Женско-мужской разговорник. Отношения до, после и вместо

***

Пролистала весь текст ещё раз. Все женщины у меня или святые или гениальные, а все мужчины получаются какие-то не очень. Не тянут на супергероев. Вот что это за странная аберрация восприятия? Я к ним слишком пристрастна? Слишком выгораживаю себя и за компанию всех женщин как класс? Все самки человека умницы по определению? Не хочу скатываться в феминизм, хотя вся окружающая социальная действительность именно к нему и подталкивает, загоняет пинками. Упираюсь как могу, но исподволь это все равно происходит.

Очередная история про Брендана, австралитянина. Про то, как культурные различия затрудняют и без того космически сложное взаимопонимание. Он спрашивает: «Ну ок, предположим это хороший тон – платить за женщину, даже когда она не просила, и вы не договаривались об этом, просто по умолчанию, потому что это русская традиция. Но вот, допустим, мы с тобой сидим в кафе, и ты встретила своих знакомых, подружек. Они подсаживаются к нам за столик, и вы мило болтаете. Я что, за всех присутствующих женщин должен заплатить?» Ей-богу, я думала, он издевается, и собиралась ударить с разворота. Нет, смотрю искренне так серьезно и пытливо смотрит в глаза, ждёт ответа. Тщится понять. Тщательность и тщетность.

Гипотетический продюсер моей гипотетической книги сказал, что я должна завершить начатое и сделать его законченным произведением. Но ведь потом ты попробуешь что-то создать из этого? Спектакль? А я наслышана, как жестоки постановщики по отношению к сценаристам. Хвосты-то поотрубают, а заодно и ноги с руками, причём автором этого обрубка назовут тебя же. «Нет», – ответил мне продюсер, – «Если я изменю орфографию – пропадет весь текст. Или выброшу кусочек – тогда распадется целое». Спасибо тебе, добрый человек, за понимание. Бог сохраняет всё, особенно слова/ прощенья и любви, как собственный свой голос. Будем считать, что это тоже слова любви, поскольку у каждого носителя языка в голове своя собственная языковая картина. Просто у кого-то она на колобке базируется, а у кого-то на божественной комедии. А у кого-то на смеси того и другого, вперемежку с диалогами на кассе и в койке.

Глава 9

19 ноября.

Если вдруг кому была любопытна и ещё не понятна моя биография, то вот она вкратце. Родилась и жила под счастливой звездой. Получила два высших одно за другим, вышла замуж. Родила двоих детей одного за другим, развелась. Поработала на разных должностях в разных купипродайных компаниях, разочаровалась, на несколько лет ушла работать с детьми. Второй раз вышла замуж. После неудачной беременности поняла, что не в состоянии больше работать с детьми. Вспомнила о завалявшемся дипломе переводчика, начала преподавать английский. Развелась. Внезапно почувствовала острую необходимость выговорить все те слова, которые внутри. Как излучение. Период полураспада затянувшийся. Чернобыль души. Сначала ядерный взрыв – в момент рождения, а теперь продолжаю источать всю эту радиацию в словесной форме. А до этого происходит аккумулирование словесного опыта, какой уж под руку попадется, в масштабах районной библиотеки провинциального города.

Задание в учебнике 5 класса: используя собственное воображение и настоящее продолженное время, скажи – кто, где, когда и что собирается делать? До чего всё-таки милые люди, эти составители учебников. Я уже полсотни страниц написала, честно используя своё воображение, и никак не могу дать полный законченный ответ.

Настоящее продолженное. Ты все длишь и длишь своё настоящее. Пока ты что-то создаёшь – ты пульсируешь и дышишь. Как только перестаёшь – это превращается в прошедшее совершённое. Завершённое. Ты ещё помнишь о нем, но оно уже прошло. Пока ты продолжаешь – оно настоящее, то есть истинное, подлинное. Подлинная реальность. «А реальность без декораций устрашает, так как нага», – сказала Ольга Арефьева, и нельзя не согласиться с ней.

Кровать чтобы спать. Стол чтобы писать. И не надо смешивать так странно переплетенные две ипостаси. Не ставьте ноут у кровати. Не пишите книгу в постели. Когда вы в постели, не думайте о книге. Когда вы пишете, не думайте о снах. Но разве можно разделить две части? Янус двуликий, если отрезать одно – второе погибнет. Тело без души и душа без тела. Бестелесность и бездушность равно опасны.

Заговариваюсь. Это заговор. А шла писать о другом.

О том, как невозможны женщины без мужчин. О том, как на любых женских сборищах самые интересные разговоры, ради которых собственно и собираются, не о детях-работе-домохозяйстве, а конечно же о мужчинах. Подозреваю, что у мужчин тоже не о рыбалке животрепещет.

Когда-то я потратила – приобрела – год в Доме фольклора. Это был именно дом. По-домашнему и семейному теплый дом. Пришла и напросилась в ансамбль. Там человек шесть пели, наверное. Я стала седьмой. Я всегда так делаю, когда мне куда-то очень нужно попасть или что-то получить – прихожу и прошу. Мне дают. Каким-то образом понимают, что мне действительно это нужно, не помню, чтобы отказывали. Может, просто отказы не укладываются голове и потому не запоминаются? Мне было шестнадцать или семнадцать. Я пришла и сказала, что слышала их единственный диск (тогда ещё кассету, 98-й год) и мне так хорошо от этих песен, что я хочу петь с ними. Позволили. В Доме пели женщины и девушки разного возраста. От шестнадцати до тридцати пяти. Некоторые участвовали в фольклорных экспедициях, собирали материал по деревням нашей и соседних областей, другие, как и я, просто пели. Разучивали эти песни, по партиям и голосам, а затем снова складывали это в нечто единое и стройное. Говорят, довольно обычна была ситуация в экспедициях, когда сходились бабушки, женщины, которые умеют и любят петь, знают много песен, но почему-то всё никак не могут собраться с мыслями и начать. Нет нужного вдохновения, воодушевления, настроения. Начинают куплет и бросают, пока не подтягивается какой-нибудь мужичок, дедок, который и петь то-толком не умеет. Зайдёт, скажет какую-нибудь шутку-прибаутку и сразу как-то оживляются все участницы, только успевай записывай и плёнку меняй. И льётся, и льётся из них. Долгое, протяжное, весёлое, горестное, заунывное, всякое. Женско-мужская магия, взаимозависимость и нераздельность.

Я ходила в Дом фольклора около года. Меня учили. Бесконечно благодарна и за это тоже, но потом вдруг охватило ощущение, что всё это надуманно до крайности. Что мы все ряженые. Это попытки оживить нечто уже давно отжившее, ушедшее и утраченное. Где та народная культура, в которую мы тут бесконечно и тщательно играем, рядимся, подбирая аксессуары? Мы воспроизводим обряды, разучиваем тексты и повторяем жесты, но изнутри я не ощущаю это как живое. Возможно, я просто не смогла проникнуться сложным многослойным культурным укладом, но играть дальше не могла, хотя мне по-прежнему безумно нравились песни. Прикидываться и носить чужое и чужеродное оказалось невыносимо. А мне как раз только пошили сценический костюм по меркам, я, кажется, даже не выступила в нём ни разу. Боюсь, мне плюнули вслед от досады.

Помню, как жгли чучело масленицы на льду городского пруда. Почему он не таял, ведь там была тьма народу? Наступил март и почему-то никого это не страшило. Вот забавно было бы нам тогда всем уйти под лед. Мучительное было бы состояние, зато как остро хотелось бы жить в тот момент и сразу после него.

Был случай не так давно, два с лишним года назад, когда я только присоединилась к той самой компании, которая ходит на майские праздники в походы. Мы недооценили обильное таяние, дожди, высокую воду и собственную неопытность. Из семи байдарочных экипажей шесть перевернулись в первые же пятнадцать минут сплава. Долго друг друга спасали и вылавливали. Собирали снаряжение по всему течению. Не мы одни, кроме нас было ещё множество таких же безумных команд. Как узнали потом из новостей, два человека таки погибли по итогам этих невеселых праздников. В памяти остались минуты, когда несёт река и ты совершенно не можешь управлять ничем, байдарка стремительно наполняется ледяной водой и наконец тебе удаётся остановиться и выбраться на берег. Потом долго, по колено, а то и по пояс в снегу пробираешься до своего лагеря и там мучительно отогреваешься – чувствуешь себя живым как никогда. И никто даже не чихнул, что характерно. Все чудесным образом оттаяли. Две порции макарон разделили на десятерых и не умерли с голоду. Как же было вкусно! Потом в течение трех дней истории всехнего спасения становились всё более красочными и обрастали всё новыми подробностями. Постепенно рассказы приобретали эпическую полноту и уже через два года звучали во своей прекрасной многоголосной канонической версии.

20 ноября.

И море черное, витийствуя, шумит. А вот что оно там за ночь навитийствовало у изголовья, то и пишется вдруг с утра само собой. Просто всплывает снова это море в сознании и идёт записывается. В очередь, сукины дети. Игры разума с неразумностью.

В «Разговорнике», спектакле квартета «И», есть монолог про кофе, про то, что запах манит, а вкус оказывается горьким, и проводится аналогия с отношениями с женщинами. Ответственно заявляю – абсолютно то же самое и с обратной стороны. Вы для кофе тоже, знаете ли, не предел мечтаний, но это лучше, чем быть с душой сваренным и источать аромат – и никем не быть выпитым. Уж лучше так.

***

На первом курсе я написала текст ко дню первокурсника – видение будней студента и всех его немудреных событий с точки зрения футбольного мяча, который они, первокурсники, пинают со всей дури в дружественном матче между студентами и профессорами. Весьма скептической, причём, точки зрения. Кураторы со вниманием выслушали мой монолог, смеялись во всех нужных местах. И взяли его в работу. И в итоге оставили от него ошмётки. Один визуальный ряд. С тех пор я ничего не писала до сегодняшнего дня.

***

Не пой. Не пой! Не пой!! Ну не пой же ты, в конце-то концов! Это то, что я постоянно слышала от родителей. Видимо, я всё-таки не замолкала, хотя и не помню этого. Не замечала. Причём, от своих детей я слышу ровно то же самое. Преемственность и непрерывность.

Что вижу, то пою. Рассказывали, что в детстве, когда я ехала в автобусе, пение мое звучало примерно так: «Дома-дома, люди-люди, машины-машины», – и так до бесконечности, всё что узнавала – требовалось назвать. Говорят, звучало на однообразный заунывный мотив.

***

Вот как из той девочки, замерзшей и лежащей на раскаленном камне после купания в ледяной воде, получилась эта седая беззубая всклокоченная старуха, которая смотрит на меня из зеркала – совершенно непонятно. Обратно перематывать и смотреть ещё раз я бы не хотела, это точно. Как было, так и было. Наверное, я отвлеклась на рекламу чего-то несбыточного и поэтому всё прошло так стремительно. Вечное недоумение – как так быстро пролетела жизнь? – и вечное же отсутствие ответа. И теперь самый интересный вопрос – а кто смотрит в это зеркало? Пожалуй, что женщина средних лет. Которая внутри девочка на камне, а в отражении старуха.

***

Про страх и смелость.

Почему-то попросить в 10—12 лет продавщицу взвесить килограмм моркови, или что там можно было взвесить в советском универсаме – это была немыслимая дерзость, язык присыхал. А вот допытываться у Владислава Крапивина, почему он назвал книгу и героев так, а не эдак – это пожалуйста. Вероятно, если есть внутренняя потребность и необходимость – тогда не страшно. Это сильнее страха. Или у Ильдара Зиганшина взять интервью, хотя и дрожит микрофон в руках при этом.

Крапивин приходил на встречу с детьми в нашу местную библиотеку. Статный, высокий, с серебристой шевелюрой. Толпу детей, видимо, на мероприятие загнали принудительно, потому что почти все сидели молча. А мне одной не молчалось, потому что я сама пришла. Мне библиотекарши потом сказали большое человеческое спасибо за регулярное нарушение тишины. А встреча с Зиганшиным – это уже по поручению школьной городской газеты. Чудом тогда не уронила себе или ему на ноги это гроб – черный тяжеленный, тогдашний диктофон. Каждый вопрос начинала со слов «а скажите, пожалуйста», пока он не взбеленился и не попросил задавать вопросы по-человечески.

Библиотека стала моим первым местом работы. В соседнем от меня доме, на окраине города. На всю жизнь запомнилось – в один из первых моих дней работы пришла старшеклассница и попросила «синюю книгу по философии». «Может быть, вы уточните автора, или название? Или период?» «Нет, просто дайте синюю книгу». Ок. Пошла искать на полках читального зала. Там и вправду она одна такая стояла, красивая, василькового цвета. На полупустой полке, озаглавленной «философия».

Позже я перевелась в головное отделение этой сети библиотек. Директор отличалась тем, что собственноручно писала грозные объявления в женском туалете: «Не мыть голову в раковине!» Она же произнесла гневный прочувствованный монолог о том, что молодые барышни, только принятые на ответственную работу, так и норовят уйти в декрет. Нет ли у меня случайно именно таких коварных намерений? Нет, что вы-что вы, ни в коем разе, мне и в голову не приходило. Ровно через месяц я узнала, что беременна.

***

Внешность не имеет ни малейшего значения. Я помню, что сказала про рыжую зеленоглазую, от своих слов не отказываюсь, но если прёт изнутри энергия – то на нее реагируют. Если нет – вся красота мимо. Накануне свадьбы, когда я внутри гудела как натянутая струна, мне нужно было оббежать ряд инстанций, собрать мешок справок, чтобы в тот же день отправить младшего ребенка за город в лагерь. Я как взмыленная мышь с невнятным пучком на голове носилась по городу и за два часа трижды пытались ко мне подкатить со вполне определенными намерениями. Отшивала на автомате, почти не вглядываясь. Потом только после свадьбы подумала, а что это было? Что за массовая провокация меня? Ни до, ни после такого не случалось. Уверена, что почти у каждой женщины есть подобная история в запасе.

Но и обратное тоже верно. Когда ты на подъеме, и все тряпочки тебе особенно к лицу, и бархатка прелесть, и ты как Кити чувствуешь, что эта бархатка говорит – вот тогда непременно встречи сорвутся, свидание отменится не по твоей инициативе, а всё то, что запланировано, пройдёт скомкано и невнятно. Где логика?

***

Прокуренная комната полная прокуаренных людей. Рано или поздно вся эта вакханалия с куар кодами и прививками закончится. Или уже не закончится никогда? Непонятно, что надо думать про эту ахинею. Мне кажется, когда большевики пришли к власти, примерно так люди себя ощущали. Пережидали. Интересовались у медиумов и раскладывали пасьянсы, и никто не думал, что это всё на затянется лет на семьдесят. Мракобесие и джаз.

Когда я лежала в ОММ (Институт Охраны Материнства и Младенчества) перед первыми родами, приключилась в городе эпидемия гриппа. Ежегодная и сезонная, впрочем, а в больнице соответственно карантин объявили, то есть в отделение к беременным приходить нельзя и даже внизу в приемнике общаться с родными тоже запрещалось. Только передать пакетик через бабушку-цербера. Самое занятное, что на платную палату грипп не распространялся, туда можно было приходить посетителям, хотя она находилась в том же коридоре, как раз между двумя бесплатными. Когда я попыталась прояснить этот парадокс у церберши, она презлобно заскрежетала на меня зубами и затрясла кудрями, чтобы я не спрашивала глупостей. Сказано же, нельзя! В следующий раз муж, будучи в два раза меня старше, приволок бабушке большую коробку конфет. Довольная, удаляясь в зашкафье, она сказала – вот, муж-то твой умный человек, а ты-то дура дурой. И разрешила нам свидание в комнатушке, прилегающей к приемнику. А я чуть не родила от обиды.