Домик для человека. Сборник историй

– Ты долбанулся? – не выдержал он, превратился в прораба, уставшего от неисполнительности и глупости своих работников.

– Хватит. Ты не врач, тебе не понять, какое это дерьмо на вкус. Паша прав, как никто и никогда.

Голос Юры звучал адсорбентом, поглощавшим панику и агрессию, точно мог даже такую безвыходную ситуацию перевести в беседу. Голос звучал так сильно, что ни Паша, ни шеф не могли ответить. Стали заложниками его способности.

– Увольняешь его, ухожу я. Точка. Ты пошёл на принцип, я пойду на принцип.

– Да пошёл ты! Думаешь, такой незаменимый?!

– Так и иду, очевидно.

И Юра выскочил из ловушки стол-стул, развернулся и бодро зашагал прочь. Паша, толком и не сводя с него глаз, засеменил следом. Хотел узнать больше, хотел изучить каждую мысль в его голове. Не интересовали выговоры и ошибки, которые он допустил, всё могло подождать, кроме этого вечно ссутулившегося человека, раскрывшегося в самый нужный момент, точно пророки сотни лет назад предсказали его появление.

– Юр, Юра, – догоняя, окликнул Паша. – Ты как?

– У меня спрашиваешь? – остановился, развернулся, улыбнулся он. – Это я у тебя спросить могу.

– Да я-то, бог с ним, – отмахнулся здоровяк. – Увольнение мне было выписано ещё тогда, в кабинете. А вот ты меня, если честно, удивил.

– Ну, решил поступить правильно, как ты. Впечатлился очень.

Катастрофа произошла где-то в далёком мире. Точнее, случилась она здесь, но взрывная волна устремилась прочь, разрушая дома, сжигая воздух, но даже не ранила кожи их. Иначе бы двое потерявших работу лабораторных червей не стояли такие довольные.

– Можно и по пиву. Как думаешь?

Паша одобрительно кивнул.

Бросив неначатую работу, они просочились через тяжёлую деревянную дверь. По эту сторону было тепло, спокойно; вдали летали шумные самолёты, но из-за большой высоты шум их перебивали даже негромкие слова. А с той стороны остался хаос, черти, смерть.

Пройдя вдоль проспекта до ближайшего высокого здания, где на первом этаже над большими окнами пылилась вывеска "ПАБ", двое завершили поиск.

Ребята едва открылись, настроились на приём людей – кофе да супы. Очевидно для первой половины дня. И не ожидали, судя по выражениям лиц, любителей дообеденного пива. Знали бы они.

– Крутилась иногда в голове мысль, чем бы заняться, если медицина закончится, – начал Юра. Его уставшая, плохо проглаженная рубашка подходила ему и этому заведению, где уже с утра немаргинальный пьяница мог прикоснуться к миру удовольствий. – Ты думал о чём-нибудь? Реально. Или все твои угрозы были реальны?

– Всё было правдой и неправдой, – посмеялся Паша, чуть потупив глаза. – О чём думал, всё далеко от медицины. Хотя теперь и не знаю. Ещё полгода назад умчал бы куда угодно, лишь бы платили не меньше. А теперь думаю, есть ведь два вида работы – нужная и бесполезная. Если можешь сделать что-то полезное, то надо так и делать. Знаешь, условный человеческий потенциал реализовывать ради какой-нибудь глобальной цели сверх одной человеческой жизни. Эта мысль спутала все карты. Но устроиться водителем на скорую, чтобы врачей охранять – подходит подо все критерии, кроме зарплаты.

Вечером, когда не считалось странным приходить в паб за пивом, двое изрядно утомлённых собрались домой. Спутали все правила, точно приехали из восточного часового пояса.

Алкоголь ловко путал мысли. Паша почти не думал о печали сегодняшнего дня. Немного думал о Жене. В основном, мысли стали клубком спутавшихся волос: стоило проследить фрагмент одной, как через узел перекидывало на другую. Так он и думал обо всём сразу мелкими кусочками, пока ехал в такси и искал удобное положение для головы.

Написал сообщение Жене, подъезжая к дому. Однако в последний раз она появлялась в сети больше часа назад, потому не прочитала, не ответила. Уже в подъезде Паша проверил телефон ещё раз. Может, спала. Может, смотрела что-нибудь интересное. Или, ещё лучше, читала и готовилась к роли.

Никого. Дом тихий и пустой, без увеличивающих энтропию людей. Паша отвык, что был единственным источником беспорядка. Привык, что Женя ждала дома. Точнее, была дома. И, к стыду своему, привык к плохому её настроению.

Может, случилась удача, и она решилась на поход к психологу? Стоило наивно надеяться. Паша заварил себе чай, уселся, уперев затылок в стену. Даже прикрыл глаза ненадолго, как убеждало его бурлившее в кишке и мозгу пиво, но быстро осознал, что то был коварный план. Не стоило засыпать за столом в кухне, как когда-то любил делать его дед.

Вторая попытка связаться увенчалась успехом спустя время, как раз достаточное, чтобы Пашу схватила паника, а пиво усилило её. Но всё зря – Женя оказалась в порядке, только не у психолога. В духе худшей русской традиции она решила, что ничуть не меньше психолога ей поможет подруга и алкоголь. Многие бы так решили, вспомнил часть своих бед Паша, но писать об этом в сообщении не решился, лишь попросил вернуться не слишком поздно. Всё же, сегодня и у него нашёлся повод напиться, причём не самый радостный.

Глаза то и дело закрывались. Не помогал ни телевизор, ни телефон. Время двигалось сбивчиво. А Жени так и не было. Даже живучее летнее солнце не захотело более ждать. Тогда Паша перешёл на просьбы, но Женя и не думала возвращаться, даже позвала его присоединиться. Он думал, сомневался, отказывался и звал домой, но согласился в итоге.

Трезвея от взбалтывания автомобилем, Паша глядел на мир через пивную призму. В этом преломлении мир выглядел иначе. Увольнение заиграло другими красками – он мог и печалиться, и радоваться. Раньше все его порывы к справедливости связывали с инфантильностью – отец и весь мир говорили, что вырастет и поймёт тогда, какие ценности реальны, а какие лишь плод воспалённого юношеского разума.

Отец, дядька, дед приводили в пример и себя, и знакомых, кто снимал кожанку и надевал костюм, кто бросал транспарант и брал в руки лопату, потому что "детей кормить и тетрадками снаряжать надо". Но ни один из них не сказал, что ради лучшего будущего для своих потомков иногда нужно пожертвовать очень многим. А не сказали, потому что не знали примеров, потому что сами не сделали так. Остаться с транспарантом – как раз и могло стать спасительным стартом для лучшей жизни потомков. Они не смотрели вдаль и смутно представляли значение слова "перспектива".

А Паша раскрыл его. И верил, что готов пожертвовать многим, если не всем, ради идей. Было оно инфантильным или нет, он хотел решить самостоятельно, ведь правила писали люди – не меньше, не больше. Просто люди. Он как раз кстати тоже был человеком.

В размышлениях о своей судьбе здоровяк добрался до условленного места. Продукты от пива отпустили голову, внутри окончательно прояснилось. Паша остановился на секунду на середине пути между неторопливым таксистом и входом в заведение.

Яркие вывески, много красного света на улице, сухой асфальт с единичными разбитыми бутылками говорили, что кругом лето, большой город, кипевшая жизнь и люди, много шумных голосов. Они умели развлекаться даже в будние дни. И знали места. Чем не настоящая жизнь?

Менее весёлый и яркоглазый, чем основная масса людей, Паша зашёл в заведение. Резкий контраст – недостаточно света. Что в барах, что в клубах всегда не хватало яркости внутри. Замер. Танцующие люди целую секунду казались массивом, из которого он не мог вычленить единственного важного человека. А вспышки лишь усложняли задачу.

Благо, Женю выделял рост. Он не узнал её сразу, потому что она стояла спиной и потому что целовалась с каким-то парнем. В стрессовых ситуациях иногда терялось ощущение реальности. Тусклый свет и визуальный хаос заведения добавляли выдуманности этому мгновению. Паша ждал. Из интереса или сомнения.

И вот Женя отлепилась от незнакомца. Или знакомого, просто неизвестного Паше. Побежала к подруге. О чём-то они посмеялись, и Женя побежала дальше, но уже к другому парню.

Закралось впечатление, что здоровяк оказался жертвой розыгрыша, а кругом спрятаны камеры.

Пока Женя пила коктейль со следующим незнакомцем, он вспоминал свои студенческие игры. Те были не такими весёлыми и безвредными. Скорее наоборот, тестировали организмы на способность дожить до утра. Да и знакомиться с девушками, особенно конвейерным методом, он и товарищи не умели.

У Жени же было всё для того, потому каждый с удовольствием угощал её. И получал за это небольшую награду. Одна проблема: очередному из них повезёт поймать Женю в таком состоянии, когда шалости перерастут в настоящее желание. Не приехал бы, кто знает? Или то была лишь паника и придумывание худшего из возможных сценариев?

Убежав от очередного кавалера, Женя вернулась к подруге. Вдвоём почти одновременно заметили Пашу. Полутени от красно-оранжевого света хорошо подчеркнули их удивление. Шепнули что-то друг другу, синхронизировались, чтобы грамотно вести оборону.

– Мы просто дурачились, – подошла подруга к нему. Виноватые глаза то ли были искренними, то ли хорошо отыгрывали. Но Паша и без того думал о том же и не планировал устраивать смешных пьяных сцен, не имея запаса энергии.

– Точно? – улыбнулся он, пытаясь сохранить на лице хоть каплю серьёзности.

– Да. Точно-точно, – оправдания превращали взрослую девушку в напакостившую девчонку, стеснявшуюся поднять глаза до уровня собеседника.

– Тогда нам пора домой, – по-прежнему мягко говорил Паша.

– Нет. Я пока не хочу. Едь домой, а я с Алиной побуду.

– С Алиной и мальчишками? – усмехнулся он, поднимая брови и опуская подбородок. В тон притихла музыка.

– Ну нет, только с ней. Я пока не хочу домой.

Паша поймал вновь эту нехорошую нотку. Тревожную нотку. Но всё размывалось алкоголем – немного осталось в нём, много держалось в Жене. Или же он ошибался? Может, она просто пьяна, а не печальна? И как быть ему? Должен оставить ведь, просит. Нельзя игнорировать такие просьбы. Но очень не хотел оставлять. И очень хотел пожаловаться ей на сегодняшний день.

– Может, я просто подожду тебя, а потом вместе поедем?

– Нет, – слишком резко и быстро ответила Женя. – Я побуду с Алиной, а ты езжай.

Истукан, а не человек. Паша не мог двигаться, не знал, что ответить.

– Но, – постарался хоть что-то озвучить он, помня, что именно она и убедила его приехать сюда. Вновь заиграла музыка, тревожно вторя в моменте обозлившемуся взгляду Жени.

– Я не пойду домой! – выкрикнула она, то ли пытаясь превзойти шум, то ли неспособная больше сдерживаться.

Он ясно помнил логический парадокс: ты должен спросить согласия на всё, на каждое действие, но должен добиваться её не менее рьяно, чем викинг или горец, готовый в любой миг закинуть на плечо и украсть. Этот парадокс позволял девушкам использовать любую манеру ухаживаний против самих же парней, а парням только и оставалось, что выбирать, какой ногой наступать в капкан.

Пока истукан с человеческой кожей и опухшими веками думал, Женя отступила назад. Задержала взгляд – неприятный, точно прощающийся – и развернулась. Паша смотрел, как она подошла к Алине, что-то сказала. Теперь подруга следила за ним, а Женя стояла спиной. Взяла коктейль, начала пританцовывать. Но от движений тянуло фальшей. Паша понимал, для чего всё, и должен был уйти.

Чем не повод напиться вновь? Даже более весомый, похожий на настоящую трагедию. Остатки алкоголя то исчезали, то возвращались. Он хотел бы оставаться пьяным. Выпил виски на баре, взял бутылку пива и пошёл прочь, оставляя Женю наедине с Алиной и целым миром.

Шум в ушах или голове и ноющее от неудобного положения плечо заставили вынырнуть из сладкого сна. Или не такого уж сладкого. Снилось, что он с Женей засиделся в каком-то заведении, мало похожем на то, где она с Алиной играла в грязную игру, а на выходе их ждал Валентин, случайным образом решивший подработать таксистом. Подозрительное совпадение, что он решил поработать именно в том районе, где засиделись они, но ещё более странным показалось, что он делал это на старой синей Оке.

Только сон ушёл. Паша видел вокруг не то, что планировал. Знакомая комната, однако больше воспоминанием, чем местом отдыха. В семнадцать лет сбежал отсюда. И что его потянул автопилот обратно? Знал ведь, что здесь ждут нотации.

– Проснулся? – раздалось где-то рядом.

Именно его нотаций ожидал Паша, стоило увидеть старый коричневый шкаф с выцветшим плакатом. Опрометчиво было приезжать пьяным в ночи, но сделанного не изменить. Он повернулся на спину, плечо сразу перестало ныть. Голова не заиграла каруселью, значит, не так много выпил.

Прошла ещё пара секунд. Паша не торопился отвечать, точно оставался шанс, что фантом растворится с шумом в ушах, а сам он окажется где-то не здесь. Но ни фантом, ни шум не торопились исчезать.

– Проснулся, – ощущая в застоявшемся воздухе напряжение заданного вопроса и не имея сил держать паузу дальше, ответил Паша.

– Так поднимайся. Сколько можно спать? И почему ты не на работе?

Отец мог бы продолжать долго – вопросы были его стихией и профессиональным навыком. Чтобы предотвратить возможную волну, Паша решил подняться, параллельно отвечая на вопрос без звука. Работы у него более не имелось, поэтому и торопиться на неё не требовалось. Стоило бы ответить и вслух, но нет. Молчал.

В теории Паша мог поступить иначе. Пока фоновый шум создавал лёгкий оттенок нереальности, мог бы вести себя, точно существовал во сне – дерзко, развязно, грубо, загадочно. Выстроить из себя всё, что только вздумалось бы.

– Как мать? – ответил он вопросом на вопрос.

Ещё с первого звонка подозревал, что ничего серьёзного с ней не происходило, а отец только преувеличивал. В любом случае приехать он мог только ради неё, потому спросить стоило.

– Всё хорошо, – раздалось из глубины квартиры. – Привет.

– Привет.

Силуэт отца в коридоре лишь изредка позволял зацепиться глазу за суету матери в кухне: то слева, то справа от него показывалась голова и беспокойные руки.

– Чего ты в ночи приехал? – отец не смягчал голос, не ослаблял хватки, точно допрашивал раскрытого шпиона.

– Тут целая история. Сейчас расскажу.

Откровенность не была в ходу у семьи. Отец и мать делали вид, что хотели знать и слышать только правду, но никогда в слух не уточняли, что речь шла лишь об определённой правде – угодной и непорочившей.

Вылив на себя побольше воды, взбодрившись, насколько возможно, сын расселся в кухне. Попросил мать сделать кофе, пока она суетилась среди шкафчиков и плиты. Иногда, когда ещё жил здесь, Паша задумывался, какая часть её – это она настоящая? Отец так сильно влиял на мать, что она казалась лишь тенью своего супруга. Стоило же на пару дней им разлучиться, проявлялся другой человек – вырывался гейзером, задавал другие вопросы, проявлял эмоции иначе. И терял почти всю свою токсичность.

Жаль, сейчас отец был недостаточно далеко. Взаимная близость проявлялась даже в движениях – шкафчики закрывались с избыточной резкостью.

А ведь Паша хотел бы пожаловаться хоть кому-нибудь из них. Не просто рассказать, а с грустью и печалью, без сил и крепости, ведь оставался их сыном. Или был когда-то. Зачем и они так? Зачем эти каменные взгляды, говорившие, что нет в доме пощады пьяницам и слабакам?

– Пощады, – пробубнил вслух Паша, захлебнувшись в море переживаний.

Мать ответила движением, повернулась. Сын отрицательно кивнул головой, чтобы не объяснять. Пусть остаётся фантомом, маленькой слуховой галлюцинацией. Тогда хозяйка вернулась к своим делам, размашистыми движениями пыталась задать им важности и обязательности. Только тем обмануть сына не удалось, слишком уж хорошо он знал её и бесконечные домашние дела. Сам жил заложником этого места, стряхивал пыль с многочисленных икон, прятал после каждого использования ноутбук в сумку. С чего он вообще взял, что здесь его печали есть место?

Автопилот дал сбой, очевидно. Мог привести, куда угодно, но привёл в самую неподходившую точку – в дом болевшей матери, которая и не думала прилечь хоть на секунду, чтобы показать щепотку интоксикации; в дом строгого отца, не прощавшего ни капли похмелья, но когда-то пившего до зелёных чертей. Плохой автопилот.

Кофе ударил по желудку, заставил работать и пробудил тошноту. Пока живот решал, не выдать ли содержимое в мир, человек думал, не рассказать ли? Так и не решившись раскрыть своих утягивающих рёбра секретов, Паша собрался, попрощался, убежал. Самое мудрое его решение в стенах этого дома. Всегда.

После дороги, похожей на катание по волнам, Паша хотел улечься на кровать, обложиться льдом и редко дышать, чтобы максимально остудить тело до комфортной температуры. В другой день такая жара не могла не подарить хорошего настроения, однако переваренный алкоголь мешал наслаждаться чем-либо.

Уже на пороге в уши закралась тишина. То ли та самая "громкая", то ли безжизненная. Этого не должно происходить, его дом не заброшен. В комнате спала Женя, бессильная встать и даже поднять голову. Спала же?

Почти прыжками Паша ворвался в комнату полную вещей, но безлюдную. И в другой комнате не нашлось Жени. Нигде. И некоторых вещей не хватало. Паша мог бы обмануть себя и представить, что с ней что-то случилось, а вещи просто лежали в дальнем углу. Но нет, самообманом ему не отделаться.

На всякий случай он проверил, как давно она в последний раз была онлайн. Вот и всё, вот и всё. Она и сейчас в сети, просто где-то не здесь. А он точно здесь, наедине с собой, ведь больше никого не осталось.

Включив в колонке поток в жанре инди, Паша уселся на кровати. Играла музыка, которую часто слушала Женя. Очень грустная, полная безысходности. Чем не гимн этой секунды?

Мышцы расслабились. Здоровяк почти мешком повалился назад, пересыпаясь, только без шёпота мелких гранул. Уставился в потолок. Как только у неё хватало сил слушать концентрированное отчаяние? Может, он заметил всё слишком поздно? Может, она уже давно намекала музыкой, вот такой музыкой, что всё очень плохо, что её нужно спасать?

Преисполнившись страха, что с Женей беда, Паша захотел вскочить, побежать, отыскать и спасти её, но оказался в ловушке. Его вдавило в кровать. Слова, напеваемые высоким голосом под гитару, нажали на уши, на глаза, на сердце, внедрились со всех сторон сразу. И он прочувствовал их. И заплакал. Громко, потому что никто не слышал; навзрыд, потому что много лет копил, что хотел выплеснуть; мокро, потому что так много плохого било его по лицу. И даже не в ране, медленно убегавшей с его лица, было дело, а ударах без физических оболочек.

Песня закончилась, началась следующая. Человек не слышал перехода. В том озере, где он плавал или тонул, звуков почти не было, даже собственные всхлипы размазывались. Ему казалось, вот-вот он выберется, тогда слёзы отступали, впереди проглядывалась поверхность и кислород, но то оказывалось дном, в котором виднелось отражение его. Тогда он отталкивался и плыл вверх, только снова ошибался. А когда кислород закончился и тот он утонул, слёзы иссякли. В груди нашлось дополнительное место, он смог расслабить все мышцы и позволить органам расположиться с комфортом. И ему стало комфортно. Размыто увидел потолок. Пару раз моргнул, разогнал слёзы и увидел ещё чётче.

Столько лет он считал недопустимым плакать. С безбородых лет наряду с остальными хвастался, что не плачет и никогда не заплачет. Держался на похоронах. И всё только из-за внешнего стереотипа. Так много лет мешал себе жить.

Развернувшись, уложив голову на подушку, закрыл глаза. Под приятную музыку здоровяк свернулся клубком и снова оказался в озере, только теперь голова его держалась над водой. Он плыл и мог наслаждаться видом. Шикарный-шикарный мир.

– Привет. Спишь? Виноват, но разбужу, – голос Юры звучал слишком бодро для утра и слишком бодро для самого Юры. – Очень важное дело. Умывайся, превращайся в человека. И перезвони. И не вздумай заснуть.

Бросил трубку. Такие стремительные действия не вязались с его образом. Даже в пиковые секунды скандала, что сопровождал их в последние рабочие дни в лаборатории, он звучал менее жизненно.

Медленно и лениво Паша собрался до состояния, в котором мог бы выходить на работу. Неуверенно поглядел на экран телефона, где красовалась более не подходившая Юре запись. Там он всё ещё считался заместителем. Вызов. К чему нервы, если этот человек никак не мог сподвигнуть его на что-нибудь ужасное? Или мог, а Паша бы согласился, ведомый жаждой наживы? Но с первыми же словами Юры странная мысль выпарилась без осадка.

– Какой ты возбуждённый. Ты там вообще спишь? – чуть посмеялся Паша. – Ладно. Скоро буду.

Следуя указаниям, Паша накинул одежду, обулся и поспешил на деловую или не очень встречу.

Район явно не уступал тому, где раскинулся больничный городок и куда до недавнего времени ползли по утрам Паша и Юра. Любители спрятаться. Некрасивое зданьице, увешанное вывесками офисов и магазинчиков специального назначения, и даже шоурумов, не вызывало доверия, только ассоциации – место здесь "мутным" компаниям.

Деревянные элементы внутренней отделки должны были остаться где-то в двухтысячных, однако же красовались здесь. Здоровяк вернулся в прошлое, когда подобное мелькало повсюду.

Поблуждал по коридору, разок даже повернул не туда, но добрался до нужных цифр. За жёлто-белой с неровными слоями краски дверью его ждал бывший начальник. Залитый светом от больших окон, слабо охлаждаемый гудящим вентилятором офис выглядел лучше остального здания. Паша даже выдохнул с облегчением. И не так бросались в глаза тусклые стены.

Ярче самого солнца светился Юра. Он вскочил и поторопился приветствовать друга. В каждом движении искрилось больше жизни, чем во всех годах их знакомства. Уже другой человек.

– Вывески ещё нет, но это – штаб-квартира профсоюза! – почти выкрикнул Юра. – Я организовал профсоюз. Представляешь?

А Паша и представить не мог. В памяти, если отбросить один или два профсоюза, они были существом странным и формальным. Дело даже не в подарках, путёвках и забывании функций, а в нарушении логики – в больницах их председателями были начальники, и выходило, что один человек должен был и ругать, и защищать. А оставшийся или оставшиеся работали хорошо, не состояли из начальства, за то и поплатились – руководителей посадили, остальных разогнали.

Вот и вопрос: Юра сделал третий хороший обречённый профсоюз или очередную машину по перекачке денег?

– Я слишком растерян, даже не знаю, что сказать, – включился Паша. Он мог бы озвучить свои мысли, но решил сначала послушать приятеля, подозревая, что у того имелись не только эмоции. – Как это вообще? Это точно выгорит?

– Есть шанс, уже сто сорок заявок. Но это мелочи, можно ведь смотреть глубже. Мы можем помогать людям. И не просто людям, а врачам, которые нуждаются в этом. Как ты и хотел!

И здоровяк вспомнил, как сильно Юра впечатлился его словами. Так сильно, что решился воплотить их. Немыслимо, что некто так легко превращал желаемое в действительное, пока Паша просто разгильдяйничал.

– Есть шанс, ты прав. Ты молодец, – искренне, но не без отзвука зависти похвалил здоровяк, оглядывая офис.

– Мне нужна твоя помощь. Я хочу, чтобы ты стал лицом фирмы. Всё-таки интернет тебя уже знает, интервью шумное получилось.

– Серьёзно? Думаешь, люди потянутся в мою сторону?

– Твои слова впечатлили не меня одного. Они впечатлили каждого, кто прочитал интервью. Так пойдём дальше, попробуем огородить своих от всего ужаса, что каждый день окружает их! А если ты ещё и расскажешь людям, что готов стать водителем, лишь бы врачей защищать, это вообще вызовет бунт в нашем мире.

Полный благородного огня Юра словами, что паутиной, оплетал Пашу. Маленький, пузатенький, как и положено паучку, охотник поймал в свою сеть стрекозу, которую по загадочной причине именовали коромыслом. И крылатый уже не мог справиться – ни выбраться, ни двинуться. Только согласиться.

– Надеясь, что ты не струсишь, я даже написал Марку. Тому журналисту. Он захотел взять у тебя интервью ещё раз. Будь готов в скором времени.

От неожиданности Паша задержал дыхание. Одна встреча с щуплым охотником за сенсациями радикально изменила жизнь. Что случится после второй? Он уселся на стул и начал думать. Юра тем временем закопался в бумаги. Шорох не дал Паше слишком глубоко погрузиться в мир, полный сомнений, заставил внимательно наблюдать за движениями создателя профсоюза со скромным названием "Цель".