Эпифания Длинного Солнца

Кетцаль вновь одарил Ремору безгубой улыбкой.

– А не боишься ли ты, патера, что меня арестуют? Бросят в ямы? Вероятнее всего, Пролокутором в таком случае станешь ты… а ям я не боюсь.

Удлиненная, без единого волоска, голова Кетцаля мелко закачалась, запрыгала над чашкой.

– Бояться ям, в мои-то годы… Ничуть, ничуть!

– И тем не менее молю, Твое Высокомудрие, будь… э-э… осмотрительнее.

– Отчего город не пылает от края до края, патера?

Захваченный врасплох, Ремора бросил взгляд за ближайшее из окон.

– Глинобитный кирпич, крылокаменные стены. Деревянные брусья, поддерживающие верхние этажи. Солома либо черепица кровель. Минувшей ночью сгорели пять торговых кварталов. Отчего же сегодня огнем не охвачен весь город?

– Ливень, Твое Высокомудрие, – призвав на помощь всю храбрость, предположил Ремора. – Обильные… э-э… осадки с раннего утра.

– Именно, именно. В мольпицу патера кальд, Шелк, отправился с некоей женщиной в Лимну. В тот же самый день ты отправил туда Наковальню на поиски особы, «водящей с патерой знакомство». Также женщины, поскольку уточнений ты всячески избегал. Ну а за час до обеда со мной говорил по стеклу советник Лори.

Ремора напрягся всем телом.

– Он-то и сообщил Твоему Высокомудрию, что советника Лемура более нет среди нас?

Кетцаль покачал головой вправо-влево.

– Напротив, патера: он сообщил мне, что Лемур жив. Жив, невзирая на слухи о его смерти. Каковые он и просил меня опровергнуть сегодня, после полудня.

– Но если советник… э-э… Лори уверяет, что…

– Значит, Лемур, вне всяких сомнений, мертв. В противном случае он побеседовал бы со мною лично. Либо показался бы в Хузгадо. Либо и то и другое.

– Но пусть даже так, Твое Высокомудрие…

Возражения коадъютора, словно поддержав нетерпеливый взмах узкой ладони Кетцаля, оборвал очередной раскат грома.

– Сумеет ли Аюнтамьенто одержать верх без него? Вот в чем вопрос, патера, вот в чем вопрос! Мне нужно твое мнение.

Дабы заручиться хоть каким-нибудь временем на раздумья, Ремора потянулся к собственной чашке, отхлебнул давно остывшего чаю.

– Помимо Аламбреры, немало оружия и боеприпасов… э-э… так сказать, мускулов всякой распри, хранится в… э-э… расположении расквартированной в городе стражи.

– Это я знаю сам.

– Ну, а Аламбрера, Твое Высокомудрие – сооружение весьма… мм… внушительное. По моим сведениям, одна ее наружная стена достигает двенадцати кубитов… э-э… в поперечнике… однако Твое Высокомудрие полагает, что нынче вечером она сдастся? Могу ли я узнать, из каких источников Твое Высокомудрие почерпнул сии сведения, прежде чем высказать мнение?

– Ни из каких, – буркнул Кетцаль. – Просто-напросто размышляю вслух. Если Аламбрера продержится еще день или около, патера кальд Шелк проиграл. Таково мое мнение. Теперь я хочу услышать твое.

– Твое Высокомудрие оказывает мне великую честь. По-моему, тут следует принимать в расчет также… мм… спящую армию. Несомненно, советник Лемур… э-э… Лори не замедлит призвать ее… э-э… под ружье, буде сочтет положение… мм… угрожающим.

– Твое мнение, патера.

Чашка Реморы задребезжала о блюдце.

– Пока… э-э… верность городской стражи остается… мм… безукоризненной, Твое Высокомудрие… – Осекшись, Ремора шумно перевел дух. – На мой взгляд, хотя я, разумеется, в делах военных… мм… не специалист, пока городская стража верна властям, патере кальду… э-э… мм… победы не одержать.

Казалось, Кетцаль слушает только грозу: часы в форме гроба, стоявшие у дверей, успели оттикать не менее пятнадцати раз, а комнату все это время наполняло лишь завывание ветра да хлесткий стук дождя в стекла окон.

– Ну а, допустим, тебе сообщили, что часть стражи уже перешла на сторону Шелка?

Ремора невольно вытаращил глаза.

– У Твоего Высокомудрия?..

– Не имеется никаких резонов так полагать. Вопрос мой – чисто гипотетический.

Прекрасно знакомый с «гипотетическими» вопросами Кетцаля, Ремора вновь перевел дух.

– Тогда я, Твое Высокомудрие, сказал бы, что в столь злосчастном положении… при столь плачевном стечении… мм… обстоятельств наш город окажется в… мм… весьма опасных водах.

– А Капитул?

Ремора удрученно поник головой.

– И Капитул также, Твое Высокомудрие. В той же степени, если не хуже. Будучи авгуром, Шелк вполне… э-э… вполне может объявить себя не только кальдом, но и Пролокутором.

– Действительно. Почтения к тебе, коадъютор, он не питает?

– Отнюдь, Твое Высокомудрие! Совсем… э-э… наоборот!

Кетцаль молчал, прихлебывая из чашки бульон.

– Неужели Твое Высокомудрие… э-э… намерен поддержать сторонников… мм… патеры кальда силами Капитула?

– Поручаю тебе, патера, составить и разослать циркуляр. В твоем распоряжении почти шесть часов, и этого более чем достаточно, – распорядился Кетцаль, не отрывая взгляда от чашки с неподвижной, густой бурой жидкостью. – После службы в Великом Мантейоне я его подпишу.

– Наказ всему клиру, Твое Высокомудрие?

– Подчеркни особо: наш священный долг – утешение раненых и Прощальная Формула для умирающих. Намекни также – намекни, избегая определенности в утверждениях, что…

Осененный новой идеей, Кетцаль умолк.

– Да, Твое Высокомудрие?

– Что смерть Лемура положила конец былым притязаниям советников на власть. С патерой кальдом, с Шелком ты, говоришь, знаком?

– Да, Твое Высокомудрие, – кивнул Ремора. – И не далее как вечером сциллицы имел с ним… э-э… довольно-таки продолжительную беседу. Касательно финансовых… мм… неурядиц его мантейона и… э-э… различных других материй.

– А я – нет, патера. Лично я с ним не знаком, но прочел все донесения из его досье – и от наставников, и от его предшественника. Отсюда и мои рекомендации. Прилежен, деликатен, умен, благочестив. Нетерпелив… обычное дело для его возраста. Почтителен, что подтверждаешь ты сам. Неутомимый труженик, что при всякой возможности подчеркивал его наставник по теономии. Мягок, сговорчив. В течение последних дней снискал немыслимую популярность. Преуспев в свержении Аюнтамьенто, вероятно, останется прежним этак около года, а то и намного дольше. Хартийное правительство во главе с юным авгуром, которому, дабы сохранить за собою власть, потребуются опытные советчики…

Ремора истово закивал.

– В самом деле, Твое Высокомудрие, в самом деле! Вот и меня осенила та же… э-э… светлая мысль!

Кетцаль качнул чашкой в сторону ближайшего из окон.

– Как видишь, мы претерпеваем перемену погоды, патера.

– И… мм… на удивление основательную, Твое Высокомудрие.

– К ней надлежит приспособиться. Вот отчего я спрашивал, умеет ли юный Наковальня плавать. Сможешь связаться с ним, передай: пускай гребет смело, не жалея сил. Все ли ты понял?

Ремора вновь закивал.

– Я… мм… приложу все усилия, чтоб беззаветная поддержка… э-э… законной, священной власти со стороны… мм… Капитула сделалась очевидна каждому, Твое Высокомудрие.

– Тогда ступай. Ступай и займись циркуляром.

– Но что, если Аламбрера не… э-э… а?

Увы, если Кетцаль и услышал его, то никак сие не проявил. Поднявшись с кресла, Ремора попятился к выходу и, наконец, затворил за собою дверь. Тогда Кетцаль поднялся на ноги тоже, и сторонний наблюдатель (случись таковой поблизости) изрядно удивился бы, увидев, сколь он, сухощавый, сморщенный, высок ростом. Плавно, словно бы на колесах, скользя по ковру, Пролокутор приблизился к окну, выходившему в сад, рывком распахнул широкие створки, впустив внутрь проливной дождь и шквал ветра, подхвативший, развернувший его шелковично-лиловые ризы за спиной, точно хоругвь.

Какое-то время он стоял у окна без движения, не обращая внимания на косметику, телесно-розовыми и тускло-желтыми ручьями струящуюся с лица, в задумчивости любуясь тамариндом, посаженным по его приказанию под окном двадцать лет тому назад. За два десятилетия тамаринд вырос, вытянулся к небу выше множества считавшихся высотными зданий, а его глянцевитые, омытые ливнем листья касались оконного переплета и даже, пусть лишь на ширину детской ладошки, заглядывали в спальню, подобно множеству пугливых сибилл, не сомневающихся в хозяйском радушии, но, по обыкновению, застенчивых, робких… ну а породившее их дерево, взращенное личными стараниями Кетцаля, достигнув более чем достаточной величины, служило ему источником непреходящей радости. Надежное укрытие, память о родном доме, торный путь к свободе…

Вновь скользнув через комнату, Кетцаль накрепко запер дверь и сбросил насквозь промокшие ризы. Дерево даже в такую грозу куда безопаснее, хоть он и умеет летать…

Громада утеса скользнула навстречу, нависла над головой, укрыла сидевшего на носу Чистика от непогоды одновременно с последним посвистом ветра, еще разок, на прощание, хлестнувшего в лицо ледяным дождем. Окинув взглядом отвесную скалу, Чистик направил иглострел на авгура, дежурившего у фала.

– Гляди у меня, больше не балуй. Ишь, понятливый какой стал!

Гроза, разразившаяся еще на ростени, даже не думала униматься.

– Правь вон туда! – рявкнула Синель, указывая курс рукой.

Ледяные водопады, струившиеся с ее слипшихся, обвисших малиново-алых локонов, сливались в реку меж полных грудей, устремлялись к обнаженным чреслам.

Старый рыбак-рулевой коснулся фуражки.

– Слушаюсь, о Сцилла-Испепелительница!

Из Лимны они вышли ночью, на исходе мольпицы. С ростени до затени солнце перечеркивало струей белого пламени слепящее глаза небо; свежий и крепкий поутру, ветер со временем переменился, ослаб, сменившись прерывистыми, легчайшими дуновениями, а к часу закрытия рынка унялся вовсе. Большую часть того дня Чистик прятался в тени паруса, а Синель – под галфдеком, но без толку: и он, и она, не говоря уж об авгуре, жутко обгорели на солнцепеке. К ночи над озером вновь поднялся ветер, но, как назло, встречный.

Управляемые старым рыбаком, под окрики вселившейся в Синель великой богини, велящей держаться еще, еще круче к ветру, они лавировали, лавировали, лавировали без конца, и Чистик с авгуром, то и дело одолеваемые тошнотой, лихорадочно отчерпывали воду на каждой смене галса, лодка кренилась так, что планширь едва не уходил под волну, а топовый фонарь бешено раскачивался из стороны в сторону, с грохотом бился о мачту, стоило лодке изменить курс, и с полдюжины раз угасал, заставляя троих донельзя усталых людей на борту замирать, вздрагивать в страхе напороться на кого-нибудь в темноте либо самим угодить под таранный удар чужого форштевня.

В один прекрасный момент авгуру вздумалось выхватить из-за брючного пояса Чистика иглострел. Пришлось задать ему трепку, пнуть раз-другой под ребра и вышвырнуть за борт, в буйные волны озера, после чего старому рыбаку едва-едва, благодаря поистине чудесному сочетанию смекалки с везением, удалось выловить его багром. Ростень привела с собой новый, юго-восточный ветер, да не просто свежий – прямо-таки штормовой, одну за другой гнавший перед собою бессчетные косые пелены проливного дождя, рассекаемые вспышками молний.

– Парус долой! – завизжала Синель. – Трави, идиот, трави! Майна рей!

Авгур поспешно принялся травить фал. Годами десятью старше Чистика, с далеко, по-заячьи, выпирающими вперед зубами, он стер в кровь крохотные нежные ладошки едва ли не прежде, чем лодка покинула Лимну.

Как только рей с грохотом рухнул вниз, Чистик развернулся, сощурился, устремив взгляд прямо по курсу, но, не сумев разглядеть ничего, кроме мокрого камня, добился лишь возмущенного писка из-под колен, служивших каким-никаким, а все же укрытием еще одному, пятому, члену команды.

– Вылазь, – бросил он ручной птице Шелка. – Вылазь, тут нас сверху скала закрывает.

– Вылазь – нет!

В сравнении с открытым озером у подножья утеса было довольно сухо, а скалы прикрывали от ветра, однако в их тени сделалось гораздо холодней, и Чистик поневоле вспомнил, что его новая летняя рубашка, надетая для поездки в Лимну, промокла до нитки, как и свободные, мешковатые брюки, а юфтевые башмаки с высоким верхом полны воды.

Узкий фиорд, в который свернула лодка, становился все уже и уже. Мокрые черные скалы слева и справа возвышались над топом мачты кубитах в пятидесяти, а то и больше, там и сям с обрыва струились, с шумным плеском падали в тихое озеро порожденные ливнем серебристые ручейки. Вскоре утесы сомкнулись над головой. Окованный железом эзельгофт мачты заскрежетал о камень.

– Пройдет, пройдет, – безмятежно заверила Синель старого рыбака. – Впереди свод становится выше.

– Я б, сударыня, знаешь ли, снова грот поднял, – едва ли не с тем же спокойствием заметил старик. – Ему бы просохнуть, а то зарифленный, он же ж тово… сопреет, моргнуть не успеешь.

Однако Синель не удостоила его вниманием. Тогда Чистик кивнул в сторону паруса и встал к фалу вместе с авгуром: уж очень ему не терпелось взяться за дело – все равно за какое, лишь бы согреться.

Орев вскочил на планширь, огляделся, взъерошил намокшие перья.

– Птичка… пр-ромок!

Похоже, плавание близилось к концу: теперь лодка шла мимо металлических, крашенных белым цистерн впечатляющей величины.

– Священное Окно! Быть не может!.. Окно и алтарь, прямо здесь! Глядите!

Голос авгура дрогнул от радости, а руки отпустили фал. Пинок Чистика отправил его на дно лодки.

– Сударыня, ежели дальше идти этой узостью, надо бы весла на воду.

– За рулем смотри. Разворачивайся к Окну бортом, – велела Синель и повернулась к авгуру. – Ты! Нож с собой?

Авгур с несчастным видом покачал головой.

– Ладно, твоя сабля тоже сойдет, – вновь повернувшись к Чистику, объявила Синель. – Жертвы богам приносить умеешь?

– Видеть, как это делается, конечно, видел, о Влагоносица. Кстати, у меня нож засапожный есть. Может, он подойдет даже лучше, только… только это ж птица, – подобно Реморе, решившись на отчаянный риск, добавил Чистик, – а птицы тебе вроде бы не по сердцу.

– Что? Птица?

Синель сплюнула за борт.

Плетеный веревочный кранец глухо заскрежетал о камень, и лодка остановилась в кубите от края созданного самой природой причала, служившего основанием для цистерн и Окна.

– Швартуйся, – велела Синель авгуру. – И ты помогай! Да нет, идиот, корму крепи! Носом займется он.

Чистик закрепил фал и прыгнул на каменный выступ вроде причальной стенки. Мокрая скала оказалась настолько скользкой, что он едва не упал, а разглядеть в полутьме грота громадное железное кольцо под ногами сумел лишь после того, как наступил на него.

Авгур, отыскавший второе кольцо куда раньше, выпрямился во весь рост.

– Я же… я же авгур, о Беспощадная Сцилла! Авгур, приносивший жертвы тебе и всем Девятерым множество раз. Я буду счастлив, о Беспощадная Сцилла… только понадобится его нож…

– Птичка… сквер-рный! Негодный! Др-рянь! Боги р-разгневаются! – прокаркал Орев и хлопнул поврежденным крылом, словно прикидывая, далеко ли сумеет улететь.

Синель, ловко вскочив на мокрый камень, поманила за собой пальцем старого рыбака.

– Ты. Поди сюда.

– Так я же ж должон…

– «Должон» ты делать что велено, не то велю моему громиле прикончить тебя на месте.

Вновь выхватив из-за пояса иглострел, Чистик едва не вздохнул от облегчения: великое все же дело – возвращение на знакомую почву!

– Сцилла! – ахнул авгур. – Человеческое существо?! Неужели…

Синель в ярости развернулась к нему.

– А ты что делаешь на моей лодке? Кем послан?

– Р-резать – нет! Сквер-рно! – заверил ее Орев.

Авгур с трудом перевел дух.

– Я – п-протонотарий Его Высокопреосвященства, – заговорил он, оправляя промокшие ризы, словно только что заметил, сколь жалко выглядит. – Й-его В-высокопре… преосвященство поручил мне р-разыскать н-некую юную ж-ж-женщину…

Чистик направил на него иглострел.

– Т-тебя. Высокую, красноволосую и так далее. Но я даже не п-подозревал, что это ты, о Беспощадная Сцилла! И й-его ин-нтерес, – в отчаянии, нервно дернув кадыком, добавил авгур, – в‐всецело дружеский. Й-его В-высокопреосвященство…

– Ну что ж, тебя следует поздравить с успехом, патера.

Голос Синели звучал ровно, едва ли не любезно, однако привычка надолго замирать в позах, которых не сумел бы сохранить долее пары секунд ни один из обычных людей, не на шутку пугала – вот и сейчас единственными живыми частями ее роскошного, цветущего тела казались сверкающие глаза да повернутая к авгуру голова.

– Поручение ты исполнил безукоризненно. Быть может, даже узнал прежнюю обитательницу, а? Насколько я понимаю, эту женщину тебе описали, – пояснила она, коснувшись собственной груди.

Авгур мелко, истово закивал.

– Да, о Беспощадная Сцилла. Пламенно-красные волосы… и мастерски управляется с ножом, и… и…

Синель закатила глаза под лоб так, что на виду остались одни лишь белки.

– «Твое Высокопреосвященство»… да, таким же образом к нему обращался и Шелк. «Ты присутствовал на церемонии в честь завершения моего обучения, Твое Высокопреосвященство»…

– Он пожелал, чтоб я заверил ее в нашем… то есть Капитула… безоговорочном повиновении, – зачастил авгур. – Чтоб предложил совет и поддержку и изъявил нашу верность… Полученные Й-его Высокопреосвященством д-донесения гласили, что… что ты отбыла сюда, к озеру, вместе с патерой Шелком. Его Высокопреосвященство – чиноначальник патеры Шелка, и он… я… мы… прими же, о Беспощадная Сцилла, заверения в нашей немеркнущей преданности!..

– Кому? Киприде?

На этот раз в голосе Синели прозвучали такие нотки, что вопрос ее остался без ответа: лишившийся дара речи авгур лишь молча таращился на нее.

– Др-рянь человек… сквер-рный! – с чувством провозгласил Орев. – Р-резать?

– Авгура? Вот этого мне в голову не приходило, однако…

Старый рыбак, звучно отхаркнувшись, сплюнул в воду.

– Ежели ты, сударыня, вправду есть сама Сцилла-Испепелительница, хочу я тебе сказать кое-что, – заговорил он, утерев тыльной стороной ладони седые усы.

– Да, я – Сцилла. Только живее. С жертвой медлить нельзя: еще немного, и будет поздно: вскоре сюда явится мой раб.

– Ладно. Я, понимаешь ли, молился и приносил тебе жертвы всю жизнь. Только тебе да твоему папаше: до остальных же ж нам, рыбакам, дела мало. Нет, не подумай: ты мне ничего не должна. И лодкой я собственной обзавелся, и женой, и парнишек вырастил, и на прожитье нам хватало всегда. Я вот что сказать-то хочу: помру – у тебя же ж на одного из своих меньше останется. Стоит ли вам со стариной Пасом своих-то терять? Ты небось думаешь, я тебя катаю по всему озеру, потому что этот лоб штопальником меня стращает? Ошибаешься, сам решил: помогу, дескать, чем сумею, как только сообразил, кто ты есть такова.

– Мне нужно реинтегрироваться с Майнфреймом, – объяснила ему Синель. – Там разработки новые могли появиться. У тебя все?

– Ага, почти. Лоб этот здоровенный, конечно, сделает все, что прикажешь, как и я бы на его месте… но он-то, сударыня, принадлежит Иераксу.

Чистик невольно вздрогнул.

– Не тебе и даже не твоему папаше. Может, сам об этом – ни сном ни духом, но точно, точно. Птица его, иглострел, полусабля на поясе, нож засапожный, которым он хвастал… приметы – верней не бывает, и ты же ж это знаешь лучше меня. А авгура, которому ты мной распорядиться велишь, я из озера давеча вечером выловил, а накануне видел, как еще одного вылавливали. Говорят…

– Еще одного? Описать его можешь?

– Точно так, сударыня, – подтвердил старый рыбак, задумчиво морща лоб. – Ты, кажись, под галфдеком в теньке отдыхала. Он еще, когда его вытащили, в нашу сторону поглядел… вроде птицей заинтересовался. Молодой с виду, рослый, как этот вот лоб, волосы светлые, желтоватые…

– Шелк! – воскликнул Чистик.

– И его подобрали в воде?

– Точно так, – закивал старик. – Лодка Скапа подобрала: я же ж Скапа уж тридцать лет знаю.

– Пожалуй, ты прав, – решила Синель. – Пожалуй, для жертвы ты слишком ценен… да и что за жертва из одного-единственного старика?

Подойдя к окну, она вновь развернулась лицом к остальным.

– Теперь слушайте внимательно, все трое. Еще минута-другая, и я оставлю эту шлюху. Моя божественная сущность уйдет из нее Священным Окном, установленным здесь по моему приказанию, и воссоединится с цельным естеством великой богини. Вернется в чертоги Майнфрейма. Все ясно? Все меня поняли?

Чистик молча кивнул. Авгур, склонив голову, опустился на колени.

– В Вироне сеет раздоры мой кровный враг, враг моей матери, братьев, сестер, враг всей нашей семьи. Киприда. Похоже, ей уже удалось залучить на свою сторону костлявого дурака, которого этот идиот… кстати, как тебя звать?

– Наковальня, о Беспощадная Сцилла. П-патера… э-э… Наковальня.

– Дурака, которого этот вот идиот называет Его Высокопреосвященством. Не сомневаюсь, дальше она намерена, если удастся, наложить лапу на моего Пролокутора и мой Аюнтамьенто. Вам четверым, считая и эту шлюху после того, как она станет мне не нужна, предстоит позаботиться, чтоб из ее затей ничего не вышло. Угрозы, силу оружия, власть моего божественного имени пускайте в ход, не задумываясь. Убивайте любого, кого потребуется: за это вас никто не осудит. Если Киприда вернется, сделайте что-нибудь, дабы привлечь мое внимание. Пятидесяти либо ста младенцев, думаю, хватит, а ребятни в Вироне – хоть отбавляй.

Умолкнув, Синель обвела грозным взглядом всю троицу.

– Вопросы? Что непонятно, спрашивайте поживей. Возражения есть?

Орев гортанно каркнул, настороженно кося в ее сторону поблескивающим черным глазом.

– Прекрасно. Отныне все вы – мои пророки. Блюдите верность Вирона моей особе, и мое благоволение не заставит себя ждать. Посулам Киприды не верьте. Ни единому слову. Вскоре здесь будет мой раб. Он отвезет вас куда требуется и окажет нужную помощь. Наведайтесь к Пролокутору. Поговорите с комиссарами в Хузгадо. Поведайте обо мне каждому, кто согласится вас выслушать. Перескажите все услышанное от меня. Я надеялась отыскать в этом доке лодку Аюнтамьенто. Обычно она стоит здесь, но нынче куда-то ушла, так что говорить за меня с советниками тоже придется вам. Ничего, старик теперь дорогу сюда найдет. Советникам передайте: если город переметнется к Киприде, я и лодку их пущу на дно, и самих их перетоплю в озере, как щенят.

– О Б-б-беспощадная С-сцилла, – с запинкой залепетал авгур, – по-моему, т-теофания…

– Ни в чем ваших советников не убедит. Они же считают, будто умнее всех… однако кое-какую пользу теофании, пожалуй, принести могут. Вернусь в Майнфрейм, надо будет о них поразмыслить.

Приблизившись к мокрому каменному алтарю, Синель без усилий вскочила на его вершину.

– Я приказала соорудить все это, дабы ваш Аюнтамьенто вершил здесь приватные жертвоприношения, а когда будет на то моя воля, советовался со мной, и что же? Ни следа пепла! Ладно, за это они тоже заплатят.

Вскинув руку, она ткнула пальцем в сторону Чистика.

– Ты! Этот авгур, Шелк, замышляет свергнуть их в угоду Киприде. Помоги ему, но напомни, в чем заключается его долг. Не поймет, прикончи его. В таком случае позволяю тебе сделаться кальдом самому, а этот вот идиот при схожих обстоятельствах, пожалуй, может стать Пролокутором.

С этим она, развернувшись лицом к Окну, преклонила колени. Чистик, тоже пав на колени, потянул за собой рыбака, а Наковальня, преклонивший колени загодя, склонил голову ниже прежнего. Несмело откашлявшись, Чистик завел ту же молитву, которую безбожно переврал на Паломничьем Пути, извещенный Сциллой о ее божественном естестве:

– Узри нас, о Прелестная Сцилла, дочерь глубин…

– Узри любовь нашу и нужду в тебе, – подхватили рыбак с Наковальней, – очисть нас от скверны, о Сцилла!

Стоило им произнести имя богини, Синель со сдавленным криком вскинула руки над головой. Окно над алтарем немедля заполнилось пляшущими разноцветными – каштановыми, коричневыми, изумрудными, оранжевыми, пламенно-алыми, желтыми, лазурными, розовыми со странным изжелта-серым отливом – кляксами, именуемыми Священной Радугой. На миг Чистику показалось, будто в их хороводе мелькнуло лицо злорадно, презрительно скалящей зубы девчонки, недотянувшей до женской зрелости года-другого.

Охваченная буйной дрожью, Синель обмякла и, соскользнув с алтарной плиты, рухнула на темный, скользкий камень причала.

Орев, захлопав крыльями, спорхнул к ней.

– Богиня… ушла?

Лицо девчонки – если Чистику оно не примерещилось – исчезло из виду, словно канув в толщу высокой мутно-зеленой волны, и в Окне вновь возникла Священная Радуга. Вначале немногочисленные, точно блики солнца на гребнях волн, разноцветные пятна вмиг заполнили Окно от края до края, закружились в затейливом бешеном хороводе и тут же угасли, сменившись мерцающей серой рябью.

– Похоже, да, – откликнулся Чистик.

Поднявшись, он обнаружил, что до сих пор сжимает в руке иглострел, сунул его под рубашку и не без опаски спросил:

– Дойки, ты как?

Синель застонала.