Имена

Яна Снигирева

Имена

Глава 1

Игни

Снег хлопьями падал с серого питерского неба. Люди нещадно топтали пушистое чудо, но он белел по углам тротуаров и в узорах мостовых парапетов. Игни переходила мост через канал Грибоедова – тот, который ведёт от метро «Невский проспект» к Дому книги, – её обычный маршрут. Всюду сновали люди: они большими потоками неслись по главной улице, растекаясь ручейками в переулки. Их торопливое движение прерывали лишь светофоры. Тогда люди замирали, накапливаясь, и прорывались, как плотина, по новому сигналу глазастого истукана.

Засмотревшись на снег, Игни не заметила, как уткнулась в чьё-то серое пальто. Крупная вязка, большие чёрные пуговицы… Время будто остановилось, и Игни с удивлением наблюдала, как выдыхаемый пар медленно клубился у её рта, не желая улетать. Ей стало так уютно, что, когда вдруг всё закончилось, на контрасте стало холодно и пусто.

Молодой человек, на которого налетела Игни, придержал её, помогая обрести равновесие, и, извинившись, удалился, даже не оглянувшись. Игни точно знала, что он не оглянулся, ведь она смотрела ему вслед. Он махнул рукой кому-то на другой стороне улицы. Какой-то парень ответил ему, и они ушли.

Встряхнувшись, Игни осознала себя нелепо застывшей среди всеобщего оживления и поспешила в направлении магазина.

Майкл

Майкл затянулся сигарой и пустил дым кольцами. Они завихрились, прошли сквозь друг друга и растаяли в голубом воздухе сияющего летнего дня. Париж. Кафе, кофе, круассаны. Майкл вновь отметил скудность своей фантазии и склонность к штампам. Милая девчушка в кремовом берете улыбнулась ему и помахала ручкой – он ответил.

Когда всё это началось – он уже не знал. Просто однажды он осознал себя бредущим по высушенной до потери красок серой пепельной земле. Сухие колючки пересекали его путь, и серая пыль затмевала горизонт. Он ничего не помнил и не понимал. Он шёл и шёл – без цели, без эмоций, без мыслей. Время потеряло своё значение. Где-то за границей сознания он силился что-то вспомнить, но тут же ужасный страх прерывал эти неопределённые попытки. Потом он заметил белое перо. Такой необычный цвет. Яркое, белое, пушистое, мягкое. Он нагнулся и подобрал его. Тогда он увидел свои руки – у него есть руки! Майкл, уронив перо, удивлённо рассматривал пальцы, ладони, запястья. Перо, медленно покачиваясь, упало к его ногам. Майкл взглянул вперёд. Ветер стих. На горизонте показались домики, деревня, люди! Мир словно окатила волна красок: синее небо, жёлтые поля, зелёные рощи. Он шёл по широкой сельской дороге, подпрыгивая от радости, впиваясь глазами в окружающие пейзажи. Мыслей всё ещё не было – лишь восприятие. Он не думал и не анализировал, но знал, что всё хорошо. Вот дом. На порог вышел хозяин. Майклу не верилось, что вот сейчас он услышит звук человеческой речи. Хозяин развернулся и молча вошёл в дом. Майкл застыл в удивлении. Тогда мужчина выглянул и поманил его за собой. Майкл вошёл. Просторная кухня: деревянный грубый стол, глиняная утварь, у печи возится толстая хозяйка. Он не видит её лица – лишь широкий зад и завязки от цветастого передника. Хозяин сидит во главе стола, ест, делает приглашающий жест. Майкл садится. Хозяйка кладёт перед ним суп, хлеб. Приятный запах вкусной еды щекочет ноздри. Майкл ест. Хозяин тоже ест. Слышно лишь стук ложек и чавканье.

Чап-чап-чап.

Какой странный звук. И так тихо за окном. Этот стук ложки о миску – такой раздражающий.

Чап-чап-чап.

Майкл поднимает глаза. Хозяин ест. Поднимает ложку, опускает ложку. Поднимает – опускает. Майкл оторопел. Как же он сразу не увидел: это просто механическая кукла! Челюсть хозяина заклинило, она сползла вниз, обнажая механизмы. Суп вылился, закапав стол. Майкл вскочил, опрокинув стул. На шум обернулась хозяйка. Вместо лица – грубая набитая мешковина. Вместо глаз – пуговицы. Майкл бросился вон. Цепкие руки хватали его за ноги, вырастая из-под досок деревянного пола. Он бежал. Чудища окружали его. Он кричал. Пространство хаотично менялось: город, лес, море. Он тонул. Спасительное бревно превращалось в удава и душило его, заглатывая. Мгновение потери сознания – и вот он уже мчится навстречу новой смерти. Грозная кровавая пасть встречает его. Он уворачивается – но поскальзывается и зависает в безвоздушном пространстве космоса. Барахтается, не в силах найти точку опоры. Он силится проснуться. Ему снится, что он просыпается. Он оглядывается с облегчением, осматривает свою комнату… Стоп. А его ли это комната? А какая у него комната?

– Майкл… Майкл… – окликает его врач психиатрической больницы, и он находит себя связанным по рукам и ногам в белой палате. Доктор по-доброму и участливо смахивает испарину с его холодного лба.

– Помогите, доктор! Я сошёл с ума!

– Знаю, знаю, – понимающе кивает доктор… и голова его отваливается, откатывается в угол, зловеще скалясь. И вновь ветер рвёт серые лохмотья на теле Майкла. Он в ужасе бежит.

Так продолжалось довольно долго. А может – и нет. У Майкла проблемы с определением времени. Как, впрочем, и со многим другим. Просто в какой-то момент он понял нечто очень важное, что совершенно всё поменяло – и в некоторой степени спасло его. По крайней мере сделало его жизнь более сносной. Оказывается, всё зависит от него. От Майкла. Дело в том, что все эти ужасы были порождением его, Майкла, фантазии. Так он решил. Случалось ровно то, чего он опасался. И, как-то это осознав, он стал медленно, но верно учиться управлять окружающим миром. Он настаивал, утверждал, приказывал себе и всему вокруг. Сложнее было удержать, чем создать. Реальность менялась, повинуясь любому движению мысли или эмоции. Мгновенно.

Вот он сидит в доме. Вокруг люди. Хорошие люди. И не дай бог заподозрить их в чём-либо – тут же всё исполнится. Друг немедленно станет врагом, человек – монстром, каждый тёмный угол – кишит чудищами.

Он устал. Страх притупился, и мир успокоился. Серый мир, мир его усталости – его первое воспоминание. Он часто находил себя там.

В тот раз он собрался. Дух его закалился. Страх сменила злость. Он начал действовать. Среди серых камней притаился красный цветочек. Не красный, как кровь – уточнил Майкл. А красный, как спелая вишня – настоял Майкл. Такая вишня бывает в саду у бабушки, любящей заготавливать компот на зиму для внуков. Внуки – это такие дети, которые любимые, радостные и бесстрашные. Смех, тепло, солнце, земля, синие реки, зелёные рощи… Майкл заново собирал мир по кусочкам.

В конце концов, чтобы быть в безопасности, оказалось достаточно – не бояться.

Разобравшись со своим самым страшным врагом, Майкл встал лицом к лицу с врагом менее явным, но более коварным. Теперь, стремясь понять своё положение, он пытался вспомнить, как он попал в него. И попадал ли вообще? Может, так было всегда? Кто он? Бог? Иногда он так и думал. Действительно, реальность была очевидно подчинена ему. Всё вокруг подчинялось воле его. Жизнь. Смерть. У других воли не было. Другие вообще – вряд ли существовали. Дело в том, что их внешность, поведение, мнения – всё, абсолютно всё было подчинено ему, Майклу. От скуки, повинуясь своей идее собственной божественности, он создавал храмы, где восседал на троне. И все молились ему. Кого-то он карал. Кого-то – награждал. И они радовались, если он ожидал или желал от них радости. Или восставали против него, если ему надоедала раболепность окружающих, и он желал кого-то независимого. Но эта независимость – опять-таки – была подчинена его воле. Стоило ему пожелать, «правильно» пожелать – и такой восставший приползал на коленях, в раскаянии.

Он много путешествовал. Иногда он думал, что это такой довольно затянувшийся сон. Ведь сном также можно было управлять. Он помнил это из книг. Где-то он это читал. Вот только книги – также были частью выдуманных им миров. То есть он сам выдумал эти книги. А значит, и про сны – он сам выдумал.

Потом он думал, что он псих. Сам приходил лечиться. Добрый доктор (доктора были именно добрые, злых он не создавал – не любил) долго уверял его, что Майкл не бог. Что вот он, Майкл, сидит сейчас в смирительной рубашке и совершенно не сможет с этим ничего поделать. Какой же он тогда в самом деле бог? Тогда Майкл вставал, доставал сигару из кармана пиджака и закуривал, пуская дым в лицо доброму доктору. А реакция доктора могла быть разная. Он мог удивляться, звать на помощь, падать в ноги Майклу, признавая в нём бога. Мог просто не замечать его манипуляций. И всё это зависело только от него, от Майкла. Как он хотел – так и было. Поэтому не было никакой возможности что-либо понять по реакциям сторонних наблюдателей. Не было сторонних наблюдателей. Был только он. Майкл. Одиночество. Одиночество стало его врагом номер два.

Этон

Этон почти не слушал Кирилла – он был оглушён встречей. Кафе, в котором они сидели, было уютным и чуть старомодным. Воздух пах корицей и жареным миндалём. За соседним столиком вполголоса спорила пара. Где-то в углу радио негромко играло старый джаз, а возле окна пожилой мужчина, шурша, раскладывал вечернюю газету и тихо стучал ложкой о края чашки с чаем.

– Какой-то ты рассеянный. Не похоже на тебя, – прищурился Кирилл.

– Майкл вернулся, – мгновенно ответил Этон.

– А-а, ясно. И как он?

– Как всегда.

– Я бы голову сломал… – Кирилл помолчал и, решив, что время подходящее, спросил: – Ну так как по поводу моего вопроса? Насчёт девушки?

– Хорошо, она твоя, – легко согласился Этон. – Но если что – знаешь, что делать.

– Спасибо, друг, – сказал Кирилл, и они оба улыбнулись такому званию.

– Ты знаешь, возможно, это мой последний шанс, – уже серьёзно сказал Кирилл.

– Нам тоже интересен этот опыт, – сказал Этон и, открыв ноутбук, добавил:

– Она возвратилась из института. В своей комнате, за компьютером, пьёт чай, слушает музыку.

Этон развернул монитор к Кириллу. Тот с интересом взглянул на изображение девушки в наушниках – она что-то напевала, устремив взгляд на экран.

– Отлично. Тогда я пойду, – встал Кирилл.

– Да иди, я ещё поработаю, – ответил Этон, разворачивая ноут к себе и поднял руку:

– Официант! Ещё кофе, пожалуйста.

Кирилл скрылся за дверью кафе, Этон проследил, чтобы тот отошёл достаточно далеко. Линии Игни были яркими и плотными. Она ещё в центре. Совсем рядом. Он расплатился, накидывая пальто, и вышел на заснеженную улицу.

Она стояла на Итальянском мосту, любуясь сверкающими в свете фонаря снежинками. Мороз окреп, и теперь снежинки падали маленькими узорчатыми льдинками. Позади громоздился Казанский, впереди чернел на фоне тёмно-синего неба Спас-на-Крови. Снег сверкал в её тёмных волосах.

Этон поколебался, но, решившись, сделал шаг.

Мира

Мира сидела у компьютера, запивая сладким чаем тоскливые мысли. Еда, напитки, новая одежда – все эти маленькие радости помогают засыпать, помогают забывать. Очень тяжело быть осознанным, тяжело видеть. Знать, что умрёшь, что тело тебя подводит, что ничего ты из себя не представляешь, что добился ты мало – и даже этому придёт конец. Когда приходят такие мысли – можно скушать пирожное.

Мира открыла папку и нашла файл «Дневник». По белой странице побежал курсор, оставляя за собой чёрные буковки мыслей. Вот появился заголовок: Дедушка… Мира задумалась, курсор терпеливо мигал.

Мой дедушка умер… – выстучала на клавиатуре Мира, и следующие полчаса её пальцы носились по клавишам, не зная усталости, желая лишь поспеть за мыслью.

Мой дедушка умер. Он не знал, что он умирает, он не хотел умирать, он строил планы, ему никто не говорил, что он умирает. Все знали. Он не хотел пить таблетки, он прятал их за шкаф, он думал, что от них ему хуже. Может быть. Даёт ли знание шанс? Его тело разлагалось заживо, он был стар, он чувствовал свой смрад. Старость – разве это не ужасно? Ты ещё жив, а тело уже разлагается. Воняет. Он пшикал на ноги одеколон, на язвы. Приятный запах его духов разносился по дому – ненавязчиво, но значимо, его одежда была в идеальном состоянии, чиста и отутюжена. Он не жаловался, бодрился, надеялся. Он не хотел рассказывать внукам о своём прошлом, он говорил: успею ещё рассказать. Он наивно надеялся, что это маленькое незаконченное дело удержит его на земле? Он суеверно боялся подытожить свою жизнь рассказами. Он говорил только о будущем: куда поедет, что будет делать.

Однажды, подойдя к дочери, он со страхом спросил:

– Это не рак? Нет?

Она испугалась.

– Нет, нет, что ты, – горячо заговорила она, и он сразу поверил. Он хотел поверить, он услышал то, что хотел, и они оба облегчённо выдохнули и разошлись.

Потом он спрашивал, почему ноги не ходят. Ему было странно, он был удивлён: его собственные ноги не слушались его. Бабушка увидела только утром. Он умер. В своей кровати. Сам. Ночью. Какие мысли посетили его в тот момент? Чувствовал ли он? Знал?

В тот же день во дворе дома Миры лежала мёртвая девушка. Высокий дом. Много этажей. О чём думала, пока летела? Тело накрыли, кровь подтерли. Всё равно было видно: вмятина на голове, тусклые затёртые брызги по брусчатке. Долго лежала, почти весь день.

А потом, недели через две, Мира ела арбуз, был солнечный день. Она была жива, а дедушка – нет. И, наверное, как бы дедушка хотел бы быть живым и есть арбуз, чем быть мёртвым и разлагаться, – думала она. Она всё представляла его мёртвым, там, в гробу, в костюме от «Армани» и с бутылкой «Джека Дэниэлса» под подушкой. У него никогда до этого не было такого крутого костюма. И такая выпивка была для него редкостью. Он берег эту бутылку.

Мира считала время: вот прошла неделя – наверное, он посинел или почернел, вот месяц – щёки ввалились, два – черви копошатся в его теле. Он приснился ей здоровым и живым, а сама она была маленькой, и брат тоже. Они скакали вокруг него, запрыгивая на спину, а он смеялся, играя с ними.

За окном хлопнуло, и Мира оглянулась. Никого. Снег перестал идти, и кусок белой луны холодным пятном висел в тёмном небе. Мира оглядела пространство за окном. В последнее время ей часто чудилось, что за ней кто-то наблюдает.

***

Уже несколько недель Йохан жил в страхе. Началось с того, что стали пропадать его записи, бумаги. Неизвестные вирусы атаковали компьютер и ноутбук. Он купил новые. Резервные копии на внешних жёстких дисках исчезали, как только он пытался их открыть, и это без подключения к интернету.

Он забил тревогу. Его друзья и последователи стали помогать – копировать и распространять то, что оставалось. Но всё исчезало из общего доступа в считанные минуты. Вместе с этим стали пропадать и последователи. Кого-то он нашёл в психдиспансерах, кого-то увезли родственники – подальше от него, сектанта. Самые преданные исчезали бесследно. Телефоны молчали, дома пустовали. А за его окном по ночам маячили тени.

В ту ночь был страшный ветер, он завывал в щелях и навевал неприятные предчувствия. Свет давно потух. Йохан звонил – сказали, ветер порвал линии, чинят. Он услышал, как в замке проворачивается ключ. Его сковал леденящий ужас. Обернувшись, он бросился к двери – успеть повернуть замок, задержать, не открывать. Не успел.

Тёмный силуэт у двери в темноте.

– За что?

Ему не ответили. Быстро перехватив Йохана, убийца закинул ему таблетку в рот и ударил по подбородку. Проглотил.

– Что это?.. – успел прохрипеть глупый вопрос. И упал замертво.

Рядом упала банка и десяток таблеток. Люди в чёрных балахонах занесли ещё несколько мертвецов и разложили их в доме.

Массовое самоубийство. Сектанты.

Глава 2

Игни

Игни поймала и рассматривала снежинку.

– Красиво, – Игни оглянулась на голос. Справа, чуть позади, стоял высокий парень, и она узнала его пальто – серое, с большими чёрными пуговицами. Лицо – красивое, даже слишком. Он облокотился на парапет и взглянул вниз, на воду.

– Мы сегодня столкнулись днём, помнишь? – улыбнулся.

– Да, – ответила Игни, удивившись, что он всё же запомнил её.

– Меня зовут Этон, – парень протянул одетую в чёрную перчатку руку. Из-под шапки темнели глаза. Игни протянула свою в ответ и представилась. Этон быстро пожал и отпустил её руку. Посмотрел на Спас.

– Ты знаешь, – негромко сказал он, глядя на церковь, а она залюбовалась его профилем, – в советское время вокруг Спаса-на-Крови долго стояли строительные леса. Десятилетиями. Люди даже шутили, что, если их уберут, весь Советский Союз развалится.

– Да? И что же? – решилась поддержать Игни.

– Убрали – и развалился, – усмехнулся. – Иногда люди знают больше, чем думают.

Повернувшись, он наметил движение, будто хотел коснуться её волос, но, передумав, сделал неопределённый жест в пространство.

– Может, прогуляемся?

Игни смутилась, но не захотела отказаться.

– Давай, – ответила она, немного подумав.

Дворцовая набережная, залитая жёлтым светом фонарей, была практически безлюдна. Разговор обо всём: книги, музыка, люди. Никогда не бываешь столь откровенен, как в первые часы знакомства. Чувствуя внимательного слушателя и не зная человека хорошо, не зная его вкусов и взглядов, его положения – ещё не распределив ролей и не надев масок, говоришь обо всём намного доверчивей.

Нечастые машины шуршали смесью снега с песком. Холодная чёрная Нева блистала белыми отсветами. Ночь. Широта центра Санкт-Петербурга. Она взглянула в небо.

– Никаких звёзд. Никогда.

– Вон Полярная звезда.

– Нет, серьёзно. Дети Санкт-Петербурга не знают магии звёздного неба.

– Зато им ведом уют низкого неба. Их обнимают облака.

– Ты здесь родился?

– Нет, но город мне нравится, – взяв Игни под руку, повёл вдоль реки. – Тебе не холодно?

– Нет, – ответила она, вновь ощущая странное притяжение. – Знаешь, когда мы сегодня столкнулись, там, на мосту… – начала она.

– Знаю, – перебил Этон. – Я почувствовал то же, что и ты.

– Правда?

– Правда. – Он чуть склонился. Всё-таки его глаза светлые – зелёные или синие. – Могу я проводить тебя до метро или подвезти? Моя машина недалеко, – он сделал неопределённый жест рукой.

– Лучше метро, – решила Игни. И они взяли направление, тихо переступая по засыпанной солью брусчатке.

– Я хочу видеться с тобой, – снова сказал Этон.

– Я не могу, – Игни чувствовала неловкость.

– Я понимаю. Раз ты замужем… – он помолчал. – Тогда, может быть, дружба… просто общение? – спросил Этон мягко.

Игни покачала головой, а он улыбнулся.

Стоя в вагоне метро, Игни смотрела на проносящиеся в темноте за окном кабели. Сфокусировала взгляд на своём отражении в стекле.

Сожаление.

Соня

Это началось ещё в детстве. Как-то ей приснился сон: лес, столетние сосны, коричневые стволы, земля укрыта тёмно-зелёным густым папоротником. Меж стволов, над папоротниковым подлеском, плавают рыбы. Разные, яркие. Синие, жёлтые, красные, зелёные, фиолетовые. Плавно машут хвостами, огибают стволы. Странно, – подумала Соня, – почему рыбы в лесу?

Как только она задалась этим вопросом, рыбы тут же превратились в маленьких индюшат – красных, синих, жёлтых, зелёных – и они принялись бегать по лесу. А Соня проснулась.

Но то пробуждение было особенным. С тех пор она стала внимательней относиться ко снам, ведь тогда она в первый раз уловила связь между своими мыслями и происходящим во сне. Она вдруг осознала: снами можно управлять. Она стала учиться менять сюжет и декорации… и это было захватывающе!

Ей всегда снились яркие, долгие сны. Спать она любила, полностью оправдывая своё имя. И сны свои она помнила. Конечно, не всегда удавалось во сне понять, что это сон, но когда это случалось, сон превращался в удивительное приключение, игру. В её снах все ощущения усилены: цвета, эмоции. А если посчастливится услышать музыку… такое редкое, но настолько удивительное, несравненное нечто, что это просто нельзя описать.

Однажды она шла по городу нездешнему, населённому людьми или существами – странно одетыми, другими, но очень похожими. Город, мегаполис, стоял у моря и на море, со множеством мостов, и, переходя по одному из них, Соня услышала музыку – песню о морском короле. Таких звуков, чудесных, всепроникающих, не бывает в мире бодрствующих. Такое наслаждение от звука, пронизывающее всё тело, невозможно испытать вне сна. Возможно, это от того, что музыки на самом деле нет – она сразу в голове. Возможно, её создают те отделы мозга, которые отвечают за слуховые восприятия. Это очень интересно, думала Соня.

А в другой раз она смотрела из окна на зимний лес: тёмные, почти чёрные стволы голых деревьев, светлое небо, белый-белый снег. Там, где небольшой обрыв, прямо напротив окна, видна земля. Коричневая, рыхлая, мягкая, тёплая, такая красивая – в ней будто можно было разглядеть каждую частицу, и игры света и тени между ними. Невероятная глубина, насыщенность цвета. Соня смотрела во все глаза на эту землю и всё повторяла: коричневая, такая коричневая, почему такая коричневая. Удивление. Она проснулась и усмехнулась тому, как сразу не догадалась, что такой цвет может быть только во сне. Такая коричневая – потому что сон. Во сне цвета ярче. Всё ярче. Особенно если это осознанный сон.

Хотя некоторые люди видят сны чёрно-белые, или просто тусклые. Как-то один знакомый пожелал ей цветных снов, и она почувствовала, что для него это просто пожелание, заученная фраза. Цветной сон для него – вроде Деда Мороза или зубной феи.

– А какие сны ещё бывают? – спросила она.

– Как какие? Сны чёрно-белые.

– Чёрно-белые? Ты видишь чёрно-белые сны?

– Конечно. Все видят чёрно-белые сны.

– Я вижу цветные.

– Ну… ты немного странная.

А Соня подумала, что странно видеть чёрно-белые сны, ведь мир вокруг – цветной. Странно жить в цветном мире, а, закрывая глаза, видеть чёрно-белое кино.

После того сна про коричневую землю Соня задумалась о зрительном восприятии. Глаза закрыты, ничего нет, а сны она видит – и такие яркие. Получается, видят их не глаза, а мозг. Она подумала о том, как приятно ей смотреть во сне на такой яркий, красивый мир. И захотелось, чтобы и мир бодрствования был таким же. Она подумала: почему бы не заставить каким-нибудь образом бодрствующий мозг воспринимать то, что видят глаза, более ярким и красивым? Раскрасить мир.

Майкл

Майкл вновь очутился в одной из комнат Департамента Контроля Восприятия. Он его сам придумал, и он ему нравился. Сама задумка была хороша. Логично, последовательно. Опять-таки этот парень, Этон, довольно приятный молодой человек. Его образ удался Майклу на славу. Он был устойчив, даже когда настроение Майкла менялось, он не следовал мгновенно за ним, а, напротив, своей неизменностью и неколебимостью возвращал Майкла в прежнее состояние.

Майкл только что был в необычном путешествии, и теперь ему хотелось с кем-то обсудить свои новые мысли и идеи. Конечно, он понимал всю бессмысленность какого-либо обсуждения чего-либо с персонажами своего же воображения, но иногда это помогало.

Этон вошёл в комнату. Высокий, гибкий, спокойный, как всегда. Майкл залюбовался им, а он, присев на стул напротив Майкла, раскрыл ладонь и передал ему стеклянный шар, полый, с розовым дымом внутри.

– Второй такой же утерян много месяцев назад. Скажешь, где он?

– Я могу прямо сейчас материализовать его в своей руке.

– Не надо. Просто скажи, где шар.

– Хорошо. Он в лесу, тут рядом, пиши координаты.

Этон продиктовал координаты в микрофон.

– Вы приспособились использовать меня, – ухмыльнулся Майкл, – я так и думал, в чём-то и ваш интерес должен быть.

– Это эксперимент, Майкл, и да, мы совмещаем приятное с полезным, этот шар нам нужен.

Микрофон Этона ожил, он замер, вслушиваясь.

– Мы нашли его.

Майкл кивнул.

– И что вы поняли, исходя из данного эксперимента?

– Кроме того, что ты всеведущ?

– Я не всеведущ, – Майкл поморщился, – я просто придумал место, где лежит ваш шар, а потом представил, что вы его нашли и радуетесь. Я объяснял тебе этот механизм.

– Да, я помню, но давай сделаем по-другому. Где был шар – мы не знали. Попробуй скажи, где лежит вещь, местонахождение которой я точно знаю. Скажем, пусть будет… моя машина. Я точно знаю, где она сейчас находится.

– Тебе сказать адрес или координаты?

– Адрес.

– Литейный, 25.

– Ты просто придумал?

– Да.

– Она стояла там со вчерашнего дня, а ты придумал это только сейчас?

– Да.

– Получается, ты выдумал адрес? Возможно, этой улицы даже не существовало, но теперь она есть много лет. Ты поменял мои воспоминания и воспоминания других людей?

– Да, мне ещё пришлось подумать о том, что я прав, что ты немного удивлён и говоришь мне, что я прав.

– Или ты просто переместился в одну из параллельных вселенных, где существует эта улица, и где на ней стоит моя машина.