Глобальное потепление

Глобальное потепление

Алексей Кирсанов

© Алексей Кирсанов, 2025

ISBN 978-5-0067-8388-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Алексей Кирсанов

ГЛОБАЛЬНОЕ ПОТЕПЛЕНИЕ

Глава 1: Данные без надежды

Воздух в кабинете был спёртым и тёплым, как выдох больного. За окном, заляпанным грязью и прошлогодними следами дождя, Москва тонула в странной, ненормальной для января серости. Не в привычной зимней морозной дымке, а в тяжёлом, влажном мареве, больше похожем на позднюю осень, затянувшуюся до безумия. Снег, выпавший в декабре жалкими грязными островками, давно растаял, обнажив чёрный асфальт и унылую промокшую землю скверов. На улице плюс пять. В январе. Опять.

Михаил Владимиров откинулся на спинку стула, уставившись в мерцающий экран. Пальцы сами собой сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Данные. Бесконечные колонки цифр, графики, взмывающие вверх красными скальпелями, карты аномалий, расползающиеся кровавыми пятнами. Спутниковые снимки Гренландии – белое поле, изъеденное чёрными, безобразно расширяющимися озёрами талой воды. Температурные кривые Арктики, бьющие все мыслимые рекорды. Диаграмма Килинга, та самая, что измеряет пульс умирающей планеты, – её линия устремилась вверх с такой безжалостной крутизной, что от одного взгляда сжималось горло. Концентрация CO2: 538 частей на миллион. Число, выжженное в сознании. Предупреждения, которые он рассылал годами, звучали теперь жалким лепетом перед лицом этой каменной реальности цифр.

Он потянулся к чашке с остывшим кофе, гуща на дне напоминала ил со дна пересохшего пруда. Глоток. Горько. Как и всё остальное. Цинизм был его бронёй, единственной защитой от бессилия. Он знал. Знание стало проклятием. Годы, потраченные на модели, расчёты, попытки докричаться. Годы, ушедшие в политические игры, корпоративные отчёты, приукрашивающие действительность, в равнодушные улыбки чиновников и коллег, считавших его паникёром. «Михаил, не драматизируйте. Технологии решат. Рынок отрегулирует. Адаптируемся». Адаптируемся. К чему? К медленному удушью? К кипящему океану? К миру, где январь пахнет гнилью и мокрым асфальтом?

Он подошёл к окну, распахнул форточку. В комнату ворвался запах Москвы – не зимней свежести, а смеси выхлопов, влажной пыли и чего-то ещё… едва уловимого, но навязчивого. Гари? Откуда? Юг? Кажется, уже и здесь, в центре, этот запах стал фоном. Город дышал тяжело, как астматик. Люди внизу спешили по своим делам, закутанные не в пуховики, а в демисезонные куртки. Кто-то кашлял. Респираторные инфекции. Ранний сезон. Из-за влажности и отсутствия морозов. Данные подтверждали и это. Всё было взаимосвязано. Гигантский механизм разрушения, запущенный давно, набирал обороты, а они, муравьи на его шестернях, суетились, строили планы, покупали кофе навынос.

Время. Совещание. Михаил резко захлопнул форточку, поймав последнюю волну удушливого воздуха. Он собрал распечатки, планшет. Листы с графиками были тяжёлыми, как надгробные плиты. Он шёл по коридору НИИ Климатологии – стерильно-чистому, с тихим гудением вентиляции, который не мог заглушить тяжесть мысли. На стенах – портреты великих учёных прошлого, смотревших на него с немым укором. Что вы наделали?

Зал заседаний. Прохладный, кондиционируемый воздух здесь был искусственным, как и всё остальное. За длинным столом – коллеги. Директор, Семён Ильич, с вечной благосклонной полуулыбкой. Замы, погружённые в свои планшеты. Молодые сотрудники, старающиеся выглядеть сосредоточенными. Академик Петров, дремавший в углу. Михаил занял место, положил папку. Его черёд.

Он включил проектор. На экране всплыла карта мира, исколотая красными флажками аномалий. Его голос звучал монотонно, профессионально, каждое слово давилось с усилием. Он показывал графики таяния, температурные кривые, модели распространения пожаров в Сибири, данные по эмиссии метана с Ямала. Говорил о рисках остановки Гольфстрима, о последствиях для сельского хозяйства, о волнах миграции. Говорил о точке невозврата, которая, по его расчётам, была не за горами, а, возможно, уже пройдена. Говорил о коллапсе. Системном, необратимом. Его слова висели в воздухе, тяжёлые и неудобные.

Наступила тишина. Потом зашелестели бумаги. Директор Семён Ильич кашлянул в кулак.

«Спасибо, Михаил Сергеевич. Очень… наглядно. Как всегда». Его голос был гладким, как отполированный камень. «Безусловно, ситуация требует внимания. Мы передадим ваши опасения в профильный комитет. Надо будет подготовить выжимку, менее… апокалиптичную. Для широкого круга». Он улыбнулся, обращаясь к остальным. «Коллеги, переходим к вопросу о финансировании нового проекта моделирования региональных осадков. Актуально, согласитесь?»

Михаил не услышал, что было дальше. Он смотрел, как его графики исчезают с экрана, заменяясь диаграммами ожидаемых осадков в Центральной России к 2050 году. *2050-й.* Цифры казались ему абсурдной насмешкой. *Какого чёрта вы моделируете 2050-й, если к 2030-му не будет ни осадков, ни России в её нынешнем виде?*

Он собрал свои бумаги. Равнодушие в зале было почти осязаемым. Коллеги избегали его взгляда. Кто-то перешёптывался. Академик Петров тихонько похрапывал. Никаких вопросов. Никакой тревоги. Только вежливое, скучающее терпение. Капля в море. Крик в вакууме. Его знание, его предупреждения были не нужны. Мир не хотел знать. Мир хотел удобного неведения.

Михаил вышел из зала первым. В коридоре он остановился, прислонился к холодной стене. За окном, в сером мареве, зажглись первые огни. Город жил своей жизнью, слепой и глухой. А в наушниках, в сводке новостей, которую он машинально включил, прозвучало: «В Красноярском крае сохраняется сложная пожарная обстановка. Очаги возгорания зафиксированы на площади свыше ста тысяч гектаров…»

Он закрыл глаза. Запах гари в удушливом воздухе теперь ощущался явственнее. Данные без надежды. Мир, упорно идущий к пропасти. И он, циник со сжатыми в кармане потёртого пиджака кулаками, знавший слишком много, чтобы верить во что-либо, кроме неизбежного конца.

Глава 2: Голос тревоги

Холодный, влажный ветер, больше ноябрьский, чем январский, рвал плакаты в руках у людей, собравшихся на площади перед массивным, мрачным зданием мэрии. Не сотни, как мечталось, а, может, полтораста человек. Разрозненная, пёстрая толпа. Студенты с решительными, но усталыми лицами. Пенсионеры в старых, но тёплых пальто, смотрящие с немым вопросом. Несколько молодых мам, прижимающих к себе детей, завёрнутых не по-зимнему – в лёгкие куртки. Настя Соколова, стоя на импровизированной ступеньке из ящика, чувствовала этот ветер кожей – он пробирался под тонкую куртку, ледяными пальцами касался шеи. Но холоднее были взгляды из-за массивных окон мэрии – равнодушные, скользящие по толпе, как по назойливой помехе.

«НЕТ БУДУЩЕГО НА ПЛАНЕТЕ В АГОНИИ!» – кричал плакат в руках парня рядом. «ЗАКОН ПРОТИВ УГЛЕРОДА – СЕЙЧАС!» – размахивала пожилая женщина. «ВЫ УКРАЛИ НАШЕ ЗАВТРА!» – детский почерк на картонке в руках девочки лет десяти. Настя сжала кулаки, глотая ком в горле. Каждый плакат – крик души, попытка пробить глухую стену непонимания. И каждый казался таким хрупким перед каменной громадой власти.

Микрофон в её руке пищал от наводки. Она откашлялась, и звук, резкий, как выстрел, на секунду заглушил шум машин и разговоры толпы. Все взгляды устремились на неё. Настя увидела знакомые лица – своих ребят из экогруппы, их глаза горели поддержкой и тревогой. Она увидела и других – скептически приподнятые брови, скучающие взгляды, людей, уже готовых развернуться и уйти. Тщетность. Это чувство висело в воздухе плотнее городского смога, тяжелее влажного ветра. Сколько таких митингов уже было? Сколько отчётов, петиций, слёз?

Но она вдохнула ледяной воздух полной грудью. Он обжёг лёгкие. Хорошо.

«Люди!» – её голос, сначала чуть дрогнувший, окреп, зазвенел металлом отчаяния и гнева. «Вы чувствуете этот ветер? Этот… тёплый ветер в январе? Вы видите это небо? Не голубое, не зимнее белое, а это грязное, тяжёлое одеяло? Вы вдыхаете этот воздух – не морозный и чистый, а вонючий выхлопами и… чем-то ещё? Гарью?» Она указала рукой на юг, хотя там, за домами, ничего не было видно, кроме серой мглы. «Там горят леса! Там гибнет тайга! Лёгкие планеты в огне, а мы здесь дышим их пеплом!»

Она замолчала, дав словам осесть. Тишина стала плотнее. Даже скептики перестали ёрзать. Настя видела, как одна из мам прижала ребёнка ближе.

«Нам говорят – адаптируйтесь!» – её голос сорвался на крик. «Адаптируйтесь к чему? К тому, что зимы больше нет? К тому, что летом мы задыхаемся от смога пожаров, а наши реки превращаются в грязные ручьи? К тому, что хлеб дорожает каждый день, потому что на юге – засуха, земля трескается как старая кожа?!» Она ткнула пальцем в сторону мэрии. «Адаптация – это не выход! Это капитуляция! Это признание, что мы сдаём планету без боя!»

Она говорила о данных. О том, что учёные кричат десятилетиями. О точках невозврата, которые мы уже прошли, о цепных реакциях, которые запущены. Её слова были не такими точными, как у Михаила, но в них горели страсть, боль, неподдельный ужас перед будущим, которое наступало уже сейчас. Она говорила о конкретных мерах – немедленный отказ от субсидий на ископаемое топливо, масштабная программа перехода на ВИЭ, защита оставшихся лесов, помощь пострадавшим регионам. Она говорила о будущем своих детей, детей этой девочки с плакатом.

«Это не политика!» – кричала она, и голос её хрипел от напряжения. «Это физика! Это химия! Это биология! Мы ломаем систему, от которой зависим! И нам говорят – подождите, рынок решит, технологии спасут? Когда?! Когда Москва будет задыхаться в дыму круглый год? Когда наши дома поплывут из-за таяния вечной мерзлоты? Когда голод придет в каждый дом?! Мы требуем действий! Не слов, не отчётов, не адаптации! Действий! СЕЙЧАС!»

Последнее слово сорвалось с горечью и силой. Настя стояла, тяжело дыша, чувствуя, как трясутся колени. Аплодисменты. Неровные, но искренние. Крики поддержки. Её ребята скандировали: «Дей-ствий! Дей-ствий!» К ним присоединились другие. Гул толпы поднялся к серому небу.

Но Настя уже смотрела не на толпу. Её взгляд упал на тротуар, на краю площади. Там, не останавливаясь, шёл мужчина. Высокий, сутуловатый, в тёмном, слегка помятом пальто, воротник поднят. Лицо было скрыто в тени, но она узнала его по походке, по этой отстранённой, погружённой в себя тяжести. Климатолог из НИИ. Тот самый, что говорил на конференции о каскадных сбоях с ледяной точностью и таким же ледяным безразличием в глазах.

Он шёл, не поворачивая головы. Не взглянул ни на толпу, ни на плакаты, ни на неё, стоящую на ящике с горящим от выступления лицом. Он просто шёл мимо. Словно мимо шума прибоя, доносящегося из другого измерения. С абсолютно безразличным, отрешённым видом. Его равнодушие ударило Настю сильнее, чем холодный ветер, сильнее, чем скучающие лица за окнами мэрии. Это был цинизм профессионала, видевшего конец и давно смирившегося. Он знает, – пронеслось у неё в голове с новой волной горечи. Он знает всё это, и даже больше. И ему всё равно. Или он просто считает нас копошащимися глупцами?

Чиновник в тёмном костюме вышел из дверей мэрии. Не к микрофону, нет. Он сделал несколько шагов, поднял руку, требуя тишины. Толпа затихла, ожидая ответа, реплики, чего угодно.

«Ваше обращение зафиксировано, – произнёс он громко, чётко, без эмоций, как диктор, читающий прогноз погоды. – Оно будет рассмотрено в установленном порядке. Просим соблюдать общественный порядок и не блокировать проезд. Благодарим за активную гражданскую позицию». Он кивнул, холодно, формально, и развернулся, скрывшись за тяжёлой дверью. Ответ. Установленный порядок.

Настя сошла с ящика. Адреналин отступал, оставляя пустоту и ледяную усталость. Чувство тщетности накрыло с головой, тяжёлое, как свинец. Она видела, как гаснут глаза у её ребят. Как люди начали расходиться, опустив плакаты. Девочка с картонкой смотрела на закрытую дверь мэрии с недоумением и обидой.

Ветер снова рванул, подхватив оборванный край плаката «НЕТ БУДУЩЕГО…». Он затрепетал, как раненая птица, и упал в грязную лужу у бордюра. Настя отвернулась. Она больше не видела того мужчину, климатолога. Он растворился в сером потоке пешеходов, унося с собой своё знание и своё равнодушие. А запах гари, едва уловимый, но неотвратимый, снова повис в холодном, не зимнем воздухе. Голос тревоги остался без ответа. Только эхо скандирования глохло где-то в переулках: «Дей… ствий… Дей…»

Глава 3: Искра

Зал международной климатической конференции в «Экспоцентре» дышал дорогим кондиционированным воздухом, но напряжение в нём было густым, как смог. Слишком много полированного дерева, слишком громких имён на табличках, слишком дорогих костюмов и слишком много графиков на гигантских экранах, показывающих мир, балансирующий на краю. Воздух звенел от переведённых шёпотов, скрипа кресел, нервного постукивания по клавиатурам. На огромных мониторах по периметру, помимо логотипов спонсоров, бежали новостные строки, как ядовитые змейки: *»…пожары в Красноярском крае вышли из-под контроля, эвакуированы 5 населённых пунктов…», «…аномальная температура в Арктике побила рекорд на 7 градусов…», «…уровень мирового океана: новые тревожные данные…«*. Каждая строка – удар молотка по гробу иллюзий.

Михаил Владимиров стоял за пюпитром, поправляя микрофон. Его доклад был следующим. В зале – полумрак, свет лился только на сцену и на экран позади него. Он чувствовал на себе сотни глаз – скептических, усталых, заинтересованных, равнодушных. Знакомый коктейль. Он видел Семена Ильича в первом ряду, кивающего с ободряющей фальшью. Видел коллег, избегающих его взгляда. Видел лица делегатов из стран, которые уже тонули или горели – в их глазах была не отвлечённая тревога, а животный страх. Они знают. Они чувствуют это кожей.

Он включил презентацию. На экране возникла модель Земли, опутанная кроваво-красной сетью стрелок и надписей: «Каскадный Сбой Климатических Систем: Нелинейные Взаимосвязи и Точки Невозврата». Тишина в зале стала ещё глубже, тяжелее. Кто-то нервно кашлянул.

«Коллеги, – начал Михаил, его голос, благодаря микрофону, звучал гулко и безэмоционально, как голос судьи, – мы привыкли рассматривать климатические изменения как линейные процессы. Повышение температуры на X градусов влечёт повышение уровня моря на Y сантиметров. Это удобно для моделей и политических решений. Но это опасно. Опасно своей ложной простотой».

Он щёлкнул мышью. Модель ожила. Стрелки замигали, точки вспыхивали красным.

«Реальность – это хаотическая система с положительными обратными связями. Таяние арктических льдов снижает альбедо – отражающую способность планеты. Больше тепла поглощается океаном. Океан теплеет быстрее. Это ускоряет таяние льдов Гренландии. Пресная вода нарушает термохалинную циркуляцию – она замедляется, а затем может остановиться». Он показал анимацию: синие потоки в Атлантике замедлялись, бледнели. «Результат? Резкое похолодание в Европе и на северо-западе России, одновременно с экстремальным потеплением и засухой в других регионах. Но это лишь один контур».

Ещё щелчок. На экране – Сибирь. «Таяние вечной мерзлоты. Высвобождение гигатонн метана – парникового газа в десятки раз мощнее CO2. Метан ускоряет потепление. Потепление ускоряет таяние мерзлоты. Замкнутый круг. Плюс разрушение инфраструктуры, выброс древних патогенов». Он показал спутниковый снимок свежего метанового кратера – чёрная язва на теле тундры. В зале пронёсся вздох.

«Лесные пожары. Не следствие, а драйвер. Дым снижает инсоляцию, но пепел на снегу и льду ускоряет таяние. Выбросы CO2. Уничтожение поглотителей углерода. Повышение температуры – больше пожаров». Он показал карту горящей Сибири, огромное багровое пятно. На одном из фоновых мониторов пробежало: «…площадь лесных пожаров в Сибири превысила 500 тыс. га, дым достиг Алтая…».

Михаил методично вёл аудиторию по лабиринту взаимосвязей: океанские течения, ледяные щиты, углеродные циклы суши, атмосферная циркуляция. Каждый щелчок мыши добавлял новый элемент в мрачную картину неотвратимого каскада. Его голос оставался ровным, но в нём слышался гнетущий груз знания. Он не призывал, не кричал. Он констатировал. Предъявлял данные. Рисовал картину мира, где триггер уже нажат, а точки невозврата пройдены одна за другой.

«Прогнозируемые сценарии адаптации, основанные на линейных моделях, – сказал он в заключение, глядя поверх голов в дальний угол зала, где царила тень, – неадекватны. Мы имеем дело с нелинейной динамикой коллапса сложной системы. Задержки в реакции системы создают иллюзию времени, которого у нас нет. Текущие политические цели – удержание потепления в рамках 1.5—2° C – уже не соответствуют физической реальности процессов, запущенных в климатической системе. Мы опоздали. Остаётся моделировать последствия каскадного сбоя и искать пути сохранения островков стабильности в условиях перманентного климатического хаоса. Спасибо за внимание».

Тишина. Не аплодисментов. Тяжёлое, потрясённое молчание. Потом – редкие, сдержанные хлопки. Взгляды были шокированными, испуганными, раздражёнными. Семён Ильич хмурился. Михаил собрал свои бумаги, его лицо было каменной маской циничного принятия. Сказал. Услышат единицы. Сделают – никто.

Следующим докладчиком была Настя Соколова. Её представили как представительницу коалиции экологических НКО. Михаил, спускаясь со сцены, едва не столкнулся с ней у ступеней. Она шла навстречу, подняв подбородок, глаза горели решимостью, смешанной с яростью. Она была в простом тёмном платье, без папок, только флешка в руке. Их взгляды встретились на мгновение.

В его – усталое безразличие, холодная констатация краха. В её – огонь неприятия, гнев на его капитуляцию, на этот леденящий тон, которым он объявил конец. Взаимное раздражение. Циничный пророк гибели. Истеричная активистка. Но в этом коротком взгляде мелькнуло и что-то ещё: невольное любопытство к человеку, который знает то же, что и она, но пришёл к диаметрально противоположному выводу. Искра.

Михаил сел в конце зала, в тени. Он не собирался слушать, но не уйти же сразу. Настя вышла на сцену. Не стала настраивать микрофон, просто взяла его в руку. Её фигура на фоне гигантского экрана казалась хрупкой, но энергия, исходившая от неё, заполнила зал.

«„Мы опоздали“!» – её первый же удар был направлен прямо в титульный слайд Михаила, который ещё висел на экране. Голос звенел, как натянутая струна, без микрофонного гула Михаила, он был живым, рвущимся. «„Остаётся моделировать последствия“! Что это? Капитуляция? Отчёт похоронной команды?» Она резко отодвинулась от пюпитра, подошла к краю сцены, обращаясь прямо к залу. Её презентация была простой – несколько шокирующих фотографий: дети в противогазах на улице задымлённого города, потрескавшаяся земля бывшего рисового поля, мёртвая рыба на берегу закисленной бухты.

«Я не учёный!» – заявила Настя. «Я не буду сыпать цифрами и терминами! Я вижу то, что происходит ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!» Она ткнула пальцем в фотографию пожаров. «Вот это – не модель! Это горит наш дом! Лес, который даёт нам воздух!» Указала на трещины в земле. «Вот это – не точка невозврата в абстракции! Это голод в хлебных регионах УЖЕ В ЭТОМ ГОДУ!» Она показала на мёртвую рыбу. «Вот это – не „каскадный сбой“! Это смерть моря, от которого зависит миллиард людей!»

Она говорила страстно, гневно, временами её голос срывался. Она обвиняла не природу, а бездействие. Корпорации, жаждущие прибыли. Политиков, играющих в короткие игры. Учёных, зарывающихся в модели, пока мир горит. Общество потребления, слепое к последствиям.

«Да, системы сложны! Да, связи не линейны! – кричала она, обращаясь уже как будто в сторону Михаила, сидящего в тени. – Но это не оправдание, чтобы сложить руки! Каждая доля градуса, которую мы СЕЙЧАС не допустим – это тысячи спасённых жизней! Каждая тонна CO2, которую мы СЕЙЧАС не выбросим – это глоток воздуха для наших детей! „Моделировать последствия“? Нет! Надо ломать систему, которая ведёт нас к этим последствиям! СЕЙЧАС! Пока не все точки невозврата пройдены! Пока у нас ещё есть шанс замедлить этот ад!»

Она призывала к радикальным, немедленным действиям. К отказу от ископаемого топлива не к 2050, а к 2030. К экстренной мобилизации ресурсов на спасение лесов и переход на ВИЭ. К справедливости для климатических беженцев. Её речь была эмоциональным антиподом холодному анализу Михаила. Она не предлагала моделировать хаос, она требовала предотвратить его, веря, что ещё можно что-то изменить, если действовать с отчаянием обречённых, которые цепляются за жизнь.

Зал реагировал по-разному. Кто-то хмурился, кто-то кивал, молодёжь в задних рядах аплодировала. Чиновники перешёптывались. Михаил в своём углу сидел неподвижно, но его взгляд был прикован к Насте. Раздражение боролось в нём с чем-то ещё. С удивлением? С завистью к этой слепой, яростной вере? С признанием, что её крик отчаяния, возможно, честнее его смирения? Он видел, как дрожат её руки, сжимающие микрофон, как блестят её глаза – не от слёз, а от неистовой убеждённости. Идеалистка. Голос тревоги, бьющийся головой о стену.

Когда Настя закончила, сходя со сцены под более громкие, но всё ещё сдержанные аплодисменты, она снова мельком встретилась взглядом с Михаилом. Он не аплодировал. Он просто смотрел. Теперь уже без явного раздражения, но с глубокой, непроницаемой усталостью и… вопросом? Вопросом, на который у него не было ответа.

Конференция буксовала дальше. Обсуждались инвестиции в «зелёные» технологии с оговорками, адаптационные фонды с кучей условий, перспективы углеродного рынка. Воздух, несмотря на кондиционеры, казался спёртым от слов, которые ничего не решали. На фоновых экранах продолжали ползти строки: «…дым от сибирских пожаров достиг Урала, объявлен режим ЧС…».

Михаил вышел в фойе, потянувшись к сигарете, хотя давно бросил. Он стоял у огромного окна, глядя на серый, не по-зимнему тёплый город. Рядом остановилась Настя, доставая телефон, её лицо было бледным от усталости после выступления. Они стояли молча, не глядя друг на друга, разделённые пропастью своих мировоззрений, но объединённые тяжестью знания и видения одного и того же надвигающегося кошмара, отражавшегося в стекле: мира, где искра разума и искра отчаяния одинаково бессильны против разгорающегося пламени. Запах гари, слабый, но неотвязный, витал даже здесь, в сердце храма климатических дискуссий. Искра контакта пролетела, не зажегши ничего, кроме взаимного осознания пропасти.

Глава 4: Первое пламя

Сначала это было просто пятно. На спутниковой карте в углу экрана монитора Михаила. Маленькое, ало-розовое пятнышко где-то в безбрежной зелени Красноярского края. Неделю спустя пятно расползлось, превратившись в кроваво-красную язву с десятками очагов. Ещё через несколько дней – вся карта восточной Сибири пылала адской мозаикой. Тысячи гектаров. Десятки тысяч. Цифры сливались в абстракцию ужаса.

Но абстракцией это перестало быть, когда в Москве изменилось небо.

Михаил заметил это утром, выйдя из подъезда. Не привычную серую мглу тёплой зимы, а что-то иное. Свет был странным – не жёлтый, не белый, а тускло-медный, линялый. Солнце, поднимавшееся где-то за плотной пеленой, висело в небе бледно-розовым, почти бескровным шаром, как глаз гигантской слепой рыбы. Воздух потерял прозрачность. Он был густым, молочным, режущим горло сладковато-едкой ноткой, которой раньше не было. Гарь. Далёкая, принесённая ветром за тысячи километров, но неумолимая. Призрак горящей тайги навис над столицей.

К полудню медный оттенок неба сменился грязно-оранжевым. Здания, машины, лица прохожих – всё приобрело сюрреалистичный, больной оттенок. Свет фар едва пробивался сквозь мглу. Люди шли, прикрывая рот платками, шарфами, медицинскими масками. Кашель стоял в воздухе, сухой, надсадный. Москва медленно погружалась в гигантскую, ядовитую аквариумную воду. Данные на экране Михаила кричали о ПЗА (приземных взвешенных частицах), зашкаливающих в десятки раз. О море угарного газа. О том, что дышать этим – всё равно что выкуривать пачку сигарет в день.

Настя Соколова не видела спутниковых карт в тот день. Она видела лица. Видела панику в глазах пожилой женщины в аптеке, скупавшей все маски и ингаляторы. Видела слёзы у ребёнка, кашлявшего в песочнице цвета ржавчины. Видела злобное бессилие мужчины, ругавшегося на невидимое начальство у закрытой детской площадки – «Дышать нечем!». Гнев, который она несла в себе годами, сжался в тугой, раскалённый шар. Бездействие власти было оглушительным. Чиновники говорили о «временных неудобствах», о «необходимости соблюдать рекомендации Роспотребнадзора». Как будто это был просто неприятный запах, а не удушающая пелена смерти лесов, окутавшая город.