Глобальное потепление

«Михаил…» – тихо сказала она. Не «Владимиров». Он взглянул. «Спасибо… что пришёл. Рисковал». Он лишь кивнул, снова уставившись в свечу. Но уголок его рта дрогнул. Почти незаметно.

Внезапно над домом с оглушительным ревом пронёсся вертолёт. Свет прожектора на миг пробил щель в шторах, прочертив по потолку слепящую полосу, и исчез. Гул стих вдалеке. Настя вздрогнула, прижалась спиной к дивану. Михаил не шелохнулся.

«Спасают кого-то…» – прошептала она.

«Или констатируют ущерб», – добавил он мрачно. Но уже без прежней язвительности. Констатация факта.

Островок среди потопа держался. Хрупкий, освещённый единственной свечой, наполненный запахом дешёвого чая, мокрой шерсти и тушёнки. В нём не было надежды на спасение мира. Была только усталость. Тень благодарности. И тихое, робкое признание, что в этом стремительно тонущем мире они, такие разные, были уже не совсем чужими. Звуки спасательных вертолётов за окном напоминали: хаос не закончился. Он ждал за тонкими стенами квартиры. Но здесь, сейчас, они были в относительной безопасности. Им было тепло. У них была еда. Им было… не одиноко. Это было так мало. И так бесконечно много в мире, где сама земля уходила из-под ног.

Глава 12: Начало исхода

Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Небо, вместо свинцового колпака, стало грязно-серым, низким и тоскливым. Тишина, наступившая после многодневного рева воды, была не облегчением, а гнетущей. Она обнажила масштаб разрушений. Москва предстала городом-руиной, но не от бомб, а от воды.

Грязь: Она была повсюду. Толстый слой липкого, зловонного ила, принесённого потоками, покрывал улицы, тротуары, ступени подъездов, машины. Цвет – от грязно-коричневого до чёрного, с мерзкими радужными разводами мазута и масла. На ней отпечатались следы сапог, шин, лап бездомных собак, искавших хоть что-то съедобное. Запах стоял невыносимый – смесь разложившегося мусора, фекалий из переполненных канализаций, химикатов и гниющей органики.

Вода отступила, оставив после себя гигантские свалки хаотичного хлама. Перевёрнутые мусорные контейнеры, их содержимое размазано по кварталам. Мебель из затопленных квартир: диваны, кресла, матрасы, пропитанные грязью, торчащие из сугробов ила. Обломки киосков, рекламные щиты, вырванные с корнем деревья, застрявшие в решётках ливневок. Пластиковые бутылки, пакеты, обрывки одежды – всё это висело на кустах, заборах, низких ветках уцелевших деревьев, как жуткие новогодние украшения.

Сломанные машины стояли повсюду – покорёженные, с разбитыми стёклами, заполненные доверху коричневой жижей. Некоторые были смяты упавшими деревьями или рекламными конструкциями. Другие – просто брошены посреди улиц, превратившихся в русла рек, теперь застывшие в грязевых потоках. Эвакуировать их было нечем и некуда. Они стали немыми памятниками потопу, ржавеющими остовами.

Лифты молчали. В подвалах и на первых этажах многих домов стояла вода – тёмная, застойная, рассадник болезней. Электричество давали урывками, по часам. Водопровод работал с перебоями, вода шла ржавая и с запахом. Интернет и мобильная связь были роскошью. Город дышал на ладан.

Стихийные лагеря появились почти сразу. Не в парках – те были превращены в болота. А у вокзалов, у уцелевших станций метро (не всех), на широких, но грязных площадях. Беженцы. Но не из соседних районов Москвы. Эти люди пришли с юга. Из Ростовской, Волгоградской, Воронежской областей, из Калмыкии. Их было видно сразу:

Одежда потрёпанная, часто слишком лёгкая для московской погоды, покрытая дорожной пылью поверх грязи потопа. На лицах женщин – платки, защищающие от солнца юга, здесь выглядевшие чуждо.

Запавшие глаза, обветренные щёки, выражение глубокой усталости и немого вопроса. Они не просили милостыню громко. Они сидели на узлах – мешках с остатками пожитков, старых чемоданах на верёвках – и смотрели на чужой, разрушенный город с тихим отчаянием. Их дети, бледные и кашляющие, жались к ним.

Шёпотом, монотонно, они рассказывали тем, кто готов был слушать (а таких было мало): «Земля – пыль. Колодцы – сухие. Скот – подох. Последний урожай сгорел ещё прошлым летом. Дома оставаться – смерть. Думали, в столице… помощь. Работа. Хоть вода…» Их глаза безнадёжно скользили по грязи, мусору, сломанным машинам. Москва, о которой они мечтали как о спасении, сама лежала в руинах и не могла помочь себе.

Никто не организовывал эти лагеря. Никто не раздавал пайки, воду, медикаменты. Иногда подъезжала полицейская машина, включала громкоговоритель: «Граждане! Не создавайте помех! Обращайтесь в центры соцобслуживания по месту…». Адрес кричали в пустоту. Центры были переполнены, не работали или тоже затоплены. Власть была где-то далеко, занятая подсчётом ущерба и спасением «важных объектов». Контроль таял, как грязный снег.

Михаил и Настя вышли из квартиры Михаила на третий день после отступления воды. Необходимость: вода почти кончилась, еда – на исходе. Настя, несмотря на боль в ноге, настаивала идти. «Надо видеть. Надо… понять».

Они шли по своему району, преодолевая отвращение. Сапоги вязли в липкой грязи. Запах заставлял сжимать горло. Настя смотрела на сломанные детские качели в парке, на выброшенные на помойку семейные фотоальбомы, пропитанные грязью. Михаил видел трещины на стенах домов, осевшие асфальтовые участки – подмытые фундаменты.

Они дошли до площади у метро. И увидели их. Лагерь. Человек сто. Тихий. Пыльный. Глаза беженцев с юга смотрели на них без надежды, с тупой покорностью судьбе.

«Боже…» – прошептала Настя, хватая Михаила за рукав. Её пальцы вцепились в ткань. – «Это же… те, кто бежит от засухи. Кто писал мне… просил помощи…»

«И нашли потоп, – мрачно констатировал Михаил. Его научный мозг видел картину целиком: Юг – в огне засухи. Север – в воде потопов. И волны миграции, накатывающие на острова рушащейся цивилизации. – Это только начало, Настя. Только начало».

Она не отпускала его рукав. Не для опоры. Это был жест солидарности. Обоюдного понимания. Их связь, родившаяся в удушливой мгле пожаров, скреплённая в ледяной воде потопа и чаепитии в свечном свете, теперь закалялась в грязи и отчаянии этого лагеря. Они видели одно и то же: крах системы. Не природный катаклизм сам по себе, а неспособность человеческого мира ответить на него. Бессилие власти. Равнодушие тех, кто ещё держался на плаву. Страдание тех, кто потерял всё.

«Что делать?» – спросила она тихо, глядя на плачущего ребёнка, сидящего на грязном узле.

«Выживать, – ответил Михаил с жестокой прямотой. – День за днём. Помогать, если можешь. Но не ждать спасения сверху». Он посмотрел на неё. В её глазах не было прежнего идеалистического огня. Был холодный, стальной блеск понимания. И решимость. Та же, что гнала её на митинги, но теперь лишённая иллюзий.

«Значит… начинаем отсюда?» – она кивнула на лагерь.

Он тяжело вздохнул. Циник в нём кричал, что это бессмысленно. Но человек, который рискнул жизнью, чтобы найти её на Дубровке, молчал. Он кивнул. Коротко. «Начинаем».

Они подошли к группе женщин у разбитого фонтана (теперь – лужи грязи). У Насти в рюкзаке была половина их скудного запаса сухарей и бутылка с кипячёной водой. У Михаила – знание о том, где ближайшая уцелевшая колонка с относительно чистой водой (он видел спутниковые снимки дренажа района). Это было ничто. Капля в новом море человеческого горя. Но это было действие. Их совместное действие.

Ливни стихли, оставив после себя грязь, руины и первые всходы хаоса. Начался исход. Исход с выжженного юга в затопленный север. Исход из иллюзий в суровую реальность выживания. Михаил и Настя стояли у его истоков. Их связь уже не была случайной искрой или вынужденным союзом в беде. Это была хрупкая, но крепкая нить, протянутая между двумя людьми на краю пропасти, в которую неумолимо сползал весь их мир. Они понимали: потоп был лишь первым актом. Главное – было впереди. И они шли навстречу этому «главному» вместе, шагая по грязи апокалипсиса.

Глава 13: Холодный удар

Жара, пыль и гнилостный запах потопа ещё не успели въесться в камни Москвы, как пришло новое безумие. Оно приползло не с юга, а с севера и запада. Сначала – как странные новости, почти невероятные. Потом – как ледяное дыхание за спиной.

Михаил сидел в своём кабинете. Электричество давали два часа в сутки, и он использовал их с фанатичной жадностью учёного, видящего подтверждение самого страшного кошмара. На экране, питаемом от трещащего генератора в коридоре, бушевали не огни пожаров или воды. Бушевали цифры. Данные со спутников, дрифтеров в Атлантике, глубоководных буев.

Температура поверхности моря (SST): Гигантское синее пятно аномалии расползалось на восток от Ньюфаундленда. Там, где должен был быть тёплый язык Гольфстрима, несущий жизнь в Европу – холод. На 5, 7, местами 10 градусов ниже нормы.

Скорость течений: Векторные карты показывали жалкие, вялые потоки. Основная струя Северо-Атлантического течения – преемника Гольфстрима – распалась на жалкие ручейки, закручивающиеся в холодных водоворотах. Красные стрелки силы и направления потускнели, сменились бледно-голубыми, едва заметными линиями. Движение гиганта остановилось.

Солёность: Критическое падение. Талые воды Гренландии, льды Арктики, чудовищные ливни над океаном – всё это опреснило воду. Лёгкая, пресная вода оставалась на поверхности, не опускаясь в глубину. Термохалинная конвейерная лента, двигатель Гольфстрима, встала. Данные не оставляли сомнений. Его модели, самые пессимистичные, оказались оптимистичными. Гольфстрим остановился.

Он распечатал ключевые графики. Рука не дрожала. Было лишь леденящее душу спокойствие пророка, увидевшего исполнение пророчества. «Коллапс термохалинной циркуляции Северной Атлантики. Фаза 3 (Остановка). Дата подтверждения: 15 июля». Он отправил отчёт в кризисный штаб, в НИИ, в несколько зарубежных институтов, ещё поддерживающих связь. Не для действий. Для истории. Чтобы знали, кто предупреждал.

Похолодание пришло стремительно, как удар ножом в спину лету.

Западная Европа: Первые сообщения казались фейком. Снег в Альпах. В середине июля. Потом – дождь со снегом в Париже, Лондоне, Берлине. Температура упала на 15—20 градусов ниже сезонной нормы за считанные дни. Люди, ещё не убравшие лёгкие куртки после весны, доставали зимние пальто. Цветы на клумбах почернели от заморозков. Реки – Сена, Темза, Рейн – не вышли из берегов от тепла. Они замерзали. Появился первый ледокол на Темзе за 60 лет.

Северо-запад России: Питер. Мурманск. Архангельск. Вологда. Июльский снегопад. Не лёгкая пыльца, а мокрый, тяжёлый снег, ломающий ветви деревьев, ещё не сбросивших листву. Температура днем: -2° C, -5° C. Ночью: до -10° C. Реки Нева, Северная Двина покрылись шугой. Каналы Петербурга встали. Мир перевернулся.