты. Ничего в них не находилось, никаких ассоциаций.

Поднялся. Перерыв пятнадцать минут, учил сомнолог. Призраком самого себя Паша тихо побрёл между комнатами. Может, стоило почитать? Давно он не открывал ничего, кроме медицинских журналов да бесконечных пабликов с сомнительным содержимым. В памяти всплыла лишь "Будет больно". Отличная книга, стоило бы её повторить.

Пробежав в памяти по полкам, он не смог вспомнить, где она могла находиться. Включил свет, тот неприятно ударил по глазам.

Пару секунд стоял с закрытыми глазами. Открыв их, увидел себя в пластиковом окне. Точнее, смазанного и одновременно раздвоенного себя. Вроде он – такой же высокий, темноволосый, бородатый, с улыбчивым, но безрадостным лицом. Он помнил эти детали, не разглядел, потому что разглядеть их было невозможно, пластик слишком сильно смазывал черты. Так и изопропил искажал порой результат – очень похож, но совсем не тот.

Паша покрутился перед полузеркалом, но ни в одной из позиций раздвоенное и искажённое не становилось чётким и целым. Вероятно, от человека тут вообще ничего не зависело.

Забыв о книге, выключил свет, вернулся в постель. Сердце ещё огрызалось, но не так дерзко. Случайно забрёл в гущу институтских воспоминаний. Блуждая среди них, всё глубже проваливался в бессознание.

В мгновение между сном и пробуждением Паше показалось, что его несёт в чистилище. Глаза видели вокруг только без единого пятнышка белый свет, даже если он плотно смыкал веки. Но нет, путь оказался в оба конца – скоро нарисовалась знакомая обстановка. Женя спала рядом. Значит, и на работу надо. Жаль-жаль.

Он поднялся, почувствовал голод и настигающую худобу. Не для того старался прибавить свои килограммы, чтобы так легко отпустить их. А ещё почувствовал боль.

Борода умело скрывала рану от посторонних глаз, даже Жениных, но не спасала от дискомфорта. Только в эту секунду дискомфорт превратился в боль, и игнорировать стало тяжело.

Голод отступил перед таким конкурентом. Паша пробрался через растительность, коснулся раненой кожи. Боль выдала залп, мышцы рефлекторно дёрнулись, разведя голову и руку, но Паша повторил исследование. Подозрительный напряжённый валик. Движение челюстью чуть активировало боль.

Пришло время вернуться к автоматизмам. Умылся, оделся, выпил кофе – получился слишком слабым – и закрыл за собой дверь. Летом легко было наслаждаться дорогой на работу, пока всё зелёное, яркое и не утомлённое осмелевшим солнцем, но Паше не удавалось. Да и странным ему казалось с хорошим настроением приезжать в лабораторию; на работе ведь работают, значит, достаточно и рабочего настроения.

Наведя деловой беспорядок, Паша уже через пару минут скинул халат и побежал в соседний корпус. Выхватил после пятиминутки Валентина – травматолога, с которым им довелось пережить шесть лет учёбы. Напросился на осмотр.

– Инфильтрат. Лечи. Вскрывать пока не надо, – заключил друг, закончив причинять боль путём нажатия на самую чувствительную точку, как учили их в институте.

– Какой лучше?

– Давай Азитромицин.

– Хорошо.

Мы братья, но мы не равны, вспомнил Паша фразу из фильма о мифологических силачах. Так и они были врачами, но не были равными, потому что лишь один из них связал свою жизнь с клиникой и помнил антибиотики не только как список из лекционного слайда. Он бы назначил другой, потому что хорошо помнил, у каких спектр лучше, однако спорить с Валентином не стал.

Пациент ушёл, врач остался работать. Скоро и Паша вновь стал врачом, но халат не сразу смог сбить странное ощущение. Не зря говорили, что нет пациентов хуже коллег, однако же он сдержал себя, значит, не стал плохим.

Ещё пару раз Паша потрогал болевую точку, точно хотел убедиться, не ушла ли боль уже через десять минут после первой таблетки. А она уходить не торопилась.

– Ты что натворил? – ворвался директор в кабинет.

Паша ещё не знал, что слова его были самой дружелюбной из возможных форм приветствия после вышедшей статьи. Марк, очевидно, не подвёл, не струсил. И стал исходным оборотом клубка или очередным витком проблем Паши. Был ли у Марка такой же начальник, влетевший с утра к нему с криками и неконтролируемой жестикуляцией?

– Ты чё натворил?! – огня стало больше.

Оставался один неудачный ответ, чтобы директор перешёл на мат, но пока держался изо всех сил. Быстро желание перейти на человеческий забурлило на лице и ладонях Паши, однако оба старались изо всех.

– Там нет ни слова про работу. К чему суета? – ответил он, точно был эталоном брутальности и шефу стоило бы бояться его. Хотя никогда так не было.

– Да ты башку включи! Это разлетится, мы же заказы потеряем! Ты что без работы делать будешь? На окладе сидеть?

Паша быстро представил созданный шефом мир, где остаток зарплаты, именуемый окладом, уходил только на аренду квартиры, но никак не на всё сразу. Странное место, странный привкус еды там.

Так жадные до справедливости и правды панки и анархисты, едва подходило им к двадцати пяти или тридцати, продавали свои идеалы, меняя майки и футболки с яркими рисунками на что-то посредственное вроде белой рубашки и синего галстука. Простой вопрос про деньги, причём не самые большие, а обычную зарплату работника среднего звена, переламывал хребты. Было ли так с шефом, задумался Паша, поглядев на его приличный костюм.

Только Паша, человек, никогда не чувствовавший себя достаточно сильным и уверенным, уже понял, что есть нити, которые он не готов обрубить в себе даже за потенциально большие деньги. Никакая врождённая трусость не могла это изменить.

– Я… – начал Паша, но оборвался, когда распахнулась дверь.

Ворвался не менее стремительно Юра. Более живой, чем обычно. Более дерзкий, чем когда-либо. Он впервые не выглядел уставшим, выглядел ярче, чем в момент приглашения Марка.

– Не смей! – чуть запыхавшийся рыкнул он.

– Ты с ума сошёл что ли? Ты-то должен понимать, что он натворил! Мы все рискуем оказаться в яме из-за него.

– Да насрать, – опустив плечи, точно все года держал их в напряжении, чтобы казаться меньше, ответил Юра поразительно лёгким и мягким для такой ситуации голосом. – Не потонем. Куда заказы пойдут? У нас очередь, так другие тоже зашиваются.

Директор не хотел соглашаться с замом. Хотя в эти секунды Паша видел только половину лица, по ней, жестам и тряске тела легко оценил, сколь велик был столб пламени внутри него. Неподчинение раз, неподчинение два; вряд ли существовал более верный способ вывести начальника из себя.

– Это тебе сейчас так кажется. А потом хер без соли доедать будешь! – не готовый к битве против двух подчинённых шеф терялся в интонации. То говорил уверенно, то снисходительно.

– Да не мог я сказать иначе, – нашёл окошко для своих слов Паша. – Хватит. Столько дерьма вылилось на врачей за последние два года, что уже не закрыть глаза и не заснуть спокойно. Вы можете терпеть и притворяться, что всё нормально, а я больше не могу читать, как очередной дебил убил врача, когда тот приехал его спасать. И эта работа не стоит того, чтобы сидеть, засунув язык в жопу, как бы я её ни любил. Ни увольнение, ни говно в трудовой не сравнятся по силе с удовольствием, которое я испытал, когда рассказывал всё тому задохлику.

Плохой сон, энергетик, пара дополнительных кофе без молока и страх смешались давно, забурлили сейчас, чтобы Паша дерзнул нарушить один из своих принципов: не торопись спорить с тем, кто платит тебе деньги. Мог ли существовать у этого принципа предел? Мог, очевидно. Когда-то Паша устал терпеть тупость городского руководства и уволился, но тихо, без высказывания своей позиции. И сейчас бы мог, но не хотел. Или не мог. Всё же годы меняли людей, его в том числе; был мальчишкой, стал мужчиной. Неужели, только что стал?

Неплохо бы отшутиться, закрыть, забыть, да поздно. Точка кипения пройдена и для шефа. И у обоих из ушей пошёл пар. Юра ощущал его.

– Я посмотрю, как ты запоёшь, когда второй кредит придётся брать. Или третий. И не на машину или отпуск, а чтобы одежду купить или первый загасить. Как ты бабу свою из квартиры перевозить будешь в хостел. Шикарно же! Нарисуй. Просто представь!

– Да я курьером пойду работать. Траву косить, снег убирать, мусор собирать. Это всё, один хер, работа! Почти одинаковая! Это для вас, в вашем дорогущем пиджаке, катастрофа упустить заказы и лишиться уровня жизни, к которому вы привыкли. А я устал! Я готов потерять всё, чтобы доказать свою точку зрения, потому что у меня не всё так дорого-богато, как у вас, потому что от этого дегенерата меня уберёг как раз не пиджак, а понимание, что ублюдкам нельзя давать спуска. И я больше не дам!

И шеф, и зам синхронно втянули весь воздух помещения, оттого не ответили Паше сразу. Возникла пауза. Каждого впечатлил свой фрагмент. Молчание продолжалось, оба впились взглядами в подчинённого.

– Пиши заявление, – отрезал шеф, точно планировал после этих слов достать из-за пояса пистолет и застрелить Пашу.

– Нет, – здоровяк не смог отшутиться, не смог достаточно испугаться, чтобы нажать на тормоз, и теперь со всей скоростью нёсся вперёд. Он решил играть на равных против мужчин на десять лет старше него. Понизил голос, сделал презрительный взгляд, как то делали бойцы на дуэли перед боем.

– Ещё как да! Будешь впредь головой думать, а не яйцами!

– О трудовом кодексе слышали? Думаю, слышали. Вот там причину найдёте если, уволите. Сам я ничего писать не буду!

– Ещё как найду! – шеф потерял стройность. Его отлично сидевший костюм точно стал на один размер больше, идеально уложенные волосы растрепались, а взгляд наполнился отчаявшимся безумием, какое могло быть у необоснованно осуждённого.

Он несколько раз дёрнулся – резко и неритмично, разрушая окончательно образ сытого льва.

– Угрожаете мне? Не стоит сейчас этого делать! – Паша украл всю его уверенность.

– Давайте уже прекратим это, – вклинился и в разговор, и между ними Юра. – Это тупик. Ничего конструктивного вы не решите, а дров наломаете. Поговорим, когда оба остынете.

Он поднял руки, точно рефери собирался расталкивать бойцов в разные углы ринга. Но не успел даже коснуться. Директор резко развернулся и ушёл. Больше никаких угроз, снова хотел чувствовать себя сытым львом, однако не мог, пока высокий и напряжённый до самой мелкой мышцы Паша держал ответный взгляд.

Юра и сам несколько раз задержался на глазах подчинённого. Очень необычно было видеть его таким. Во все прежние дни здоровяк улыбался да отшучивался, даже кропя над самой непростой работой. И в день нападения пациента привычный добрый огонёк не ушёл из него, а сейчас – растворился без следа. Биполярка? Аффект? Юра спонтанно выключил начальника, включил врача.

– Я и сам не понял, как так вышло. Что-то перегорело, – Паша вернулся из небытия, где прозябал, пока другой он пугал своих начальников. Юра не требовал оправданий, но тот захотел объясниться.

– Да разве важно в деталях? Идея понятна. И причины понятны. Не только ты здесь врач, – улыбнулся Юра. – Он не поймёт никогда. Нароет теперь сотню историй, когда врачи сами нападали на пациентов, даже на связанных, даже убивали их. И всё лишь бы не соглашаться, что врач правее пациента, что его надо оберегать тщательнее. Это тебе ещё повезло, что ты из семьи врачей. Моей жене мать раньше говорила в ответ на слёзы, что ей нельзя жаловаться, ведь она ничего тяжелее ручки не поднимает. А жена себе грыжу заработала, когда мужиков бессознательных в реанимации тягала.

– Наверное, тебе невероятно тяжело с ним работать, – упёр руки в таз, опустил голову и затряс ей отрицательно Паша, усмехаясь.

– Ещё поймёшь. И тебя похожая участь ждёт. Думаешь, сможешь за микроскопом до самой пенсии отсиживаться?

– Не заставишь, – снова помотал головой Паша.

– Я тоже так говорил. Даже работу менял, если от повышения не получалось отвертеться. А всё равно здесь. Одна маленькая проблема, когда оказываешься по эту сторону…

– Ну, давай, накинь ещё ужасов этому дню, чтобы я точно запомнил его до самой деменции.