Цветок Кванта

С трепетом и решимостью он бросился к доске, смахивая старые записи, как будто стирая пыль веков. Мел под его пальцами оживал, и на чистой поверхности появилась новая формула:

Ψ = A₀ ei(kx−ωt) F(σ)

«Квантовая волновая функция под акустическим воздействием…», – бормотал он, мягко обводя линии, превращавшие лепестки цветка в математические символы. «Они не просто резонируют – они творят паттерны, оставляя за собой следы космической гармонии!»

На старинном столе, покрытом пылью времени, лежал открытый папирус. Его пожелтевшие края и изысканные буквы напоминали о древних тайнах храма Хатшепсут, где в углу едва заметно блестел иероглиф «сесен». Рядом покоился поцарапанный, но всё ещё читаемый экземпляр книги отца, «Тайны Фиванского некрополя», раскрытый на странице, посвящённой загадочному артефакту – TT71. В полях рукописи крупными буквами была сделана пометка: «Семь лепестков на потолке – не просто украшение, а истинная карта пути». Эти слова, словно эхо из прошлого, вновь разжигали пламя любопытства и решимости в сердце Роберта.

В этот момент дверь лаборатории с грохотом распахнулась. В зал ворвался профессор Харгривз – суровый, с холодным взглядом, его шаги растеклись эхом по бетонным стенам. Он резко пнул генератор, который протестующе скрипнул под неожиданной силой удара.

– Опять ваши «танцующие песчинки»? – резким тоном спросил он, оглядываясь вокруг, как будто пытаясь уловить хоть намёк на серьёзность эксперимента. – Лорд Честерфилд ждёт отчёт о квантовых вычислениях, а вы… – его взгляд остановился на древних иероглифах, выцарапанных на углу папируса, – …играете в археолога?

Не выдержав давления и насмешек, Роберт впервые за многие годы повысил голос:

– Сененмут использовал резонанс для связи с информационным полем! Они называли это Сесен – цветок возрождения, символ перемен и вечного обновления!

Профессор Харгривз лишь фыркнул, его губы скривились в насмешке:

– Сесен? Ваш отец тоже верил в сказки. Чем всё закончилось? Позором и отставкой, – добавил он с ледяной холодностью, оставляя за собой тень разочарования и осуждения.

Как только дверь захлопнулась, Роберт, не теряя ни минуты, схватил небольшой кристалл кварца – бесценный подарок отца, привезённый из загадочной первой гробницы Сененмута TT71, которая считается семейной усыпальницей его рода. Поверхность кварца едва мерцала в тусклом свете лабораторных ламп, на грани которой мелькал почти стёртый иероглиф, как последний шёпот древности. Из старого сейфа он вынул письмо с зашифрованной подсказкой:

«Ищите в том, что считают украшением. Семь лепестков в гробнице Сененмута TT71 указывают путь».

Эти слова звучали как ключ к разгадке давно забытой тайны для тех, кто осмеливается идти по следам предков.

На доске среди сложных формул висела схема древней гробницы, выполненная с поразительной точностью. Красным маркером Роберт обвёл фреску, на которой был изображён цветок, окружённый семью планетами – символами космического порядка. «Отец искал ответы в TT353, но истинный ключ, скорее всего, скрыт в TT71… А 353-й Сененмут, должно быть, уготовил особую роль», – мелькнула в его сознании догадка, переплетавшая древние пророчества с новейшими открытиями квантовой физики.

В блокноте, который он ласково называл «Цветок», появилась новая запись, будто сама судьба вложила туда свою мысль:

Эксперимент №89: 1720 Гц вызывает квантовую когерентность в кварце.

Сененмут спрятал манускрипт не в TT353, а в TT71 – отец был на пороге великого открытия…

Семь лепестков = семь частот? Может, лишь полный спектр звуков раскроет секреты вселенной… Хотя и в 71-й гробнице может оказаться лишь очередная подсказка.

За окном погас свет, и лаборатория погрузилась в густую темноту, лишь мерцающий экран осциллографа, как далёкая звёздная карта, напоминал о бескрайних просторах космоса и неизведанных тайнах Фиванского некрополя. Роберт сжал кристалл в руке, ощущая, как его острые, отточенные грани впиваются в кожу, пробуждая болезненное, но ободряющее чувство приближающейся разгадки. «Я соберу все частоты, все звуки, что таят в себе секреты. И тогда вы все узнаете истинное значение…»

На обороте старой фотографии отца, сделанной у семейной гробницы Сененмута TT71, он с трепетом заметил фрагмент давно забытых записей: там был нарисован цветок, сложенный из бесконечных фрактальных узоров, где каждая лепестковая дуга была помечена Робертом цифрами, обозначающими частоты. В самом центре рисунка вопрошал знак «? Герц», как недосказанный вопрос, требующий ответа. Этот символ ясно указывал: нужно ехать в Луксор и искать ответ там, в гробницах древнего некрополя.

И вот теперь, спустя шесть лет, в Фиванском некрополе, Роберт наконец нашёл ключ – частоту 1760 Гц.

– Не может быть! – прошептал он, – это же нота Ля!

Как озарение, в его сознании всплыла ещё одна история, о которой он читал несколько лет назад. В 1976 году американский флейтист Пол Хорн получил разрешение от египетского правительства на запись музыки внутри Великой пирамиды Хеопса. Перед поездкой пирамидолог Бен Пич сообщил ему удивительную вещь: если ударить по гранитному саркофагу в Камере Царя, тот издаст чистый тон ноты Ля с частотой 438 Гц – на два герца ниже стандартной западной настройки в 440 Гц.

Хорн взял с собой электронный тюнер, и когда ударил по саркофагу, прибор действительно показал 438 Гц. Он настроил свою флейту на эту частоту и записал альбом, используя уникальную акустику пирамиды с её восьмисекундным эхом.

– Два герца, – пробормотал Роберт, – такая же погрешность…

Он лихорадочно открыл на планшете таблицу частот музыкальных нот. Ля первой октавы – 440 Гц, Ля второй – 880 Гц, вот она: Ля третьей октавы – 1760 Гц. А его измерения показывали 1762 Гц – всего на 2 герца выше. В музыкальном масштабе это была практически та же нота.

– Они настраивали не только саркофаги, но и целые комнаты, – прошептал он, ощущая, как по спине бегут жучки-скарабеи. – Гробница Сеннефера настроена на ту же ноту, что и саркофаг Хеопса, только на две октавы выше!

Это не казалось совпадением. Древние египтяне, разделённые тысячелетиями, использовали одну и ту же акустическую систему. Но зачем? Что означала эта нота Ля, которая, казалось, пронизывала всю архитектуру Древнего Египта?

Роберт вспомнил слова Бена Пича, которые Пол Хорн включил в буклет к своему альбому: «Каждая комната имеет свою основную вибрацию, и, если мы можем найти её и идентифицироваться с ней, мы становимся настроенными на это конкретное пространство».

– Настроенными… – повторил Роберт. – Они не просто строили гробницы, они создавали резонаторы, настроенные на определённые частоты!

Снаружи ветер шевелил песок у входа. Роберт встал, отряхнул колени, направил фонарь вглубь коридора. «Если это нота Ля, что дальше? Как она связана с гробницей Хатшепсут?» – мысли закрутились в вихрь догадок.

Закрыв гробницу, он поднялся наружу. Гора Эль-Курна возвышалась чёрной громадой. Ветер свистнул в расщелинах скал, и… звук был отчётлив – тонкий, высокий. Роберту показалось, что сама пустыня поёт ноту Ля.

В горле на мгновение пересохло, сердце било – как барабан на празднике Сокара. Вдали мерцали огни Луксора, но сегодня – редкая удача – городское освещение погасло, обнажив звёздный полог. Сириус, свет которого начал путь к Земле ещё при Рамзесе II, холодно сверкал над горизонтом.

Лунный луч упал на тропу, превратив осколки известняка в серебристые рёбра, будто останки космического зверя. Слева зияла TT100 – усыпальница Рехмира, визиря Тутмоса III. На её стенах всё ещё виднелись фрески: связанные нубийцы, склонённые перед фараоном. Обогнув её и повернув налево, буквально через 100 метров, справа чернел вход в гробницу TT55, где вечный пир Рамосе прервала песчаная буря XIV века до н. э. Но Роберт шагал вперёд, к двойной загадке Сененмута.

– Две гробницы – как система звезды Мира в созвездии Кита, – пробормотал он. – Красный гигант и белый карлик. Видимая пульсация и скрытая орбита. Так-так-так. Большая TT71 и скрытая от всех TT353 с потолком звёздного неба. Разгадка была рядом.

TT71 встретила его сводчатым потолком, напоминающим очертания созвездия Волопаса. Древние называли это созвездие “Пахарь” из-за его характерной формы. Фонарик выхватил из тьмы голову сфинкса. Каменные зрачки, испещрённые трещинами, смотрели в точку над левым плечом Роберта.

– Ты близко, – выдохнул он, нащупывая ногой край потайной шахты.

Тень метнулась справа. Луч света скользнул по обломку стелы, где когда-то было высечено: «Сененмут говорит: ищите меня между небом и землёй, где Орион обнимает Саху». На краю тропы замер ребёнок – точнее, его силуэт, будто вырезанный из чёрного папируса. Бледные пальцы впились в камень, но от фигуры не падала тень.

– Ка? – Роберт шагнул вперёд, и земля ушла из-под ног.

Падение длилось вечность. В последний момент он успел заметить: Антарес погас закрытый диском. Сознание поплыло спиралями, как на полотне Ван Гога, где синие вихри смешивали иероглифы с уравнениями квантовой физики, превращая сознание в глубокую пещеру.

Древний Египет. 1458 г. до н. э.

Пещера дышала тишиной, нарушаемой лишь шёпотом ветра, пробивавшегося сквозь трещины гранита. Сененмут замер перед плитой – её прожилки пульсировали голубоватым светом, будто в камне билась жила из звёздной пыли. Накладки на его пальцах, украшенные священными скарабеями, вибрировали в такт незримой мелодии. Каждое движение руки рождало в воздухе светящиеся иероглифы, сплетающиеся в узор, недоступный смертным. Энергия струилась между металлом и камнем, соткав мост из света между миром людей и сферой богов.

Скрип двери разрезал тишину. В проёме возник силуэт в потёртом льняном плаще, лицо скрывала глиняная маска с ликом Амона. Незнакомка сбросила покрывало – и Сененмут узнал её сразу, даже сквозь простолюдиный наряд. Хатшепсут. Не царица в золотых украшениях, а женщина с глазами, горящими холодным огнём Сириуса. Её волосы, заплетённые в грубые косички, пахли полынью, а на запястьях позвякивали браслеты из кедровых бусин – насмешка над дворцовым великолепием.

– Ты рискуешь не меньше меня, госпожа, – прошептал Сененмут, не отрываясь от работы. Лучи от накладок выткали в воздухе звёздную карту, где семь точек синхронно пульсировали.

– Знание стоит любой цены, – она провела пальцем по краю плиты, и камень ответил глухим гулом. – Что скрываешь?

Его ладонь скользнула над символами. Свет сгустился, превратившись в огненный цветок, чьи лепестки обжигали даже взгляд.

– Цветок бога! – тихим голосом произнесла царица.

– Да! Здесь – воля Небесной Реки. Когда семь странников сойдутся в пасти Нехена, их голоса пробудят силу, что избрала нас хранителями. – Палец коснулся символа Юпитера, и пещера наполнилась рокотом, будто гром застыл в камне. – Тот, кто услышит песнь сфер и выстоит в огне сомнений, решит судьбу всех: крылья для душ… или оковы.

Хатшепсут потянулась к Сатурну, но свет погас, оставив строку иероглифов:

«Ищи голос, вторивший мелодии Камня в семи святилищах Хат-херу. Лишь под знаком Алой Планеты, когда Ра обнимет её диском, явится избранник… ведомый дитятей-проводником».

Царица вцепилась в амулет у груди – глаз Гора впился в ладонь кровавым рубцом.

– Этот ребёнок… – голос дрогнул, выдавив слова сквозь ком в горле. – Его душа… Она будет…

– Той, что ты носишь здесь, – Сененмут прижал руку к её груди, чуть левее сердца. – Она вернётся под ликом ребенка. Узнаешь не по чертам – по песне, что зазвучит в тебе, как отзвук нашего первого шага под звёздами.

– А если силу возьмёт тот, чьё сердце чёрно от алчности? – её взгляд метнулся к входу, где тени зашевелились, словно прислушиваясь.

Сененмут сжал кулак. Накладки вспыхнули кровавым заревом, и пещера на миг погрузилась в гнетущую тишину – тяжёлую, как воздух перед ударом молнии.

– Цветок застынет в руках насилия. Только сердце, чистое, как воды Нун, откроет врата истинного знания. Остальные… – Взмах руки – и груда глиняных табличек в углу рассыпалась в прах, унося с собой сотни ложных пророчеств.

Хатшепсут сорвала с шеи уаджет – тот самый, что он подарил ей в день коронации. Положила золотой глаз Гора поверх мерцающих письмен.

– Когда боги спросят о величайшем даре моего правления, – губы дрогнули в почти неуловимой улыбке, – я назову не войны, не троны… а ночи, когда мы читали звёзды, как ворованные свитки.

Её пальцы коснулись его руки. Покрытие накладок вспыхнуло в ответ тёплым светом, будто в них застыли солнечные лучи.

– Если судьба разлучит нас… – шёпот слился с гулом камня, – я найду тебя. Даже в теле последней рабыни. Даже если меня унесёт на край мира холодным ветром…

Глава 3. Своих

Осталось 39 дней | Москва | 20.01.2025

Холодный ветер гулял по остановке. Спортивная шапка и массивные наушники защищали Вадима от промозглой погоды, а в голове звучала музыка, отсекающая городской шум. За спиной покачивался гитарный кофр, рядом болтался потёртый рюкзак со сломанной молнией.

Подошедший автобус был почти пуст. Вадим забрался внутрь, устроился у окна, аккуратно пристроив гитару между коленей. Сквозь стекло проплывал серый город, а в наушниках продолжала пульсировать музыка, создавая свой особый мир.

На светофоре рядом с автобусом остановился легковой автомобиль. На заднем сидении прильнула к стеклу девочка лет двенадцати с глубоким, знакомым взглядом, которая с любопытством разглядывала Вадима. Их взгляды встретились, и девчонка вдруг поднесла руку к уху, словно намекая: «Слушай!» Машина тронулась, обгоняя автобус, а девочка продолжала смотреть на него, не опуская руку, пока автомобиль не скрылся за другими машинами.

"Очень знакомое лицо", – подумал Вадим, перебирая в памяти детей своих знакомых. В голове крутились лица подростков, но он не мог вспомнить, где видел этот детский глубокий взгляд. И вдруг сквозь привычную музыку в наушниках пробилась странная гитарная нота. За ней – вторая, третья, складываясь в неведомую мелодию, которая начала звучать по кругу. Звук был далёким, но кристально чистым. Растерянный Вадим постучал по наушникам, но мелодия не исчезла. Сняв их, он обнаружил, что музыка в плеере замолчала, салон наполнился привычным автобусным гулом, но та загадочная мелодия продолжала звучать где-то в глубине сознания.

Резкий голос контролера вырвал его из задумчивости. Вадим машинально достал проездной, получил одобрительный кивок и вдруг вспомнил, где видел этот детский взгляд. Это были глаза той девочки Миры, которая подарила ему камень с цветком Сесен в храме великой царицы Хатшепсут 21 год назад.

"Этого не может быть", – очень громко произнес Вадим, как будто его что-то озарило. Рядом стоящий контролер нервно покосился на него. Музыка в голове продолжала настойчиво играть, но теперь она была немного отодвинута на задний план. Тем временем автобус подъехал к нужной остановке, и Вадим быстро выскочил из него.

Обшарпанное крыльцо старого дома, где располагалась репетиционная база, напоминало обветшалый нос старого корабля. Облупившаяся краска на дверях и стёртые ступени хранили истории тысяч людей, прошедших через этот порог. Справа раскинулась утоптанная площадка с редкими островками высохшей травы. Несколько голубей важно прохаживались по ней, словно актёры перед началом спектакля.

Вадим сбросил рюкзак с плеч, дрожащими пальцами со второй попытки расстегнул сломанную молнию и достал помятый пакет с остатками хлеба. Ломтик крошился в его руках, осыпаясь на землю. Голуби бросились к угощению, сталкиваясь и перепархивая друг через друга.

Он не мог оторвать взгляд от этой суеты. Дробный стук клювов о землю вдруг слился в его голове с той самой мелодией, что преследовала его после автобуса. Он тихо замычал, пытаясь напеть звучащий мотив. Весь мир вокруг превращался в аранжировку – шум улицы, биение сердца, стук голубиных клювов – всё сплеталось в единую композицию.

С внезапной решимостью он схватил рюкзак и рванул к двери. Петли скрипнули, словно предупреждая о чём-то. Коридор обдал затхлостью и мраком, но Вадим, не сбавляя шага, двинулся вперёд. Мелодия внутри его звучала всё громче и увереннее.

Тусклая лампочка над дверью репетиционной базы замерцала. Вадим распахнул дверь, и запах электричества, кофейной гущи и старого дерева ударил в ноздри, пробуждая воспоминания.

Илья и Олег встретили его настороженными взглядами, но Вадим, не тратя времени на объяснения, молча приветственно кивнул и занялся своим инструментом. Пальцы, дрожа от нетерпения, расстегнули кофр. Первые ноты, вырвавшиеся из-под струн, были нежными и цепляющими, словно первые лучи рассвета.

– Как скажешь, – усмехнулся Олег и сел за барабаны.

Ритм подхватил их, как волна. Илья, заразившись энергией момента, схватил бас. Они нырнули в музыку с головой. Квадраты гармонии перетекали друг в друга, создавая новую реальность, где не было ничего, кроме их троих и этого момента.

Когда последний аккорд растаял в воздухе, тишина обрушилась на них. Они стояли, тяжело дыша.

– Вад, что это было? – Илья первым нарушил молчание, его глаза горели восторгом.

– Сам не знаю, – выдохнул Вадим, проводя рукой по волосам. – Оно просто… пришло.

– Это бомба, чувак! – Олег вскочил из-за барабанов.

– Мы обязаны это сыграть завтра!

Вадим кивнул, чувствуя прилив энергии.

– Ты с ума сошел? – Илья нахмурился, но в голосе слышалось сомнение. – Она же сырая…

– Помнишь, как мы "Спицы" на "Волге" впихнули в сет? – Вадим ухмыльнулся. – Тогда же прокатило! И сейчас прокатит.

Илья на мгновение прикрыл глаза, вспоминая. Уголки его губ дрогнули. – "Спицы"…

Затем он расплылся в улыбку: – Черт с вами, авантюристы! Давайте рискнем. – Отлично! – Вадим хлопнул в ладоши. – Я накидаю текст и структуру, вы подхватите. Сейчас прогоним сет и по домам – завтра нас ждёт огонь!

Он снова взял аккорд, и струны отозвались, словно предвкушая грядущий триумф. Олег отстучал ритм, и они снова погрузились в музыку, но теперь каждая нота звенела обещанием чего-то нового, что вот-вот ворвётся в их жизнь и перевернёт всё с ног на голову.

Осталось 36 дней | Москва | 23.01.2025

Вечер медленно окутывал город, окрашивая окна большого двухэтажного особняка Василия Крупного мягким золотистым светом. В просторной гостиной, где высокие потолки ловили мерцание массивной люстры, а гирлянда над микрофонной стойкой ровно мерцала, гости плавно перетекали из одной небольшой компании в другую. В центре внимания – роскошный фуршетный стол с белоснежной скатертью, усыпанный изысканными угощениями, источающими аппетитный аромат свежей выпечки, фруктов и деликатесов. Рядом стройно выстроились бутылки дорогого вина, а лёгкий шлейф изящных коктейлей вплетался в аромат духов собравшихся. С небольшого подиума лилась тихая музыка диджея, создавая ненавязчивый фон для оживленных разговоров и смеха.

В этот момент все взгляды обратились к хозяину вечера. Василий Крупный, пятидесятилетний мужчина с аккуратно уложенными волосами и строгим, но тёплым видом, подошёл к микрофону. Одетый в тёмный костюм с бордовым галстуком, он поднял бокал, и его голос, уверенный и спокойный, разнёсся по залу:

– Дорогие друзья, прошу вашего внимания! – сказал он, и разговоры стихли.

– Мне искренне приятно видеть вас здесь, на семейном празднике в честь дня рождения моей замечательной и любимой Вероники, – добавил он, улыбнувшись в сторону женщины в ярком красном платье в пол, чьи глаза блестели от радости и благодарности.

– Многие из вас знают её не только как талантливого продюсера, но и как человека, который умеет видеть красоту там, где другие её не замечают.

Аплодисменты, свист и радостные выкрики «С днём рождения!» заполнили зал, а Вероника, элегантная женщина сорока пяти лет с густыми каштановыми волосами, собранными в утончённую причёску, послала мужу воздушный поцелуй. Её губы коснулись кончиков пальцев, словно играя с моментом.

Пока гости обменивались тостами и приветствиями, в одном из уголков возле небольшой тумбы собралась компания из четырёх человек. Они стояли, образуя живой полукруг, где царила непринуждённая атмосфера.

В центре стоял Ян Алов – полный мужчина сорока пяти лет, чья внушительная фигура словно заявляла о желании доминировать не только физически, но и эмоционально, заполняя пространство вокруг себя. Его проницательный, настороженно-холодный взгляд скользил по собеседникам с едва заметной ноткой превосходства, будто он уже разгадал их слабости и тайны. Кудрявые волосы с серебристой проседью, лёгкая небритость и небрежно расстёгнутая чёрная рубашка придавали ему вид творческого бунтаря, где артистичность маскировалась под нарочитую небрежность. На пальцах поблёскивали массивные перстни – эффектный антураж, не несущий глубокого смысла, а лишь подчёркивающий его сценический образ. Улыбка, дежурная и отточенная репетициями, казалась мастерским инструментом: губы складывались в полуулыбку, рассчитанную на расположение, но глаза оставались холодными, выдавая, что это не искренность, а всего лишь приём для покорения аудитории.

Рядом с ним стояла Юлия Ялина, слегка отодвинувшись к стене. Её стройная фигура и длинные русые волосы создавали образ женщины, готовой к авантюрам. Коктейльное платье цвета морской волны подчёркивало её утончённость, а задумчивость во взгляде оттеняла её естественную непосредственность. Две молодые дамы стояли чуть в стороне, их тихие смешки добавляли компании лёгкую интригу и светское очарование.

– Ну повезло же Ваське с Вероникой, – произнёс Ян с лёгкой усмешкой, бросив скользкий взгляд в сторону хозяина дома, окружённого гостями. – Если бы не её наследство, наш Вася до сих пор пел бы под гитарку в деревенских ДК для доярок и колхозников. А так… в люди выбился.

Смех, разнёсшийся по кругу, был дежурным, но в голосе Яна чувствовалась скрытая гордость. Юлия, не сводя глаз с Вероники, прищурилась и тихо добавила:

– А мне она нравится. В ней есть то, чего, по правде говоря, не хватает даже некоторым мужчинам.

Смеющиеся лица вокруг постепенно сменились одобрительными взглядами. Ян, качнув головой, продолжил разговор, когда Светлана – стройная блондинка с озорными глазами – сделала шаг вперёд.

– Ян, расскажи нам про свой тур по России, – попросила она. – Говорят, ты всё сам организуешь. Должно быть, тяжело одному?

Ян оживился, его голос зазвучал с театральной легкостью.

– Представляете, Светик, один! – Ян театрально вздохнул. – Сам себе артист, директор, продюсер, музыкант… а иногда и грузчик по необходимости.

Светлана хихикнула.

– Но люди в Калуге, Ярославле, Архангельске – настоящие, – продолжил Ян. – Они встречают, кормят, поют, словно одна большая семья. Их душевность – вот что по-настоящему ценно!

На этот комментарий отреагировала Ирина – женщина с короткой стрижкой и внимательным взглядом.

– А в Америке? – спросила она. – Слышала, ты и там гастролировал.

Лицо Яна потемнело, и он буркнул:

– Было дело, но кому нужна эта Америка? Всё там прогнило. Остались только деньги: тут заплати, там заплати, налоги, чаевые… дерут с нашего брата в три шкуры…

Разговор прервался, когда в дверях гостиной появился мужчина в повседневной одежде, явно отличавшийся от нарядной публики. В руках он держал огромный букет ярко-красных роз, источающих свежесть и лёгкий аромат, который вскоре смешался с общим флером праздника. Это был Вадим Смолин. Он спокойно прошёл через зал, его уверенная походка и доброжелательная улыбка привлекли внимание. Сначала он направился к Василию, тепло поздоровался и, не задерживаясь, протянул цветы Веронике, которая с искренним удивлением и радостью приняла их:

– Ох, Вадим! Спасибо! Какие прекрасные розы! – воскликнула она, принимая букет с лёгким трепетом.

Светлана, заметив Вадима, тихо прошептала:

– Это же Вадим Смолин? Первый раз вижу его вживую!

Не теряя ни минуты, Вадим оглядел зал, его взгляд скользнул по лицам и остановился на Яне. Он мягко махнул рукой, и Ян с едва заметной усмешкой ответил тем же:

– Да, это Вадик, – сказал Ян, голос его был одновременно дружелюбным и немного насмешливым. – Сколько мы с ним вместе концертов отыграли… Хотите, познакомлю вас?

Девушки кивнули, хотя Юлия смотрела на приближающегося Вадима особым, почти изучающим взглядом, в котором мелькало что-то большее, чем просто интерес к знакомству. Ян это сразу заметил. Подойдя ближе к группе, Вадим протянул руку Яну:

– Рад тебя видеть, Ян.

Ян крепко пожал руку, его голос звучал тепло, но с оттенком скрытой гордости:

– И я тебя, дружище! Как поживаешь?

– Нормально. Приехал поздравить Веронику и поддержать Василия, – ответил Вадим, слегка улыбнувшись.

Светлана первой протянула руку:

– Светлана! Очень приятно! – её глаза сверкали от восторга, и Вадим вежливо пожал её ладонь, произнеся: