Имена

Майкл нахмурился. – Может, и так.

– Тебе неприятна мысль о твоём перемещении? Быть создателем комфортнее?

Майкл ответил полуулыбкой. – Это моя мысль.

Этон пожал плечами. – Ну что ж, пока ты не решил, Создатель ты всего сущего или лишь крупица сознания, ветром мыслей гонимая сквозь мультиверсум, продолжим наши эксперименты по телепортации?

– Конечно, – ответил Путешественник, – но сначала я бы пообедал, и я знаю, куда ты мне предложишь отправиться.

Этон криво усмехнулся.

– Ммм, ладно…, Германия, Мюнхен? Бар «Хофбройхаус»?

– Да-а, – протянул Майкл, – холодное свежее пиво и белые сосиски вайсвурст, картофельные клецки в говяжьем бульоне.

Этон почувствовал голод и улыбнулся.

– Признайся, Майкл, ты заставляешь меня симпатизировать тебе?

– Да, я выбираю вселенную с участливым и симпатизирующим мне главой Департамента Восприятия.

Этон лишь закатил глаза и, как давние друзья, приобнявшись за плечи, они испарились из комнаты.

Аарон

Аарон сидел на берегу грязно-зелёного Аравийского моря. Выбеленные солнцем светлые волосы спускались ниже плеч, спутанная борода покрывала грудь; загорелое поджарое тело, сложенное в позу лотоса, светилось спокойствием и умиротворением. Аарон улыбнулся – блеснули великолепные белые зубы. Ясные голубые глаза, окружённые сеточкой морщин от постоянного загара, смотрели неотрывно на восходящее солнце.

Сильный программист, он заработал достаточно денег для того, чтобы жить так, как хотел. Купил домик на берегу моря, поглощал прану и солнечные лучи, занимался йогой, строго придерживался сыроедения, развивался и совершенствовался. Лишь изредка отвлекался на сложные и высокооплачиваемые задания. Тогда он открывал свой ноутбук и погружался в привычный мир символов. Он любил свою работу. Ему нравился цифровой мир – он был более чем что-либо другое похож на мир реальности. Те же законы, те же правила. Казалось, виртуальная реальность даст ему ключ к пониманию реального мира. Он понимал, что реальный мир намного сложнее, но его не покидало ощущение, что вот-вот цифровой мир откроет ему карту, схему, матрицу реальности.

Он знал, что, чтобы понять систему, надо выйти за её пределы. Но как выйти из мира, частью которого являешься? Программа, решившая взломать саму себя.

Когда Аарон был мальчишкой, он был увлечён одной игрой. Пока другие мальчики играли в стрелялки, он выращивал и прокачивал персонажей. Они были так похожи на людей. Сколько жизней он прожил, кем он только не был. Играл с кодами и без кодов, усложнял и упрощал. Тогда это была популярная игрушка – симулятор жизни, в неё играли многие. Рождение, рост, работа, семья, их радости и печали, смерть, дух… Всё интересно. Хочется попробовать максимальное количество ролей и жизненных ситуаций. Интересны события и положительные, и отрицательные, – равно и страдания, и удовольствия. Нет, конечно, сначала хочется, чтобы события были только положительные, хочется только радости для этих крошечных созданий. Но потом это становится скучным. Интересно же попробовать всё, познать все возможности этой игры, все варианты развития событий. А жизнь их была, как и у людей, удивительно коротка. Без кодов или наследства эти создания успевали приобрести лишь самый маленький домик с дешёвой мебелью. Как жаль. Аарон думал о том, что кто-то великолепно продумал их характеры и потребности. Они очаровательно похожи на людей: радуются новой ванне, ревнуют, устают, не хотят учиться, а хотят развлекаться. Какое-то время Аарон даже представлял рядом с собой эту шкалу, отвечающую за уровень довольства.

Как-то, играя в игру, ему захотелось, чтобы кто-то из них понял. Вдруг посмотрел с экрана осмысленно – и ужаснулся. Осознал себя, догадался о нём, об Аароне. В конце концов, чем эти цифровые существа отличаются от людей, кроме того, что они в разы примитивнее, думал Аарон. Человек также следует программам. Всё его тело – мощный и сложный биологический компьютер. Некоторые программы совершенно очевидны, другие сложнее. Но алгоритмы многих из них достаточно хорошо изучены и успешно используются маркетологами, психологами, манипуляторами всякого рода.

Есть базовые программы, программы по умолчанию, программы, приобретённые в процессе жизни, новые программы. Где же та пресловутая Воля, обещанная Свободная Воля человека? Изучая людей, их психологию и биологию, он понимал, что любые поступки, действия, эмоции и чувства людей всегда можно объяснить посредством биохимии тела человека, а также поведенческими программами – врождёнными или приобретёнными вследствие воспитания или каких-либо жизненных ситуаций.

Наличие таких программ, а также биохимии человеческого тела полностью сводило на нет любые идеи относительно какой-либо Свободы Воли у человека. Любой человеческий поступок обуславливается процессами, происходящими в теле, гормональным балансом, психологическими установками. Поэтому любого человека можно «починить» или «поломать», как какой-нибудь компьютер, просто загрузив в него соответствующую программу поведения – полезную или вредоносную, – или введя ему соответствующие препараты.

Аарона ужасала идея того, что, возможно, есть кто-то большой и умный, стоящий несравнимо выше и видящий всю картину целиком.

Этон

Стены лифта, окрашенные в неприятный, больничного оттенка зелёный цвет, немного давили узостью пространства. Но Этон не замечал этого, поглощённый мыслями о Майкле.

Наконец створки разъехались, открыв взору площадку с веером расходящихся коридоров. Уверенным шагом Этон свернул в один из них и через минуту оказался в большом помещении со множеством стеклянных комнат, оборудованных равного рода аппаратурой. В воздухе стояло тихое гудение серверов, перемежаемое редким щелчками реле. Почти в каждой комнате находились сотрудники Департамента и содержалось нечто похожее на людей. Вообще-то это и были люди, просто в несколько разобранном виде, хотя, несомненно, все они были живы. К открытому мозгу одного было подключено множество датчиков; сам он сидел в расслабленной позе в кресле и наблюдал за происходящим на мониторе перед ним. Другой, с отсутствующей теменной костью и сетью проводов, торчащих из головы и опутывающих всё его тело, беспрестанно делал простые движения: приседал, шагал, поднимал и опускал руки. Ещё один – вернее, то, что от него осталось, – совершал какие-то конвульсивные движения, а на огромный компьютер выводилось множество данных, формулы, текст, даже видео.

Сюда вошёл Этон. Поздоровавшись с человеком в прозрачном скафандре, он взглянул на мониторы.

– Когда будет обновлённый словарь?

– Со дня на день. Вообще его можно обновлять каждый день – сейчас информационное поле ширится в геометрической прогрессии. Чем тебе плоха последняя версия?

– Нет последних четырёхсот пятидесяти новых понятий, Дэн.

– Тогда приведите мне их носителей, – раздражённо возразил учёный. – Сложно обучить чему-то новому это, – он указал на тело, лежащее на кушетке. – Работаю с тем, что есть.

Этон кивнул.

– Завтра у тебя будет материал. Как Эльза? – он кивнул на соседнюю стеклянную комнату. Хрупкая девушка в прозрачном скафандре поверх белого халата, с ласковой улыбкой показывала слайды с картинками человеку с лишь одной правой половиной мозга.

– Рвать перестала, пока на успокоительных. Жаль будет, если не справится. Она чистый гений биохимии, – Дэн осёкся и со страхом взглянул на Этона. – Если она не справится, вы же ничего с ней не сделаете? Она…

– Дэн, – Этон положил ему руку на плечо в успокоительном жесте, но лицо осталось непроницаемым, – с ней всё будет в порядке. Она справится.

С этими словами Этон развернулся и зашагал к выходу.

Глава 3

Мира

Мира легко скользнула вниз по лестнице. Утро встретило её холодной слякотью, морозным паром изо рта, влагой и свежестью. Где-то залаяла собака, грязные автобусы собирали пассажиров, хапая их дверными створками. Мира аккуратно, стараясь не вступать в маленькие лужи, образованные в лунках от следов, вмятых в мокрый снег, шла по направлению к своей остановке. Чёрные провода расчерчивали серое питерское небо, замученные пугливые голуби старались урвать обронённые крошки быстрых утренних завтраков горожан, но и не попасть под их ноги.

– Здравствуй, Мира, – молодой человек вырос перед ней неожиданно. Высокий и худой, бледное лицо, аристократичный нос, ярко-серые глаза, зрачки в чёрном ободке, чёрная вязаная шапка, чёрное пальто и перчатки. Он растянул губы в улыбке, обнажив крепкие красивые зубы.

«Бывают же такие обаятельные улыбки, глаз не оторвать», – подумала Мира. – «В чём их секрет, интересно? В том, что они такие широкие, или в том, что уголки рта такие острые? Или в очаровательных складках в этих уголках? Или в этих великолепных зубах?..»

– Мира? – парень вопросил, приподняв брови, намекая на то, что пауза затянулась.

– Мы знакомы?

– Формально нет, но я к этому стремлюсь, – он протянул руку, сняв перчатку. – Кирилл.

– Мира, – произнесла девушка, вяло пожимая его руку, и нахмурилась. – Но ты знал моё имя. Мы знакомы?

– Мы встречались в университете, я учусь на параллельном потоке, – махнул он рукой в неопределённом направлении. – Мне сказали твоё имя общие знакомые. Ты, кстати, в универ? Я с тобой. – Он взглянул на часы. – Надо поторопиться, – он потянул её за собой в сторону автобусной остановки.

***

Учительница прошлась по классу в молчании. Встала у своего стола, опершись кончиками пальцев о его край, и взглянула на притихший класс. В помещении стояла тишина, нарушаемая лишь тиканьем настенных часов и редким скрипом стульев. Снова прошлась у доски и, подняв мечтательно глаза, развела руками.

– Я тоже когда-то думала, что меня ждёт что-то… невероятное, восхитительное, что моя судьба будет необычной, не такой, как у всех, что однажды, – её руки замерли в возвышенном жесте, – случится что-то, что всё поменяет. Но время шло, – она опустила руки, – ничего так и не произошло, – она посмотрела на детей, и явственно читалось, что и им, с высоты своего опыта, ничего особенного она не прочит.

Лилу

5 лет.

– Нет, пусть два! – настаивала Лилу.

Воспитатель терпеливо объясняла, что два цветка ставить в вазу нельзя. Третий поломался совсем, а два красивые, но надо оставить или три, или один. Лилу не понимала – она не хотела выкидывать красивый цветок. Их подарил ей её жених! Один из двух её женихов… Как их звали?..

7 лет.

Лилу с родителями и друзьями родителей поехали на природу, отдыхать. Мальчик, сын друзей, позвал её в лес. На разговор. Он молча шёл вперёд, напряжённо, и Лилу, стараясь поспевать за ним, уже знала, догадалась смутно, чутьём, о том, что он хотел сказать. Тошнота – она чувствовала тошноту. Серые сухие ветви хрустели, ломаясь под её ногами, и эта тошнота… Он обернулся и быстро, торопясь, в смущении, вместо «я люблю тебя» спросил:

– Ты меня любишь?

– Дурак! – даже не дослушав, выкрикнула Лилу и бросилась обратно. В тот день они старались не смотреть друг на друга.

15 лет.

Она стояла, опираясь на невысокую железную ограду. Он сбежал вниз и встал на колени в опавшие листья. Теперь их разделяло метра два-три: она наверху, он внизу.

– Я люблю тебя!!! – прокричал он. Лилу улыбнулась – её самолюбие было потешено.

– Счастливая ты, – почти без зависти произнесла стоящая рядом подружка, тоже рассматривая, картинно вскинувшего вверх руки парня.

23 года.

– Лилу! – прокричала Мэри в трубку. – Слушай, Лилу, я тут встретила Рика. Вот. Он хочет с тобой поговорить. Можно дать ему трубку?

– Эмм, ладно, давай, – Лилу не ожидала услышать его ещё раз.

– Лилу? Привет, – радостно, как ни в чём небывало, проговорил Рик. – Как дела?

– Нормально, отлично! У тебя как?

– Тоже хорошо. Чем занимаешься? Может, обменяемся номерами? Я соскучился…

Потом Мэри рассказала:

Сидим мы в кафешке с подругой, чаёк пьём, я показываю ей фотки с телефона. Подходят парни знакомиться. Мы такие: «Нет, спасибо». Они: «Да ладно, девушки, давайте знакомиться». И тут один из них говорит:

– А ну-ка, перелистни обратно.

Я такая: «Не поняла». Он говорит: «Девушка на фото, перелистни, пожалуйста». Я перелистываю, а там мы с тобой. Он говорит: «Это Лилу?» Я в удивлении говорю: «Да». Он такой: «Рика знаешь? Он же ищет её повсюду». – обрадовался парень. – «Он нам весь мозг вынес, он фото её над кроватью повесил, всем нам показал, сказал: ищите».

Ну и звонят такие Рику, мы ждём, он прилетает через 15 минут. Говорит: «Мэри, я под домом вашим дежурил, я сидел в машине всю ночь и утро, я думал, выйдет, караулил, но она не появлялась. День за днём я сидел в машине под вашим домом. Тогда я понял, что уехала, и всё равно ждал. Я думал, выйдешь ты, и я спрошу о ней, но и ты пропала. Никого. Я ждал и ждал, я фото всем друзьям показал, но никто нигде не встречал её».

– Лилу! – продолжала Мэри, – он был так рад, когда я передала ему трубку. Я удивилась, каким спокойным голосом он смог говорить с тобой, но ты бы видела, как дрожали его руки.

Соня

Запись в тетради снов:

Полёты во сне

Полет во сне – наверное, самое приятное ощущение, и когда я осознаю себя во сне, сразу, пользуясь моментом, начинаю летать. Но летать я научилась не сразу. Я могла во сне ходить, прыгать, разговаривать – и это было несложно. Ведь всё это я могла делать и в реальности. А с полётами всё оказалось сложнее. Я была уверена, что полёты во сне возможны, ведь я уже летала в неосознанных снах. Что могло мне помешать летать в осознанных?

Оказалось, что помешать могла моя неуверенность. Ведь в осознанном сне я помнила, что не умею летать. Я очень хотела взлететь, но у меня не получалось. Желания было мало – необходимо было намерение. Но я даже слова такого не знала в детстве. Поэтому я прыгала. Я прыгала всё выше и выше, всё дальше и дальше. Прыгала с дерева на дерево с помощью лиан, как Тарзан, после того как прочла про него книгу. Прыгала без лиан – просто, как большая белка.

Я летала на драконах, автобусах, машинах, велосипедах, взращивая в себе веру и ощущение полёта. Приспособления для полёта становились всё проще и меньше, и в конце концов они исчезли. Я могла начать полёт, спрыгнув откуда-нибудь, или даже просто подняв себя в небо с самой земли.

Я летала, меняя произвольно пейзаж подо мной: зелёные острова, синяя вода. Или прозрачная – а под ней скалы. Или город, дома. Но самое приятное в полёте – это ощущение в теле в районе груди: какое-то счастье, свобода и абсолютно комфортное состояние, как будто полёт – это нечто естественное. Как будто полёт – это самый естественный способ передвижения.

Этон

Этон сидел в удобном кресле и наблюдал за развернувшейся перед ним картиной. Там, внизу, за прозрачным полом – большое светлое помещение, что-то вроде конференц-зала, наполненного людьми. Кто-то из них ходил, кто-то сидел, некоторые беседовали друг с другом. Все они не были знакомы между собой до этого момента. Они ожидали.

Наконец большая дверь распахнулась, и зашёл импозантный мужчина с пронзительным взглядом. Он как-то сразу наполнил всё помещение своим присутствием. Люди разом замолчали, уловив ощутимую значимость вошедшего.

Мужчина начал говорить. Люди слушали. Этон наблюдал за волнами, которые исходили из голов людей: альфа-, бета-, дельта-, тета-волны и другие, неназванные, были доступны его зрению. Он видел, как импозантный человек синхронизирует волны других людей со своими, как настраивает их на себя, как делает их одинаковыми. Одинаково мыслящими.

Мужчина, казалось, не делал ничего необычного: никаких взмахов руками, никаких особых выкриков, да и говорил он речи совершенно обыкновенные. Только Этону было ясно, что миссию свою он проходит успешно: люди заворожённо слушают, кивают, соглашаются.

Наконец дают сигнал о перерыве. Всех просят во время перерыва сохранять молчание. Можно пить воду, можно передвигаться по залу, можно смотреть в окна, но обсуждать какие-либо темы, а в особенности темы, только что поднятые, ни в коем случае нельзя. Всё, естественно, подчиняются. Беспрекословно. Сам ведущий покидает зал на время перерыва.

Через две минуты входят двое опоздавших. Опоздали они не намеренно – так сложились обстоятельства, вернее, их так сложили. Новоприбывшие потерянно заозирались, но молчаливые окружающие, верные своему обещанию молчать, не спешили их вводить в курс дела.

Наконец один из опоздавших взял бутылку воды и присел на свободный стул. Другой застыл у окна. Время шло, и Этон видел, как хаотичные мозговые волны новоприбывших постепенно успокаиваются. Они, встречая на своём пути волны других людей, входили с некоторыми в резонанс, возвращались обратно в голову и исходили снова – уже почти идентичные тем, которые встречали. Множество одинаковых волн, исходящих от окружающей толпы, постепенно увлекали за собой волны новоприбывших. Без лидера, без слов, толпа одним лишь настроением подчинила ещё недавно почти свободно мыслящих людей.

Два человека – это оптимально, удовлетворённо кивнул себе Этон. Три на такое количество людей – много, они просто не успевали синхронизироваться за отведённое время. Синхронизировать одного – нерациональное использование ресурсов. Два – оптимально.

Осталось рассчитать коэффициент: какое количество людей надо обработать визуально, аудиально и прочими методами, чтобы остальные подключались самостоятельно, а дальше всё будет иметь эффект лавины. Как всегда. Просто для каждой идеи всегда разный коэффициент. Некоторые идеи приживаются легче, другие – сложнее. Всё зависит от менталитета, от уже встроенных идей. Смотря какая страна, какая эпоха, какие обстоятельства жизни людей. Этон поднялся со своего кресла и направился к выходу. Эксперимент продолжится без него. Сейчас тех двоих выведут, опросят, проведут другие исследования. Все они только подтвердят то, что уже видел Этон: синхронизация прошла успешно.

Эрелин

Эрелин вертела в руках странное чёрное зеркало прямоугольной формы, удивляясь, что его вот так просто вручили ей в руки. Может быть, это проверка? Хотя она уже видела, что они есть у многих, Эрелин старалась не подавать виду, что ей интересно. Зеркало было изготовлено непонятно из какого материала, но точно не из вулканического стекла, как обычно. Молодой человек, сидевший рядом с её постелью, понял, что она не понимает, что с ним делать. Это было правдой, но, будь это неправдой, следовало сделать вид, что так и есть. Он взял чёрное зеркало из её рук, и оно вдруг ожило. На экране очень ярко и чётко загорелись надписи и цифры, а потом появились маленькие люди, странно одетые, и даже послышался звук!

Глаза Эрелин расширились от удивления. Она не сдержалась, выдернула стекло из рук парня и стала вертеть его в руках, поднося к ушам, приближая и отдаляя, тряся и переворачивая. Она смотрела на изображение под разными углами – оно не размывалось, картинки сменяли друг друга. Парень смотрел на неё озабоченно, почти испуганно.

– Как ты это сделал? – спросила Эрелин.

– Ты не помнишь, что такое телефон? – спросил парень и повернулся к человеку, одетому в странную белую одежду. – Разве люди с амнезией забывают такие вещи? – тот лишь задумчиво покачал головой.

Эрелин встревожила их реакция, и она быстро взяла себя в руки.

– Конечно, помню, – она на всякий случай не рискнула пытаться произнести незнакомое слово. – Просто забыла, как пользоваться, – пояснила Эрелин и, на всякий случай, добавила, уткнув пальцы в виски: – Голова болит.

Это возымело эффект, потому что человек в халате сказал, что ей нужен покой, и они оба ушли. Это было хорошо, потому что это давало ей время на подумать и лучше разобраться в ситуации. Она ценила это время в одиночестве.

Хорошо было и то, что чёрное зеркало парень, непроизносимое имя которого она тут же забыла, оставил на маленьком прямоугольном шкафчике возле её кровати. Оглянувшись, Эрелин аккуратно снова взяла его в руки. Она посмотрела на чёрную блестящую поверхность и постаралась сосредоточиться. Ничего не выходило. Зеркало было всё таким же чёрным и блестящим. Эрелин видела лишь своё отражение в нём.

Мир, в который она попала, был очень странным, непривычным. Всё в нём было какое-то чужое и ненастоящее. Эрелин провела пальцем по стеклу, потом по боковой поверхности. Небольшой чёрный выступ сбоку был мягким и поддался давлению её пальца. Зеркало вдруг расцвело яркими цветами, и на поверхности зажглись цифры. Эрелин понимала цифры и понимала язык.

Врачи решили, что она потеряла память. Эрелин не торопилась их разубеждать. Она продумывала как сбежать из этого чистого странного дома с белыми стенами, наполненного странными коробками с будто мышами внутри, которые странно пищали в равные промежутки времени. На черных передних стенках этих коробок отображались цифры, и ползли светящиеся зеленые черви пропадая где-то за гранью черного стекла. Слишком всё было непонятным.

Вещи были практически неузнаваемы. Кто бы мог представить, что ходить по нужде надо в красивую белую чашу. Что стёкла могут быть настолько прозрачными. Что одежда может быть такой нелепой и однообразной, без вышивки и тёплых тканей. Что мебель может быть такой некрасивой и простой – ни резьбы, ни полированных узоров, только ровные, холодные поверхности. Стены и даже потолок – одинаково белые, без трещинок, без потемневших углов. А из железных труб лилась вода – чистая и разной температуры, на выбор. У неё же в деревне воду приносили из реки или колодца, и она всегда пахла живой землёй. Здесь же всё было чисто, слишком чисто, и потому казалось безжизненным.

В какой из миров отправила ее бабушка? Но пока говорить Эрелин старалась поменьше, чутко ловя реакции на свои слова. Тем не менее что бы она ни сказала, она читала на лицах недоумение, поэтому день ото дня говорила всё меньше. Надо бежать, но кто знает, что её ждёт за этими стенами. Надо быть аккуратной. Бабушка не стала бы отсылать её абы куда. Наверняка она выбрала местечко получше для своей внучки.

И Эрелин не хотелось её подводить. Меньше всего Эрелин хотелось снова выдать себя и оказаться на костре – или что они здесь делают с такими, как она.

Эрелин вздохнула и снова обратила своё внимание на странное чёрное зеркало этого мира.

Глава 4

Соня

Запись в тетради снов:

Намерение во сне

Я пробиралась по какому-то светлому помещению почти под потолком, по трубам. За мной гнались, конечно. Я зашла в комнату, заперлась и поняла, что сплю. Надо улетать. Окно заперто. Поступим проще? Я решила, что стена должна исчезнуть, но стена осталась на месте.

– Я хочу, чтобы стена исчезла, хочу, чтобы стена исчезла, – декларировала я, но она была неколебима.

А! – догадалась я. – Мало ли чего я хочу. Стены нет, стены нет, – внушала я себе, стараясь поверить в это, даже не поверить, знать это. И вот я вижу перед собой голубые обои с нарисованными белыми облаками. Они просвечивали. Стены за ними не было. Я прорвала в них дыру и вылетела.

Теперь я на практике поняла – на уровне внутреннего опыта – поняла, в чём разница между желанием и намерением. Желание есть желание, а намерение – это истина, и в нём нет места сомнению. Я сформировала практически чистое намерение отсутствия стены, допустив сомнение лишь на толщину обоев.

Во сне любое намерение, именно намерение, реализуется мгновенно. Но иногда наши желания, а иногда и страхи трансформируются в намерение. Происходит ли то же самое в реальности? Допустим да. Тогда, если в реальности действует тот же механизм, то хорошо, что наши намерения реализуются не мгновенно, а с задержкой. И хорошо, что только те, которые мы держим довольно долго – мало ли, может, мы передумаем. Итак, в реальности, если намерение и реализуется, то определённо с задержкой. Но можно задуматься, отчего происходит эта задержка? Может, потому что во сне наш личный мир и мы в нём – единственные со своим намерением, а реальный мир соткан намерением множества существ? И это надо как-то утрясти, прийти к общему знаменателю? Хм…

Но этот опыт – прочувствовать разницу между желанием и намерением – был потрясающим. Да.

Этон

– Так она, пожалуй, научится формировать чистое намерение, – подумал Этон, дочитав последние строки. – Новая высокооплачиваемая работа, нервная и обеспечивающая постоянный недосып – то, что надо. – И его пальцы забегали по клавиатуре.

Мира

Какие глупые слова, – писала Мира в своём дневнике, – «смерть придаёт жизни смысл». Совсем наоборот: смерть лишает жизнь всякого смысла. Но есть люди, которые произносят эти слова: «смерть придаёт жизни смысл». Верят ли они в это сами? Обдумывали ли они когда-нибудь это утверждение? Или просто, как это часто бывает, повторяют чью-то высокопарную глупость? Ну разве не очевидно? – размышляла Мира. – Есть, например, у человека сто лет жизни, – писала она, – за это время можно отучиться в школе и в университете, получить специальность, завести семью, вырастить детей. А если есть только десять лет? Заводить детей, наверное, не стоит, хотя бы ради них, но можно выучить пару языков, заняться творчеством. А если остался год? Чем можно заняться? Разве что путешествовать. Уже нет смысла что-то изучать – эти знания не пригодятся, нет смысла заводить семью, да даже собаку нет смысла заводить. Оставлять животное в тоске и одиночестве. А если остался один день? Час? Минута? Время есть только дышать, только смотреть, только воспринимать. И, напротив, если есть у человека тысяча лет, то какое множество смыслов открывается перед ним! Можно даже запланировать создание города, страны. Можно изучить множество наук, стать профессионалом во многих сферах. За тысячу лет можно переделать весь мир.