Ловушка для Бога. Книга первая

– Микки, держись! Я иду к тебе!

В это самое мгновение Микки произнесла с невыразимой любовью:

– Я богиня!

Ее голос звучал отчетливо и громко, и его было хорошо слышно, но грохот, казалось, нарастал.

– Я богиня! – повторила она, и ее плащ черной птицей слетел к ногам Хермана и Марка.

Они оба взглянули вверх и увидели, что Микки стоит нагая, простирая руки над всем городом. И в это мгновение шум утих, отступил и стала слышна божественная музыка флейтиста и волынщика, и ей вторили, отбивая ритм, звонкие удары каменотеса, и прекрасные стихи поэта, и рассказ архитектора о новом соборе, и простые и ясные рассуждения философа. И какофония стала фоном, как шум волн, ветра, дождя.

– Я – богиня! – в третий раз повторила Микки, и в ее голосе звучало торжество победы, заполняющее все пространство.

– …ня-ня-ня! – вторили чайки в высоком небе под белой седой луной, и наконец все стихло.

Скульптуры оказались на своих, предназначенных им местах, Микки осторожно спустилась по узким ступеням, Херман протянул плащ Микки и увидел, что она на самом деле одета в телесного цвета спортивный костюм. Наваждение прошло, все встало на свои места. Только Херман, Микки и Марк знали, что они стали другими.

Глава 19. Встреча Хермана и Иеронима. Иероним передает Херману гравюру

Осень 1999

Через несколько дней Херман приехал в Амстердам повидаться с Иеронимом. Ни Микки, ни Марк не захотели ехать за фотографией: Марк – сославшись на занятость, Микки – на плохое самочувствие.

Херман встретился с Иеронимом в маленьком кафе недалеко от дома дочери, где теперь жил Иероним. Херман был поражен, как он сильно сдал: теперь это был старик, даже блеска в глазах уже не было. Они немного поговорили о теперешних занятиях Иеронима фотографией, о здоровье, о семье дочери и о том, как она все время заставляет его принимать лекарства и не разрешает делать то, что он, Иероним, считает необходимым. Затем Иероним спросил Хермана про «Сад руин». Херман не предполагал, что Иероним знает об этом. Иероним признался, что эта задумка давным-давно не давала ему покоя и что теперь наконец-то нашелся человек (он имел в виду Люку), который сможет это осуществить.

– Ты обещай мне, что будешь ему помогать, – сказал он, и Херман услышал прежнюю убежденность и страсть в голосе Иеронима. – Это очень важно. Важно, важно для всех, и для вас тоже.

Херман обещал. Херману хотелось поговорить о галерее скульптур, но он все не знал, как начать. Наконец он сказал:

– Мы были на галерее.

– Втроем?

Херман кивнул.

– Ну что? Посмеялись? Нахохотались? – со странной улыбкой спросил Иероним.

– Нахохотались? Мы же на галерее собора были, – переспросил Херман и уточнил на случай, если Иероним его не понял: – Там не до смеха было…

– Не до смеха, говоришь? – переспросил, помрачнев, Иероним. – А музыку, музыку слышали? – нетерпеливо и с нажимом спросил он. – Волынщика и флейтиста?

– Да, – сдавленно ответил Херман.

– Ну а дальше? Что дальше? – почти крикнул Иероним.

– Дальше? Дальше – все кончилось… Чайки кричали, рассвет… – вспоминал Херман. – Больше ничего…

Иероним сидел молча, опустив глаза, как будто рассматривал узор на досках стола.

– Значит, не получилось… – как бы про себя пробормотал он, – значит, не смогла…

– Что, что не получилось? Что не смогла? – с горячностью воскликнул Херман.

Иероним поднял глаза на Хермана, и Херман понял, что Иероним ничего ему не скажет. Говорить было больше не о чем. Они вышли на улицу. Было ветрено, и накрапывал дождь. Херман стал прощаться. Иероним засуетился, снова превратившись из учителя в старика, и достал из потрепанного портфеля фотографию Марка и Микки. Херман взглянул, как Марк и Микки смотрят друг на друга, и его губы сжались в тонкую линию. Иероним, пожимая руку, сказал:

– Ищи радости.

Херман удивленно посмотрел в лицо Иеронима, увидел темные круги под глазами и глубокие морщины на лбу, и его пронзило чувство, что он видит Иеронима в последний раз. Иероним, понимая, о чем думает Херман, суетливо взгромоздился на велосипед и тронулся с места, вильнув рулем. Обернувшись, он крикнул:

– Ищи богиню!..

Глава 20. Снова на галерее. Перстень Прометея

Осень 1999

После ночи, проведенной на галерее, Микки как-то сникла, сжалась, стала незаметной. Между Херманом и Микки возникло отчуждение, они как будто избегали друг друга, скованно подбирали слова, откладывали встречу. Да и с Марком было то же самое: он сразу уезжал после занятий в архитектурное бюро отца, в перерывах между занятиями исчезал то в буфет, то в библиотеку, то неизвестно куда. Что-то изменилось, ушло безвозвратно, оставив разочарование и пустоту, а взамен ничего не возникло, ответа они так и не получили.

Потянулись дождливые осенние дни. Холодный туман по утрам, мелкий дождь, как сквозь сито, днем, час-другой без дождя перед тем, как стемнеет. Херман и Микки стали реже встречаться. Не только потому, что в такую погоду напарница по съемной квартире сидела все вечера дома, а прежде всего потому, что теперь между ними незримо стоял Марк. Микки уверяла себя, что у нее с Марком ничего не было, и винила во всем Хермана с его «глупой» ревностью. Херман не мог простить Микки ее вероломства: она не смогла удержаться и разболтала Марку о галерее собора, о странном слове, тайно ездила с Марком в Амстердам, и, если бы они там случайно не встретили Иеронима, Херман мог об этой поездке и не узнать. Доверие было подорвано. У Хермана не выходили из головы последние слова Иеронима, когда он приезжал к нему повидаться вскоре после посещения галереи собора. Он не мог понять, что тот имел в виду, сказав о Микки, что она «не смогла», что что-то «не получилось». «Что не получилось? А что должно было получиться? И эти его странные слова про смех, – недоумевал Херман, длинными вечерами сидя в своей комнатушке с узкой кроватью и стеллажом книг. – А ведь он спросил, слышали ли мы игру волынщика и флейтиста. Значит, он тоже бывал на галерее?!» Херман мучился вопросом о том, что Иероним сказал Микки там, на площади в Амстердаме, почему Микки, стоя на галерее, называла себя богиней. Он помнил, что сказал ему напоследок Иероним. Его слова «Ищи богиню!» запали в подсознание Хермана, и он не переставая думал об их смысле. Вновь и вновь он мысленно оказывался на галерее, переживая то странное состояние и пытаясь вспомнить все в подробностях, шаг за шагом. «Почему Микки была так странно одета? В обтягивающем трико телесного цвета… Я даже подумал, что она нагая!» – вспоминал Херман. Он вспомнил, как внутренне содрогнулся, увидев ее высоко на колонне с раскинутыми в стороны руками и услышав ее слова: «Я – богиня!» Его первая женщина, которую он, как он думал, познал и которая, как он думал, принадлежала ему, стояла нагая перед всем светом и предлагала себя всему свету, готовая принять в себя этот свет целиком без остатка. Вот отчего он содрогнулся и всем своим существом признал в ней богиню. Но… не случилось… Богиня не случилась: «богиня» оказалась девушкой в телесного цвета трико. «Она и со мной как будто в трико! – вдруг понял Херман. – Поэтому и нет радости…»

Херман подошел к окну. По стеклу стекали капли, преломляя свет от лампы. Херман смотрел во тьму невидящим взором. «А что бы произошло, если бы Микки решилась и обнажилась? Какая разница? Что бы я и Марк сделали? Выпили бы еще странного коньяку и занялись бы сексом втроем?» Херман усмехнулся своим мыслям. Тогда, там, на галерее, это было немыслимо. Тогда, в тот краткий миг, они всем своим существом поняли, что такое природа человека, что есть полнота, и приняли ее. Вся глубина пропасти человеческой природы разверзлась перед ними, и они имели смелость туда заглянуть. А Микки? А что Микки? Ей надо было всего лишь согласиться отдаться им, этим призракам, этому городу, этому миру, отдаться и принять всех и поглотить эту пропасть в себя с тем, чтобы родить из этого что-то новое, небывалое. И в тот момент они бы это поняли и оценили – и преклонились пред нею, как пред богиней. На лбу Хермана выступил пот, ладони стали влажными. Он вспомнил про возникшее в четырнадцатом веке Братство Богоматери, члены которого собирались на собрания в капелле Девы Марии здесь, в соборе. Сохранились сведения, что некоторые члены Братства Богоматери придерживались на самом деле ереси адамитов и состояли в Братстве свободного духа, и среди них потомственный член Братства Богоматери Иероним Босх. Неужели его тезка Иероним, научивший Хермана рисовать, принадлежит этому братству? Неужели он хотел, чтобы они втроем посвятили сами себя в члены братства? Не может быть! Иероним никогда и словом не обмолвился об этом. С другой стороны, разве это был не действенный урок, чтобы понять, если перейти на философский язык, как дух взаимодействует с материей? Разве не достойно понять и склонить голову перед оплодотворенной духом материей и не выразить это понимание во время собрания сексуальным воздержанием? Херман встряхнул головой. «Эко куда меня занесло! Спустись на землю! Все намного проще!» – пробормотал он, прислонясь лбом к холодному стеклу. Мысли в голове Хермана скользили, как капли по стеклу. «Допустим, это идейная часть посвящения, но посвящение включает в себя и передачу какого-нибудь атрибута, сакрального предмета. А предмет не был передан – вот и не случилось, не получилось… Микки сказала, что ей нужно на третью колонну, и мы пошли…» – вспоминал Херман. Мысленно он вновь оказался на галерее и представил, как они движутся от выхода на галерею к центру. И тут он понял, что, возможно, они не дошли до нужной колонны, начав отсчет слишком рано. Эта мысль пронзила его, и он понял, что теперь ему не уснуть.